Текст книги "Гренландский меридиан"

Глава 2

Лечу в Америку. Медкомиссия по-американски. Собачье ранчо Уилла Стигера. Как мы тренировались. Миннесота – страна 10 000 озер. Честер и другие

Свежеиспеченным англичанином со словарным запасом примерно в 156 слов 22 февраля я приехал в Москву для того, чтобы получить визу в АМЕРИКУ. Константин заверил меня, что к вечеру визы будут в порядке, и потому я, освободившись от чемоданов, поехал в другой, не менее важный комитет, а именно Комитет по физической культуре и спорту. Выезжая в первый раз за рубеж в новом для себя качестве, я подумал, что неплохо было бы предстать перед своими будущими коллегами по путешествию в достойной спортивной форме. Случай, казалось бы, достойный: все-таки один представитель от СССР в международной команде. Поэтому, запасшись в Госкомгидромете письмом от Артура Чилингарова, в котором содержалась просьба помочь с обмундированием, я поехал в Спорткомитет.

Не без труда проникнув мимо недремлющего милиционера в новое, из стекла и бетона, здание Комитета, я отправился в путешествие по лабиринтам нашей верховной спортивной власти. Меня чрезвычайно мило встретили и столь же мило, но настойчиво выпроводили из кабинета первого заместителя председателя, откуда, помимо приятного впечатления от общения со вполне спортивной секретаршей, я все же вынес расплывчатую, но вместе с тем достаточно обнадеживающую резолюцию на письме с просьбой к некоему всемогущему Жукову оказать мне содействие. С верхов я спустился в низы, где находились владения Юрия Жукова, главного по снабжению. Его секретарша Елена тут же выдала мне все секреты этой обширной кухни. Она сообщила мне, что дело мое практически швах, ибо никто меня одевать не будет по причине неопределенности моих спортивных интересов.

И в самом деле, каковы они?! Как называется вид спорта, экипировку для которого я собирался выпрашивать в Спорткомитете? Я не знал. Более всего подходило нечто вроде «лыжного многоборья в смешанном (с собаками) разряде». Естественно, что такого вида спорта ни в одном из многочисленных списков управления по снабжению не значилось. Поэтому, когда я со своим многострадальным письмом (в левом верхнем углу которого расовалась и размашистая резолюция Жукова: «Одеть из остатков!», дававшая, как мне казалось, неограниченный простор действий исполнителям) появился в Центре экипировки Олимпийских сборных в Лужниках, ни я сам, ни эта резолюция не вызвали ни малейшего энтузиазма. На немой вопрос ответственной дамы, прекрасная ондатровая шуба которой демонстрировала всю серьезность ее отношения к слову «экипировка» в названии Центра, где она работала, я робко ответил: «Мне бы чего-нибудь ветрозащитненького для бега и чтобы обязательно с гербом СССР…» Оказалось, что можно одеться и из остатков, да еще как! Я получил два ветрозащитных костюма с желанным гербом на груди, два спортивных костюма все с тем же гербом и с огромными красными буквами СССР на спине, так что в таком костюме я со всех сторон был «нашим», и две пары кроссовок, потому что нужного мне размера не оказалось. Пришлось взять одну пару «на босу ногу», а вторую – «на два шерстяных носка», но так это же остатки! Казалось, все! Можно лететь. Но жизнь не была бы столь прекрасной, если бы все шло так, как запланировано…

Вечером 22 февраля мы с Константином узнали, что виз в США нет и, как любит повторять один мой приятель, «скачки отменяются – ваша лошадь сломала ногу!». Пришлось сдавать билеты и возвращаться домой в Ленинград, поскольку ближайший самолет в США был 27 февраля (в 1988 году самолеты в США летали не каждый день). «Скверно обмануться в своих ожиданиях, но еще хуже обмануть чьи-нибудь», – подумал я, открывая дверь в одну из комнат Транспортного управления Продовольственного комитета Ленинграда, где работала Наталья, именно в тот момент, когда она рассказывала своим сослуживицам о том, как ее муж впервые в жизни летит в Америку и, наверное, уже подлетает к Вашингтону… Мое появление именно в этот момент было особенно эффектным. После некоторого замешательства Наталья, до самого последнего момента не верившая и не хотевшая верить в осуществимость всего этого проекта (а точнее, в возможность моего участия в нем), с надеждой в голосе спросила: «Ну что, не получилось?» Но, увы, мне пришлось ее разочаровать. Тем не менее эта неожиданная отсрочка была весьма кстати после всей суматохи последних дней:

 
Ах веселый месяц март,
Солнечные брызги!
Он ворвался скрипом нарт
И собачьим визгом.
 
 
Я бегу, бегу, бегу,
Натянув постромки,
Отдышаться не могу…
Далеко ль до кромки?!
 

Мне кажется, что большинство, а не только те, что традиционно выкрашены красным цветом, поездов № 1 и 3, курсирующих между Петербургом и Москвой, в зимнее время можно без особой натяжки считать «красными» – так нещадно, практически докрасна, отапливаются их вагоны. В результате комбинированного воздействия «красной жары» и февральского сквознячка через щели «закрытого на зиму» вагонного окна я вышел на перрон Ленинградского вокзала с тяжелой головой и саднящим горлом – верными признаками приближающейся простуды, что, как мне представлялось, было весьма некстати в свете моего предстоящего «первого выхода в свет» в качестве советского участника международной экспедиции. Я опасался, что все впечатление, которое могли бы произвести на моих товарищей по команде золотисто-красный герб на моей груди и огромные буквы СССР на моей спине, может быть начисто смазано моим простуженным, отнюдь не полярным и тем более не спортивным видом. (Уж я то знал, на что способен в период разлива насморка мой выдающийся, не побоюсь этого слова, нос!)

Но отступать было и поздно, и некуда: визы и билеты наконец-то получены, и нам с Константином оставалось только готовиться к вылету. Местом подготовки была гостеприимная трехкомнатная квартира Константина в московских новостройках в районе метро «Бабушкинская». Поскольку я не имел ни малейшего представления о том, какого вида тренировочные сборы мне предстоят, я запасся на всякий случай тем ассортиментом одежды, который должен иметь всякий приличный полярник, отправляющийся в экспедицию. Сюда непременно входили две пары шерстяного белья, унтята (очень теплые и уютные меховые носки, которыми обычно снабжают участников антарктических экспедиций), свитер, меховые рукавицы, шерстяные перчатки и штормовка. Вот только с выбором обуви была дилемма: где-то подспудно я был почти уверен, что ни валенки, ни унты, ни кирзовые, ни, естественно, утепленные резиновые сапоги мне на тренировочных сборах не понадобятся. Поэтому я остановил свой выбор на только что полученных в Спорткомитете кроссовках и купленных по случаю в Москве кедах китайского производства. Строя всевозможные догадки относительно предстоящих сборов, я все-таки надеялся, что в их программу должен быть, наверное, включен и кросс, где кеды и кроссовки могли бы быть полезны.

В то время как Константин в полном соответствии с предстоящей ему миссией официального сопровождающего лица в очередной раз отпаривал свои уже приобретшие остроту лезвий «Gilette» брюки, я по соседству, в который уже раз перетряхивая свой чемодан, тщетно пытался составить какую-то реальную комбинацию из свитера, меховых рукавиц, шерстяного белья и кед. Ничего путного не получалось, тем более что мое внимание то и дело отвлекал телевизор – шла трансляция Зимних Олимпийских игр. О, как в тот момент я завидовал Гунде Свану, его неутомимой легкости и воистину завораживающему скольжению на лыжах! 50 километров за 2 часа 4 минуты! Я с тоской посмотрел на свое шерстяное белье и всю гору теплой одежды, в которой мне было так уютно нести научную вахту на шестом континенте… Нет и еще раз нет! Я решил, что возьму только легкую спортивную одежду: в конце концов Миннесота в марте – это не Сибирь (как же я заблуждался!), а кроме того, я мечтал хотя бы внешне походить на тех славных ребят, которые один за другим пересекали на лыжах 57 сантиметров по диагонали костиного телевизора.

