Текст книги "Люди или животные? [Естественные животные]"

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Иерархия чувств в сердце женщины. Прогулка под дождём. Рассудок побеждает. Странная пассажирка. Масонское братство женщин. Дерри и Френсис. Френсис и Сибила. Роды Дерри. Первое крещение человеко-обезьяны. Первые затруднения с записью гражданского состояния. Страшная ночь.

Пробежав глазами последние строчки, Френсис аккуратно сложила письмо вчетверо, потом нарочито спокойно поднялась с дивана, на котором она лежала, вытянувшись во весь рост, не спеша причесалась, подкрасила губы, закурила сигарету и, набросив плащ, вышла из дому – за покупками, решила она. Но она миновала бакалейную, мясную лавки, миновала булочную, даже не повернув головы, даже не выглянув из-под капюшона, который надвинула на самый лоб. Моросил мелкий и частый дождь, похожий на брызги морского прилива; сквозь него проступали неясные, как будто полинявшие очертания холмов Хэмпстед-хайта. Гравий на дорожке скрипел под ногами.

«Вот так иммунитет!..» – подумала она и попыталась было улыбнуться. Да, ещё недавно она верила, что у неё выработался иммунитет. В последний раз страсть ворвалась в её жизнь года три назад, но в ту минуту, когда почва уже уходила у неё из-под ног, она огромным усилием воли сумела выйти победительницей. Бедный Джонни! Легкомысленный, непостоянный Джонни, Джонни – нарушитель спокойствия… Она, как обычно, бросила ему «до свидания» и даже помахала Джонни из окна вагона. Но она уже знала, что никогда больше его не увидит. Целый месяц, а то и больше он ежедневно писал ей – сначала письма, полные недоумения, потом гнева, потом пошли уговоры, слова нежности, упрёки, угрозы, горькая ирония, бешенство и мольбы. Она не рвала эти письма: она их читала. Читала, рыдая от раскаяния и переполнявших её желаний, но так она испытывала свою волю и стойкость. Наконец перестала читать: на смену пришли усталость и пустота. «У меня выработался иммунитет», – думала она не без гордости.

Любить? Это ещё возможно. Но страдать? Никогда в жизни. Разве нельзя любить не страдая? И разве не следует любить не страдая? Страдания любви унизительны. Она не позволяла себе такой роскоши, как страдания. И презирала тех женщин, которые потрясали, как славным знаменем, «своим возвышенным, но – увы – разбитым сердцем».

Она даже начала писать новеллу, где рассказывалась история женщины, для которой любовь без страданий – не настоящая любовь: действительно ли ты любишь, если тебе не приходится страдать? Героиня новеллы чувствует себя униженной и падшей. И в конце концов уходит от этого слишком положительного человека, который дарил ей слишком безмятежное счастье.

Иммунитет… Разве не подтвердили их спокойные отношения с Дугом, что Френсис действительно приобрела иммунитет? Пусть она любит его, а он её нет (по крайней мере так ей казалось) – она от этого не страдает. Когда же наконец в один прекрасный день Френсис поняла, что и Дуг её тоже любит, его захватила и увезла на целый год вместе со своим багажом эта женщина. Нелепые обстоятельства его отъезда приводили Френсис в ярость. Но чувствовала ли она себя несчастной? Почти нет. То, что она испытывала, нельзя было назвать страданием. Тут была терпеливая суровая надежда, напряжённое ожидание весточки от него, иной раз тревога и даже – нечего греха таить – лёгкие уколы ревности. Но страдания, слава богу, нет! «Хватит, я больше не способна страдать…» – думала она.

С гладких листьев каштанов падали крупные капли дождя и глухо разбивались о её капюшон.

И вот теперь началось все сначала. И все из-за этого несчастного журналиста. Непокорное сердце заныло, хотелось кричать, и потом снова эта острая боль, такая нестерпимо знакомая, пронизывающая насквозь все тело… И все из-за этой размазни, из-за этого бесхарактерного непостоянного мальчишки…

Она закусила кончик носового платка. Этого ещё недоставало – плакатьНечего сказать, красивая сцена! Френсис яростно высморкалась. Правая нога соскользнула в лужу. Надо было надеть туфли на каучуке.

