Текст книги "(не)жена для бандита "

13

Плохое предчувствие тисками сдавливает горло. Если там, снаружи, мое шестое чувство только-только поднимало голову, то теперь я точно была уверенна, что здесь дело пахнет криминалом. Еще каким! Человек в углу мало походил на живое существо. Его поза – поза эмбриона – скрывала многое, но главное было понятно: он явно находился на грани жизни и смерти.

Одежда разорвана, и было даже непонятно, какого она цвета – то ли выцвела, то ли стала настолько мокрой, что понять, что на нем, не представлялось возможным. Волосы неопределенного цвета растрепаны, спина явно изуродована ударами хлыста.

Во мне борются два чувства – хочется подойти и по возможности помочь ему, а с другой стороны мелькает предательская мыслишка о том, что таким образом я точно стану замешана в чем-то некрасивом, страшном, болезненном. Не придется ли потом платить за свою сердобольность слишком высокую цену? Но я тут же отбрасываю эти крамольные мыслишки прочь.

– Здесь ему оставаться нельзя, – говорю быстро и отрывисто, чувствуя, что Амир стоит за спиной, выжидающе наблюдая за моим поведением. – Вы же понимаете, что он умрет?

Мужчина позади не отвечает ничего, только реагирует на приход Хана, который бросает мне в ноги мой «тревожный чемоданчик», в котором собраны лекарства первой необходимости.

– Нужна операция, нужно обследование, – подхожу ближе к Амиру, чувствуя в себе силу правды, которая произрастает из уверенности в том, что я могу помочь человеку, оказавшемуся в таких страшных и сложных условиях.

– Все сделаешь здесь, – Амир смотрит на меня пристально, не отводя взгляда и не моргая. От такого напряженного внимания по коже бегут мурашки, и я сама вдруг вспоминаю, что мне повезло убедиться на операционном столе в том, что он состоит из теплой плоти и красной крови, иначе бы сейчас точно решила, что передо мной человекоподобный робот. – Все необходимое рядом.

– Ему нужно сделать томограмму, посмотреть анализы крови, сдать химию, в конце концов. Я даже не знаю, может быть, сломаны ребра, проколото легкое, все что угодно может обнаружиться, – давлю на него, но уже понимаю, что мне скажет этот мужчина, улавливаю по его твёрдому настрою, по упрямо сжатым губам, по напряженным скулам, по тому, что он даже не сменил позу, когда я подошла к нему впритык.

– Иначе не смогу ему помочь, – развожу руками, а сама снижаю голос до полушепота.

– Нужно, чтобы он очнулся и сказал кое-что, остальное не твоя забота, – поднимая брови вверх, говорит Амир, и от его уверенного, нахрапистого баритона я внутренне вся сжимаюсь.

Когда люди говорят таким образом, когда они так уверенны в себе, невозможно спорить, ругаться, – это будет бесполезным сотрясанием воздуха, знаю это точно. Мой отец, военный человек, всегда был таким. Ты можешь быть трижды права, предоставив сотни доказательств своего верного выбора, но все равно получишь ответ: нет. И легче сдвинуть с места Фудзияму, чем переломить его решение.

– Сказал кое-что? То есть, язык вы ему оставили, – хмуро ерничаю, давая понять, что догадалась, чьих рук это дело.

Хан у входа в загон хмыкает и что-то бурчит себе под нос – полагаю, дает оценку моим умственным способностям или острому языку. Амир же резко выдыхает сквозь зубы.

– Делай свое дело, женщина! – Он оборачивается и кивает Хану, а тот тут же подбегает ближе, как преданная собачонка. – Помоги ей во всем, что скажет. Буду скоро.

Амир резко срывается с места и в два длинных шага достигает выхода. Вот черт, не оставит же он меня одну с этими двумя? Хан вытягивает губы в трубочку и причмокивает, проходя похотливо поблескивающими глазками по моему телу, замерев на груди. Ежусь, чувствуя холод и страх, как будто меня резко лишили теплого одеяла, выставив на мороз – наедине с Ханом я явственно ощущаю исходящую от него угрозу, которая может вылиться в первородный страх.

– Да, Хан, – вдруг раздается у выхода, и я перевожу взгляд туда, где остановился Амир. Он ждет, пока второй мужчина посмотрит на него, и говорит строго: – Девчонку не трогать, ясно?