Когда в 6.45 пришло заказанное накануне такси, мы были уже на ногах, впрочем, Костя, кажется, так и не ложился спать. «Ты знаешь, – сказал он, с трудом подавляя зевоту, – я люблю собираться не торопясь, чтобы ничего не забыть». И действительно, мы, кажется, ничего не забыли, если не считать Костиных часов, которых он хватился уже на выходе. Но времени их искать не было, поэтому Константин, в многочисленные обязанности которого в предстоящей поездке входил еще контроль и учет проведенного за границей времени, захватил бабушкин будильник, который, несмотря на внушительные размеры, уютно устроился в Костином нагрудном кармане.

Пограничник в Шереметьево-II после тщательного изучения моего паспорта остался, по-видимому, доволен сходством фото и оригинала и с улыбкой отворил мне двери в Америку! Угрожающее тиканье Костиного будильника вызвало некоторое замешательство в рядах таможенников, которое, однако, быстро развеялось – вид засыпающего на ходу Константина никак не вязался с возможными ужасными последствиями этого тиканья. Завтракали над Осло. Поданные к завтраку черная и красная икра, красная рыба и бокал «Алазанской долины» укрепили меня в мысли, что мы летим в правильном направлении. До первой посадки в Гандере (Ньюфаундленд) около 8 часов лету. Сидеть устал, ходить негде да и особенно некуда. Константин, который безмятежно спал по соседству, продавив головой иллюминатор, находился в несравненно более выгодном положении. Стюардесса раздала американские въездные таможенные декларации. Поскольку на ускоренных курсах английского языка я был всего лишь бедным художником Адамом Блэком из Бирмингема, которому и в голову не могла прийти мысль о поездке в США, то я и понятия не имел о том, как надо заполнять эти злополучные декларации. Поэтому мое первое столкновение с английским языком было начисто проиграно, и мне пришлось расталкивать Константина, чтобы заполнить декларации сообща.

Снизились над Гандером. Сверху был хорошо виден сам поселок, правильными квадратами одно– и двухэтажных домиков вписанный в окружающий лесной массив. Было тепло, около четырех градусов. Напротив вытянутого вдоль перрона двухэтажного с огромными стеклянными окнами здания аэропорта стояло несколько самолетов. Я сразу же выделил знакомый по Антарктике силуэт американского транспортного самолета «Геркулес» и напоминающий своим вытянутым носом огромную хищную птицу «Конкорд». Стюардесса на выходе к трапу одновременно со знакомым «Осторожнее, пригните голову, пожалуйста» вручила каждому талон, дающий, как выяснилось позднее, право на одну бесплатную баночку «Пепси» в здании аэропорта, куда мы и направились пешком, не встреченные (как это практикуется у нас) бдительными пограничниками. В самом здании было очень тепло и чисто, полированный гранитный пол отражал свет многочисленных подвешенных к потолку светильников. В самом центре зала красовалась бронзовая скульптура, изображающая стаю птиц в полете, – явный намек всем нам на временность этой остановки. На одной из стен над надписью, удостоверяющей, что Her Majesty Queen of the United Kingdom удостоила этот аэропорт своим присутствием в 1974 году, висело несколько часов, показывавших различное поясное время. По этим часам можно было понять, что в то время, когда в Москве народ в основном готовился к ужину, в Нью-Йорке только что отзавтракали, а в Гандере, где мы сейчас и находились, приближалось время обеда, т. е. если расматривать все человечество в целом, будет весьма затруднительно найти момент времени, когда кто-либо чем-либо не питался. Что касалось меня лично и, в частности, состояния моего желудка, то я бы предпочел всем остальным временным поясам родной московский. Но, как известно, время вспять не поворотить, поэтому пришлось довольствоваться бесплатной «Пепси».