И с кем? С этой Сибилой! С этой гробокопательницей! И у него ещё хватает наглости писать мне: «В эту минуту я думал о Вас!» Идиот, идиот, трижды идиот! И я страдаю из-за такого идиота! «Не знаю, будет ли Вам от этого легче, или же Вы окончательно вознегодуете». Надо же быть таким дураком!

Она даже не подумает ему ответить. Нет, ответит! «Мне казалось, что Вы не похожи на других, – напишет она ему. – Я любила Вас за то бесконечное доверие, которое я испытывала к Вам. Вы растоптали моё чувство».

Целый час шагала она среди деревьев, сочиняя своё прощальное послание – великолепное и беспощадное. Но, поставив последнюю точку, она почувствовала, что в душе у неё пустота, тоскливый холод, такой же унылый, как эта пелена дождя. Вдруг она спохватилась: я даже забыла о его тропи. Она пожала плечами. Дождь становился все сильней и наконец перешёл в настоящий ливень. Френсис туже стянула вокруг шеи шнурок капюшона. И вдруг вспомнила слова из его письма: «Возможно, меня даже повесят». Что ещё за ерунда! – подумалось ей. Типичный газетный стиль!.. Его повесят! И он воображает, что она поверит… С какой стати его будут вешать? Она не поняла и половины в этой путаной истории с тропи. Эту часть письма, несмотря на самые благие намерения, она прочла как в тумане. Надо бы перечитать его, подумала она, чувствуя, как в душу закрадывается тревога и раскаяние. Что же было написано в конце? «Жестокое и кровавое дело». Нет, слова «кровавое» там, кажется, не было. Впрочем, не было и «жестокое». Почему же тогда ей на ум пришло слово «кровавое»? Там же написано «опасное и трудное». Но почему же все-таки она решила, что «кровавое»? Страх зашевелился в душе, охватил все её существо. Она быстрее зашагала к дому. «Опасное и трудное предприятие», – вспомнила она подлинные слова. Но что предстоит ему сделать? И почему, почему «опасное»? Она почти бежала.

Спустя час страдания Френсис, не потеряв своей остроты, приняли иной характер. Не то чтобы она простила Дугласу измену, но она перестала называть его про себя «несчастным журналистом» и «размазнёй». Она снова взяла письмо, прочла и перечла последнюю страницу. И она знала – да, хорошо знала, – что он выполнит все, о чем пишет. О мужчины, непонятные животные! С одной стороны, полнейшая бесхарактерность перед этой мерзкой Сибилой, а с другой – такая решительность и мужество. И ради кого? Ради тропи. В первую минуту она почувствовала себя вдвойне оскорблённой. Но комизм происшедшего помог ей взять себя в руки. Ещё раз перечитав письмо, она уже могла судить обо всем более здраво. Прежде всего она поняла, что с первой до последней строчки его письмо проникнуто глубокой и сильной любовью к ней, и, согретая этим открытием, Френсис должна была признать, сколько в Дуге подлинного благородства и мужественной требовательности. Короче, она поняла, что, по трезвом размышлении, бедный Дуг заслуживает скорее уважения и даже восхищения, нежели презрения и гнева.

Настолько заслуживает, что она даже начала обвинять себя. Теперь, когда она разобралась во всем, история тропи показалась ей куда значительнее и важнее, чем её собственные переживания. Ей стало стыдно. Внезапный порыв материнской любви к изменнику охватил её, и неверность Дугласа, заброшенного в пустыню, представилась ей минутной слабостью, вполне простительной под небом пустыни… Даже Сибилы коснулась эта неожиданная умиротворённость.