Хан нервно облизывает губы и пожимает плечами, что можно расценить и как положительный, и как отрицательный ответ.

– Я спросил: «ясно»? – Нетерпеливо повышает голос Амир.

– Ясно, – нехотя цедит Хан и опускает свой горящий страстью взор. Делает несколько шагов по направлению к мужчине, пострадавшему от тысяч кулаков или попавшему под каток, дотрагивается до его руки носком ботинка, брезгливо морщит губы.

– Что вы делаете! – возмущаюсь я и буквально бросаюсь на колени, желая защитить несчастного, измученного, изможденного пленника. – Вы – животные!

Хан сплевывает в угол и говорит, не скрывая своей гордости за слова:

– Ты даже не представляешь, какие, девочка.

Теперь я вскакиваю на ноги и останавливаюсь прямо напротив этого человека. Упрямство во мне перебарывает страх, а злость придает сил.

– Делайте все, как сказал Амир Султанович, – специально называю полное имя своего… похитителя, чтобы придать вес словам, чтобы показать, что я под его защитой, а также дать понять этому мужчине, что он не имеет надо мной никакой власти. – Будете мне ассистировать. Ясно?

В его глазах сверкает нехорошим светом молния, но он будто бы принимает правила игры, которые я навязываю ему сейчас, и опускает плечи. Вот так. Не стоит меня запугивать, чертов Хан. Я вашего Амира не боюсь, а тебя и подавно.

Выдыхаю воздух сквозь зубы и понимаю, что до этого совсем не дышала, а стояла, затаив дыхание.

Оглядываю пространство, думая о том, из чего можно будет сделать носилки.

– Нужно уложить его на жесткую кровать, – говорю Хану, а сама даже не смотрю на него, чтобы снова не нарваться на его пристальный и колючий взгляд, который заставляет чаще смотреть в сторону двери и подумывать: смогу ли добежать до ворот или нет, сбегая отсюда?

– Нет, будешь все делать здесь, – грубо хрипит этот человек, проходит мимо меня и выкатывает из кухонной зоны каталку. Одним движением руки скидывает с нее какой-то мусор, тряпки. Переворачивает одной рукой, и я в ужасе распахиваю глаза: это же надо такой силой обладать, чтобы так легко управляться с громоздкой кроватью на колесиках?!

Хан перевозит каталку на середину, подтягивает мой чемодан к себе, открывает его. Нагибается к человеку в углу, быстро берет его на руки, как ребенка, и перекладывает на сооруженную постель.

– Давай, доктор, приступай, – говорит он хрипло. – Не сделаешь, что сказано, попрощаешься с жизнью.

Никакой фантазии у этих людей! Никакой. Совсем недавно Амир в операционном зале клиники современной медицины говорил мне то же самое, и снова я слышу эти слова… Они так легко бросаются идеей того, что могут оборвать жизнь, что это заставляет меня смотреть на них не с опаской, а с толикой презрения…

Подхожу ближе к больному, краем глаза отмечая, что Хан из разных уголков комнаты достает нужную аппаратуру, и решаю ничему не удивляться. Может быть, у них тут кабинет медпомощи на выезде, кто знает?!

Убираю с лица пациента бурую от крови тряпку, которая неудачно упала на него во время скорой транспортировки и резко зажимаю рот обеими руками, чтобы не закричать, не заорать сиреной, не заплакать плакальщицей на похоронах. Страх железной хваткой стягивает горло, становится нечем дышать, а перед глазами прыгают разноцветные мушки.

Это жуткое зрелище: подбитый глаз, гематомы по всему изможденному лицу, явно сломанный нос. Зрелище страшное, невыносимое от осознания чужой жестокости, но на меня оно действует сильнее, чем должно было бы. Потому что я знаю этого человека.

Это мой бывший жених.

14

Чертовы идиоты. Нашли кого привезти! Докторшу, которой здесь, в этом доме, точно не место!

И как она приехала не вовремя!

От злости не сразу правильно нажимаю на виртуальные кнопки айфона, попадаю не туда, и только с третьего раза дозваниваюсь Ивану. Пусть объясняется: отчего так получилось, что в логово льва пришла невинная овечка? Тем более после того, как я ясно просил уволить ее, вышвырнуть из клиники, чтобы она своими чистыми глазками не портила мне настроение и не подвела под монастырь в случае чего.

