Текст книги "Гренландский меридиан"

«Неважно, где находятся наши предводители, в Лас-Вегасе, Париже или Нью-Йорке. Они неустанно думают о том, как все-таки сделать наши планы реальностью!» Он обвел всех присутствующих торжествующим взглядом и сел весьма довольный собой. Я выступил с отрывистым по ряду причин, основную из которых вы уже знаете, ответным словом, выразив надежду, что мое пребывание здесь в любом из предложенных мне нашим мудрым руководством качеств будет полезным экспедиции (во всяком случае – подумал я – не принесет ей заметного вреда). Я сказал также, что мне нравится работать с собаками, а все перевезенные мной за отчетный период кубометры дров пусть не впрямую, но косвенно помогут нам преодолеть все трудности организационного периода. Джеф говорил намного больше, скорее всего объясняя свое решение, и, судя по реакции Джона, последний остался доволен «покаянием» Джефа. Очевидно, горя желанием проверить, насколько глубоко мы усвоили преподнесенный нам накануне урок примерного поведения, Джон решил на следующий день вывезти в лагерь все двадцать четыре двухсотлитровые бочки с бензином, находившиеся на нашей перевалочной базе. На них невозможно было не обратить внимание: монументально и основательно зарывшись в снег, своими неестественно желтыми круглыми шляпами они оживляли пастельные тона строительных материалов. Признаться, я и не предполагал, что мы повезем эти бочки на собаках, уж очень громоздкими и тяжелыми они казались. За свою многолетнюю экспедиционную жизнь мне приходилось очень часто заниматься «катанием» таких бочек, особенно при разгрузках судов в Антарктиде. Тогда на лед в течение нескольких суток непрерывной работы выгружалось по нескольку тысяч бочек. А мы, освободив от тяжелой ноши висящий над головой и обдувающий нас смешанной с керосином снежной пылью вертолет, откатывали бочки в сторону по рыхлому снегу и ставили их на попа.

Это занятие требовало определенной сноровки и силы. Поэтому я не знал, сколько бочек смогут увезти наши собаки, и, увидев, как Мус грузит на упряжку Уилла сразу три, подумал, что это, возможно, перебор. Однако наши собаки, эти удивительные собаки тронули с места так, как будто на санях вовсе и не было этих без малого 600 килограммов груза. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Однако наше резвое начало чуть было не испортил Честер, который решил пойти по озеру. Я был уверен, что с таким грузом нам там не пройти: мы непременно увязнем, да и на озере под снегом уже начала проступать вода. Слава Богу, что бочки были того же мнения. В результате именно они не позволили Честеру совершить этот опрометчивый поворот, и мы поехали лесом. Во время этой поездки собаки впервые наглядно продемонстрировали все, на что они способны. Мы шли по свежему следу упряжки Муса практически до самого лагеря, как вдруг Честер, по-видимому, желая отыграться за неудачу во время первой попытки поворота, неожиданно свернул с проторенной дороги. На этот раз, увы, попытка эта ему удалась, и мы поехали не то чтобы совсем по целине, но по какой-то давно нехоженной трассе. Развернуть упряжку на узкой дороге с таким грузом на нартах я был, естественно, не в состоянии, и мне оставалось только надеяться на то, что Честер знает свое дело и эта дорога тоже приведет нас в лагерь. Метров через двести я понял, что если Честер когда-либо и ходил по этой трассе, то это было или очень давно, когда он был моложе и сильнее, или тогда, когда его упряжка бежала налегке. В данном случае ни того, ни другого не наблюдалось, зато впереди весьма конкретно вздымался холм, по склону которого и уходила в неизвестность наша дорога. Надо сказать, что Честера совершенно не смутила крутизна предстоящего подъема, хотя он, конечно же, успел ощутить необычную тяжесть нарт. К моему восхищению, собаки в подавляющем большинстве поддержали порыв вожака, и нам, что называется, с ходу удалось добраться почти до середины холма. Сейчас самым главным было не сдать завоеванных позиций, не дать нартам сползти назад и, выдержав паузу, в едином с собаками рывке предпринять вторую попытку штурма. Я всем своим весом налег на нарты, но они тем не менее потихоньку поползли назад. Собаки, почувствовав, что их тянут в непривычном для них направлении, распластались по склону, вытянув задние лапы и приспустив хвосты. Особенно старался Чубаки, он даже повизгивал от нетерпения в ожидании команды. Я резко выдохнул:

