Текст книги "Паутина долга"

Нить семнадцатая.

Извлечь выгоду

Можно из любой беды.

Заплатив сердцем.

Когда между собой сражаются радость и бешенство, еще полбеды. Но если поединщики равны силами, душе ничего не стоит треснуть и рассыпаться мелким крошевом мутных стеклянных осколков. Бешенство, потому что все снова решали и решили за меня. Радость, потому что теперь стало доподлинно известно: есть люди, готовые сделать для меня больше, чем того заслуживаю. В компании примерно таких мыслей и чувств я возвращался в мэнор. Хис предпочитал не попадаться на глаза, сопя где-то за спиной и лишь изредка забегая вперед, видимо, чтобы все же напоминать хозяину о своем существовании.

Ну матушки, ну затейницы! И одна хороша, и другая не отстает. Сэйдисс выпестовала послушную и полезную во всех отношениях невесту, а Каула охотно ухватилась за возможность осчастливить себя внуками: конечно, мое счастье тоже имелось в виду, но было вовсе не самым главным побудительным мотивом селянки. Я догадывался, что небезразличен обеим родительницам, но настолько… Даже горжусь собой. Немного. И каким из достоинств заслужил трепетную заботу? Разве, самим фактом пребывания на свете. Сэйдисс, скорее всего, до сих пор на меня дуется: как же, единственный сын, наследник и надежда улепетнул, бросив семейные обязанности на произвол судьбы. Дуется, и все-таки, любит. Не делая попыток сблизиться, правда, но причину холодности я знаю очень хорошо: моя первая матушка просто не умеет быть ласковой. Зато вторая переполнена теплом и нежностью, и все же ни на миг не забывает о собственной выгоде. Которая из двоих лучше? Не знаю. Мне милы обе. И пожалуй, если соединить их в одну, получится самая лучшая мать на свете, а значит, мне несказанно повезло. На самом деле. А с другой стороны…

Без предупреждения и объяснения подсовывать в жены любимому сыну существо, строго говоря, не вполне человеческое, мерзко. Вряд ли я повторил бы судьбу отца Ливин, потому что менее впечатлителен, хотя и обзаводиться седыми волосами на голове раньше срока не жажду. Но бесит не только и не столько происхождение нареченной супруги, а… Ее подневольное положение. Наверное, другой на моем месте мечтал бы заполучить послушную и услужливую жену, но я, как ни пытался себя уговаривать, ничего не получалось.

Даже хуже. Вспоминая свое поведение, понимаю и стыжусь: потянуло на дармовщинку, потому скоренько согласился с матушкиными уговорами и успокоился. Ливин, как казалось, испытывала примерно те же чувства, то бишь, и на ее счет у меня не возникало сомнений в простодушной корысти. А напрасно. Не следовало забывать: каждая мелочь в жизни дается не даром, а в обмен. На что? На труд. Иногда приходится руки приложить, а иногда мозоли натираются на душе. В часы особенно мрачных раздумий о жизни я додумался до того, что изменения в моей судьбе есть ни что иное, как кара богов за беспечно и бесцельно прожитую юность. Мол, не оказывал должного почтения всему, что имел с рождения, вот и отобрали. Насколько помню, культ Фарраса, бога равновесия, утверждает именно неизбежность платы за любое деяние, доброе или злое, умышленное или невольное. Надо бы сходить к его алтарю, уплатить служке монет, сколько не жалко, и помолиться в тишине и покое. Покаяться, испрашивая прощения. Плохая у меня память, дырявая, что ж поделаешь?

Хорошо, что все прояснилось. И плохо. Ливин наверняка уже попрощалась с надеждой быть избавленной от заказов на устранение неугодных Заклинательнице персон. Поговорить с Сэйдисс? Уломать выполнить обещание? Пожалуй, так и поступлю. Можно, конечно, сделать вид, будто ничего не случилось, и все будут довольны… Нет. Не все. Я не буду доволен. Жить в супружестве с женщиной, не испытывающей к тебе никаких чувств? Проще оставаться одному. Кроме того… Всякий раз при исполнении супружеского долга буду чувствовать себя насильником. Уже сейчас чувствую, вспоминая ее «нежности». Ведь Ливин подчинялась приказу, а не порывам души. И наверное, была весьма огорчена, что все попытки завершились провалом. Корила себя за неумелость… Тьфу.