Однако главный врач нашей семейной клиники не доступен. Он там в черную дыру провалился, что ли? Никак не дозвониться, не накричать, не промыть ему мозги.

Как можно быть таким бессовестным человеком?

Но решать проблемы нужно по мере их поступления, пока что у меня совсем нет времени ни на что, а это значит, что я должен заняться самым главным.

Пока докторша пытается поднять на ноги этого шелудивого пса, чтобы он раскрыл свой рот и, наконец, признался в своем ужасном преступлении против семьи, я займусь тем, что действительно важно.

Прохожу до конца участка, открываю дверь в огромный гараж, где уже собрались члены моей небольшой группировки среднего звена. Всего их несколько бригад, эта – самая многочисленная прослойка, и именно мне нужно курировать их деятельность, чтобы в ненужный момент не случилось никакой революции.

– Олег имел дело с Вильдановым, – говорю сразу без предисловий, чтобы не тратить лишней минуты. Парни, которые оказались тут, сразу же подбираются, выпрямляются, готовясь слушать. Почти все, кого звал, – пришли. Другого варианта и быть не могло – кто ослушается Амира, тот будет жалеть об этом.

– Наш приближенный человек на прошлой неделе похитил одну вещь, которая ему не принадлежит. Прямо из этого дома. Дома, в котором ему дали работу и еду. Не побрезговал, шелудивый пес, и предал своего хозяина.

Обвожу тяжелым взглядом собравшихся, ловлю их эмоции. Если у этого барана, который прямо сейчас лежит под скальпелем симпатичной докторши, есть сообщник, я смогу уловить малейшее движение, вычислить крыс на корабле. Но лица парней непроницаемы. Они явно озадачены и ждут приказа, что нужно делать.

– Мне нужно знать, с кем общался этот шелудивый пес. Всю его жизнь вне этого дома. Как он жил, что он делал, что ел и с кем спал. Понятно?

– Амир, что мы ищем? – Поигрывая ключами от автомобиля, переглянувшись с некоторыми мужчинами, спрашивает самый рослый. Это Руль. Главный в этом звене, через него и делаю все свои дела, которые не стоит доверять обычным людям. – Ты скажи.

Цепко гляжу в его глаза. Может ли он использовать полученную информацию против семьи? Сможет ли отыграться на мне за какие-то резкие слова, обиду? Не получится ли, что я сам сейчас передам острый нож, который каждый из этих людей сможет вонзить мне в спину, лишив жизни? Но самое главное – не воспользуется ли он тем самым ключом, который утерян?

Но другого выбора нет, иногда приходится доверять и другим.

– Ищем то, что он вынес из главного дома. Это компромат на Вильданова. Думаю, он имел с ним дело, другой причины, почему он украл его, нет.

Парни присвистывают. Они понимают: если узнают, что он вышел из нашего дома, быть войне кланов. А для этого не время.

– Пока информация не всплыла, а это значит, что его сообщник либо приберег его на крайний случай, либо…

– Или он никому его не отдал? – спрашивает один из таксистов.

– …или он никому его не отдал… – мрачно повторяю его слова. – Информация может быть интересна только ФСБ, но самое главное – она не должна всплыть раньше времени. Материал собран на нашего конкурента, и если он появится сейчас, то сразу станет ясно, КТО инициатор. А нам нужно держаться в тени.

Провожу ладонью по волосам.

– В любом случае, отследите все. Опросите всех. Аккуратно – неаккуратно, мне все равно. Вы в своем праве, а это значит, что можете делать все, что душе угодно. Я даю свое согласие.

– Даже на беспредел? – ухмыляется Руль. В ответ я зло смериваю его взглядом. Если бы было «добро» на беспредел, он об этом узнал бы последним. Мелкая сошка, а все туда же.

Парни жмут руки, прощаясь. Последним уходит Руль. Он задерживается, подходит ближе, протягивает ладонь. Ухмыляется. Наверное, приятно быть первым, к кому пришли с важным заданием из семьи.

Я медленно протягиваю свою руку в ответ и резко сжимаю его пальцы, так, что слышно, как начинают трещать кости.

– А-а-а-Амир! – Выпучив глаза, загибается от боли Руль. Он буквально удерживает себя на весу, чтобы не упасть к моим ногам на колени.

Сжимаю его руку сильнее, чтобы он точно понял и принял, кто хозяин в доме, кому нельзя перечить, кто волен казнить и миловать и кто может разрешить творить беспредел в городе.