Отныне душа Френсис была открыта всем треволнениям. А вместе с треволнениями в ней проснулось непреодолимое желание быть рядом с Дугом. Только бы не оставлять его наедине с химерами! Если, к несчастью, думала она, уже слишком поздно предотвратить глупый шаг, пусть по крайней мере мы вместе разделим его последствия. Она послала телеграмму: «Поженимся немедленно», словно можно было немедленно пожениться, будучи разделёнными расстоянием в двенадцать тысяч миль. Влюблённые, строя свои планы, не склонны принимать в расчёт реальные обстоятельства. Но каким образом добраться к Дугласу без гроша в кармане? Ничего, она что-нибудь придумает. Или Дуг найдёт какую-нибудь возможность вызвать её к себе. Или они смогут оформить свой брак заочно. Разве в случае чрезвычайных обстоятельств закон не допускает подобную регистрацию браков? Нельзя же, в самом деле, помешать людям жениться только по той идиотской причине, что жених и невеста находятся на разных концах света!

Через два дня Френсис получила в ответ довольно длинную телеграмму: Дуг извещал о своём возвращении в Лондон. «Еду не один», – писал он. Первой мыслью Френсис было, что он возвращается с Сибилой, и на какое-то мгновение ярость ослепила её. Когда же наконец Френсис поняла, что, по всей вероятности, речь идёт о тропи, она снова почувствовала себя «подлой» по отношению к Дугу. Но потом ей пришло в голову, что, если он не упоминает о Сибиле, это ещё не значит, что и она не едет вместе с ним. Вскоре пришло письмо, но и оно не рассеяло её сомнений, не пролило свет на загадочное «еду не один». Дуг просто писал, что Крепс, отец Диллиген и Гримы также готовятся к отъезду. Ещё через несколько дней Дуглас сообщил, что он летит самолётом. Сначала Френсис успокоилась: не может же действительно один самолёт захватить всю экспедицию со всем багажом и тропи. Но, с другой стороны, они всегда могут разделиться.

Френсис так ничего и не узнала вплоть до того дня, когда наконец она очутилась на аэродроме возле Слау и, не спуская глаз с туманного неба, ждала прибытия пассажирского самолёта из Австралии.

Из самолёта уже вышли все пассажиры, а Дуг ещё не появлялся. Френсис потеряла было всякую надежду, когда она вдруг увидела его в дверях кабины. Сердце её заколотилось: Дуглас был не один, он держал под руку какую-то женщину… Френсис сразу же отметила, что незнакомка была гораздо ниже ростом и гораздо полнее прекрасной Сибилы. «Малайка», – пронеслось у неё в голове, так как путешественница была одета по-индийски, в просторном сари, чудесного жёлто-коричневого цвета. И, конечно, у неё больные глаза, иначе чего ради в такой сумрачный день она не снимает тёмных огромных очков, закрывающих чуть ли не половину лица. О, кажется, она замужем? Пассажир, который вышел из самолёта последним, тоже весьма предупредительно подхватил её под руку.

Так втроём они спустились по приставной лестнице, и Дуглас, увидев Френсис за белым барьером, улыбаясь, помахал ей рукой. Затем, все так же втроём, они пересекли поле между приземлившимся самолётом и зданием аэропорта. Женщина шла, слегка сгорбившись и неуверенным шагом – так действительно ходят очень близорукие люди. Сопровождающие её мужчины были полны предупредительности к своей даме.

Они вошли в здание аэропорта. И время, которое они там пробыли, показалось Френсис бесконечно долгим. Наконец первым вышел Дуглас. Они молча обнялись. Френсис беззвучно заплакала.

Когда (прошла всего одна минута или целый год?) Дуглас выпустил её из своих объятий, совсем рядом оказалось поджидавшее их такси. Малайка и её спутник уже сидели в машине. Дуглас помог Френсис войти. Машина тронулась, и вдруг Дуглас совершенно неожиданным жестом снял с лица туземки, забившейся в тёмный угол такси, её огромные чёрные очки.

Френсис едва не вскрикнула, хотя сразу же поняла, кто перед ней. Но «этого» она никак не ожидала.

«Это», в сущности выражавшее ряд чувств, означало, что до последней минуты Френсис могла принимать это существо за женщину и что «у неё» именно такое лицо.