Жаль девушку. Очень жаль. С собой проще: поругаюсь, напьюсь, забудусь и на следующее утро буду прежним. Почти. Хотя… Страдает ли она? Вдруг только рада, что все закончилось, и постылая работа отменена за ненадобностью? И такое возможно. Поэтому не стоит раньше времени предаваться жалости и сопереживанию: легко попасть впросак, ведь каждый из нас одно и то же событий видит по-своему, зачастую совершенно непохоже на остальных. И кажущееся мне печальным кого-то заставит рассмеяться, а кого-то – равнодушно пройти мимо. Да, торопиться не стоит. А если мне снова будут насильно вручать счастье…

Возьму непременно, встречу с распростертыми объятиями! Как в народе говорят? «Дают – бери. Бьют – беги». Вот и мне пора начать прислушиваться к мудрому гласу простого люда, уверенно, из века в век идущего от прошлого к будущему…

Невеселые выдались праздники. Остается попробовать поверить, что в ближайшее время судьба не подкинет мне подарочек в духе всех предыдущих событий… Нет. Поздно. Вера вильнула хвостом и предпочла остаться за поворотом – тем, который открыл мне обзор ограды мэнора и знакомой фигуры, подпирающей ворота.

Какие возникают в душе чувства, когда видишь человека, встреча с которым была жизненно необходима, но лишь вчера, а сегодня кости повернулись к небесам другими гранями, заново выставляя оценки за пройденный урок? Вот и я, опознав бледное лицо над воротником плаща, как принадлежащее выздоровевшему скорпу, все тридцать семь шагов к воротам думал: сразу расправиться с магом или заставить помучиться? Раздумья ни к какому итогу не привели, и было решено для начала разведать обстановку путем… Беседы, конечно же.

– Кого я вижу! Еще одна мелкая подлая душонка… С чем пожаловал?

Вообще-то, под словами «еще одна» я подразумевал «после меня самого», потому что мысли, посетившие мою голову по дороге домой, после безмолвного поворота и, строго говоря, бегства с поля боя, не отличались благородством и великодушием. Но скорп понял мое ехидство иначе, контратаковав вопросом:

– Ее высочество тревожилась?

Я улыбнулся, вытягивая губы в линию. Такая гримаса делает меня похожим на лягушку (или лягуха, если быть совсем уж точным) и вызывает у собеседника помимо стойкого отвращения сомнение в широте моих умственных горизонтов.

– С чего бы ей тревожиться? Подумаешь, единственный защитник сначала едва не помер, а потом бесследно исчез… Экая ерунда! Нет, по такому поводу тревожиться глупо.

Кэр сдвинул веки поближе друг к другу, всматриваясь в мое лицо. Что он хочет найти? Причину моей злости? Как бы не так! Не найдет, даже если будет очень стараться. Почему? Потому что искать не надо: причина на поверхности. Я сам.

– У нее все хорошо?

– Лучше не бывает: живет в тепле, в сытости, спит круглыми сутками… Не жизнь, мечта! А до столицы как-нибудь сама доберется, без провожатых. Сюда же одна сумела приехать? Сумела. И ничто не мешает ей…

– У меня было очень мало времени.

Ага, догадался, наконец!

– Так мало, что нельзя было кого-нибудь поставить в известность о своем возвращении в стан живых?

Скорп наполовину виновато, наполовину обвиняюще заявил:

– Я приходил к мэнору. Ждал около получаса, но никто не входил и не выходил за ограду. Дольше оставаться не мог. Как же мне надо было поступить?

– Ты что, маленький мальчик? Не входят, не выходят… Написал бы записку, да просунул в ворота!

– Если бы сумел к ним приблизиться.

М-да. Неувязочка. Но сдаваться не собираюсь:

– К камешку бы привязал, размахнулся посильнее и кинул. На дорожку.

– Камешек, говоришь? И где тут поблизости есть что-то похожее?

Вообще-то, нет. За исключением…

– Из мостовой мог выковырять. Знаешь, если есть желание, способ его удовлетворения всегда найдется.

– Из мостовой? – Он хмыкнул и наклонил голову в шутливом поклоне: – Ты меня разгромил. Вчистую.