«O’key, dogs!» – веревка натянулась как струна, нарты остановились и – о чудо! – стали двигаться вверх. Это придало собакам дополнительные силы, а я их уже подбадривал на русском языке: «Еще чуть-чуть, ребята, Оп! Оп! Еще маленько!» Через несколько минут мы были на вершине холма. Выбравшись на ровный участок, я остановил собак и расцеловал их помордно! Дорога, по которой мы прошли, оказалась короче обычной метров на пятьсот, так что мы пришли в лагерь одновременно с упряжкой Муса, вызвав немалое удивление. Я понял, что эти собаки способны творить чудеса и рекордные 1200 фунтов на упряжке у Бэка из «Зова предков» – для них чуть ли не обычная норма. Благодаря отсутствию Уилла второй за все время тренировок выходной день нам удалось провести более содержательно. Это был в полном смысле слова weekend, что, как известно, на нашем языке звучит как уикэнд. При определенной фантазии, усиленной моим почти инстинктивным стремлением к нестандартным и упрощенным переводам с английского (таким, например, как «Cтоять, нахер!» вместо «Stop here!» в нью-йоркском аэропорту), этот самый уикэнд вечером мог бы со всем основанием быть оттранслирован как «Конец икоты», или, уже совсем понятно, как «Пьянству бой!». И мы действительно, даже не глядя на стол, еще, казалось, хранивший отпечатки гигантских тазов с морковью и помнивший угрожающий звон эмалированных кружек во время первого выходного дня, решительно собрались и втроем с Кейзо и Джимом ушли в ночь в сторону скрывавшегося за зубчатой кромкой леса островка цивилизации под названием Или. Не без труда, поминутно проваливаясь в рыхлый снег, мы добрались до берега озера, где после непродолжительных раскопок обнаружили старенький «Форд» Джима. Миновав хорошо расчищенную укатанную проселочную дорогу, освещаемую только светом наших фар, мы выбрались на ведущее к городу шоссе, черная лента которого, ограниченная повторяющими ее изгибы белыми канатами снежных брустверов, хорошо просматривалась благодаря фосфоресцирующим дорожным указателям. Шоссе плавно перетекло в центральную хорошо освещенную улицу Или, на которую, как на шампур, были нанизаны расходящиеся в обе стороны терявшиеся в темноте весеннего вечера узкие улочки. Мы проехали огромный освещенный изнутри параллелепипед супермаркета, на котором кроваво-красным, особенно ярким на фоне темного неба, цветом светились огромные буквы «ZUPS». Прямо напротив через улицу с освещенных афиш кинотеатра немного, как мне показалось, вымученно улыбалась Барбара Стрейзанд. Я даже успел разобрать название фильма «Nuts», что никак, даже с моими лингвистическими способностям, нельзя было соотнести со «Смешной девчонкой» – названием единственного виденного мной на родине фильма с ее участием. Джим прекрасно ориентировался в несложном лабиринте улочек этого уютного городка, и вскоре мы остановились около одноэтажного дома с огромным звездно-полосатым флагом перед входом. Несмотря на столь внушительную государственную атрибутику, это учреждение оказалось небольшим ресторанчиком, в котором, несмотря на относительно позднее время, было много народа. Мы остановились у входа, но отнюдь не в нерешительности, а просто в ожидании, когда нас пригласят, – так, видимо, было положено. Приглашающий – сама учтивость – возник рядом буквально через минуту. Хотя мы и не прятались друг за друга и нас было легко сосчитать, он все-таки после традиционного «Good evening» спросил: «How many?» и, услышав брошенное Джимом «Three!», полуутвердительно продолжил: «No smoking?» В ту пору в американских ресторанах еще существовало деление на курящих и некурящих посетителей. Это сейчас в борьбе за здоровый образ жизни практически во всех ресторанах Америки, равно как и на внутренних авиалиниях, курение запрещено, но нас это ни тогда, ни сейчас, к счастью, не касалось, и мы, не сговариваясь, дружно закивали головами. На этом все формальности завершились, и нас усадили за отдельный столик около огромного окна. «Командовать парадом будет Джим», – с чувством огромного облегчения подумал я, когда тот бегло просмотрев принесенное официантом меню, произнес: «Три порции мороженого, пожалуйста!». Чувство облегчения было вызвано главным образом тем, что в моих карманах не было ни цента. Капитал, оставленный Константином процентов не давал, а мой труд на тренировках оплачивался в натуральном выражении – иными словами, я был нищ.