«Она похожа на мисс Мерриботэм», – подумала она не без нежности, едва сдерживая смех. Мисс Мерриботэм в своё время пыталась научить младшего брата Френсис рисовать. В течение целого года она заставляла мальчика рисовать акварелью ветки остролиста, фиалки и бутоны роз. Иногда своею собственной рукой она подрисовывала синицу или ласточку. Держалась она очень важно, была полна печального достоинства, так плохо вязавшегося с её смешным и звучным именем. Френсис вспомнила, какой безудержный смех охватывал их с братом, стоило им только увидеть её полное меланхолического благородства лицо. Давясь от смеха, они закрывали рот ладонями, делая вид, что их душит кашель. Маленькая самка тропи была похожа на мисс Мерриботэм. Особенно выражением лица.

– Ну как, она вам нравится? – спросил в эту минуту Дуг.

Откровенно говоря – не считая этого первого впечатления, – Френсис было вовсе не до того, чтобы выносить суждения о наружности спутницы Дуга: её ум и сердце переполняли вопросы. Но как заговорить в присутствии незнакомого юноши? («А это Миме, – сказал Дуглас, – из Сиднейского музея».)

– Она похожа на мисс Мерриботэм, – ответила Френсис и объяснила почему. – У вас все прошло гладко?

– Как бы не так, – ответил с улыбкой Дуг. – Нам понадобилось одиннадцать виз и куча справок, удостоверяющих, что ей сделаны различные прививки. Вы сами знаете, какую бурную деятельность требуется развить, чтобы достать такие бумажки даже для нас с вами. Так представьте, как мы намучились с нашей лжедамой: животное мы вообще не смогли бы провезти с собой. К счастью, во время войны мне раз шесть приходилось прыгать с парашютом на оккупированную территорию, и я привык орудовать с фальшивыми документами.

– А как она вела себя во время полёта?

– О, совсем как взрослый человек! – с нежной улыбкой ответил Дуг.

Тропи, чинно сидевшая на своём месте, то и дело поднимала на Дугласа горящий взгляд, полный ожидания и покорности. Дуг улыбнулся и вынул из дорожной сумки, стоящей у его ног, завёрнутый в промасленную бумагу сандвич. Она следила за каждым его движением, как собака следит за обедающим хозяином в надежде получить от него лакомый кусочек. Дуг, подбросив на ладони сандвич, как мяч, поймал его на лету, тропи взвизгнула и рассмеялась совсем по-детски, обнажив сильные острые белые зубы с внушительными клыками. Дуг протянул ей сандвич. Она взяла его своей смуглой рукой с длинными тонкими пальцами, ногти у неё были подточены и покрыты красным лаком.

«У неё руки красивее, чем у меня», – подумала Френсис со странным волнением. Тропи пережёвывала сандвич своими мощными челюстями угрюмо и степенно, совсем как мисс Мерриботэм, уплетавшая пирожное с кремом.

– Её зовут Дерри, – сказал Дуг, повернувшись к Френсис, и тропи, услышав своё имя, перестала жевать.

«У неё взгляд как у Ван Гога на том портрете, где он изображён с трубкой, – подумала Френсис. – А может быть, у самого Ван Гога в начале его безумия просто были глаза как у тропи…»

Вдруг Дуглас сказал:

– Дай!

Дерри покорно протянула ему остаток сандвича. Он передал его Френсис и, улыбнувшись Дерри, подбадривающе кивнул ей головой. Та внимательно посмотрела сначала на Дуга, потом на Френсис и, наконец, произнесла что-то вроде «bliss» или «prise», которое, в общем, так походило на «please»[14]14
  пожалуйста (англ.)


[Закрыть], что Френсис, не колеблясь, протянула ей сандвич. Дерри сразу же вонзила в него зубы, но Дуг сурово прикрикнул:

– Те, те!

И она добавила «Zankion»[15]15
  искаж. англ. thank you – спасибо


[Закрыть] и снова так же коротко, совсем по-детски рассмеялась. Но уже через минуту её лицо вновь приняло трогательное выражение меланхолического достоинства.

– Откиньте у неё со лба вуаль, – попросила Френсис. Дуг повиновался, и сразу же исчезло сходство Дерри с мисс Мерриботэм: теперь она напоминала не то мартышку, не то портовую девку. Это двойственное впечатление, конечно, создавала доходящая до самых бровей чёлка. Без вуали оказалось, что лоб Дерри ненормально низкий. Сквозь пряди волос виднелись покрытые пушком уши, которые забавно двигались при жевании и были посажены слишком высоко.