– Еще и не приступал. Вот когда начну…

– Есть повод?

Я прогнал с лица дурацкую улыбку.

– Есть. Ты жалкий трус.

Скорп подобрался:

– Это оскорбление? Желаешь бросить вызов?

– Это правда. И вызывать тебя я никуда не собираюсь.

– Тогда объяснись.

– Непременно. Что ты сделал после того, как вернулся к осмысленной жизни?

– Пришел сюда, я ведь уже говорил.

– А после?

Кэр надоедливо сморщился:

– Исполнил свой долг, только и всего.

– Ты подписал смертный приговор двум людям. В этом состоит твой долг, да? В истреблении невиновных?

– Они не люди, – в голосе скорпа зашуршал лед. – Они чудови…

– Не чудовищнее тебя!

– Я остался в живых только потому, что…

– Потому что сестры честно и по доброй воле выполнили свою часть уговора. Вздумай они сбежать или отказаться, а они вполне могли так сделать… Не прошло бы и ювеки до твоих похорон.

– Но…

– Или ты решил, что гаккар пришел делиться с тобой противоядием после моей угрозы? Сам хоть понимаешь, насколько нелепо это звучит?

Кэр опустил ресницы, переводя взгляд с моего лица на притоптанный снег.

– Честно говоря, я тогда не думал о причинах. Дождался, пока женщины ушли, а потом…

– Побежал жаловаться в Анклав. Знаю.

Любопытство все-таки взяло верх над виноватым сожалением:

– Но откуда?

– Оттуда! Я столкнулся с судьей, отряженным для разбирательства, вынесения окончательного решения и приведения приговора в исполнение.

– Хочешь сказать…

– Да, с Заклинателем.

– И…

– И очень недоволен твоим поведением. Ты сам виноват в атаке гаккара: надо было тихо и спокойно зайти, а не разворачивать на ходу сети заклинаний.

Скорп быстро нашел оправдание:

– Зов принцессы был слишком сильным и испуганным.

– Из той комнаты присутствующим все равно некуда было деться: ты мог принять меры по спасению ее высочества на выходе, а не врываясь, неизвестно куда, и не попадая навстречу опасному противнику. Думать надо! Головой.

– То-то ты много думаешь!

– Много, представь себе. В конце концов, если бы не мои думы, тебя не удалось бы вылечить.

– Кстати, я благодарен.

Смотрю в темные глаза, боясь заметить в них даже крохотную искорку насмешки. И не замечаю.

– Ладно, неважно.

– Важно, – поправляют меня. – Даже наставник, заменивший мне отца, не сделал бы для меня столько.

Давлю в себе смешок. Конечно, не сделал бы! Не представляю мага в здравом уме, согласившегося на переговоры с гаккаром. Именно поэтому хоть и виню скорпа, но не слишком искренне: он, и в самом деле, не мог ждать. Знать, что по земле ходит существо, несущее немедленную гибель твоим сородичам, и медлить вместо того, чтобы стараться отвести угрозу… Нет, Кэр поступил совершенно правильно. Со своей точки зрения и с точки зрения принцессы, нуждающейся в опеке и охране, а двух причин разной природы происхождения достаточно для оправдания. Даже в моих глазах.

К тому же, он все равно не заставил бы себя примириться с гаккаром. Просто-напросто потому, что не пожелал бы знакомиться поближе. Отправлять на смерть легко лишь тех, кого даже в лицо не знаешь: уж историй, подтверждающих сию нехитрую истину, я в свое время наслушался! Сотни простых солдат пехотных полков собственными трупами мостили гати Болотной войны. А вот командиры Черных егерей считали каждого человека из невеликого числа своих подчиненных бесценным сокровищем. Наверное, именно благодаря сей скаредности война была выиграна с меньшими потерями, чем рассматривали в своих планах маршалы империи.

– Ну я-то тебе не отец, с меня и спрос другой.

Скорп улыбнулся:

– Это верно. Но я благодарен не только за себя.

– Вспомнил о принцессе? Вовремя. С ней надо…

– Что-то делать?

– Работать! Причем, не покладая рук. У Империи осталось меньше двух лет спокойной жизни: потом девочка войдет в силу, и начнется такое…

Кэр оживленно подался вперед:

– Какое?

