Текст книги "Аптечное дело"

Объездил с делегациями весь белый свет, но так и не поумнел. Его политическая деятельность ограничилась участием в выборах в Госдуму. Он выиграл с небольшим преимуществом, но с тех пор решил, что занятия политикой – дело слишком обременительное. Я сам говорил с Зиганшиным и поэтому верил досье. По-видимому, руководство Комиссией по контролю здравоохранения – высшая ступенька его карьеры.

Вот и все. Ни малейшего намека на рискованные предприятия, коррупцию, политические амбиции, участие в делах транснациональных корпораций… Честен, незлобив, но скучен, скучен…

Пожалуй, из всех прочитанных досье история Зиганшина была самой скучной, но и самой неопровержимой. А это все ставило с ног на голову.

Я откинулся назад, пуская колечки голубого дыма в потолок. Вновь и вновь я собирал воедино все кусочки, учитывая все известные и запомнившиеся факты, оценивая их заново и анализируя их, как на контрольной по математике. Но уравнения не поддавались решению.

Наконец я поднялся, положил лед в стакан, зажег новую сигарету и стал ходить по комнате, расхаживая вдоль одной и той же кромки ковра. Однако сколько ни думал, все было тщетно. Самому себе я казался похожим на того древнего философа, который пытался определить природу Вселенной, не имея в распоряжении иных инструментов, кроме собственной логики. Тем не менее один фактор, который мог помочь разгадке, имелся. Если я сейчас не воспользуюсь им, то потом уже винить будет некого. Мне и раньше приходилось бывать в подобных ситуациях. Казалось, размышления превратились в сумасшедший маятник, который можно было остановить лишь физическим усилием. Итак, с размышлениями покончено. Я знал то, что знал, я рассмотрел все аргументы, проанализировал все «если» и «но». Больше я к ним не вернусь.

Этот сырой материал сам по себе содержал все решения и все ответы. Все противоречия, дыры, не сходящиеся концы – все это сольется воедино и само себя объяснит, когда материал застынет в форме. Теперь же необходимо было действовать. У меня еще оставалось время до встречи с Ларисой. Я надел галстук, кобуру с пистолетом, пиджак и, покинув комнату, прошел по коридору и постучал в комнату номер 1013.

16

Зиганшин был в рубашке и расстегнутом жилете, 0н сразу узнал меня, но сделать ничего не мог. Я вошел и закрыл за собой дверь раньше, чем он принял решение.

– Симеон, вы, вероятно, подумаете, что у меня плохие манеры, но, честное слово, я всегда заранее назначаю встречи, просто сейчас, к сожалению, для соблюдения подобных условностей у меня не было времени.

– Вы слишком далеко заходите! – зашипел Зиганшин. – Я же сказал, что приму вас и вашу э-э-э… девушку, когда вернусь в Москву. Мне не нравится, что вы гоняетесь за мной по всей стране. Даже если я нахожусь в отеле, мой номер – моя крепость…

– Есть и другая поговорка: плетью обуха не перешибешь.

Я решительно прошел в номер и уселся в самое удобное кресло. Зиганшин проследовал за мной и встал руки в боки, раздуваясь как индюк.

– Молодой человек, если вы сейчас же не выйдете отсюда, я вызову охрану, и вас выбросят из моего номера.

– Можете это сделать. Но я все равно успею вам сказать то, что хочу, до прихода вышибал. Поэтому почему бы вам меня не выслушать – сбережете свои нервы.

Зиганшин попытался что-то ответить мне, видно было, как он борется сам с собой, чтобы не броситься к телефону.

– Ну, в чем дело?! – рявкнул он наконец.

– За время, прошедшее со вчерашнего вечера, случилось много всего, – сказал я. – Не знаю точно, как именно все эти события увязаны одно с другим, но вместе взятые они наводят на мысль, что изобретение Константина Табакова – не выдумка чокнутого.

– О качестве супа можно судить, лишь попробовав его, – торжественно изрек Зиганшин. – Мы уже обсуждали это…

– Мы обсуждали это до того, как Табакова похитили.

Зиганшин уже открыл рот, чтобы изречь очередную сентенцию, но вдруг осознал смысл сказанного и взревел. Голос его, правда, уже звучал не так уверенно, как раньше.

– Как похитили?!

– Молча.

– Но мне об этом ничего не известно.