В Гандере произошла смена экипажа, и, как неумолимое следствие этого, мне пришлось вновь добиваться особого расположения новых стюардесс, которое помогло бы рассчитывать на дополнительный, сверх жесткой аэрофлотовской нормы, бокал «Алазанской долины». С учетом малого времени полета до Нью-Йорка мне пришлось работать в этом направлении более усердно.

На подлете к Нью-Йорку я с удовлетворением отметил про себя то обстоятельство, что «столицу мира» отличают от известной деревни Гадюкино не только небоскребы, но и на удивление ясное небо, которое позволило мне впервые в жизни посмотреть на знаменитый Манхэттэн с высоты птичьего (наш самолет уже снизился в это время) полета. Мы совершили несколько разворотов над Гудзоновым заливом, сине-стальная гладь которого была сплошь покрыта белыми оспинами следов невидимых сверху катеров. Как я впоследствии понял, все эти маневры выполнялись в порядке ожидания своей очереди на посадку в Международном аэропорту Дж. Ф. Кеннеди. К счастью, запасов нашего керосина, пополненных в Гандере, хватило с лихвой, чтобы отлетать эту очередь, и вот мы уже катимся по бетонной полосе.

Вопреки своим ожиданиям, я не увидел в иллюминаторах огромного здания аэропорта (как, скажем, в Париже), однако при ближайшем рассмотрении аэропорт Кеннеди оказался разбросанным по обширной территории скоплением представительств различных авиакомпаний, касс, паспортных и таможенных контролей, совершенно бесшумных лифтов и эскалаторов, мягких красных ковровых покрытий, ресторанов, баров, автостоянок и самой разношерстной публики. Здесь нам не дали спуститься на землю в полном смысле этого слова, как я полагал, до полной проверки всех наших документов. Прямо из самолета через плотно присосавшееся к его круглому боку щупальце терминала мы прошли длинными ковровыми коридорами в глубь здания, повинуясь молчаливым, но достаточно убедительным указаниям одетых в униформу улыбающихся служителей этого небесного храма. Постепенно звенья нашей растянувшейся на многие метры цепочки начали уплотняться, и я понял, что впереди остановка. Мы втянулись в просторный зал, выход из которого, разделенный на несколько коридоров подвешенными на невысоких столбах канатами, был возможен только в одном направлении: мимо вооруженных компьютерами, одетых в белоснежные рубашки с коротким рукавом, с черными галстуками на шее работников паспортно-иммиграционной службы. По мере продвижения свернутой в немыслимую спираль длинной очереди пассажиров нашего рейса те из них, кто сумел добраться до начертанной на полу линии с надписью «Stop here» (которая в родившемся тут же вольном переводе одного из наших означала «Стоять нахер!»), моментально направлялись двумя переполнявшими синюю униформу негритянками в наименее заполненный из коридоров. Даже при такой мощной организации нам с Костей потребовалось около часа, чтобы достичь указанной линии, и это при том, что и за нами еще оставался приличный хвост. В то же время, как я успел отметить, представители других стран, даже прибывшие позже нас, пользовались неизмеримо меньшим вниманием со стороны блюстителей паспортного режима и практически беспрепятственно просачивались в страну, славящуюся своими демократическими традициями. Отрывая корешок от заполненной мною в самолете бумаги и пришпиливая ее степлером к моему не видавшему виды паспорту, пограничник, на мгновение отвлекшись от компьютера, спросил: «How are you, sir? Where are you going?»[1]1
  Как дела, сэр? Куда направляетесь? (англ.)


[Закрыть] Увы, на пустынном чердаке английского дома г-на Адама Блэка не водилось даже привидений… Я попытался уйти от ответа с помощью своей обезоруживающей даже меня самого улыбки. Слава Богу, почуявший неладное Константин, пробивавшийся в Америку своим путем по соседнему коридору, пришел на помощь: «Thanks, o’key, sir. We are going to Minneapolis»[2]2
  Спасибо, сэр, все в порядке. Мы направляемся в Миннеаполис (англ.)