– Нехорошее.

– Разве ничего нельзя предпринять?

– В смысле?

Он задумчиво куснул губу.

– Я слышал, что Заклинатели умеют подавлять наследственные пороки или вовсе излечивать их. Вполне возможно, удастся приглушить и зов крови.

Я передернул плечами. Если бы все было так просто, как мнится не-Заклинателям…

– Нет.

– Невозможно? Уверен?

Ага, значит мне, как самому приближенному к детям Хаоса, дается право диктовать условия? Замечательно!

– Возможно. Но мы не станем вмешиваться в кровь принцессы.

– Почему? Благо Империи важнее…

– Блага ребенка, чьи родители не оказались осторожными в нужный момент? Брось! Ни одна чаша весов не перевесит другую.

Кэр упрямо дернул подбородком:

– Ты сам-то понимаешь, о чем говоришь? Если принцесса принадлежит к одаренным, мало того, к Заклинателям, она не сможет принять корону. Никаким чудом не сможет. Единственный выход – обратиться к мастерам, которые заставят ее дар уснуть и не позволят просыпаться. Понимаешь? Единственный! Иначе… Принцессе придется отказаться от трона. Но если это произойдет, возникнет вопрос: почему? И чтобы никто не смел сомневаться или строить опасные предположения, понадобится… Догадываешься, что?

Пожимаю плечами:

– Скоропостижная и, разумеется, случайная гибель наследницы. Полагаю, ее осуществление будет возложено на тебя.

Темные глаза Кэра полыхнули болью.

– Да, на меня. А я не хочу, понимаешь? НЕ ХОЧУ!

– Или не можешь?

Он непонимающе нахмурился:

– Какая разница?

– Огромная. Мочь, значит, иметь телесные силы для свершения того или иного действа. Хотеть, значит, добавлять к ним силы душевные. Так, можешь?

Прежде, чем ответить, скорп трусливо перевел взгляд на ограду мэнора, находящегося через улицу напротив.

– Могу.

– Уверен?

– Чего ты добиваешься?

– Я? – смахиваю с засова калитки пух свежего снега. – Ничего. Ровным счетом.

– Тогда к чему все вопросы?

– К тому. Нельзя насильно лишать человека чего бы то ни было. Дар – часть принцессы, часть, без которой Сари перестанет быть собой. Да, она не понимала, чем обладает, пока я не взял на себя труд объяснений. Возможно, только я и виноват, но… Поверь: девочка все равно осознала бы свою силу. Не хочу даже думать, какие последствия вызвало бы это «осознание». Не знаю, как обстоят дела у магов, а дар Заклинателя подвластен только самому себе: ничто извне не способно унять бурю, родившуюся внутри души и через тело нашедшую выход во внешний мир.

Кэр снова смотрит на меня. Смотрит недоверчиво и настороженно.

– Тебе-то откуда известно, что и как?

– Почему мне не должно быть известно?

– Потому что слуг редко допускают к хозяйским секретам.

Действительно. Я не могу знать. Но я знаю. Как объяснить эту странность магу? И нужно ли объяснять? Боюсь, он все равно не поверит в мою историю. Потому что не сможет вообразить. Может быть, позже? А скорее, никогда.

– Неважно, из каких источников пришли мои знания. Они верны, и это все, что могу сказать. Если бы принцесса не узнала главной подробности своего происхождения, Империю ожидали бы потрясения. Правда, они так и так состоятся. Наверное. Может быть.

– Потрясения? Конечно, состоятся! – подхватил скорп. – Если дар ее высочества проявит себя!

Нет, ну какой тупой парень… Не желает чуточку раскинуть мозгами. А может, ему просто нечем раскидывать? Свидание с гаккаром подкосило и без того натруженный разум?

– Настаиваешь на вмешательстве? Хорошо. Представь, оно произойдет. Принцесса станет почти обычным человеком. Почему «почти»? Потому что воспоминания о даре останутся. Скажешь, следует и память девочке подчистить? Не-а, не выйдет: дар – не осознанное ощущение, существующее само по себе и сохраняющееся воспоминаниями в каждой пяди тела. К тому же, если пытаться чистить страницы памяти, обязательно сотрешь лишку. И возможно, именно ту, которая важнее прочих… Ну да ладно, допустим, и сие удастся с грехом пополам. Но принцесса будет искалечена, словно ей отрезали руку-ногу или выбили глаз. Ты желаешь своей госпоже болезненного и несчастного будущего?

