Текст книги "Гренландский меридиан"

Воспользовавшись паузой, мы с Этьенном, лучше моего ориентировавшимся в обстановке (как-никак, мы находились в той канадской провинции, где доминировало франкоязычное население), отправились в небольшое кафе, расположенное у дороги. Не успели мы как следует насладиться гамбургерами и удивительно аппетитными куриными крылышками, как на перекрестке прямо под нами показался грузовик с собаками. «Да, – подумал я, вылетая из кафе и дожевывая на ходу куриное крыло, – если это место встречи, то как же будет выглядеть место расставания?» Грузовик с собаками, а точнее, сидевший за рулем Дэйв нисколько не оценил нашей с Этьенном жертвы и, не обращая внимания ни на наши отчаянные знаки руками, ни на стоящий у обочины и бросающий своим нежно-розовым цветом вызов окружавшему его серому холодному миру «Кадиллак», проследовал, не снижая скорости, в том же направлении, куда некоторое время назад был устремлен стремительный полет отвечавшего, по-видимому, за организацию этой встречи предводителя. Делать было нечего, надо было ловить беглецов. Мы с Этьенном вскочили в «Кадиллак» и пустились в погоню. Проскочив с ходу два перекрестка и не обнаружив собак, Этьенн внезапно притормозил. «Shit! – сказал он в сердцах. – I left my drive license back with Will!» Это означало, что мы едем без прав. Совершенно справедливо рассудив, что вряд ли найдет понимание у местной полиции при всей ее любви к французскому языку, Этьенн счел за благо тихонько повернуть «Кадиллак» к месту старта. На наше счастье, Дэйв, наверное, вспомнив про место встречи и каким-то загадочным образом опередив нас, уже подогнал свой грузовик к кафе, где мы немедля устроили торжественный ужин по случаю нашего счастливого воссоединения. Сверив маршрутные карты, мы определили, что до Оттавы, а точнее, до аэродрома местных авиалиний, откуда на самолете частной авиакомпании «Bradley» нам предстояло вылететь во Фробишер-Бей, оставалось никак не менее пяти часов езды.

Близость столицы как одного из последних оплотов цивилизации на нашем пути в неведомое, несомненно, возымела свое действие, и в первую очередь на понимающих толк в прелестях неэкспедиционной жизни Стигера и Этьенна. Оставив Джону какие-то неопределенные, судя по недоумевающему выражению его лица, инструкции, оба предводителя ретировались в поджидавший их «Кадиллак» и скрылись в направлении канадской столицы. Через некоторое время вслед отправились Жаки, Пэр и совершенно неожиданно изъявивший желание присоединиться к ним Джеф. Он был явно лишним в этой тройке, потому что если Жаки и Пэр, очевидно, стремились отобразить в стихах и картинках, безусловно, заслуживающие внимания самой широкой общественности подробности ночной атаки на Оттаву наших знаменитых предводителей, то скромный, непьющий и некурящий Джеф, к тому же оторванный от своих собак, был обречен на одиночество. С их отъездом процесс классового расслоения нашего интернационального коллектива можно было считать законченным, и мы разбрелись по машинам. Неопределенность инструкций Стигера неминуемо проявилась в неуверенных метаниях в свете наших фар машины Джона с одной плохо освещенной дороги на другую, не более освещенную. Часов в 11 вечера в кромешной темноте мы наконец подъехали к какому-то проволочному забору, который с некоторой долей воображения можно было бы принять за ограждение летного поля. Конусы света, отбрасываемые далекими фонарями позади ограждения, освещали длинные одноэтажные строения, напоминавшие авиационные ангары. Приглядевшись, мы различили даже силуэты самолетов и могли теперь твердо считать, что перед нами не фермерские угодья и не футбольное поле, а наверняка аэродром, только вот какой именно – этого мы сказать не могли, да и спросить, признаться, было не у кого. Поэтому, следуя старой канадской поговорке «Утро вечера мудренее», мы начали выгружать собак. Металлическая сетка проволочного забора была идеальным доглайном: мы прицепляли собак вдоль изгороди прямо за висевшие на ошейниках карабины, причем мелкий шаг сеточной ячеи и ее некоторая слабина позволяли размещать собак практически на любом расстоянии друг от друга и достаточно близко от земли так, чтобы при желании они могли и полежать на уже подсохшей после недавно сошедшего снега жухлой траве. Оккупировав таким образом добрых шесть десятков метров забора, мы занялись устройством на ночлег. Джон, Дэйв и Кейзо разместились в кабинах, а мы с Костиком, использовав в качестве коек нарты, устроились в спальных мешках внутри грузового фургона. Как оказалось, именно эта ночь, проведенная в окрестностях канадской столицы около какого-то аэродрома в спальном мешке в фургоне грузовика, стала первой из 65 ночей, проведенных мной в этом спальном мешке во время гренландской экспедиции.