– Куда это мы едем? – с удивлением спросила Френсис.

И действительно, машина шла уже не по дороге, ведущей в Лондон через Хаммерсмит, а свернула вправо, в сторону Виндзора. Дуг, улыбаясь, сжал руку Френсис.

– Королевское общество антропологов отвело нам маленький домик в Саррее. Чудесный коттедж с небольшим садиком, затерявшийся в глубине леса. По крайней мере, – добавил он с улыбкой, – таким он мне представляется.

– Кому отвели?.. Дерри и вам?

– Дерри и нам. Ведь завтра – если вы не возражаете – мы непременно поженимся.

– Уже завтра, Дуг?!

– А почему бы и нет? Ведь мы и так достаточно долго ждали, Френсис.

Хотя джентльмен, названный Мимсом, сразу же, как только тронулась машина, скромно отвернулся и, не отрываясь, смотрел на мелькавшие за окном поля, Френсис не решилась обнять Дуга.

– Не будем терять оставшихся месяцев, – сказал он. Голос его прозвучал немного глухо и печально. Теперь уже Френсис сжала его руку, сжала тревожно, без улыбки. Она повернула к Дугу своё лицо, на котором застыло напряжённо-вопросительное выражение, углы рта у неё опустились, губы задрожали. – Потом… – прошептал он.

От тряски и глухого шума мотора Дерри уснула. Она откинулась назад, голова её склонилась, и она непринуждённо прижалась щекой к плечу Мимса, которое тот предупредительно подставил. У неё были тёмные шелковистые веки с длинными и очень густыми ресницами. Тонкие губы приоткрылись, нескромно обнажив выступающие вперёд челюсти и мощные клыки. Из-под прядей волос выглядывало слишком высоко посаженное ухо цвета спелого абрикоса. На лице спящей застыло выражение кроткой печали и насторожённой жестокости.

Однако Френсис и Дуг поженились не на следующий день, они поженились только через одиннадцать дней, когда им удалось наконец выбраться в Лондон.

Устроить Дерри оказалось нелёгким делом. Что происходило за этим маленьким загадочным черепом? В Сиднее во время карантина, предшествовавшего искусственному оплодотворению, она, по-видимому, привыкла жить одна – вдалеке от других тропи. Как настоящий верный пёс, она привязалась к Мимсу, потом ещё больше – к Дугласу. Рядом с ними все ей казалось нипочём. Однако в первую же ночь в Сансет-коттедже Миме, проснувшийся от холода, обнаружил, что окно открыто и комната пуста. В конце концов Дерри нашли в саду: она забилась между тисовыми деревьями и решёткой, через которую не смогла перелезть.

Френсис терпеливо и насмешливо слушала догадки и предположения Дугласа и Мимса. Наконец, вмешавшись в разговор, она мягко заметила:

– Она просто ревнует.

– К кому? – воскликнул Дуг.

– Ко мне… Мы, женщины, понимаем друг друга, – добавила Френсис с неестественно кроткой улыбкой.

Дуглас покраснел до корней волос.

– Значит, вы меня не простили? – спросил он, когда они остались вдвоём. – Ведь я бы мог от вас все скрыть, – попытался он оправдаться совсем так, как и в своём письме.

– Мне достаточно было бы взглянуть на вас, мой бедный Дуг, когда вы произносите имя Сибилы, чтобы сразу же обо всем догадаться. Но сейчас речь идёт только о Дерри. Вы думаете, она привыкнет?

– К чему?

– К моему присутствию…

– Неужели вы серьёзно думаете, что она ревнует?

Однако догадки Френсис вскоре подтвердились. Не то чтоб Дерри держалась враждебно в отношении Френсис. Напротив, она привязалась к ней так же, как и к обоим мужчинам. Но она совершенно не выносила, чтобы Френсис и Дуглас оставались вдвоём, вне её поля зрения. В такие минуты она становилась нервной, молчаливой, бродила, ковыляя, по дому, открывала все двери. На следующую ночь, когда Френсис и Дуг ушли к себе, Миме привязал Дерри за руку к своей руке. Но она всю ночь так металась на циновке, что он ни на минуту не сомкнул глаз.

