Текст книги "Гренландский меридиан"

Глава 3

Дом Билла и Маргарет Стигер. С собаками через три штата в Канаду. Фробишер-Бей. Гренландия на закате солнца. Последняя стоянка Уэмуры. Проба лыж

Первое, что мне пришло на ум, когда апрельским вечером в международном аэропорту Миннеаполиса я увидел Этьенна, согнувшегося под тяжестью разноцветной вязанки лыж, было классическое, адресованное уверенно шагавшему рядом Константину: «Ах Ваня, Ваня, мы нужны с тобой в Париже, как в русской бане лыжи…» Очевидно, что не только мы, но и собственно Этьенн был не особенно нужен в этом самом загадочном Париже со своим необычным для этого времени года грузом, а иначе чем же тогда можно было бы объяснить его присутствие здесь, в Миннеаполисе, за много тысяч километров от дома. Наша встреча на этот раз никоим образом не напоминала ту почти детективную историю встречи в Шереметьево полугодичной давности. Мы встретились как старые знакомые, что дало полное основание Этьенну незамедлительно переложить на наши плечи добрую половину тяжелых двухметровых лыж. Он проделал эту операцию со свойственной ему непосредственностью, несмотря на то что и мы сами были порядочно загружены: кроме громоздких сумок с одеждой я тащил еще и ящик с метеорологическим оборудованием – наибольшую ценность представляли три больших ртутных термометра, которые я взял с собой из института, чтобы проводить в экспедиции измерения температуры. Именно три – не больше и не меньше – по мнению моих более опытных коллег из отдела метеорологии, мне было необходимо иметь с собой, чтобы выполнить программу измерений в течение предполагавшихся двух месяцев перехода. «Бери, бери, не ошибешься, – убеждали они, когда я, пытаясь уложить в ящик совершенно неукладный анемометр, тщетно старался пристроить рядом казавшийся мне совершенно излишним третий термометр. – Один ты разобьешь до начала экспедиции, а два оставшихся понадобятся, чтобы доказать состоятельность советской метеорологической науки даже в тяжелейших условиях перехода на собачьих упряжках». И вот сейчас я бережно нес драгоценную ношу, ни на минуту не забывая о том, что мне предстояло доказывать эту самую состоятельность метеонауки, к которой я, признаться, имел весьма слабое отношение. Однако предназначенная мне в предстоящей экспедиции роль самого ученого из всех погонщиков собак заставила меня переквалифицироваться в метеорологи в самом узком, а стало быть, и самом реальном для наших условий смысле: в измерителя температуры, скорости ветра и давления. Кроме этих, как мне представлялось, относительно несложных научных исследований, я практически добровольно, но и не без некоторого нажима со стороны сотрудников отдела гляциологии Института географии Академии наук взвалил на себя почетную, по их мнению, миссию по сбору образцов снега вдоль трассы нашего перехода для их последующего анализа на содержание изотопа кислорода номер восемнадцать. «Ты не представляешь, – говорили мне они по телефону в два голоса, – такой возможности не было и не будет: отобрать образцы снега в Гренландии, да еще и по такой протяженной трассе. Соглашайся немедленно. Это будет уникальный научный материал, который можно получить почти задаром (действительно, что там пройти 2000 километров на лыжах!)». На мое слабое: «А что я буду делать с этими образцами в Москве в конце июня?» – немедленно последовало: «Не волнуйся, мы тебя встретим!» Ну, что мне оставалось делать! И как следствие моей соглашательской позиции, в багаже, который я привез с собой, была 2,5-метровая труба из нержавеющей стали диаметром около 4 сантиметров, с помощью которой я собирался проникнуть в тайны снежного покрова Гренландии.