[Закрыть]. Еще мгновение, и мы – в АМЕРИКЕ!

Приятная и неожиданная новость: не мы (как это происходит у нас) ждали свой багаж, а, как и положено, он уже поджидал нас и, что самое отрадное, в полном составе. Получив чемоданы, мы с Константином констатировали, что первая часть перелета в Америку завершилась успешно, оставалась вторая – добраться до Миннеаполиса. В телексе, присланном в Госкомгидромет накануне нашего отлета, Кати де Молль сообщала, что забронирует и оплатит два места Нью-Йорк – Миннеаполис и билеты будут ждать нас в представительстве авиакомпании… Вот тут-то и была загадка: какой именно авиакомпании? Косте запомнилось нечто созвучное то ли КАМ, то ли КАН. Совершенно естественно, в решении этой проблемы мы отвели себе роль «телезрителей», отведя роль «знатока» одиноко прогуливающемуся в зале полисмену внушительных размеров. К его чести, ему не потребовалось дополнительной минуты на разгадку этой тайны, так что мы с Костей, проиграв этот отдельный тур, оказались в безусловном выигрыше в общем зачете.

Загадочная аббревиатура с помощью полисмена превратилась в хорошо знакомое (благодаря А. Хейли) словосочетание PAN AM. Конечно же, наши неамериканские фамилии были немедленно извлечены симпатичной «панамщицей» из памяти вполне американского компьютера, хотя дальнейшие действия представителей этой компании нам были не совсем понятны. Нам предложили немедленно сдать весь багаж практически там же, где мы его и получали, и он уплыл куда-то вдаль, влекомый бесшумной лентой транспортера и провожаемый нашими недоверчивыми взглядами. Успокаивало одно: вместо старых бирок с надписью «NYC» эти ребята успели нацепить другие с надписью «MPLS», что при наличии некоторой доли воображения можно было бы трактовать как Миннеаполис. Завершив эту процедуру, «панамцы» обратились к нам: «O’kеy, guys. Nothing more uphere. Please, ask for your tickets on the third floor!» Константин, повернувшись ко мне, перевел: «Нас посылают на… – тут он сделал небольшую паузу и добавил: – На третий этаж. Так во всяком случае это звучит по-английски». Однако на третьем этаже мы действительно получили билеты до Миннеаполиса. До отлета нашего рейса оставалось около двух часов, в течение которых мы ухитрились растрясти сумму в 1,8 доллара США, выпив две чашечки кофе по 0,95 доллара. С этой, на первый взгляд, невинной финансовой операции начался неумолимый процесс распада всей имеющейся у нас наличности, выражающейся в круглой сумме 50 долларов на двоих. Продолжая его, решили позвонить Кати. Любезный голос оператора, извлеченный из телефонной трубки набором нуля сообщил нам, что для вызова желаемого абонента нам необходимо опустить в монетоприемник минимум 1,75 доллара, что мы и сделали, уже начиная сожалеть о начатом предприятии. Разговор с Кати занял не более минуты, и, когда мы, удовлетворенные, повесили трубку и собирались было отойти от автомата, почти простив его за причиненное разорение, вдруг раздался звонок и тот же любезный голос сообщил нам, что мы должны добавить еще 25 центов! Каково коварство!