– Я-а-а понял, понял, Амир! – стонет Руль. От ухмылки, гуляющей на губах, нет и следа. Лицо искажено болью, буквально обескровлено.

– Вот и правильно, – резко отпускаю его руку, и Руль по инерции падает задницей на землю. Ошалело глядит на меня, по сторонам, оценивая: не стал ли кто свидетелем его позора. Медлю секунду-другую, чтобы дать ему время насладиться собственной слабостью, и протягиваю руку, чтобы помочь подняться.

Мужчина смотрит, будто бы взвешивает все за и против, но тут же, усмехнувшись, принимает помощь. Упирается о мою руку, чтобы подняться, отряхивает брюки сзади и беззлобно усмехается.

– Силен, Амир, силен.

– Давай, брат. Сделайте все как надо, я вам доверяю.

Руль кивает на прощание и выходит. Он все понял, осознал и принял, и тягаться с главным и сильным волком в стае не станет никогда. Периодически каждому нужно показывать его место, и я точно знаю, как это сделать правильно и с наименьшими потерями.

Как только слышится звук отъехавших автомобилей, тут же открываю чат охранного агентства, в котором работают мои парни, в котором зарегистрирован под чужим именем и проверяю их переписку. Не хотелось бы получить какой-то сюрприз.

Но сообщения чистые, не несут угрозы. В этой стороне все в порядке, и ждать какой-то революции не стоит, все пройдет нормально. Парни уже строят предположения, куда следует отправиться в первую очередь, кого допросить, а кого можно просто спросить, не прибегая к кулакам.

– Алло, Иван? – как только абонент появляется в сети, с мнимой доброжелательной улыбкой набираю врача, который облажался по полной и которому придется отвечать за свои действия. – Ты что творишь, Иван? Ты зачем докторшу прислал в дом? Хочешь, чтобы она увидела тут то, о чем потом сможет рассказать полиции или газетам?

15

Ярость на исполнителя всегда нужно держать в узде, иначе она может прорваться, как вода через плотину и затопить сознание кровавой пеленой. Вот и сейчас кривлю губы в улыбке, чтобы собеседник не расслышал, как клокочет злость, как пытается вырваться, как желает разодрать его на части.

– Она может снять на видео кое-что и выложить в соцсетях, ты знаешь, чем это чревато.

Делаю паузу, но не для того, чтобы дать возможность ему что-то сказать в свою защиту. А только лишь для того, чтобы с шумом втянуть воздух сквозь зубы и не начать орать на человека.

– У меня в доме лежит подстреленный, мать его, пациент, которому она сейчас останавливает кровь, пытается привести в чувство. Она это сделает, и первым, что услышит от него, это просьба о помощи. Она явно не дура и понимает, что этот шелудивый пес получил свою пулю от кого-то вроде Хана, а не в результате того, что стрелял по голубям.

Провожу рукой по шее, разминая ее – иногда кажется, что на плечах слишком много груза, который тянет к земле, заставляя гудеть голову, и легкий массаж сильными пальцами спасает на некоторое время.

– Амир! Она ничего никому не скажет, – пытается оправдаться Иван. – Это случайность. Она не должна была ехать на вызов. Поспешила, никого не было рядом, Регинаотправила ее как единственного свободного хирурга.

Качаю головой.

– Меня все это не волнует.

Выдыхаю сквозь зубы, и смотрю на стену гостевого дома, в котором эта докторша с цепким взглядом и колким языком пытается спасти жизнь моему бывшему коллеге, решившему разрушить империю, построенную дядей и мной за долгие годы кровопролитных войн. Моя работа – сделать так, чтобы никто не смог заподозрить нас в чем-то, что может привести к тюрьме или расправе конкурентов. И потому у меня есть только один выход…

– Иван. Уволь докторшу задним числом. Оформи документы, что она не работает уже давно и сегодня на работе не была, не выезжала на скорой на вызов.

– Нет! НЕТ! Амир! – Сотрясается трубка от удивленного, испуганного голоса. – Ты не должен! Не торопись! Я поговорю с ней, она ничего и никому не скажет. Не нужно, пожалуйста, не убивай ее.