Уже вторую ночь подряд нас будил утром не «петух, прокукарекав». На этот раз в роли «не петуха» был Джон, гортанными криками извлекший нас из теплых недр спальных мешков в 7 часов утра. По его словам, он еще раз внимательно изучил карту и пришел к выводу о том, что это не наш аэродром и нам надо еще сместиться километров на сорок к северо-востоку. Занималось серое канадское утро, моросил мелкий дождь. Естественно, что в таких погодных условиях жалкие остатки прошлогодней травы вдоль забора превратились за ночь не без помощи наших собак в какое-то неопределенного цвета месиво, что еще более усугубляло и без того нерадостное из-за раннего подъема и серой погоды настроение. Часа через полтора уже более осмысленного блуждания мы наконец-то прибыли в аэропорт назначения. Во всяком случае, на одном из ангаров красовалось размашистое «Bradley», а около административного здания с тем же названием стоял «Олдсмобиль» Жаки, из которого при нашем приближении выбрался Джеф. Все становилось на свои места.

Как всегда немногословный и невозмутимый Джеф не стал с пристрастием расспрашивать нас о том, где мы провели ночь, а сразу направился к собакам. Пересчитав их и оставшись по-видимому, довольным полученным результатом, он повернулся к нам. «Разгрузимся здесь, – он показал на большую асфальтированную площадку, служившую, очевидно, для парковки машин служащих авиакомпании. – Что касается собак…» – Джеф огляделся в поисках места, куда мы могли бы пристроить собак, но мы его опередили. Территорию этого аэродрома окружала точно такая же легкая, казавшаяся прозрачной, прочная металлическая сетка, сослужившая нам такую неоценимую службу прошлой ночью.

Через полчаса хвостатая гирлянда наших собак уже заступила на многочасовое дежурство по охране аэропорта. Как и положено истинному французу, Этьенн появился часов в одиннадцать, когда мы уже практически закончили разгрузку фургона, и, естественно, он был не один. Вместе с ними приехала (а точнее, привезла его на своем небольшом красном «Митсубиси») очень миловидная, если не сказать больше, белокурая особа лет тридцати, одетая в облегающие белые брюки. Эта способность Этьенна моментально налаживать свой семейный быт практически во всех более менее крупных населенных пунктах по пути нашего следования вызывала невольное уважение. Было совершенно ясно, что для него и появившегося следом, правда, в одиночестве предводителя начало экспедиционной жизни несколько откладывалось. В качестве некоторого оправдания своего отсутствия и доказательства того, что даже в обществе прелестной Дианы – так звали спутницу Этьенна – он ни на минуту не забывал об оставленных им наедине с собаками и спальными мешками товарищах по экспедиции, наш любвеобильный друг дал великолепный завтрак, состоящий из бутербродов с тающей во рту красной рыбой, сладостей и кофе из термоса. Пребывавший после завтрака в благодушном настроении Уилл милостиво разрешил нам с Костей съездить в Оттаву, выписав увольнительную до 18 часов.