«Ребята, хорошо, что я вас встретил», – сказал заметно повеселевший после одностороннего обмена грузами Этьенн, и мы направились к выходу из аэропорта. Все участники гренландской экспедиции разместились в доме родителей Уилла Билла и Маргарет Стигер. Этот просторный двухэтажный дом, в котором родился и вырос наш предводитель, располагался в тихой и уютной парковой зоне Миннеаполиса, нарезанной прямыми и широкими асфальтовыми улицами на аккуратные зеленые квадраты. В архитектуре этих в основном двухэтажных особняков, покрытых, словно чешуей, светлым сайдингом, с неизменными, как будто приклеенными к одной из стен, каминными трубами из булыжника или кирпича было что-то неуловимо схожее. Одинаково похожими были и хрупкие, казавшиеся беззащитными стеклянные входные двери, и аккуратно подстриженные газоны, и легкомысленно открытые ворота гаражей, и скворечники почтовых ящиков, и неестественно большие красные указатели «Stop» на каждом углу многочисленных перекрестков. Все это походило на театральные декорации. Однако дом, в котором мы разместились, был вполне реальным, и, более того, несмотря на нашу многочисленность, мы на удивление легко и безболезненно вписались в его гостеприимную обстановку.

В семье Билла и Маргарет было одиннадцать детей. Уилл был вторым ребенком. Из всех его многочисленных братьев и сестер, уже покинувших родительский дом, я запомнил только имя старшего брата Тома. Вместе с ним Уилл пятнадцатилетним мальчишкой совершил свое первое путешествие на лодке вниз по Миссисиппи. На одной из многочисленных семейных фотографий, по традиции украшавших стены дома, я увидел всю семью Стигеров в сборе – вместе с детьми и внуками она насчитывала 35 человек. Надо сказать, что старшие сыновья Том и Уилл до настоящего времени не внесли своего вклада в расширение этого могучего клана, хотя, насколько я мог узнать, у Уилла были все основания для этого: он уже был женат на Патти, да и сейчас у него была очень экстравагантная подруга-негритянка Пэтси. Однако он был настолько поглощен подготовкой к предстоящей экспедиции, что отцовство, по-видимому, не входило в его ближайшие планы. Неудивительно, что мы все легко разместились в отдельных небольших, но уютных спальнях и были тотчас же окружены поистине материнским вниманием и заботой Маргарет. Для своего возраста Билл и Маргарет выглядели великолепно. По традиции февраль и март они проводили во Флориде, и по их лицам можно было легко оценить щедрость февральского солнца Майами. До выхода на пенсию Билл занимал руководящий пост в компаниии, занимавшейся разработкой систем фильтрации воды, что давало ему, по всей видимости, неплохие средства к существованию и возможность содержать такую большую семью. Атмосфера в доме была очень демократичной и шла под девизом «Help yourself!», что в авторизованном переводе Ильфа и Петрова означало: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». В нашем случае это выглядело примерно так: ты просыпаешься, умываешься и спускаешься в кухню (я, Костя, Этьенн и сам Уилл жили на втором этаже, Джеф и Кейзо поселились в так называемом basement – по-нашему в подвале, а на самом деле – в просторном и уютном помещении ниже уровня земли). В кухне никого, ты голоден и хочешь завтракать. Очень просто: открываешь холодильник таких размеров, что туда запросто могут войти не сгибаясь пять человек среднего роста, находишь там молоко, ветчину, яйца, джем, масло, овощи, фрукты, сок и далее действуешь по обстоятельствам. Причем никого, даже хозяйку дома нимало не смущало, что ты возишься на кухне, жаришь тосты или яичницу. При этом никто не дает тебе советов по поводу того, как лучше приготовить, – все выглядит совершенно так (за исключением – во всяком случае для меня – размеров и содержимого холодильника), как будто ты находишься у себя дома на своей родной кухне.