– Почему несчастного? Она ведь не будет помнить о…

– Ты плохо слушаешь. Помнить – нет, не будет. А вот ощущать – да. Каждую минуту существования. Думаешь, мучиться, не понимая, из-за чего, лучше? Наоборот: зная, чего лишен, можно уговорить себя смириться. Но не зная… Все равно, что сражаться с невидимым противником. Именно этого ты желаешь принцессе? Всю жизнь вести борьбу неизвестно с кем и ради чего?

От восхода в закат, через бурный океан ненужных побед и непрожитых лет… Почему у меня в голове вдруг всплыли строки незаконченного перевода? Потому, что я увидел смысл песни с другой стороны? Которой по счету? Эльфийка показала мне одну. Встреча с Ливин подарила другую. Теперь вот принцесса и ее судьба… Третья сторона? Возможно ли такое?

Скорп качнул головой, еще не соглашаясь, но уже не протестуя:

– И что же, по-твоему, делать?

– У меня есть идея. Но сейчас, если не возражаешь, мне нужно идти. Кое-что закончить.

– Что-то важное?

– Как знать? Мне кажется, да. Ты только посмеешься, если узнаешь… Я скажу принцессе, что с тобой все хорошо. Может, позвать ее? Поболтаетесь, поболтаете?

Кэр улыбнулся:

– Пожалуй, нет. Предпочту подумать в одиночестве. Над твоими словами.

– А чего над ними-то думать? Думай над своим решением, только и всего!

***

На стук входной двери из кухни выглянула Каула: как раз, чтобы получить непререкаемое распоряжение.

– Меня нет! И не будет! – Рявкнул я, бросая в угол куртку и стаскивая с ног сапоги, но удивления в глазах матушки оказалось слишком много, и пришлось уточнить: – До вечера. Самое позднее, до утра.

– И ужинать не будешь?

В ответ неопределенно взмахиваю рукой и спешу пройти в свою комнату. Плюхаюсь в кресло и разгребаю ворох бумажных листов на столе.

Вот оно! То, чего так долго ждал. Вдохновение. А точнее, закономерный превращение обрывочных мыслей и чувств в горсточку слов. Мало, скажете? Больше и не нужно! Зеркало сознания начинает кружиться, поворачиваясь то одной, то другой гранью, меняя маски отражений, границы образов смягчаются, меркнут, вовсе исчезают, пока не остается…

 
От восхода в закат, через бурный океан
Ненужных побед и непрожитых лет
Я спешила назад, в город незаживших ран,
Из тени выбираясь на свет.
 

Она вернулась. В самом деле, вернулась. Пришла, не побоявшись снова ощутить прежнюю боль. И что нашла в давно покинутом месте?

Все как прежде: пыль и запустенье легковесных обещаний.

Я вернулась. Я пришла на зов. Но разве ты меня звал?

Мечты не сбылись. Надежды не осуществились. Двери душ оказались прочно заперты на замки и засовы. Делать… Но что? Верить? Как это трудно! Пока еще есть силы, но разве они вечны?

 
Город грёз. Крылья мертвых слов.
Закрытые двери. Забитые щели.
И мир – полосами…
Город слёз. Детство прочь ушло.
Я пробую верить, пока сердце тлеет,
Но не угасает…
 

Рано или поздно все выясняется, тайны открываются, ложь становится очевидной, словно солнце, карабкающееся по небу все выше и выше, своими лучами рассеивает серую пелену обмана. Вслед за зимой приходит весна, пробуждающая мир к жизни. Но человеку не хватает только лишь солнца и тепла, чтобы жить. Необходимо еще кое-что, сущая мелочь…

 
По небесной тропе поднимается рассвет,
Разгоняя туман недомолвок и лжи,
Высыхает капель на проснувшейся листве.
Но где найти желание жить?
 

Путь был долгим, и все же закончился. Цель была определена в точности, без разночтений и условностей. Цель достигнута, но… Победа это или поражение? Они так похожи друг на друга…

 
Ты назначил встречу, я примчалась, без сомнений и раздумий.
Время, место – все совпало, только… Ты меня не узнал.
 