Идея показать нам канадскую столицу пришла в голову Бобу – корреспонденту местной газеты, приехавшему вместе с Уиллом для подготовки репортажа о нашем отъезде. «Вы должны его увидеть – это прекрасный город», – убеждал он нас, узнав, что нам никогда прежде по долгу нашей службы не приходилось бывать в Канаде. Нас с Костей, естественно, не пришлось долго упрашивать, и, получив благословение замаливающего свои грехи Уилла, мы отправились в город на небольшой «Тойоте» Боба. Канадская столица разделена на две части широкой и порожистой рекой Онтарио, которая служит границей водораздела двух провинций: франкоязычного Квебека и англоязычного Онтарио. Находящаяся на правом берегу Онтарио центральная часть города представляет собой ансамбль великолепных старинных зданий, построенных из массивных каменных плит и украшенных островерхими зелеными крышами в готическом стиле. В этих зданиях располагается парламент и некоторые другие госучреждения. Ансамбль, находящийся на возвышенности, окружали современные высотные здания из стекла и бетона. Окна одного из небоскребов, сделанные из зеленого стекла, прекрасно гармонировали с зеленью готических крыш. Мы переехали через мост, чтобы полюбоваться панорамой этого архитектурного комплекса. Боб, чрезвычайно довольный тем впечатлением, которое на нас произвел его родной город, и стараясь, по-видимому, эти впечатления усилить, совершенно неосмотрительно завел нас в какой то магазин, где мы с Константином, действуя в лучших традициях «русских за рубежом», моментально сориентировались в обстановке и приобрели себе по паре сказочных вельветовых брюк загадочного цвета по сногсшибательной цене – пять долларов за пару. На обратном пути в машине мы с Костей оживленно комментировали зеленые крыши и вельветовые брюки, причем при каждом упоминании о них Боб недоверчиво косился в нашу сторону, как бы сомневаясь, искренни ли наши похвалы канадской столице, если мы с не меньшим энтузиазмом поем дифирамбы совершенно сомнительной, с его точки зрения, покупке брюк, годящихся разве что на ветошь. Увы, нам не пришлось порадовать предводителя своей дисциплинированностью – он исчез, как нам сообщил Джеф, по меньшей мере за час до нашего появления, так что мы напрасно спешили к 18.00. Естественно и вполне понятно, что и Этьенн, имевший, с нашей точки зрения, больше оснований для отсутствия, тоже испарился.

Наступавший вечер без четких указаний предводителя и кулинарного обаяния Дианы вновь грозил перейти в голодную и бессонную ночь. Лично мне и – я был в этом уверен – Константину ничуть не улыбалась перспектива второй холодной ночевки в кузове фургона, тем более что ни фургона, ни кузова не было и в помине.

Спать на асфальте под открытым небом или на нартах, к чему уже начал склоняться Джеф, имея под боком уютное комфортабельное здание, было ниже нашего достоинства. Поэтому, оставив наших товарищей наедине со своими сомнениями, мы с Костей отправились на разведку. Наши поиски увенчались полным и безоговорочным успехом. Первая же дверь, в которую мы позвонили, гостеприимно распахнулась, и открывший нам весьма дружелюбный для этого времени суток джентльмен в красивой форме служащего авиакомпании «First Air» в ответ на наш нескромный вопрос о возможности расположиться со своими спальными мешками у него в помещении на ночь произнес сакраментальное «No problem». Он провел нас в просторный холл, пол которого был застелен мягким ковролином серого цвета, что придавало ему некоторое сходство с асфальтом и могло примирить с местными условиями даже самых ярых сторонников идеи спать на улице. Более того, не давая нам опомниться, наш гостеприимный хозяин предложил: «Если угодно, вы можете принять душ», – и указал в сторону столь заманчивой после долгой дороги душевой. Насладившись произведенным эффектом и мастерски выдержав паузу, он окончательно нас добил: «У нас в соседней комнате есть кофеварка». С этими словами он вышел в ту дверь, где, по его словам, находился этот неиссякаемый источник кофе. Все это время остававшаяся за массивными толстыми стеклами и находящаяся в полном неведении англоязычная часть экспедиции с напряженным вниманием следила за исходом переговоров. От напряженного и частого дыхания наших друзей даже слегка запотели стекла. Когда мы с Константином вышли к народу, полные осознания с честью выполненной миссии и гордые тем, что именно мы, русские, говорящие на совершенно чуждом для этой канадской провинции языке, а не англичане, американцы или японцы сумели быстрее всего договориться с местными властями, каждое наше слово воспринималось нашими товарищами уже совсем по-другому. Мы взяли на себя роль предводителей и успешно справились с первой же неразрешимой для прежнего руководства проблемой: размещением личного состава экспедиции почти в полевых условиях. Дальнейшее было делом техники. Начиная с того момента, как мы оказались в тепле и уюте на мягких коврах просторного холла рядом с бесплатным телефоном, можно было передавать бразды правления Джону – он знал, как теперь действовать. Первым делом он заказал по телефону пиццу и пепси-колу для каждого, и мы устроили пир.