Утром 9 апреля после прекрасного отдыха и завтрака по описанной выше схеме Кати де Молль увезла нас с Этьенном на местное телевидение для интервью, где я впервые предстал перед американской публикой в спортивном костюме с золотистым гербом на груди. В лучах, отбрасываемых гербом в сторону телеэкрана, и мой английский выглядел вполне сносно, так что Константину не было нужды долго объяснять то, что я хотел сказать. Однако, как вновь испеченный метеоролог, я начинал воспринимать все происходящее вокруг уже с точки зрения той загадочной науки, которую я представлял. Это стремительно разгоравшееся солнечное и погожее утро, по всем существующим приметам, должно было бы обозначать скорую перемену погоды. Так оно и случилось. Когда мы, вдохновленные успешным интервью, вернулись домой, процесс сортировки и упаковки экспедиционного снаряжения был в самом разгаре. Рядом с домом стоял большой серебристый фургон с крупной красной надписью на борту «U-HAUL». Створки задних дверей были распахнуты, между машиной и домом сновали люди, многих из которых я видел впервые. Мы с Константином, пытаясь определить свое место в этой суматохе, сразу же попались на глаза Джону, который, судя по его громким и уверенным командам, и был главным организатором погрузки. Джон подозвал нас к себе. «O’key, guys, now you will take out the sleds, – он махнул рукой в сторону фургона, – and will fix the playwood underneath. The playwood you can find at the garage and ropes are over there»[14]14
  Ребята, возьмите наши нарты и прицепите фанеру снизу между полозьями. Фанера в гараже, а веревки где-то там, в доме (англ.).


[Закрыть], – он неопределенно махнул рукой в сторону дома. Считая, наверное, на этом свои ценные указания исчерпанными, Джон потерял к нам всякий интерес и начал что-то орать Дэйву, беседовавшему на крыльце с золотоволосой Патти. Я вопросительно посмотрел на Костю. Что мы конкретно должны делать? Насчет нарт было понятно, а вот что дальше не очень. «Спокойно, – сказал Костик, – мы это мигом уладим». И действительно, все сразу стало на свои места: загадочный playwood оказался вовсе и не «игривым деревом», а вполне конкретной трехмиллиметровой фанерой, которую следовало напилить в размер ширины нарт и подвязать снизу к их грузовой площадке, для того чтобы груженые нарты не слишком проваливались в рыхлом снегу. Мы извлекли из фургона четверо новеньких покрытых лаком нарт: двое из них, изготовленные Джефом, были конструкции Нансена, двое – работы мастеров Джона и Дэйва – эскимосской конструкции «Коматэк» подобно тем, которые мы использовали на тренировках в Хоумстеде. В гараже помимо фанеры я обнаружил упряжи для собак и большие «седельные» сумки, предназначенные для укрепления их на стойках нарт, смотанные в рулоны доглайны, разноцветные фанерные ящики, устанавливаемые на нарты, несколько бухт разноцветных нейлоновых веревок и многое другое из того, что нам предстояло взять с собой. Из общего фона этой красочной палитры явно выбивался серый, шаровый цвет моего метеоящика, о существовании которого я, признаться, подзабыл за это короткое, но насыщенное встречами и событиями время. Мой долг напомнил мне о себе самым суровым и совершенно неожиданным образом: когда я открыл этот ящик, то сразу же вспомнил пророческие слова коллеги из института о наиболее вероятной судьбе по крайней мере одного из термометров. Он явно недооценил мои потенциальные возможности: все три термометра были разбиты и даже крыльчатка анемометра была погнута какой-то неведомо как проникшей в глубь ящика силой. Было похоже на то, что метеоприметы начинали сбываться. Я с ужасом подумал о том, что скажу предводителю и как теперь смогу доказать своим друзьям состоятельность советской метеонауки. Состоятельность грузчиков Аэрофлота, в чьих ласковых и требовательных руках успел уже неоднократно побывать на пути в Америку мой неосмотрительно сданный в багаж ящик, была убедительно доказана, но от этого мне было не легче. Я вынул анемометр и попытался расправить его сложенные крылья. Эта непростая операция мне, к счастью, удалась – во всяком случае он крутился. Хотя я не был уверен в том, в каких именно единицах он будет теперь показывать нам скорость ветра, но это был уже отдельный вопрос. От грустных размышлений у ящика с разбитыми надеждами меня оторвал Костя. Заглянув мне через плечо, он сразу же оценил обстановку: «Закрой его поплотнее и незаметно вынеси в мешок с мусором, потом что-нибудь придумаем, а сейчас пошли, Джон вновь призывает нас – на этот раз, кажется, вить веревки». Я послушно повиновался. Все два с небольшим часа, в течение которых мы с Костей, стоя внутри фургона, плели запасные «necklines» – отрезки нейлоновой веревки примерно метровой длины с двумя петлями по концам, предназначенные для привязывания собак к основной веревке – «dogline» (доглайну). У меня из головы не выходили эти злополучные термометры. В конце концов, улучив момент, когда Джон, пришедший принимать нашу работу, приблизился ко мне на расстояние моего английского языка, я как можно безразличнее спросил: «Джон, ты не знаешь, есть ли у кого-нибудь здесь термометр?» Джон, как мне показалось, подозрительно посмотрел на меня (он, очевидно, слышал от кого-то, что этот самый русский и должен во время экспедиции отвечать за научные наблюдения, в которые как раз и входили измерения температуры) и после короткой паузы сказал: «Sure, Will does»[15]15
  Конечно, у Уилла (англ.).