Единственное, чем я мог отблагодарить своих американских друзей в данной ситуации, – ограничить свой неуемный аппетит, в чем я здесь же за столом мысленно себе и поклялся. Официант, приняв заказ Джима, удалился, профессионально не выказав ни малейшего разочарования по поводу его скудости, хотя, готов поклясться, он ожидал от нас, трех взрослых бородатых мужчин, пришедших в ресторан вечером, нечто более существенного, чем этот невинный тройной «ice cream», уместный, скорее, в устах школьниц, забежавших освежиться на большой перемене. Среди посетителей большинство составляли семейные пары, многие были с детьми. Несмотря на присутствие нескольких групп молодежи в курящей половине, доносящиеся оттуда громкие голоса и заставлявшие меня периодически вздрагивать взрывы хохота, обстановка в зале отнюдь не выглядела напряженной. Напротив, она показалась мне очень домашней, расслабленной и способствующей приятному отдыху. Качество и количество принесенного мороженного еще более утвердили меня в этом мнении. Мои спутники, естественно, воспринимали все происходящее вокруг как само собой разумеющееся, в их поведении не чувствовалось никакого внутреннего напряжения, подобного тому, какое, порой, испытываешь, посещая аналогичные присутственные места у нас в Союзе. Несмотря на мой сравнительно небольшой опыт ресторанной жизни, мне было хорошо знакомо состояние постоянной готовности к отражению то грубости или невнимательности официантов, то каких-либо локальных конфликтов, словом, ко всему тому, что прямо или косвенно задевало мое человеческое достоинство. Наверное, именно это дискомфортное состояние души, не позволяющее нам полностью расслабляться в ресторанной обстановке, и является одной из главных причин непопулярности ресторанов как места встреч и проведения досуга для подавляющего большинства моих соотечественников. Я уже не говорю о неадекватности ассортимента и меню и загадочности алгоритмов подсчета «чаевых», которые с большим основанием можно было бы называть «кофейными», так как их вполне хватало не только на чай, но и на приличный кофе. Мои размышления на эти невеселые темы были прерваны Джимом: «А теперь мы поедем к Лозарам». С этими словами он встал из-за стола, и мы направились к выходу. Я с удовольствием подчинился, тем более что завтра был выходной и мне хотелось как можно дольше продлить это одно из самых приятных состояний души – состояние предвкушения праздника. Мне не составило особого труда догадаться, что мы едем по той же главной улице Или, только в обратном направлении: если по дороге в город огромные установленные вдоль обочин американские флаги начинались со звезд, то сейчас мы первыми проезжали полосы. Город вскоре кончился, и дорога, освещаемая только светом наших фар и ставшими более яркими звездами, углубилась в лес. Чем дальше мы продвигались вперед, тем больше во мне крепло убеждение в том, что те, к кому мы едем, действительно наши друзья или по крайней мере единомышленники в подходе к вопросу о выборе места жительства. Мы подъехали к большому двухэтажному дому, окруженному традиционными елями, одна из которых была украшена гирляндой ярких разноцветных лампочек, что придавало окружающему пейзажу рождественский колорит, и я бы нисколько не удивился, если бы на пороге дома нас встретили Дед Мороз и Снегурочка. Однако развитие назревавшего сказочного сюжета пошло по другому руслу: у вышедшего нам навстречу человека из всех возможных дедморозовских атрибутов была только, пожалуй, борода, которая, несмотря на пробивающуюся седину, была скорее все-таки рыжего, чем белого оттенка. «Good evening, gentlemen! – сказал он, протягивая руку и приветливо улыбаясь. – We were waiting for you, come in, please»[11]11
  Добрый вечер, джентльмены. Входите, мы вас ждем (англ.).


[Закрыть].