Решили сделать опыт, который дал положительные результаты: следующую ночь Дуг провёл возле Дерри, и она спала спокойным сном. Френсис сменила Дугласа – Дерри спала так же хорошо. Но стоило Мимсу с верёвкой на руке снова занять своё место, как поутру он обнаружил только верёвку, а Дерри исчезла. Ей удалось высвободить руку, справиться с замком и пробраться в комнату Дуга. Её нашли спящей на коврике у его кровати.

Пришлось перепланировать весь дом. Ванную комнату, смежную с двумя спальнями, в одной из которых жил Миме, в другой – Дуг (а позднее чета Темплморов), переоборудовали для Дерри. Если двери в комнату Дугласа не запирались, Дерри спокойно засыпала с вечера. Тогда он мог запираться на задвижку, но под утро, если Дерри просыпалась первой, она прямо отправлялась к Дугу, как бы желая проверить, один он там или нет. Дуглас прогонял её, и она беспрекословно возвращалась к себе на циновку.

Но когда Френсис и Дуг поженились и Дерри обнаружила их вместе в спальне, выставить её оттуда оказалось невозможным. Она улеглась на коврике возле кровати, и никакими силами нельзя было заставить её сдвинуться с места: было ясно, что она скорее умрёт, чем согласится уйти отсюда. Эти сцены повторялись каждый вечер. И, бесспорно, Френсис была права, убеждая Дугласа не обращать внимания на это маленькое неудобство и не закрывать дверь на ключ. Если бы Дерри заметила это, она перестала бы им доверять.

Френсис забавлялась с Дерри, как маленькая девочка с новой куклой. Она сама помогала ей мыться, считая, что так оно благоразумнее: в ванной Дерри, со своей нежной розовой грудью, несмотря на тонкую сизую шёрстку, покрывающую тело (а может быть, именно благодаря ей), выглядела слишком женственно. Её приходилось мыть каждый день, иначе от неё начинало неприятно пахнуть, как от хищника в клетке. Первое время Френсис намыливала её сама. Но Дерри слишком непосредственно реагировала на эти прикосновения: закрывала глаза, тихо постанывала, казалось, она вот-вот упадёт в обморок. Скоро Френсис научила её обходиться без посторонней помощи и хохотала до слез, глядя, как Дерри с чисто жонглёрской ловкостью орудует своими четырьмя руками, перебрасывая из одной в другую мыло, губку и щётку. Видя, что Френсис весело, Дерри тоже начинала смеяться.

В Лондоне Френсис накупила своей подопечной материи на платья. Вернее, на сари: в европейском костюме Дерри, с согнутой спиной и длинными руками, слишком походила на переодетую в человеческое платье обезьяну. Дерри явно нравилось одеваться. В ней даже пробудилось кокетство: если бы выбор оставили за ней, она носила бы только ярко-красные цвета. Но к украшениям она была совершенно равнодушна, и Френсис тщетно старалась заинтересовать её безделушками. Повертев с минуту в руках бусы или браслеты, Дерри отбрасывала их в сторону. Очень трудно оказалось подобрать для неё обувь. Дерри не выносила туфель: обутая, она ковыляла, как калека; не могла она привыкнуть даже к сандалиям, которые ещё больше подчёркивали, что ноги её служат также и руками.

Однажды Френсис решила её подкрасить. Но результат оказался самым плачевным. Помада только подчеркнула полное отсутствие губ. А щеки под румянами казались ещё более дряблыми и морщинистыми. Дерри сразу стала выглядеть старше пятидесятишестилетней мисс Мерриботэм.