[Закрыть].

Это звучало обещающе, по крайней мере я понял, что Уилл «даст». У меня несколько отлегло от сердца, и я продолжил прерванные занятия. Вечером мы собрались все вместе на импровизированный ужин при свечах и с шампанским, которое совершенно случайно прихватила с собой предусмотрительная русская делегация. Уилл ознакомил нас с порядком нашего движения в Гренландии. Нам предстояло стартовать из района поселка Нарссарссуак на самом юге Гренландии. Именно в этом месте закончилась трансгренландская экспедиция знаменитого японского путешественника Наоми Уэмуры, первым в истории пересекшим этот самый крупный на нашей планете остров по меридиану с севера на юг в 1978 году. Избранная нами тактика движения с юга на север была, с нашей точки зрения, более оправдана, так как позволяла двигаться, «убегая» от наступающего лета, а не навстречу ему, что помогло бы нам избежать затрудняющего движение рыхлого снега, туманов и крайне неприятных, но возможных в этих условиях дождей. Конечной целью нашего путешествия был намечен ледник Гумбольдта, находящийся на крайнем северо-западе Гренландии. Выбор этого места тоже не был случайным: оттуда было сравнительно недалеко от Грис-Фьорда – одного из самых северных аэропортов Северо-Западных территорий Канады, что несомненно, удешевляло операцию по нашей эвакуации. Подобный выбор начальной и конечной точек маршрута и определял тактику нашего движения вдоль более обжитого западного побережья Гренландии. Нельзя было забывать, что мы ставили перед собой прежде всего тренировочные задачи (главной нашей целью была Антарктида), в отличие от Уэмуры, который сознательно выбрал более длительный и сложный маршрут, явившийся заключительным этапом его трансполярной экспедиции. Мы не знали, как поведут себя наши собаки в условиях длительного и большей частью автономного перехода, поэтому нам было необходимо иметь какие-то запасные варианты ухода с маршрута. При движении вдоль западного побережья Гренландии такими вариантами могли бы стать расположенные примерно на равном расстоянии друг от друга Готхоб, Якобсхавн, Уманак, Упернавик и американская база Туле, находящаяся в непосредственной близости от ледника Гумбольдта.

Между первым и вторым бокалами шампанского Этьенн интригующе посмотрев на нас, сказал: «Dear friends, our sponsor Chronopost, which is as you probably know, the biggest express post in France, asked me before my departure from Paris, what kind of presents from them all of you would prefer to have on the Humboldt Glacier after finishing this expedition?»[16]16
  Друзья, наш спонсор компания «Хронопост», являющаяся, как вы, наверное, знаете, крупнейшей почтовой компанией Франции, попросила меня узнать, какой подарок от нее каждый из вас мечтал бы получить на финише экспедиции на ледник Гумбольдта (англ.).


[Закрыть] После секундной паузы он добавил: «I have already made my choice»[17]17
  Я свой выбор уже сделал (англ.).