Я сразу узнал в хозяине дома Ларри – друга Уилла, человека, который подвез нас с Константином к берегу озера в день нашего приезда и много раз после этого бывал у нас на ранчо со своей неразлучной видеокамерой. Мы вошли в небольшой коридор и тут же почти инстинктивно стали стягивать с себя свои маклаки: все обозримое пространство пола было устелено толстым девственно чистым ковром светло-кофейного цвета. Сам хозяин был в белоснежных носках, и мы тоже не без удовольствия погрузили свои ступни в густой и мягкий ворс. Совершенно бесшумно, а потому неожиданно, по винтовой лестнице, ступени которой тоже были покрыты ковром, спустилась жена Ларри Алоис: «Welcome, guys», – усилила она приглашение мужа, и нам ничего не оставалось, как проследовать в просторную гостиную первого этажа, большие окна которой выходили как раз на новогоднюю елку. Мы расселись прямо на ковре, над головой бесшумно, как и все в этом доме, крутились большие черные с золотом лопасти вентиляторов. Интерьеры, подобные тому, что я увидел в доме Ларри и Алоис, ранее мне приходилось видеть только в журналах. Мне всегда казалось, что домашняя обстановка не может обходиться без стенок, шкафов, сервантов, буфетов, громоздких столов. Оказывается, может и очень даже хорошо: телевизор, музыкальный центр, журнальный столик несколько вычурной формы, кресла, диван, свисающие с потолка кашпо с цветами, низкие книжные полки и огромные до пола окна, раздвигающие комнату в сторону таинственного в темноте леса. Во всем этом великолепии нам предстояло провести ночь – разве можно было бы мечтать о лучшем отдыхе после трудовой недели, жестких нар и душных спальников. Воистину даже в США работает наше излюбленное «Не имей сто шестьдесят долларов (сто рублей по тогдашнему курсу), а имей сто друзей!». В данной ситуации это изречение как нельзя лучше подходило ко мне. Очевидно, не желая, чтобы мы окончательно забыли о том, кто мы есть и для чего вообще сюда (в Или) прибыли, Ларри постелил нам матрасы прямо на полу поверх изумительного кофейного газона. Надо сказать, что спал я неважно – то ли от переполнявших меня впечатлений, то ли от переполнявшего меня в неменьшей степени пива, да и мягкий матрас оказался на поверку не слишком ровным и напоминал мне почему-то спину стегоцефала, работавшего на сброс. Первое, что я увидел, проснувшись в 8 часов утра, была моя собственная физиономия, отражавшаяся в зеркальном потолке. Нельзя сказать, что это сделало мое пробуждение более приятным, поскольку я был твердо уверен, что именно в данном конкретном случае на зеркало пенять не стоило. Немного скрасил это впечатление кофе, который вставший ранее Джим подал нам прямо в постель! Пока мы разбирались с утренним туалетом, свежая и нарядная Алоис спорхнула со второго этажа и, бросив нам привычное: «See you later»[12]12
  До скорого (англ.).


[Закрыть], – уехала в школу, где работала учительницей. За завтраком, который со свойственной ему основательностью приготовил Джим, мы посмотрели видеофильм, записанный Ларри во время пресс-конференции в Миннеаполисе 26 февраля, на которую мы с Константином не попали в связи с отсутствием виз. Все было очень торжественно и представительно. Я с удовлетворением отметил, что, несмотря на наше отсутствие, среди флагов стран – участниц предстоящей экспедиции был и наш «серпастый и молоткастый». Оставшийся выходной провели, слоняясь по Или, куда нас отвез Ларри на своем видавшем виды «Додже». Естественно, посетили легендарный ZUPS, и тут я, пользуясь случаем, немного отыгрался на ни в чем не повинных служителях этого мира изобилия, скорее, для того чтобы не давать им почивать на лаврах. Заметив, что одна из роскошных витрин рядом с мясными прилавками украшена набором флагов по меньшей мере десятка различных государств, и не увидев среди них советского и японского (как же так, обидно и за свою, и за державу Кейзо – все-таки не последние в этом мире), я подошел к одному из служителей культа продовольственного изобилия, легко отличимого от всех прочих по красной униформе и строгим голосом спросил на своем рассчитанном только на подготовленных людей английском: «Why don’t you have here the Soviet and Japanese flags?»[13]13
  Почему у вас отсутствуют советский и японский флаги? (англ.)