Мы живем, пока надеемся. На глупость, на ерунду, на наивное и нелепое чудо? Неважно. Хватит ли нашей надежде сил, чтобы растопить лед зимы в сердце, чтобы дождаться весны? Время не желает стоять на месте, по крупинкам откалывая и унося прочь частички острова, зовущегося человеческой жизнью. Мы все время платим и платим, но долги только растут…

 
Город грёз. Жаркая волна
Последней надежды меня обжигает,
Но лед не растает…
Город слёз. Скольким я должна?
Не рядом, не между. А дни убегают
Невидимой стаей…
 

Только в ночной тишине, когда из высокой черноты на нас смотрят прищуренные глаза-звезды сестер, променявших счастье небесное на счастье земное, только тогда мы находим в себе силы забыть о совершенных ошибках и глупых мечтах. Мы остаемся наедине сами с собой, одинокими кострами на разных берегах. Но что мешает языкам пламени слиться вместе? Что мешает нашим теням танцевать один танец на двоих?

 
До утра прогоняю прочь
С увядшей весною грехи и моленья,
Мечты и сомненья…
Два костра раздвигают ночь:
Останься со мною еще на мгновенье,
Пускай – только тенью…
 

Ф-фух! Устало кладу голову на подушку сложенных на столе рук. Жаль, что Ливин не услышит эту песню. А впрочем, и к лучшему, потому что… Из нас двоих настоящее чудовище вовсе не «белошвейка», а я. Беспринципное, бесцеремонное, бессовестное чудовище: пользуюсь чужим горем для собственного удовольствия. Хотя, какое уж тут удовольствие, мучительно перебирать в уме разрозненные образы, дожидаясь благословенного момента, который заставит хаос мыслей принять стройную форму слов? Никакого. И все же, стыдно. Если бы не признание несостоявшейся невесты, думаю, возился бы над переводом не одну ювеку. Следовательно, в моих успехах есть заслуга Ливин, и немалая. А я, неблагодарный…

Ладно, последний шаг: надо все же совместить слова с музыкой и убедиться, что ритм соблюден. С сожалением покидаю кресло, шарю в ящике стола в поисках прикормки для пьюпов, выуживаю несколько катышков. Старые, конечно, засохшие, но сгодятся и они. Так, теперь найдем на полке стенного шкафа сосуд с кожаным мешочком, который извлекает из себя звуки той самой мелодии. Жри, зараза!

Корм оказывается поглощен в один присест: наверное, пьюп основательно проголодался, и мои уши тут же глохнут от пронзительных повизгиваний, больше похожих не на человеческую песню, а на весенний кошачий концерт. М-да, надо было найти еду посвежее. Впрочем, мне важен ритм, а не благозвучие, и вот в ритм-то я как раз попадаю… Вернее, стихи попадают.

Надрывное музицирование могло бы разбудить мертвеца, а не только оповестить весь дом о моих занятиях, поэтому ничего удивительного в явлении эльфийки не было и быть не могло: когда я вернулся к столу, потирая наиболее пострадавшее ухо, она уже обосновалась в кресле у двери, всем своим видом являя сдержанное любопытство.

– Простите, если потревожил ваш покой, hevary.

– О, не стоит извинений. Напротив, звуки знакомой музыки позволили мне предположить, что…

– Я закончил.

– В самом деле? – Лиловые складки очередного великолепного наряда колыхнулись. – Позволите взглянуть?

– Разумеется.

Я вручил исписанные листки эльфийке, а сам присел на угол стола, ожидая приговора. Стихи получились, но, как и всякий раз, заканчивая работу, перестаю чувствовать их своими, словно, попав на бумагу, строчки обретают собственную жизнь и становятся совершенно независимыми, свободными от прошлого и открытыми только для будущего. Странное и болезненное ощущение, но оно не спрашивает моего желания, не дожидается позволения, а просто приходит и отнимает творение у творца. Отнимает с благой целью, несомненно, но не стесняется причинять боль, разрывая стежки невидимых швов одним уверенным движением…

По прошествии пяти минут, по моему опыту, вполне достаточных для составления того или иного впечатления, интересуюсь:

– Что скажете?