[Закрыть]. Как назло, во время обсуждения этого, как мне показалось, жизненно важного вопроса Константина куда-то унесла нелегкая. Я понял только, что речь шла о каких то презентах со стороны невидимых, но могущественных и щедрых спонсоров на финише нашей экспедиции и что нам необходимо было здесь же за столом сделать свой нелегкий выбор. Я прибегнул к своей излюбленной и многократно проверенной тактике: «Делай, как все, но чуть-чуть получше!» Первым (точнее, вторым) делал свой выбор предводитель. Поскольку он отвечал Этьенну скороговоркой, я сумел различить только одно слово «tulips», что могло означать только тюльпаны. До сих пор не знаю, почему я решил тогда, что речь может идти только о цветах в качестве подарка от спонсоров… Однако, отталкиваясь от этой, как оказалось впоследствии, абсолютно ошибочной платформы, на немой вопрос Этьенна, обращенный ко мне, я выдавил единственное знакомое мне как художнику Адаму Блэку из Бирмингема английское название цветов, и, конечно же, это были «roses». Весьма довольный своей находчивостью, я занялся излюбленным делом: пополнением бокалов шампанским, и не расслышал, что именно заказали остальные участники экспедиции – Джеф, Бернар и Кейзо. Этому, на первый взгляд, безобидному эпизоду суждено было сыграть весьма примечательную роль в нашей экспедиции. Между тем, слова предводителя вернули нас с небес, которыми нам представлялся далекий ледник Гумбольдта с ожидающими нас сюрпризами спонсоров, на бренную землю, а именно в поселок Нарссарссуак. «Начиная со старта Виктор будет управлять собственной упряжкой из восьми собак, – как приказ прозвучал голос Уилла. – На его санях будет находиться имущество киногруппы». Киногруппа в составе Лорана, Дамиана и Пэра пойдет с нами до траверса столицы Гренландии, поселка Готхоб, расположенного примерно в 300 километрах к северо-западу от места старта. Затем наша рекламная бригада покинет экспедицию на самолете, который одновременно привезет нам продовольствие на весь оставшийся переход до Гумбольдта протяженностью около 1800 километров. Главная идея заключалась в том, чтобы в порядке тренировки попытаться пройти эти 1800 километров в автономном режиме, то есть без всякой поддержки извне. Все время перехода Джон и Дэйв должны будут находиться во Фробишер-Бей. Эта неофициальная столица восточной части Северо-Западных территорий Канады была выбрана предводителем в качестве опорного пункта нашей экспедиции, через который должна была осуществляться ее связь со всем остальным миром. Апофеозом вечера стала извлеченная Костей откуда-то из глубин чемодана вторая бутылка шампанского.

Утром 10 апреля мы с Кейзо поехали на склад, где в одном из рефрижераторов хранилось продовольствие для нашей экспедиции. Мы быстро загрузили два больших контейнера, щедро перекладывая коробки с провиантом небольшими пластиковыми мешочками с сухим льдом. Загруженный под потолок фургон был уже почти готов к отправке, и наши контейнеры были как нельзя более кстати. В целях экономии было решено всем вместе, включая собак, ехать на машинах до Оттавы, оттуда рейсовым самолетом лететь до Фробишер-Бей и далее чартерным рейсом – в поселок Нарссарссуак. Выезд был намечен на 10 апреля в 17.30, а в 15.00 предполагались торжественные проводы экспедиции в одном из парков Миннеаполиса, куда мы и должны были прибыть вместе с нашим фургоном. Надо сказать, что к 15 часам мы едва успели, хотя с утра казалось, что времени предостаточно. Пришлось, что называется, заканчивать погрузку на ходу и кто на чем (но все, замечу, на машинах) лететь в парк. Стоял тихий чудесный апрельский день, и вполне естественно, что в парке было много горожан, главным образом с детьми, пришедших посмотреть на не совсем обычное действо. В центре большой поляны был разбит шатер, в котором приветливые и улыбчивые «volunteers» (волонтеры по-нашему) предлагали кофе, соки, традиционные «hot dogs» и всевозможные сдобу и сладости. Однако в центре всеобщего внимания был вовсе не этот шатер, а собаки. Да, да, все наши великолепные псы в количестве тридцати двух особей были представлены на всеобщее обозрение. Доглайны были растянуты между стволами, где в совершенно чуждой для них обстановке (на жухлой прошлогодней траве, а местами и вовсе в пыли) сидели, лежали или крутились на поводках в попытках отыскать удобное место наши прекрасные, сильные, свободолюбивые собаки. Им было просто жарко: вываленные языки, шумное и частое дыхание, всклокоченная, уже потерявшая под слоем пыли свою первоначальную окраску шерсть, поскуливание и беспокойное поведение – все это вызывало жалость и желание поскорее закончить всю эту торжественную процедуру и увезти собак и себя самого подальше отсюда, от людской толпы, настойчивых, порой до назойливости, репортеров, пыли и шума. Еще более жалкий вид собакам придавала начавшаяся у большинства из них линька, отчего они выглядели похудевшими и беспомощными. Трудно было поверить, что еще менее месяца назад они были в такой великолепной форме. Годзилла пытался, вовсю работая своими мощными лапами и разбрасывая к вящему восторгу ребятишек далеко от себя увесистые комья земли, вырыть себе ямку, чтобы как-то охладить свое разгоряченное большое тело. Чубаки безучастно смотрел на происходящее своими голубыми глазами. Содапоп, как всегда, весь «извертелся на пупе», молодой Хак испуганно скалил зубы на каждую протянутую к нему руку.