[Закрыть] Оставив ошарашенного служителя размышлять над этим, я развернулся и пошел вдоль бесконечных разноцветных рядов, уставленных продуктами, о существовании и назначении которых я мог только догадываться. Реакция администрации супермаркета последовала незамедлительно: не успел я отойти на десять метров, как ко мне подбежал некто, облеченный, наверное, большими полномочиями, и, жестикулируя, стал мне что-то объяснять, периодически показывая в сторону злополучных флагов. Насколько я мог его понять, он ссылался на отсутствие в настоящий момент указанных флагов и объяснял, что вывешивание флагов здесь у него в магазине не есть политическая акция и т. д и т. п. Я простил его, и мы расстались друзьями.

Утро следующего дня ознаменовалось очередным митингом, который в отсутствие импульсивного Уилла проходил довольно вяло. В очередной раз обсуждалось то, что предстояло еще подготовить к гренландской экспедиции, и распределялись, а точнее, перераспределялись ответственные за каждый конкретный участок работы. Поскольку я ничего практически не понимал, меня повсюду выбирали помощником, и я, в силу своей безотказности, а также осознавая свою высокую миссию как единственного представителя советских полярников, безропотно соглашался. Поскольку я уезжал, решение вопроса о комплектовании моего обмундирования и дополнительного провианта возлагалось на бедолагу Кейзо. Я мысленно уже представил себе примерный состав своего русского дополнительного к американской овсянке меню: шоколад Кондитерской фабрики имени Крупской, сухари из ржаного хлеба и пара бутылок сибирской водки. После слегка утомившей своей бесконечностью и непонятностью утренней сессии мы с Кейзо практически наперегонки рванули к собакам. Погода была чудесной: солнце, мороз минус 15 – что еще нужно стосковавшимся за выходные погонщикам и собакам! Однако собачий энтузиазм я явно недооценил: упряжка понесла во весь опор, собаки бежали легко и играючи, причем во время этих игр Чубаки ухитрился перекусить поводок Кавиа, и тот оказался в губительном для собачьей дисциплины полусвободном полете. Как назло, нашу трассу перебежала белка, псы буквально осатанели и, движимые одним мощным порывом, перешли в аллюр. Коротконогий и слегка неуклюжий Кавиа не справился с предложенным упряжкой темпом и был подмят остальными собаками. Мне стоило огромных усилий остановить упряжку практически уже на самом спуске к озеру. Я извлек откуда-то из-под снега глотнувшего воздуха свободы перепуганного Кавиа и водрузил его на законное место. Вечером, когда мы, привязав собак, собрались в кают-компании в предвкушении ужина, Реймонд повторил подвиг старшего собрата по упряжке Чубаки и перекусил доглайн, отпустив на волю сразу пятерых собак. Пришлось на время отложить вожделенный ужин и заняться поимкой и примерным наказанием беглецов.

Прошло уже около трех недель с момента начала наших тренировочных сборов на ранчо, и я, к своему удовлетворению, уже отметил про себя, что чувство неуверенности и боязнь оказаться несостоятельным в совершенно непривычной и новой для меня обстановке стали постепенно улетучиваться. Мне стало уже казаться, что не три недели, а уже очень давно я сплю в спальном мешке, встаю в 6 часов утра, чищу зубы в эмалированной кружке, наполненной водой со снегом, ем на завтрак яичницу с беконом и огромные толстые блины, изъясняюсь на непонятном языке и с утра до вечера вожу на собачьей упряжке неподъемные и неукладные грузы. Вся моя прежняя жизнь представлялась чем-то очень далеким, что, по правде сказать, так и было, поскольку с востока нас разделял Атлантический океан, а с запада – Тихий. Только иногда, да и то, как правило, в наиболее напряженные моменты пребывания здесь, когда, например, не все получалось с собаками и они меня не слушались или во время очередного затянувшегося митинга, где я присутствовал даже без права совещательного голоса, я по-настоящему мечтал о дне своего возвращения к прежней нормальной, понятной и полностью меня устраивавшей жизни.