Присутствие Дерри и все те осложнения, которые она внесла в жизнь Френсис и Дуга, не могли, как видите, в какой-то степени не испортить их «медового месяца». Получилось так, словно в свадебное путешествие им пришлось захватить с собой сироту-племянницу, к тому же ещё девицу болезненную и обидчивую. Пропала радость одиночества вдвоём, но зато удалось избежать оборотной стороны этого периода: мучительной взаимной «притирки» характеров и чувств. Но тем драгоценней казались минуты, когда, отделавшись от тирании Дерри (чаще всего это было ночью), они оставались вдвоём. Как пылко тогда они любили друг друга! В их страсти причудливо сочетались беззаботность и отчаяние. Теперь Френсис знала, что счастье их недолговечно: обречённое счастье, отпущенное слишком скупой мерой. Наслаждаться им надо бездумно: только так можно было победить безнадёжность. Теперь Френсис знала во всех подробностях планы Дугласа. Сначала она воскликнула: «Ты никогда не осмелишься на такой шаг!» Но он спокойно ответил: «Ежедневно тысячи людей топят котят и щенков. Вряд ли кому-нибудь это доставляет удовольствие. Однако все это делают…» – «Но ведь то котята и щенки!» – «Ну и что ж?» – спросил Дуглас.

Френсис долго не могла решить, согласна она или нет с мужем. Она никогда больше не говорила Дугласу о своих сомнениях. Для него это вопрос решённый, к чему терзать его понапрасну. Но затем, по мере того как она все яснее понимала, какие побуждения руководят Дугом и какие последствия может иметь его поступок, она постепенно начала соглашаться с ним, сочувствовать его планам, потом одобрила их и наконец приняла. Нет, не просто приняла, а стала поддерживать со всей страстностью ума и сердца – сердца истерзанного, полного тревоги, но готового вынести все будущие страдания.

Тем временем все члены экспедиции: Крепс, отец Диллиген и Гримы – возвратились на пароходе. Они привезли с собой двадцать самцов и оплодотворённых в разное время самок. На всю эту партию пришлось заключить особое соглашение с компанией фермеров. В одном из пунктов соглашения значилось, что потомство вывезенных в Англию тропи может быть востребовано компанией в любое время. По совету Дугласа это условие было принято, оно как нельзя лучше отвечало его планам.

Грим потребовал и сумел добиться от Королевского общества антропологов, чтобы приезд тропи в Лондон оставался в тайне и чтобы ему была предоставлена честь, на которую он имел полное право: первому сделать сообщение о Paranthropus Erectus в научной печати или в журналах. К счастью, излишняя развязность Джулиуса Дрекслера вызвала единодушное возмущение всех членов Королевского общества, что оказалось весьма на руку Гримам.

Таким образом, когда наступили сроки родов Дерри и других самок, привезённых в Лондон, о них ещё ничего не было известно ни среди широкой публики, ни в деловых кругах, ни среди учёных. Поэтому у Дугласа были полностью развязаны руки, а только этого он и хотел.

Доктор Вильямс прилетел на самолёте из Сиднея, чтобы присутствовать при родах. Самки разрешались от бремени в Кенсингтоне (с интервалами в несколько дней), в залах музея, специально переоборудованных для этого случая в клинику. Исключение было сделано только для Дерри, у которой Вилли принимал младенца, как и предполагалось, в Сансет-коттедже.

По телефону из Лондона были вызваны Грим и его жена. Месяца за два до этого Сибила, зная наверняка, что застанет дома только одну Френсис, без всякого предупреждения приехала к ним. Когда они расстались, Френсис с радостью признала себя побеждённой. И впрямь, думала она, все условности, весь строй наших чувств рушится перед такой женщиной. Непосредственность, обаяние, жизненная сила и то искреннее расположение, с каким Сибила отнеслась к Френсис, сразу же, как потоком, смыли все уже порядком увядшие злые чувства. Напрасно Френсис заставляла себя думать: «Эти руки обнимали Дугласа, ласкали его. Эти губы его целовали». Но она именно заставляла себя представлять – и не могла представить.

Напротив, она неожиданно ловила себя на том, что Сибила вызывает в ней необъяснимое, почти родственное чувство… А главное, было так очевидно, так ясно, что она не предъявляет и никогда не предъявляла никаких прав на Дуга; поэтому Френсис могла чувствовать себя в её обществе куда более спокойно, чем, думалось ей, в обществе какой-нибудь другой, менее откровенной женщины.