Внезапное появление участников экспедиции на время отвлекло внимание публики от собак. Бесчисленные интервьюеры и любители автографов всячески пытались пресечь наше с Костей поступательное движение в сторону заветного шатра, откуда легкий ветерок все еще доносил аппетитные запахи. И вот когда мы были уже в прямой видимости от заветной цели, на нашу голову откуда-то сбоку вынырнули представители Общества советско-американской дружбы. Напрасно я всем своим видом и поведением пытался доказать им, что одно из самых убедительных проявлений этой самой дружбы как раз и заключается в том, что русский ест американский «hot dog» с поистине русским аппетитом. Увы, моих новых друзей, казалось, больше интересовала формальная сторона наших отношений: значки со скрещенными звездно-полосатым и серпасто-молоткастым флагами, бесконечный обмен адресами, автографами, фото на память и т. д. и т. п. Мероприятие уже подходило к концу, а мы с Константином были, что называется, ни в одном глазу – и это-то перед дальней дорогой! Поэтому, несмотря на истошные вопли Джона, призывавшего всех участников начинать погрузку, мы с Костей совершенно хладнокровно, последний раз увесисто похлопав по спине самого настойчивого и непонятливого члена общества нашей с ними дружбы, направились в противоположную от машин сторону, а именно к шатру. Столы, некогда ломившиеся от яств, были практически пустынны, если не считать опорожненных стаканчиков, кровавых следов кетчупа и скомканных салфеток, беспорядочно разбросанных по полю недавнего боя. Несмотря на это, нам все-таки удалось отвоевать по паре уже не совсем «hot» «dogs» и совсем уже не «hot» coffee, но это было все-таки лучше, чем ничего. Несмотря на небольшую задержку, мы поспели к началу самого ответственного и интересного момента – погрузки собак. На платформе грузовика стояло тридцать клеток – по пять в длину и по три в высоту с каждого борта.

Клетки эти представляли собой просторные ящики из толстой фанеры, на торцевой части которых были укреплены запирающиеся на щеколду решетки. Грузить собак следовало начиная с самого верхнего яруса, находящегося примерно на высоте метров трех от земли. Был быстро сооружен помост, и мы, держа на руках отчаянно брыкающихся и совершенно не желающих смирится с таким унизительным положением, особенно на глазах у многочисленной публики, собак, приступили к погрузке. Естественно, что для верхних рядов мы отбирали наиболее легких из наших тяжеловесов. На дно каждой клетки было постелено сено, и псы, моментально устраиваясь на мягкой подстилке, тотчас же успокаивались на этом привычном для большинства из них месте и уже сами с любопытством наблюдали сквозь решетку за муками остальных своих собратьев.