За окнами была ночь – последняя ночь в цивилизации, и все эти души, пепси-колы, пиццы, ковролины были только отражением нашего инстинктивного желания продлить уже агонизирующее стремление к комфорту. Спали мы отлично и проснулись в великолепном расположении духа, которого не смог омрачить даже напомнивший нам о неумолимо приближающемся отъезде симпатичный, упитанный и сверкающий синей краской «Боинг-737» с уже знакомой нам надписью «First Air» на борту. Причем если вид этой надписи на дверях офиса, в котором мы нашли пристанище на ночь, никаких особых ассоциаций не вызывал, то та же надпись на борту самолета, на котором нам предстояло лететь во Фробишер-Бей, немного поколебала мою уверенность в правильности выбора авиакомпании. Я по своей привычке интерпретировал это словосочетание как «Впервые в воздухе», что, согласитесь, не могло добавить мне энтузиазма как будущему пассажиру самолета этой авиакомпании. Когда я поделился сомнениями со Стигером, он успокоил меня: «Не беспокойся! Они действительно первые, но не в воздухе, а в сервисе на борту. Скоро ты в этом убедишься!» Воодушевленные этими многообещающими словами предводителя, мы начали погрузку в самолет. Нет, это совсем не походило на то, что для меня обычно ассоциировалось со словами «погрузка экспедиционного груза в самолет». Здесь напрочь отсутствовали бесконечные шлагбаумы, необъятных размеров охранники неопределенного пола, томительное ожидание бортмеханика самолета, который «уже должен был быть здесь», скользкая алюминиевая чешуя апарели, неподъемные и неукладные ящики, организованные по принципу» «здесь густо – там пусто» цепочки грузчиков и, конечно, непременно сопутствующие процессу крики и суета – словом, то, что при всей своей бестолковости все же создавало неповторимую атмосферу отъезда, начала экспедиции, ее предвкушения и по силе своего эмоционального воздействия было сравнимо для меня разве что только с предвкушением ее окончания. Здесь все было буднично и просто, как будто мы летели не в Гренландию, в большую и трудную экспедицию, а были просто-напросто пассажирами обычного рейса. Даже наши удивительные собаки, казалось, не вызвали особого любопытства у грузчиков. Все они были помещены в легкие прочные металлические клетки, установленные в два яруса на больших поддонах. На редкость бесшумный для своих устрашающих размеров автопогрузчик легко поднял на длинных и блестящих ножах первый поддон и поставил его через широко открытые двери прямо в грузовой отсек самолета. Собаки были настолько ошарашены подобной бесцеремонностью, что за все время погрузки, занявшее, правда, не более пяти минут, не проронили ни лая. Примерно так же ребята из «First Air» обошлись со всем остальным нашим грузом, включая и нарты.

Салон самолета был разделен надвое: багажное отделение, находившееся в его носовой части, где разместились наши собаки, и пассажирское, где кроме нас находилось еще около 40 пассажиров. В багажный отсек можно было попасть, не выходя из самолета, через дверь, расположенную около левого борта. После объявления командира экипажа о том, что на борту находится экспедиция, мы на короткое время, предшествующее раздаче вожделенных прохладительно-горячительных напитков, оказались в центре внимания пассажирского салона. Особым уважением пользовался Джон, то и дело скрывавшийся за дверью багажного отсека, чтобы усмирить сварливого Хэнка, никак не желавшего смириться с тем, что его младший брат Чучи по недосмотру грузчиков, невнимательно изучивших родственную иерархию собак перед погрузкой, оказался в клетке прямо над ним и, естественно, поглядывал на него свысока – вещь, совершенно недопустимая при всех других обстоятельствах. Процедура усмирения собак в воздухе была более продолжительной, чем на земле, поскольку, несмотря на наличие перегородки, практически все слова, используемые Джоном, доносились до пассажиров и употребление ненормативной лексики могло невольно травмировать их непривычный слух. Естественно, более дипломатические выражения, четко фиксируемые чуткими собачьими ушами, уменьшали эффективность воздействия воспитательных призывов Джона, но все-таки позволяли ему хоть какое-то время проводить в салоне, где царили уют, благожелательность и изысканный сервис. Часа через три полета пейзаж под крыльями самолета изменился. Заснеженная поверхность канадской тундры, многочисленные, похожие на молочные капли, замерзшие озера, все то, что мы могли видеть сквозь разрывы облаков, говорило об одном – зима пока еще не собиралась покинуть эти края «Температура во Фробишер-Бей 10 градусов по Фаренгейту», – донесся по трансляции голос командира. Я сразу же вспомнил о загубленных мною градусниках – интересно, что бы они показали в этом Фробишере? Но, увы, градусники были далеко-далеко, в теплой Миннесоте, и уже ничем не могли мне помочь. Несложный расчет по моей любимой формуле: Т (°C) = (Т(F) – 32) × 5/9 дал мне результат примерно минус 12 градусов по Цельсию, что выглядело, хоть и страшнее, чем объявленное пилотом, но все-таки вполне неплохо для начала.