Эльфийка поднимает на меня взгляд, но в сливово-черной глубине глаз я замечаю только чувство, более всего похожее на замешательство.

– Если плохо, так и говорите. Только не кривите душой!

– Не кривить… душой?

Она, чуть запнувшись, переспрашивает, а потом начинает звонко и заливисто смеяться, обмахивая себя сложенными бумажными листами.

– Душой… надо же… люди придумывают такие забавности…

Терпеливо наблюдаю за приступом веселья. А что еще делать? Я должен услышать ее решение по поводу своих трудов. Чтобы знать, к чему готовиться.

Отсмеявшись, эльфийка встала из кресла и подошла ко мне, но листки возвращать и не подумала.

– Итак?

– Вы хотите знать правду?

– Я хочу знать ваше мнение.

– Оно вам необходимо?

– Скорее, его изложение вслух больше необходимо вам. Но и я не откажусь послушать.

Она улыбнулась, довольно смежая веки.

– Наверное, так и есть… Хорошо, я скажу. Ваш перевод…

– Ужасен?

– Нет.

– Отвратителен?

– Опять не угадали.

– Чудовищен?

Эльфийка удивленно расширила глаза:

– Почему вы видите только дурное в плодах своего труда?

– Потому что они выросли на дурной почве.

– Вот как? – Полукружья изящных бровей слегка изменили свой наклон. – Но насколько мне известно, чтобы получить урожай, в землю нужно внести много всего. И не слишком приятно пахнущего, в том числе. Так и дурные помыслы, с течением времени вполне способны превратиться в нечто полезное.

– Когда перегниют, хотите сказать?

Новый всплеск смеха, колокольчиками отразившегося от стен комнаты.

– Да, именно так! Вот почему я и обратилась к вам: вы, люди, способны самыми простыми словами рассказать то, о чем возвышенно страдают наши поэты.

– Разве это хорошо? Стихи и должны быть… не от мира сего. Тогда они покоряют слух и воображение. А то, что я зарифмовал, уж извините… Просто поделка. Сработанная наспех и, возможно, излишне неряшливо.

– Мастер не умеет трудиться в полсилы, и даже самая незначительная вещь, вышедшая из его рук, все равно напитана нежностью и болью его сердца, – возразила эльфийка.

– Я вовсе не мастер, hevary. И никогда им не стану, потому что… Слишком ленив и рассеян. Признаться, сейчас меня вовсе не интересуют стихи. Просто так совпало. Пришло настроение и… Получилось. Кое-что.

– Получилось прекрасно.

– Думаете?

– Да. Особенно, последние строки. «Останься со мною еще на мгновенье, пускай – только тенью…» – напела она, даже не глядя на листок. – Это ведь уже ваша просьба?

– Что вы имеете в виду?

– Только то, о чем говорю. Вы, в самом деле, готовы сделать шаг на тропу, возвращение с которой невозможно?

Шаг? Тропа? Не понимаю ни слова.

– Возвращение откуда?

– Предложение, сделанное под пологом ночи, нерушимо, особенно, когда в небесах гаснут все звезды, потому что можно пойти против воли богов, но предавать свои клятвы, значит, убивать самого себя.

– Я не понимаю, hevary. Предложение? Какое? Кому?

Эльфийка усмехнулась:

– Кому – не стану гадать, вам виднее. А вот какое… Вы, конечно, не могли знать. У моего народа есть старинный обычай: в темную ювеку лета или зимы обмениваться клятвами истинной любви.

– Истинной? В чем же она состоит?

– Влюбленные ищут друг друга в ночи по кострам, горящим в душе у каждого. Но разжечь такой огонь непросто, потому что пищей для него должно стать все то, что мешает соединять судьбы. Зависть, ревность, сомнение, злоба, желание быть счастливым за счет другого, жалость к самому себе, корысть и боязнь ошибиться… Их много, поленьев, годных для сжигания. Но пока последнее не будет охвачено огнем, в черноте беззвездной ночи не разгорится костер, видимый только тому, кто также сумел избавиться от груза чувств, мешающих обретению счастья.

– И… влюбленные находят друг друга?

Утвердительный кивок.