Через полчаса все было готово к отъезду. Кортеж наших машин выглядел внушительно и насчитывал четыре единицы: грузовик с собаками – водитель Дэйв, грузовой фургон – водитель Джон и две легковые автомашины: легендарный «Pink Floyd» Уилла – водитель Этьенн и шикарный «Олдсмобиль», принадлежавший Жаки Банашински – корреспондентке центральной миннесотской газеты «Saint Paul Pioneer Dispatch». По происхождению полячка, высокая, с крупными, но приятными чертами лица, роскошными длинными волосами, обильно разбавленными сединой, Жаки собиралась написать серию очерков о нашей экспедиции и отправлялась вместе с нами до Нарссарссуака, где намеревалась провести пару дней. В ее машине ехали Пэр, Костя и я. Кейзо и Джеф держались поближе к собакам и ехали вместе с Дэйвом. Лоран, Бернар и Дамиан должны были присоединиться к нам на старте в Нарссарссуаке. Нам предстояло пересечь три штата – Миннесоту, Висконсин и Мичиган, – чтобы добраться до канадской границы, и на эту операцию нам отводилось, в отличие от знаменитых героев О’Генри, не 15 минут, а гораздо больше. Во всяком случае мы рассчитывали, что сумеем добраться за 24 часа.

Вечер быстро сменился ночью, и мы потеряли из виду остальные машины, однако наш «Олдсмобиль», нарушая все привычные понятия живой природы, ассоциирующиеся со словом «оld», уверенно держался на третьей позиции, оставив далеко позади «Pink Floyd» предводителя. Жаки и Пэр, периодически сменяя друг друга, вели машину. Мы с Константином маялись на заднем сиденье: у меня попросту не было водительских прав, у Кости они были и даже, по его словам, международные, но, похоже, он предпочитал всем своим правам только одну, но святую обязанность – поспать ночью. Самое интересное, что это ему, в отличие от меня, удалось. После очередной заправки, на которой мы настигли грузовик Джона, Костя ушел к нему, а я остался с Жаки и Пэром. Последний, видя, что я все равно не сплю, совершенно резонно предложил мне занять место рядом с водителем, а сам переместился назад, где моментально заснул. Естественно, сразу же, как только мне вменили в обязанность не спать, я начал чувствовать, как тяжелеет голова и слипаются веки. Мне стоило титанических усилий изображать, что мои истовые поклоны – не что иное, как очередная попытка посмотреть, что же все-таки находится в бардачке машины. Жаки оставалась совершенно невозмутимой, и, кажется, не знала усталости. Глядя на ее чеканный профиль, я невольно задавал себе вопрос: «А кто же из нас идет в экспедицию?»

Совершенно незаметно мы миновали Висконсин. Пейзаж изменился, и фары все чаще выхватывали из темноты белые пятна снега вдоль обочин. Мичиган молчаливо заявил о себе кажущейся бесконечной в сером свете наступающего утра стальной гладью озера. К канадской границе мы подъехали, когда уже совсем рассвело. Жаки казалась уставшей. Пэр, которому короткий отдых явно пошел на пользу, выглядел получше: на его правой щеке ясно отпечатался орнамент автомобильного чехла. Мы переехали огромный, изогнутый, как спина дракона, мост через замерзшую реку со множеством островков и после коротких пограничных формальностей оказались в Канаде. Канадские сосиски и горячий кофе пришлись как нельзя более кстати, пора было подумать и о собаках: их надо было выгулять и напоить. Мы подъехали к небольшой речушке и остановились Первым делом между машинами были натянуты три доглайна, а затем начался массовый, но организованный исход собак из клеток. Узников первого яруса отделяла от свободы только решетка клетки, поэтому с ними надо было быть особенно бдительными: ни в коем случае не допускать самостоятельного выхода собаки на землю. Поэтому одной рукой приходилось приоткрывать дверцу, а другой, желательно более сильной, тут же хватать эти рвущиеся на волю 60 килограммов мышц, зубов и шерсти за ошейник. Только убедившись, что надежно держишь собаку и держишься сам, можно было пытаться дать ей свободу. Собака одним прыжком оказывалась на земле, и горе тому наивному человеку, который вовремя не успевал поднять собаку на задние лапы! Она, моментально одним неукротимым и мощным броском распластываясь по земле, волокла несуразно машущего руками и отчаянно пытающегося затормозить всеми имеющимися ногами несчастного туда, куда манила ее лишенная привычного снежного покрова, а потому полная живыми и дразнящими запахами земля. Протащив так свою невольную жертву несколько метров, чаще всего до ближайшего вертикально стоящего предмета, собака останавливалась и, задрав ногу, долго и ожесточенно мочилась. В течение этой естественной процедуры погонщик (а в данной ситуации, скорее, погоняемый) наконец мог перевести дух и подготовиться ко второму раунду поединка. Перед ним стояла все та же простая, на первый взгляд, задача: поднять собаку за ошейник на задние лапы. Второй раз осечки нельзя было допустить, погоняемый погонщик должен был внимательно следить за исходом мочи у своего подопечного и при первых признаках истощения струи немедленно подтянуть собаку повыше с тем, чтобы по окончании процедуры сразу поставить ее на задние лапы. Если это удавалось, то считай – с задачей ты справился. Тогда можно было посадить собаку на поводок доглайна и, переведя дух, идти за следующей.