Взлетаем ночью. Наш «Боинг-767», заняв свое место в строю готовящихся к вылету самолетов и периодически подрабатывая двигателями, медленно выруливал к взлетной полосе. Вся эта картина очень напомнила мне выезд со второстепенной дороги на автомагистраль, по которой на огромной скорости с интервалом не более минуты проносились, ослепительно сверкая фарами, садящиеся самолеты. Необходимо было поймать окно между двумя посадками и, вырулив на полосу, немедленно взлетать, что мы благополучно и сделали спустя всего полчаса после начала движения. В иллюминаторах повсюду, насколько хватало глаз, россыпь огней Нью-Йорка и его многочисленных пригородов. Примерно каждые полчаса полета командир обращался к пассажирам по внутренней связи не за консультациями, разумеется, а просто, чтобы сообщить информацию о полете, о том, где мы пролетаем, и о том, какая погода нас ждет в аэропорту. Его уверенный баритон в немалой степени способствовал созданию спокойной и в некоторой степени расслабляющей атмосферы на борту самолета. Наверное, только поддавшись его очарованию, мы с Константином сыграли по-крупному: взяли две банки пива по 2 доллара за штуку. Гулять, так гулять! Тем временем мои опасения относительно фантастических способностей моего носа к соплепроизводству начинали оправдываться самым убедительным образом. Поэтому когда было объявлено, что под нами Ниагарский водопад, мне не было никакой необходимости смотреть в иллюминатор, достаточно было просто взглянуть в зеркало. Я нервничал, все наличные запасы платков и салфеток были исчерпаны, а тут еще, как назло, я вспомнил, что Кати в разговоре по телефону обещала привести на встречу журналистов, и мой хлюпающий нос, дополненный булькающим английским, мог существенным и недопустимым образом упростить формирование моего имиджа в местных средствах массовой информации.

В аэропорту нас встречали Кати с мужем, среднего роста мужчиной, внешне почему-то напомнившего мне нашего космонавта Севастьянова с той лишь разницей, что его длинные слегка вьющиеся волосы были собраны в косу (вольность, которую наш космонавт вряд ли себе бы позволил). «Стив», – представился он, пожимая наши руки и с интересом, как мне показалось, нас разглядывая. После откровенного признания Стигера в Париже в том, что я был первым живым русским, которого он видел в своей жизни, я совершенно не удивился такому вниманию со стороны Стива. Кто знает, может быть, здесь, в американской глубинке, каждый второй житель мог бы сказать о себе то же, что и Стигер. Кроме супругов де Молль на встрече присутствовал молодой парень, как оказалось, журналист местной газеты. Как и следовало ожидать, я охотно дал ему интервью, но он почему-то его не взял, так что пришлось приглашать Костю в качестве посредника. Вторым по порядку после этой гостеприимной встречи, но абсолютно первым по силе воздействия на нас событием в этот вечер стало получение нашего багажа, который благополучно добрался до Миннеаполиса, несмотря на совершенно различные с нами условия посадки в Нью-Йорке.

По дороге из аэропорта в сером не по-американски маленьком «Фольксвагене» Кати мы миновали развалины форта. Как я понял из авторизованного перевода Константином комментариев Кати, этот форт был построен основателями города Миннеаполиса для защиты от индейцев в начале XIX века. Миннеаполис так же, как и расположенный в непосредственной близости от него Сент-Пол, столица штата Миннесота, как, впрочем, собственно и все Соединенные Штаты, сравнительно молод: его история насчитывает немногим более 200 лет. Индейцы – коренные жители Америки, – ведя главным образом кочевой образ жизни, особо не увлекались строительством монументальных зданий, способных пережить века. Наверное, поэтому американцы очень бережно относятся ко всем сохранившимся памятникам эпохи завоевания их предками Американского континента, и все то, что, по понятиям Старого Света, с полным основанием могло бы быть отнесено к разряду вполне современных сооружений, здесь почитается как символы седой древности. Машина въехала на мост, соединяющий огромной бетонной аркой крутые берега глубокого, насколько можно было разглядеть в темноте, ущелья. «Миссисиппи», – на совершенно понятном мне английском произнесла Кати. «Да, вот это настоящая Америка», – подумал я. Развалины древнего форта, пусть даже увенчанные огромными, особенно в свете прожекторов, полотнищами звездно-полосатых флагов, – это, конечно, тоже она, но вот Миссисиппи! Миссисипи – это Том Сойер и Гек Финн, дядюшка Том и тетушка Хлоя, индеец Джо и плантатор Саймон Легри. Миссисипи – это та Америка, которая знакома с детства. Эта великая американская река берет начало на севере в штате Миннесота и впадает в Мексиканский залив. Именно по ней Уилл Стигер, будучи пятнадцатилетним мальчишкой, вместе со своим старшим братом Томом отправился в свое первое в жизни большое путешествие вниз по течению на небольшой лодке.