Последние дни марта выдались на удивление ясными и морозными. Джеф подолгу пропадал в офисе, и мы работали главным образом в паре с Кейзо. Возили мы длинномерные, сырые, а потому очень тяжелые бревна. Во время одной из таких поездок, когда мы шли по озеру, тяжело нагруженные нарты шедшей впереди упряжки Кейзо проломили наст и остановились. Почти сразу же вслед за этим я увидел, как все его собаки, попытавшиеся выдернуть застрявший груз, тоже провалились по брюхо в снежно-водяную кашу. Положение осложнялось тем, что по поверхности наста вокруг места происшествия пошли многочисленные трещины. Ступив с облучка остановленных мной нарт на снежную поверхность, я сразу же провалился по колено. Шагать по колено в воде при температуре около минус 20 – не самое приятное занятие, но выбора не было: надо было выручать Кейзо, тщетно пытавшегося сдвинуть с места засевшие намертво нарты. Нельзя сказать, что моя помощь как-то коренным образом изменила ситуацию – воз оставался на своем месте, несмотря на то что мы, упираясь с двух сторон в стойки нарт, пытаясь нащупать более или менее надежную опору для скользящих и проваливающихся в воду ног и помогая себе русско-японским счетом на раз-два, старались изо всех сил. Собаки, очевидно, инстинктивно прочувствовашие ситуацию, не разделяли нашего энтузиазма и оставались лежать на снегу, вывалив длинные розовые языки, не пытаясь даже привстать на наше разрывающее окрестности многократное «O’key! Op! Op! Op!». Пришлось изменить тактику. По опыту зная, что присутствие кого-либо – будь то другая собака или человек – впереди упряжки многократно увеличивает силы собак, а вернее, их движимое природным любопытством и инстинктом преследования желание во что бы то ни стало настичь «приманку», я пошел вперед и, выбрав методом проб и провалов более менее надежное место впереди по курсу упряжек, стал призывать их к себе, для пущей убедительности присев на корточки. Результат этих действий не замедлил сказаться. Скучавшие до поры до времени поодаль на относительно прочном снегу мои собаки быстрее всех оценили ситуацию. Услышав голос своего погонщика призывающий их (а то кого же еще!) к движению, Честер рванул вперед, и, к моему ужасу, все мои собаки, а вместе с ними, естественно, и нарты провалились под снег всего метрах в десяти позади упряжки Кейзо! Я был в безвыходной ситуации: не мог же я на самом деле в самый ответственный момент, когда собаки Кейзо с передавшейся к ним, наверное, от хозяина восточной неторопливостью только стали приподниматься с належанных мест, чтобы попытаться выполнить мою команду «O’key!», сразу же кричать «Во-о-о-у!», адресуя это уже своим собакам! Обернувшись назад, Кейзо сразу оценил ситуацию и, гортанно по-японски вскричав: «Беда не приходит одна!», с удвоенной энергией уперся в стойки неподдающихся нарт. И только окончательно истощив весь запас увещеваний, ругательств, проклятий, молитв, сил и времени, мы пришли к тому, с чего должны были начать: к частичной разгрузке нарт. Излишне говорить, что подобные совместные операции сближали нас больше, чем все беседы за чашечкой чая.