Как записано в моем дневнике, «Фробишер-Бей – приличный городок. Во всяком случае он не похож на наши аналогичные (имелось в виду по северному местонахождению) городки и поселки». И далее: «Здесь все, увы, выглядит добротнее и современнее». В моих последующих путешествиях по Канадской Арктике мне довелось побывать во множестве поселков, в том числе и эскимосских, и повсюду это сразу подмеченное мной отличие было видно невооруженным глазом. Причем самое, пожалуй, примечательное заключалось в том, что поселки эти выглядели вполне чистыми и современными даже летом, когда многочисленные следы, которые неизбежно оставляет на этой чувствительной земле постоянная борьба населяющего ее народа за выживание, не скрыты всепрощающим и всезаметающим снегом. Если наши поселки, расположенные за Полярным кругом, зимой выглядят вполне прилично и даже трубы работающих на угле теплоэлектростанций не в силах очернить белизну снега, надежно укрывающего многочисленные бочки и помойки, то летом все это самым беспардонным образом вытаивает и оскверняет обочины разхристанных, разухабистых дорог, еще совсем недавно, зимой, казавшихся чуть ли не магистралями, покрытыми белым асфальтом. Свое наименование поселок получил в честь английского полярного исследователя Мартина Фробишера, пытавшегося в ходе трех своих экспедиций в 1576–1578 годах отыскать Северо-Западный проход из Атлантического океана в Тихий. Он исследовал и нанес на карту юго-восточную часть Баффиновой Земли и залив, впоследствии названный его именем. Сейчас здесь находится одноименный поселок – крупнейший на северо-востоке Северных территорий Канады. Фробишер-Бей был выбран нами в качестве опорной базы гренландской экспедиции, как наиболее близкий из имеющих регулярное сообщение с Большой Землей населенный пункт. Джон и Дэйв должны были остаться здесь, поддерживая радиосвязь с экспедицией и координируя ее снабжение, а в случае необходимости – спасательные работы. До нашего вылета в Нарссарссуак оставалось около двух часов. На этот раз погрузка самолета DC-3 авиакомпании «Bradley» происходила в более привычной для меня манере, то есть без привлечения сторонних организаций – мы все грузили сами. Причем самолет этот не имел отдельного багажного отсека, и нам пришлось порядком повозиться, чтобы запихнуть в него наши длинномерные нарты. Чтобы собаки не разгуливали по салону во время полета, нам пришлось продеть доглайны через узлы крепления снятых сидений и привязать к ним бедных животных. Впервые собаки всех трех упряжек оказались в самой непосредственной и опасной близости друг от друга. Джон, Дэйв и Кейзо были внедрены в собачьи ряды для того, чтобы внести раскол в попытки каждой из упряжек объединиться и вступить в бой с потенциальным противником. Наиболее опасные зачинщики драк – Хэнк, Егер и Хоби – были взяты под персональный контроль. Мы, все остальные участники экспедиции, а также Жаки, Боб и Костя разместились на креслах в самом хвосте самолета.

Гренландия открылась по левому борту, хотя я, руководствуясь общими соображениями, ожидал ее по правому. Однако вскоре она заняла весь угол обзора, который позволял маленький иллюминатор. Солнце клонилось к западу, и в его лучах горы казались золотисто-коричневыми и красиво оттеняли голубоватую белизну ледникового купола. Единственное, что я знал в ту пору о Гренландии, ограничивалось информацией, которую давал школьный курс географии. Кроме того, мне в память врезалось симпатичное имя ее первооткрывателя – Эрик Рыжий. При написании этой книги я счел необходимым включить в нее выдержки из исторической хроники открытия и освоения Гренландии, которые мне любезно подготовила научная сотрудница Российского Государственного музея Арктики и Антарктики Вероника Захарова.