Мы подъехали к отелю, где нам предстояло переночевать перед дальнейшим броском на север штата, к самой границе с Канадой, в небольшой городок Ely (Или), где находилось ранчо Стигера. Название отеля «Sunwood» – «Солнечный лес», как дословно перевел Костя, – в какой-то степени отражало доминирующий цвет стен – золотисто-желтый – и внутреннего интерьера, в отделке которого было использовано много деревянных элементов. Само здание представляло собой внушительных размеров каре. Внутренний двор занимали два бассейна. Пока мы с Константином в ожидании своей судьбы, отчаянно борясь со сном, маялись в креслах, стоящих в обширном холле, Кати вместе со Стивом о чем-то спорили вполголоса около «Reception». Через несколько минут, очевидно, настояв на своем, потому что Стив, махнув рукой, отошел в сторону, она, повернувшись к нам, спросила: «Will it be o’key with you, guys, if you will stay together in the same room?»[3]3
  Ребята, вы не против того, чтобы разместиться в одной комнате? (англ.)


[Закрыть] Молниеносное и излюбленное Костино «of course!» практически опередило ее вопрос, и наша участь была решена. Пока Кати, весьма довольная нашей сговорчивостью, заполняла необходимые бумаги, Костик, наклонившись ко мне, произнес: «Они, очевидно, спорили о том, удобно ли нам предлагать один номер на двоих или нет? Поскольку это в два раза дешевле для них, я, конечно же, сразу согласился. Надеюсь, ты не возражаешь?» Разумеется, я не возражал. Мы были на ногах уже около суток, поэтому любой вариант размещения нас устраивал, тем более что, как оказалось, этот номер вполне соответствовал американскому понятию свободы: метров тридцать квадратных с двумя двуспальными кроватями, не говоря уже о таких мелочах, как ванная комната метров двенадцати и балкон, выходящий во внутренний двор, откуда мы сразу же получили возможность полюбоваться двумя полновесными купальщицами, лениво парившими в голубом небе бассейна.

В тот вечер нам не суждено было ни присоединиться к купальщицам (чего мне, по правде сказать, с моим носом не слишком и хотелось), ни прилечь (чего мне хотелось более всего). Кати и Стив, решив отблагодарить нас за сэкономленные деньги и, наверное, отметить наш прилет, пригласили нас в ресторан. После некоторых поисков нам удалось найти единственно функционирующий в это позднее время ресторан «Dakota». Единственным – правда, существенным, учитывая наше тяжелое состояние – недостатком этого места была громкая, проникающая в каждую клеточку головного мозга музыка небольшого джазового оркестра, расположенного от нашего столика на расстоянии вытянутого тромбона. Трое солистов, составленных по контрастному признаку – негр, негритянка и блондинка, – усугубляли и без того казавшееся оглушительным пение труб. Мне было искренне жаль Константина, которому приходилось отдуваться за двоих (моего сопливого, перемежающегося чихами английского никто и слушать не хотел). Заказали три пива и мне, как спортсмену, бокал красного вина. В паузах между завываниями солиста Кати сообщила, что мне завтра предстоит медкомиссия, поэтому я не должен ничего есть до 11 часов утра и вообще завтра подъем в шесть, то есть очень рано, так как ехать до ранчо более четырех часов. Ни одно из этих сообщений нельзя было отнести к разряду приятных, и мне оставалось только три раза чихнуть в ответ, обратив на себя при этом негодующее внимание солиста.

Наконец-то мы в номере! Спать, спать и спать! Заснул сразу, едва коснувшись головой подушки, а потому даже не слышал, когда ложился утомленный пивом Константин. Мои надежды на то, что хотя бы к медкомиссии мой нос наконец-то угомонит поток своего «красноречия», развеялись как утренний миннесотский туман, когда, повинуясь занудно-мелодичному будильнику, мы с Константином открыли глаза. Едва я принял вертикальное положение, как мне пришлось срочно затыкать пробоины моего организма носовым платком. Тем временем счастливчик Костя, побрившись и умастив себя благовониями, решительно распахнув дверь в окружавший нас пока незнакомый мир и отправился на поиски места, где он мог бы, по его словам, реализовать свое законное право на завтрак, стоимость которого, как ему сообщила Кати, была включена в стоимость проживания.