– До поры до времени этот факт скрывается. Кроме того, недалеко от его дома убили человека.

Челюсти Зиганшина клацнули.

– Милостивый государь, если вы состряпали все эти небылицы, чтобы нагнать на меня страху, я должен вас предупредить…

– Вам не нужно меня ни о чем предупреждать, – сказал я спокойно. – Подтверждение вы можете получить, позвонив в Усмановский горотдел милиции. Скажите, что вы из Госдумы, и вам все выложат..

– Кого убили?

– Сотрудника сыскного бюро Папазяна, нанятого, чтобы следить за дочерью Табакова.

– Никогда не слышал об этом Папа… Как вы его назвали?

– Это ему вряд ли теперь поможет.

Зиганшин посмотрел на меня с неожиданным негодованием:

– Мы живем в цивилизованной стране и обязаны остановить наступление преступности и мафии. Если упомянутое убийство произошло по небрежению официальных властей…

– Необходимо что-то делать, – усталым голосом сказал я. – Лично я напишу письмо президенту. А вы?

– Что сделаю я?

– Да, вы.

– А что, собственно, я должен сделать? Если ваша история правдива, соответствующие органы…

– Да, конечно, я забыл, незабвенные «соответствующие органы». Но именно вы олицетворяете те самые «соответствующие органы», которые должны были выяснить, что именно изобрел Константин Табаков. А вот какие-то совсем другие «органы» такого высокого мнения о его изобретении, что пойдут на любое преступление, лишь бы расколоть профессора.

Зиганшин достал из кармана брюк носовой платок и вытер лицо. Потом подошел к стулу и уселся верхом, стул заскрипел под его массой.

– Это ужасно, – вымолвил Зиганшин.

– Все это – чистая правда, и вы виновник происшедшего.

– Что вы хотите этим сказать?

Я перекинул ногу через ручку кресла и уселся поудобнее. Теперь я был уверен, что из номера меня никто не выбросит.

– У Верочки Табаковой вчера вечером была назначена встреча с вами. Помните, я спрашивал вас об этом. Вы заверили меня, что не назначали ей никакой встречи. Но девушка пошла на эту встречу. И вот по дороге к вашему дому ее пытались похитить. К счастью, я помешал бандитам. Совершенно очевидно, однако, что встреча была назначена ей для того, чтобы ее похитить. Ваше положение в связи с этим становится достаточно двусмысленным.

Зиганшин взвился так, будто его приложили горячим утюгом:

– Вы осмеливаетесь меня обвинять!..

– Я ни в чем вас не обвиняю, дражайший мой старец Симеон. Я говорю лишь то, что сразу же придет в голову любому тупоголовому менту. Особенно после того, как вы по-хамски отказались выслушать и отца-ученого, и его дочь.

– Я уже сказал вам, что есть установленная процедура, система…

– А есть еще и «Фармбиопром», который заинтересован в свертывании работ по выпуску нового инсулина.

Зиганшин подобрался.

– Молодой человек, – сказал он с достоинством. – Я никогда не делал секрета из своих взглядов на проблему инсулина. Если бы природе было угодно одарить нас синтетическим инсулином, она его создала бы. Но только Бог может создать дерево. Однако, – продолжал он выспренно, – на моей нынешней службе я не поддаюсь влиянию собственных взглядов. Моя жизнь – открытая книга. Я готов сопоставить свои жизненные принципы с принципами любого другого человека. Если кто-то захочет оскорбить меня, я не могу помешать ему. Но наглецу придется взять свои слова обратно, уверяю вас.

Закурив сигарету, я с восхищением разглядывал собеседника. «Что-то невероятное» – такое определение я совершенно спонтанно дал Зиганшину тогда, в гостинице «Москва», даже не зная, кто он и откуда, а лишь услышав пару фраз из разговора. Мне нечего было добавить к этому и сейчас.

– Симеон Валерьянович, вас можно выставлять в витрине на всеобщее обозрение как образец для подражания.

Сказав эти слова, я замер в ожидании. Я не спускал с него глаз во время всего разговора и был значительно более внимателен сегодня, чем во время нашей первой встречи, когда все мои расчеты были опрокинуты. Но я не заметил и следа неискренности. Полученные досье не врали – я знал, что они и не могли врать.