Он буквально задыхается, надеясь уговорить меня не лишать жизни свидетеля, который может довести меня практически до виселицы. Мы все повязаны, все. Но отвечать буду только я, и поэтому именно мне нужно быть самым внимательным, самым умным, самым осмотрительным, решая все ходы в шахматной партии под названием жизнь до самого конца игры, чтобы остаться королем. Живым королем.

– Ты меня понял, Иван. – Отключаю связь, не давая собеседнику продолжить свое выступление в защиту этой девчонки.

Селяви. Она сама попала в лапы к хищнику, она сама виновата в том, что поторопилась, решив, что может сместить господа бога на этой земле и спасти всех страждущих. Этого сделать невозможно…

Смотрю на часы. Вряд ли докторша успела сделать все, что нужно за такой короткий срок, а это значит, что я успею еще решить несколько важных вопросов.

Быстрым шагом преодолеваю пространство, оказываюсь у дома. По привычке оглядываюсь, оценивая лужайку на предмет подозрительных вещей. Но, как всегда, все здесь тихо и спокойно – охраны вне дома и в доме столько, что хватило бы на защиту целого Форт-Нокса.

Медленно проскальзываю внутрь, прохожу в кабинет. Дверь приоткрыта, но я точно знаю, что сюда никто не попытается войти – закон этого дома суров: никому нельзя трогать документы и вещи, которые находятся в закрытых комнатах.

И потому преступление этого шелудивого пса становится даже серьезнее. Веду плечом, отгоняя ненужные мысли, которые помешают сейчас сосредоточиться. Не стоит думать о предательстве бывшего друга, потому что эти ненужные сожаления только отнимают энергию, не дают мыслить конструктивно. Все, что мне ему надо было сказать, я сказал, и скажу еще, когда он очнется.

Если очнется…

Смотрю в окно, которое как раз выходит на гостевой домик – специально выбрал такое место под кабинет, чтобы можно было наблюдать за выходом из дома. Хочу, чтобы все было под контролем. Сейчас там сражается за свою жизнь пес, имя которого я даже называть не хочу, настолько его предательство сокрушило мою веру, и без того слишком маленькую, в людей. Ему помогает докторша, которой тоже не так долго осталось пожить на свете. Как только она приведет в порядок этого предателя, он скажет, кому передал компромат на главу мафии другого города.

Дядя давно хотел смести его с лица земли и скрупулезно искал, к чему можно было бы придраться. И часть материалов этой работы была сохранена в том месте, откуда, мы считали, информация не могла уйти. Однако ушла…

Если она всплывет, мы сразу попадем под подозрение, и начнется война, которой еще не время и не место…

Я потер пальцем переносицу. Перед глазами встало разъяренное лицо докторши. Как ее? Наташа? Наташа Михайловна? Да уж, понятно, отчего ее в больнице называют таким сокращенным полным именем. Несмотря на то, что впечатление в своем белом халате и строгой прическе производит серьезное, глаза, в которых иногда поднимается волной какая-то незащищенность, невинность, наивность, не дают обращаться к ней как к взрослой. Нет-нет, да и хочется назвать ее сокращенным детским именем или даже придумать какое-то милое прозвище…

Как сейчас помню нашу первую встречу. Она стояла у входа в операционную, еще не зная, что в этой клинике, ее новом месте работы, не место таким девчонкам, потому что тут чаще всего обслуживают членов семьи… И никто не должен знать, откуда у людей могут возникнуть такие раны, иногда вообще не совместимые с жизнью…

Тогда она показалась мне стройным видением: тонкая красивая фигурка, затянутая в белоснежный халат; изящные лодыжки на бледно-розовых шпильках,длинные темные волосы. Тогда я подумал: вот если бы мы встретились при совсем других обстоятельствах, девочка моя, уже через минуту ты бы дышала так рвано и часто совсем по другому поводу, а пока…

Черт. Передернулся, прогоняя этот мираж. Мне нельзя ее жалеть, думать о ней – ведь она представляет для меня, для дяди, вообще для всей семьи огромную опасность. Как только она выйдет за эти ворота, тщательно охраняемые как снаружи, так и изнутри, то сразу же решит поделиться своими наблюдениями с миром. Сейчас это оказажется особенно не вовремя.

Снова представил, как она склоняется над моей спиной, как внимательно оглядывает шов, который наложила на моей кровавой ране, нанесенной этим шелудивым псом, и в душе шевельнулось что-то давно забытое, давно упрятанное в сундуки памяти. Может быть, это милосердие?..