Гренландия – самый большой остров на земном шаре. Датский географ Б. Фриструп на основе новейших измерений оценил площадь острова в 2 186 000 квадратных километров. Северную оконечность Гренландии – мыс Моррис-Джезуп (83° 39’ с. ш.) отделяет от Полюса не более 740 километров. К югу гигантский остров простирается на 2670 километров до мыса Фарвель, лежащего на 59° 46’ с. ш. Крайняя восточная и западная точки Гренландии отстоят друг от друга на 1050 километров. Почти 85 % территории Гренландии (1834 тысячи квадратных километров) покрыто льдом, толщина которого достигает 3000 метров.

Коренные жители Гренландии – эскимосы. Их предки пришли на остров не менее 5000 лет назад. Первые поселения людей с эскимосской культурой обнаружены на Земле Пири. Раскопки показывают, что это были охотники на тюленей и мускусных быков. Европейцы узнали о существовании Гренландии только в IX веке. Согласно старому исландскому письменному источнику «Ланднамабок», около 875 года судно норвежца Гунбьерна, следующее из Норвегии в Исландию, сильным штормом было отнесено на запад и оказалось у небольших неизвестных островов, названных островами Гунбьерна. За ними путешественники увидели гористую землю, покрытую льдом и снегом. Подойти к ней не удалось из-за непроходимых льдов.

Столетие спустя эта задача была решена Эриком Торвальдсоном, по прозвищу «Рыжий». Объявленный в Норвегии за совершенные преступления вне закона, Эрик вместе с отцом переселился в Исландию, но в 982 году совершил убийство и был вынужден покинуть новую родину на три года. Во время изгнания Эрик решил отыскать страну, открытую Гунбьерном. От мыса Снефелснес он взял курс на запад и увидел восточное побережье Гренландии, но плавучие льды воспрепятствовали высадке на берег. Тогда Эрик изменил курс к югу, «для того чтобы выяснить, пригодна ли там земля для обитания», и, обогнув мыс Фарвель, прошел вдоль западного берега вплоть до нынешнего Готхоба. Здесь он остановился на зимовку. Следующей весной продолжил путь на север, давая наименования отдельным частям побережья. Зимовал в Южной Гренландии, а последнее лето изгнания провел в плавании у не обследованных ранее западных берегов острова. С приходом зимы Эрик вернулся на юг во фьорд, названный его именем (теперь фьорд Тунундлиарфик), а затем взял курс к родным исландским берегам.

Новооткрытому острову Эрик Рыжий дал привлекательное название «Зеленая страна» – Гренландия – в надежде, что люди станут охотнее сюда переселяться. Возвратившись в Исландию, Эрик приступил к набору добровольцев для колонизации Гренландии. И следующим летом 986 года к «Зеленой стране» отплыли 25 кораблей с 700 переселенцами на борту, груженых запасами зерна и скота. К новой родине добралось только 14 судов, остальные либо повернули назад, либо разбились о скалы у мыса Фарвель.

Европейцы основали два главных поселения: Естербюгден – «Восточное поселение» (вблизи нынешнего Какортока) и Вестербюгден – «Западное поселение» (у Готхоба). Несмотря на названия, обе колонии располагались на западном побережье Гренландии. Поселенцы, видимо, полагали, что берег острова протягивается не на северо-запад и север, а на запад.

Постепенно норманны расселились на южном и юго-западном берегах Гренландии (примерно до 72° с. ш.). В XIII веке на острове насчитывалось 280 поселков, в которых проживало до 10 тысяч человек. Основным занятием было разведение овец, коз, крупного рогатого скота, лов рыбы и охота на морского зверя. В первое время гренландцы поддерживали тесные торговые отношения с Исландией и другими европейскими странами. Ежегодно к норманнским поселениям в Гренландии прибывало пять-шесть кораблей, доставлявших хлеб, одежду, оружие и другие товары и вывозивших в Европу продукцию скотоводства, моржовые клыки, шкуры и тюлений жир.

В 1261 году Гренландия вместе с Исландией попала под власть норвежских королей, а в 1397 году на основе Кальмарской унии, объединившей Норвегию, Швецию и Данию под властью последней, «Зеленая страна» перешла во владение Датской короны. С потерей независимости норманнские поселения на острове постепенно стали приходить в упадок. Датские короли объявили торговлю с Гренландией своей исключительной привилегией. Без специальных королевских грамот к берегам острова не разрешалось приставать никаким торговым судам. Собственный же датский торговый флот, повсеместно теснимый могущественным Ганзейским союзом, не мог полностью удовлетворить потребностей гренландской колонии. В первой половине XV века сообщение Гренландии с Европой полностью прекратилось. Этому способствовало развитие экспорта мехов и моржового клыка из России, слоновой кости из Африки, сделавшего для европейцев риск опасных «гренландских плаваний» за шкурками песца и моржовыми бивнями неоправданным, опустошившая Европу и проникшая в Гренландию эпидемия чумы, а также общее похолодание климата, которое привело к ухудшению ледовых условий в Гренландском море. Эскимосские предания глухо упоминают также о какой-то битве при Какортоке, где якобы были истреблены последние норманны. Но до конца история окончательного угасания гренландской колонии так и не раскрыта.