23 марта накануне моего отъезда погода испортилась, потеплело, пошел дождь с мокрым снегом. В этих нечеловеческих, даже не-собачьих, условиях я совершил последние на этих тренировочных сборах три ходки с собаками. Глядя на их мокрые спины и прижатые против обыкновения хвосты, я чувствовал вполне понятную перед предстоящим расставанием грусть. Я успел привыкнуть к ним и имел некоторые основания полагать, что пусть не все, но некоторые из них тоже испытывали похожие чувства к этому новому, говорящему с сильным акцентом, а иногда и совсем на непонятном языке, несколько суетливому погонщику. Не зря ведь Честер, повидавший на своем веку немало всякого рода начальников, уже отмечал мое приближение покачиванием хвоста и особой свойственной только ему манерой слегка отворачивать голову, как бы подставляя свой поседевший загривок для поглаживания, а Чубаки всякий раз, когда я наклонялся над ним, надевая постромки, норовил умыть меня своим длинным теплым языком, да и мощный Годзилла буквально выпрыгивал из постромок сразу же после моей неуверенной команды «O’key!». «Ничего, ребята, – говорил я себе, – мы еще встретимся и очень даже скоро». Я-то знал, что до нашей встречи в Гренландии оставалось менее месяца. Вечером приехал Уилл, его глаза горели неугасимым огнем далекого Лас-Вегаса, он был полон идей, энтузиазма и надежд, которыми не замедлил поделиться с нами на традиционном вечернем митинге, официальная часть которого была посвящена итогам поездки предводителя в мировой центр игорного бизнеса, а неофициальная – моему предстоящему отъезду. Из официальной части я вынес только то, что тем красочным и необычным нарядам производства фирмы «Marmot» не суждено сидеть на наших телах, одновременно украшая их и защищая от пронзительных ветров и холодов Гренландии. Вместо этого был обнародован список одежды производства других, не менее известных, но более покладистых фирм, согласившихся спонсировать нас в нашей первой экспедиции. Здесь были носки от «Fox River», прекрасные, толстые и, как оказалось, теплые и прочные; синтетическое нижнее белье, флисовый костюм, теплая куртка от «Dupont»; рукавицы и маклаки от почти уже родной «Steger Design»; защитные очки и шапка от какой-то не запомнившейся мне фирмы. Венчало все это великолепие огромная теплая парка с капюшоном все от того же «Dupont». Я сразу же для себя отметил то, что необходимо было привезти из Ленинграда: штормовой костюм – легкий ветрозащитный костюм из парашютного шелка, многократно проверенный мною в предыдущих экспедициях в Антарктику; маску для защиты лица – я полагал, что для этой цели могла бы подойти шерстяная маска, которую я иногда использовал на станции Восток (впоследствии выяснилось, что был неправ); комплект шерстяного белья – тогда я еще не слишком доверял всему синтетическому, особенно когда речь шла о защите от холода; унтята – меховые носки, которые я рассчитывал надевать внутрь маклаков (очередное заблуждение).

Как показал опыт Гренландии и затем Антарктиды, для наших условий лыжного перехода при отсутствии возможности просушить одежду единственным реальным вариантом является использование синтетики. Официальная часть тем временем плавно перешла в прощальный ужин. Кроме парней и девушек с ранчо, на ужине были Ларри с Алоис, Патти и Робин. Кевин превзошел сам себя, приготовив блюдо с трудным русским названием «борщ». Это был свекольник, на мой вкус несколько пресноватый, так что пришлось сгладить этот недостаток избытком сметаны. Я сочинил на память моим новым друзьям стихотворение на чистом английском языке.

Мне удалось, варьируя те немногочисленные слова, которые я знал, сложить небольшую поэму типа «Хоумстед был не так плох, когда ты падал с саней, ты никогда не забудешь свой спальный мешок и уютную кровать» и т. д. и т. п. (сокращенный перевод с моего английского версии 1988 года на мой же английский версии 1998 года). Оригинальный текст распространенного в тот вечер моего послания Хоумстеду я обнаружил недавно в своих дневниках. Привожу его здесь (если, конечно, пропустит редактор) в исходном виде только для того, чтобы показать, насколько доброжелательны и снисходительны к первому русскому, посетившему их родные места, были рукоплескавшие мне в тот вечер обитатели и гости Хоумстеда:

 
The days, which never I forget,
Together training with dogsled,
Moose’s flight downhill with sand,
Yours, Chris, so nice dark blue jacket!
And Kevin’s hot waffles secret…
Let’s Jim’s ice cream not finish yet,
JP’s without beard portrait.
I think, I also not forget
Strong John’s and Dave’s staff duet,
All people, which I here met
And hospitable your Homеstead!
 

Вот весьма примерный перевод:

 
Дни, которые я никогда не забуду,
Совместные тренировки с собаками,
Полет Муса с горы,
Красивый темно-синий жакет Крис,
Кулинарные секреты Кевина…
Пусть мороженое Джима не кончается,
Я не забуду физиономии JP без бороды,
Так же как и слаженный дуэт Джона и Дэйва,
Всех тех, кого я встретил здесь, и
ваш гостеприимный Хоумстед!
 

На следующий день вечером под проливным дождем я покинул Хоумстед и через два дня улетел домой из Нью-Йорка. До начала гренландской экспедиции оставалось менее двух недель.