В дальнейшем она не всегда испытывала к Сибиле столь благородные чувства. Случалось, что образ непристойной Сибилы «с естественностью раковины», проскальзывал в какой-нибудь улыбке, жесте или слове. Но это длилось не больше минуты. Поток вновь уносил с собой все грязное, оставляя на берегах лишь светлый песок. Подчас Френсис раздражало также непринуждённое поведение Дугласа в присутствии Сибилы, свидетельствующее о его слишком короткой памяти. Дуг действительно вёл себя весьма непринуждённо. Он первый, как это часто бывает, полностью и безоговорочно отпустил себе свои грехи.

В тайниках сердца Френсис страстно надеялась, что рождение детёныша тропи, слишком похожего на человека, поколеблет решимость Дугласа.

И вот новорождённый спал перед ними. С первого взгляда он ничем не отличался от всех прочих новорождённых: так же гримасничал, был такой же краснолицый и сморщенный. Но все его красновато-оранжевое тельце было покрыто тонким и светлым подшёрстком, «будто свиной щетинкой», по словам Вилли. У него были четыре чересчур длинные ручки, слишком высоко посаженные оттопыренные уши и голова, как бы сросшаяся с плечами. Грим открыл ему рот и сказал, что челюсть изгибается в виде подковы, более широкой, чем у настоящего детёныша тропи; возможно, надбровная дуга развита не так сильно; череп… впрочем, ещё рано судить о черепе. В общем, ничего интересного.

– Вы уверены в этом? – спросил Дуг.

– Да, – ответил Грим. – Это тропи.

Френсис молчала. Вдруг она почувствовала, как две холодные руки обняли её сзади. Это была Сибила. Она увела Френсис в соседнюю комнату, и они долго просидели там вдвоём. Френсис все время судорожно сжимала руки своей подруги. Обе молчали. Но этот проведённый в молчании час окончательно скрепил их дружбу.

Френсис быстро справилась с минутной слабостью. На следующее утро она сама одела новорождённого – спеленала его, завернула в одеяло, прикрыла чепчиком его крошечный, покрытый пушком череп – и положила на руки Дугласа, словно это был их собственный ребёнок.

Спустя час Дуглас звонил у двери церковного дома в Гилдфорде. Пастор открыл не сразу.

– Прошла моя пора вставать до света, – извинился он. – Ужасные головокружения. Мои печень и желудок не ладят между собой. Полная анархия в стареющем государстве… Мне так же трудно убедить их жить в согласии, как и моих прихожан… Прелестное дитя, – сказал он, рассеянно откидывая край одеяльца. – Вы, я полагаю, хотите его окрестить?

– Да, сэр.

– Мы сейчас пройдём в церковь. Крёстные, должно быть, уже там?

– Нет, – ответил Дуглас. – Я один.

– Но… – начал пастор, с удивлением взглянув на Дуга.

– Меня принуждают к этому чрезвычайные обстоятельства, сэр.

Пастор отошёл к двери.

– А!.. – произнёс он, приближаясь к Дугу. – Понимаю, вы предложили свои услуги… Я слушаю вас, сын мой.

– Я только что женился, сэр. А это мой внебрачный ребёнок.

Лицо пастора с чисто профессиональным искусством одновременно выразило строгость, понимание и снисходительность.

– Мне хотелось бы, чтобы эта церемония осталась в тайне, – продолжал Дуг.

Пастор закрыл глаза и кивнул головой.

– Говорят, у вас при церкви живёт старый садовник с женой?.. Нельзя ли, сэр, попросить их…

Пастор продолжал стоять с закрытыми глазами.

– Очень хотелось, чтобы об этом знали только я и моя жена… Она с исключительным благородством отнеслась к рождению этого ребёнка. И мой долг оградить её от страданий, так сказать, от излишней гласности…

– Хорошо, мы сделаем все, как вы желаете, – ответил пастор. – Прошу вас, подождите минутку.

Вскоре он вернулся в сопровождении престарелой четы – садовника и его супруги. Все вместе они прошли в церковь. Старуха держала ребёнка над купелью. Ей очень хотелось сказать Дугу, чтобы доставить ему удовольствие: «Вылитый папочка!» Но, хотя на своём веку она перевидала немало безобразных младенцев, такого, право…