«Второе открытие» Гренландии связано с поисками северо-западного морского пути из Европы в богатые страны Азии.

Согласно одному из средневековых источников, португальский принц Дон Энрике, или, как его называли датчане, Генрих Мореплаватель, пришел к заключению, что можно найти морской путь, ведущий непосредственно из Норвегии в Китай и Индию, и поделился этой мыслью со своим родственником датским королем Эриком Померанским. Дания приступила к подготовке плавания на север. Летом 1473 года при короле Кристьене I была снаряжена экспедиция под руководством адмиралов Дитриха Пиннинга и Ханса Потхорста, которую можно назвать первой датской полярной экспедицией. О плавании датчан известно чрезвычайно мало. Исходным пунктом, по-видимому, являлась Норвегия. Экспедиция некоторое время находилась в Исландии. Оттуда путь продолжался к восточному побережью Гренландии, где на горе Видсерк был высечен «компас», то есть знак, который, по всей вероятности, должен был означать, что страна закреплена за Данией. Какого-либо практического значения экспедиция не имела. Следующие датские экспедиции к берегам Гренландии, снаряженные при короле Фредерике II: одна в 1579 г. под руководством англичанина Джеймса Олдея и другая в 1581 г. под руководством уроженца Фарерских островов Могенса Хейнсена, – оказались неудачными, так как натолкнулись на непроходимую стену дрейфующих льдов у восточного побережья острова.

Новое открытие Гренландии обычно приписывают английскому морскому офицеру Мартину Фробишеру, который возглавил ряд экспедиций, искавших короткий путь в Индию и Китай через северные моря Америки. Во время первого своего плавания 11 июля 1576 г. Фробишер увидел неизвестную высокую землю, покрытую снегом. Это была Гренландия. Через два года, плывя в очередной раз на поиски прохода в Тихий океан, Фробишер даже совершил высадку на юго-западном побережье острова. Но его «открытие» Гренландии не произвело переворота в географических представлениях того времени, скорее наоборот: после плаваний Фробишера картографы до начала XVII века называли Гренландией не один, а целых четыре острова – как существующий, так и выдуманные. Может быть, поэтому десятилетие спустя, в 1585 году, соотечественник Фробишера Джон Девис, возглавлявший одну из экспедиций для отыскания «морского прохода в Индию”, подойдя во время плавания к юго-восточной окраине Гренландии, не узнал ее и решил, что открыл никому еще не известный остров. Вид Гренландии подействовал на Девиса так угнетающе, что он назвал эту «наиболее уродливую, утесистую и гористую из всех когда-либо виденных земель» «Страной запустения» (Десолейшн Ленд). В следующем своем путешествии на поиски Северо-Западного морского прохода он обнаружил ошибку, установив, что Десолейшн Ленд – часть Гренландии.

Активность англичан у берегов Гренландии вызвала тревогу Дании, которая не замедлила послать ряд экспедиций на поиски норманнских колоний на острове.

В 1579 и 1592 годах к восточным берегам Гренландии безуспешно пытались пробиться два датских судна под руководством англичанина Джеймса Олдея и датчанина Моргенса Хейнеса. Только третьей экспедиции под руководством Джеймса Холла удалось достичь южной оконечности Гренландии, после чего почти всеми государствами были признаны права Датской короны на этот отдаленный остров.

Колонизация острова датчанами началась в 1721 году, когда у юго-западного побережья Гренландии вместе с семьей высадился норвежский пастор Ханс Эгеде. Финансовую поддержку миссии осуществляла торговая компания из Бергена. Эгеде обследовал значительную часть западного побережья от современного Юлианехоба на юге до залива Диско, основал населенный пункт Готхоб – нынешнюю столицу Гренландии, китобойную станцию Написате, населенный пункт Кристиансхоб.