– Конечно, находят. И вовсе не обязательно даже дожидаться ночи: такие костры прекрасно видны в любое время суток. Но я отвлеклась… Теперь вы поняли, почему я считаю ваш перевод удавшимся? Вы не имели представления о нашем обычае, но предельно точно описали его суть. Основываясь лишь на собственных ощущениях. Если это не мастерство, что же тогда заслуживает им называться?

Мастерство… Я всегда перевожу стихи наобум. Прислушиваясь большей частью к своему настроению, а не к дословной расшифровке рун. И не могу понять, как мне удается угадывать смысл, вложенный совершенно чужой душой. Как, в самом деле?

– Но ведь вы смеялись.

– Разве?

– Когда я просил вас не кривить душой, оценивая…

– Ах, это! – Лицо эльфийки осветилось счастливой улыбкой. – Да, мне было забавно применить человеческую поговорку к эльфам. Очень забавно!

– Почему?

Она свернула листки бумаги и полученной трубочкой ткнула мне в грудь.

– Потому что у каждого из нас две души.

А я считал, что разучился удивляться.

– Две… души? Такое возможно?

– Разумеется. Скажу больше: так и должно быть. Ведь ребенок всегда рождается от союза двух душ и двух тел, так почему он должен быть чем-то обделен?

– Но…

– Понимаю, на первый взгляд это кажется очень сложным. Но попробуйте задуматься: в каждом есть частичка женского и частичка мужского, не может не быть! Однако тело неспособно вечно колебаться между выбором той или другой стороны, иначе оно попросту разорвется пополам, поэтому весь труд выпал на долю души. У вас, людей, все происходит точно так же, только вы давным-давно отказались от возможности пользоваться двумя душами, и одна из них, даруемых при рождении, обязательно должна вас покинуть. Но как можно решить, какая из них лучше, если они созданы для совместного владения телом? Да, одну вы прогоняете прочь, обедняя свою жизнь и считая, что оставшейся будет довольно. Возможно, вы правы: несколько десятков лет можно прожить и с одним глазом. Но видеть все краски мира… Разве это не заманчиво? К тому же, вы не всегда лишаетесь той из душ, которая наиболее подходит телу, вот тогда и появляются робкие мальчики и воинственные девочки… Равновесие надежнее неравенства. Но если нет равновесия духа и тела внутри, то и снаружи вечно возникают смещения то в одну, то в другую сторону. Вечные волны на поверхности океана мира. И любая из них может вызвать бурю, способную уничтожить все живое.

Вот ведь как бывает… Значит, в душе каждого эльфа легко и мирно уживаются мужчина и женщина, две равные части единого целого. Действительно, заманчиво. Понимать своего собеседника, как самого себя, независимо от пола. Должно быть, и…

– Эльфийская любовь, наверное, очень крепка?

Лиловый взгляд нежно мутнеет.

– Пожалуй. Ведь нет никакой разницы, кого ты любишь, потому что можешь смотреть на него двумя парами глаз. Глазами двух душ.

А мы-то, когда узнали, что среди эльфов нередки однополые брачные союзы, брезгливо морщились и поносили инородцев, на чем свет стоит. Глупцы. В самом деле, разницы нет. Важна только любовь, приносящая счастье двоим. Только любовь.

– Собственно, раньше люди знали, но шло время, искажающее память слов и… Теперь вы называете нас эльфами. А в самом начале звали al-a-ffah. Двуединые.

Воистину, настоящие чудеса незаметны и находятся под самым боком, но не спешат заявлять о себе! Рядом со мной стоит существо, свободное в выборе, кем проснуться утром: мужчиной или женщиной. Пусть, только в душе, но это и правильно: излишняя свобода тела – не что иное, как хаос, а колебания материи рано или поздно разрушают даже самые прочные вещи. Хм… Так вот, на чем основана эльфийская магия: вторая душа, находясь вне тела, и создает тот самый поток, сливающий свои струи с чужими. Человеческие кудесники ограничены в своих возможностях, поскольку мужское сознание никогда не сможет услышать музыку тайных струн женского, и наоборот, следовательно, подобный способ влияния для людей осуществим только между лицами одного пола, и то вряд ли… Нет, воевать с эльфами нельзя: истребим себя сами, а «двуединые» были и будут существовать, искренне жалея тех, кто не понял и не принял дар обладания двумя душами. Тех, кто добровольно отказался от сокровищ мира.