Собак, занимавших второй ярус клеток, отделяли от свободы, помимо решетки, еще и добрых два метра высоты, поэтому тактика их временного освобождения была другой. Здесь практически не требовалось таких мер предосторожности, как придерживаемая полуоткрытой дверца: вполне достаточно было контролировать их при помощи вытянутой на уровень их морды руки, готовой в любой момент схватить ее за ошейник. Но и среди них находились иногда, хотя и редко, отчаянные головы, которые были готовы броситься с этой высоты на землю. Таких собак необходимо было успеть перехватить буквально на лету и, не давая им очухаться после чувствительного приземления, поставить на задние лапы. Большинство же из них, совершая возвратно-поступательные движения на брюхе и скуля от нетерпения, все-таки предпочитали дожидаться того момента, когда почувствуют на ошейнике крепко держащую их руку, которая (уж они-то знают) не позволит им позорно и весьма чувствительно шлепнуться оземь после прыжка на свободу. Этих собак не надо было долго уговаривать выбраться из клетки: достаточно едва заметного посыла вперед, и вот она уже на земле. Самое сложное начиналось при выгрузке собак последнего, третьего, яруса. Все они без исключения упирались всеми четырьмя лапами, и тебе, балансирующему на шатком импровизированном помосте, стоило огромных трудов подтащить собаку поближе так, чтобы можно было бы, подхватив ее под брюхо, успеть до падения передать это милое подвывающее от страха и нетерпения создание стоящему ниже на твердой земле товарищу. Когда все собаки были выведены и рассажены по своим местам вдоль доглайнов, можно было начинать поение. У нас было шесть больших 20-литровых ведер, по два на каждую десятку собак. Двигаясь с полными ведрами с двух противоположных концов доглайнов, мы предлагали каждой собаке всласть поработать с этим переносным источником холодной воды. Звуки громкого жадного лакания перемежались с нетерпеливым повизгиванием ближайших к счастливчику с ведром соседей. Нам пришлось несколько раз спуститься к реке для пополнения иссякавшего источника. Вся выгрузка и погрузка вместе с водопоем заняли часа полтора. Как раз к этому времени подъехал «Pink Floyd» предводителя. И он, и Этьенн выглядели достаточно свежо и даже, в отличие от нас, не зевали. Часов через восемь, в течение которых мы останавливались только на заправку, мы подъехали к небольшому городку, где, по словам Жаки, было назначено место сбора. Естественно, что за это время кортеж растянулся и мы потеряли из виду остальных. Судя по тому, что в условленном месте никого не оказалось, можно было бы сделать вывод или о том, что мы приехали первыми, или в равной степени о том, что это не то место сбора. Дальнейшее развитие событий показало, что второе предположение было ближе к истине. Не успели мы затормозить явно проносившийся мимо грузовик Джона, как нам пришлось буквально броситься в погоню за пролетевшим, как подхваченное ветром перо розовой чайки, устремленным в будущее «Кадиллаком» Уилла. Слава Богу, они нас заметили, и мы воссоединились с поджидавшим нас у обочины грузовиком. Не было только собак.