Я, связанный по ногам обязательством ничего не есть вплоть до самой медкомиссии, остался в номере. Около 7 часов пришла бледная и слегка взволнованная Кати, которая, как я догадался, поджидала нас внизу у «Reception» и, не дождавшись, решила проверить, что же так долго могут делать эти русские по утрам. Волнение ее заметно усилилось, когда она обнаружила, что я в номере один. «Are you ready? Where is Konstantin?» – спросила она. Пропустив первую мало понятную мне фразу, я уцепился за спасительное Константин и выдавил из себя вполне достойную начинающего англичанина фразу: «Konstantin. Breakfast», указав рукой в том направлении, куда минут двадцать назад проследовал Костя. Кати покачала головой и показала на часы – мы должны были поторопиться. Костя появился внезапно откуда-то с западной стороны. По его лицу было видно, что завтраком он недоволен, однако, взглянув на мое полуприкрытое носовым платком лицо, он понял, что у меня были все основания для еще большего недовольства завтраком. Это его, кажется, немного успокоило, и мы, более не отвлекаясь и быстро собравшись, сошли вниз к поджидавшей в машине Кати. Стив остался дома, поэтому мы поехали втроем – Костя и Кати на переднем сиденье, я же со своим насморком был изолирован на заднем.

Американские дороги, о которых я был столько наслышан, никоим образом не обманули моих ожиданий: ничего ровным счетом не напоминало ни нам, ни тем более нашей машине о том, что мы не летим над землей, а прозаически едем, перебирая колесами сработанный и уложенный человеческими руками асфальт. Даже изредка попадавшиеся дорожные знаки с характерным изображением неровностей в виде волнистого черного профиля на желтом фоне и совершенно устрашающей и понятной без перевода надписью «Bump!» ничего не меняли по существу. Этот да и многие другие менее и более значительные черты американского образа жизни, с которыми мне довелось познакомиться позже, утвердили меня во мнении, что в большинстве житейских случаев американцы просто не замечают тех проблем, с которыми нам приходится в прямом смысле бороться. Не этим ли объясняется потрясающая популярность в Америке фразы «No problem!» и соответственно нашего восхищенно-завистливого: «Нам бы их проблемы!» Наша еще совсем недавно существовавшая действительность, конечно же, нас закалила – нас не пугали и вряд ли уже испугают ни длинные очереди, ни раздолбанные дороги, ни дефициты в магазинах, ни грязь на улицах. Мы всегда готовы к отражению атак со стороны житейских проблем, возникающих подчас, если вдуматься, на пустом месте. Это дает нам определенное преимущество и заметное превосходство над американцами в разрешении любых нестандартных жизненных ситуаций, в чем мне пришлось не раз убеждаться во время экспедиций. А пока в окнах «Фольксвагена» со скоростью 65 миль в час проносилась по-весеннему раздетая земля Миннесоты. По обе стороны автострады простирались слегка всхолмленные равнины с перелесками, большая часть территорий была огорожена легкими, сплетенными из проволоки изгородями. Огромные рекламные щиты мотелей и придорожных ресторанов яркими цветовыми мазками оживляли серые и светло-желтые тона медленно и неохотно, по-северному наступавшей весны. По мере нашего продвижения на север менялась и погода: синее небо постепенно затягивалось облаками, начался снег. Встречавшиеся изредка фермерские хозяйства при всем разнообразии строений и месторасположения объединяло одно: весьма своеобразная архитектура силосных башен, которые были увенчаны одинаковыми круглыми маковками куполов, делающими их похожими на культовые (а не сельхозкультовые) сооружения.