Я поочередно выплескивал на этого человека факты, информацию, оскорбления, имена, но не сдвинул его ни на йоту с позиции крайнего самоуважения. Лишь с этой позиции Зиганшин воспринимал любые факты. Никакой самый заядлый конспиратор не сумел бы сыграть так блестяще. Никакой профессиональный лицемер не достиг бы такого совершенства. Подобные шедевры можно было встретить в детективных романах, но не в реальной жизни… Но надо было возвращаться на землю, к крушению каких бы постулатов ни привело это возвращение.

– Симеон Валерьянович, – осторожно начал я, – мне жаль, я, вероятно, пошатну ваши основы. Но меня очень интересует, не является ли ваш имидж «открытой книги», лишь имиджем?

– Честность – лучшая политика, единственно возможная для меня политика, – продолжал говорить банальности Зиганшин. Но вдруг он обмяк и беспомощно взглянул на бутылку, стоявшую на столике. – Я как раз собирался выпить, когда вы вошли, – заметил он.

– Налейте и мне стакан, раз уж встали, – любезно попросил я. Я терпеливо наблюдал за тем, как Зиганшин разливает водку, и сидел не двигаясь, пока не получил свою стопку. Затем я продолжил, тщательно стараясь не нарушать хрупкую границу между прямотой и оскорблением:

– Давайте смотреть правде в лицо. Вы – честный человек. Но далеко не каждый в этом грешном мире такой же идеалист, как вы. Некоторым, я думаю, очень удобно вершить свои темные дела за спиной человека, чья жизнь – открытая книга.

– Мои сотрудники, – твердо сказал Зиганшин, – люди самых высоких нравственных качеств.

– Слава героям соцтруда! – провозгласил я, опустошая налитый мне стакан.

Зиганшин одним глотком выпил свой, поморщился и внимательно посмотрел на меня.

– Ваше воображение далеко вас заведет. Это ужасное совпадение… Ну, допустим, я принимаю вашу точку зрения – это была чья-то грязная игра…

– Позвольте тогда мне задать вам пару вопросов?

– Каких?

Я поставил стакан и затянулся сигаретой:

– Вы сказали вчера вечером, что Табаков – чудак. Откуда у вас такое мнение?

– Такая у меня была информация…

– Вы сказали, что его изобретение изучается.

– Да, оно было изучено.

– Кем?

– Я же объяснил вам – есть установленная процедура. Вы, вероятно, не знакомы с современной системой изучения деловых идей. Уверяю вас, лучшие умы…

– Я вас просто спросил: кто? Как зовут того человека, где вы его отрыли?

Зиганшин заморгал, потом потер свой квадратный подбородок.

– Ну, если вы считаете, что это так важно, – сказал он. – Изобретение Табакова не пошло обычными каналами. Постараюсь вспомнить, кому именно я дал поручение. Мне кажется, Табаков произвел на меня впечатление своей убежденностью, и в тот же день я поговорил с человеком, очень авторитетным в. данной области. Этот эксперт сказал, что профессор Табаков уже предлагал ему свою идею, что он провел всестороннее исследование и со всей ответственностью заявляет: вся идея не стоит и выеденного яйца. Естественно, поэтому, чтобы не обременять ненужной работой своих сотрудников…

– Одним махом – семерых побивахом, – перебил его я.

– В определенном смысле так.

– А потом вы сами же себя уговорили, что именно ваши эксперты провели всестороннее исследование.

– Многоуважаемый господин Зубовский… – торжественно сказал Зиганшин, – эта информация пришла от человека, которого мой департамент был бы рад нанять к себе на службу, если бы мы могли предложить ему соответствующее жалованье. Человека, самостоятельно пробившегося в жизни, и главное, крупнейшего специалиста в данной области.

– Как же его зовут? – поинтересовался я, и у него запульсировала жилка на виске. – Случайно не Вова Миркин?

– Это Роберт Соломонович Бурциевич, президент «Фармбиопрома».

Зиганшин сказал это, как если бы на дипломатическом приеме произносил тост за установление добрососедских отношений с Южной Африкой.

Лениво затянувшись сигаретой, я насмешливо посмотрел на образцово-показательного чиновника российского правительства.

Итак, еще одна ниша была заполнена и концы нитей связаны воедино. Папаша Табаков оказался куда более проницательным, чем можно было подумать. Мне пришлось признать также, что я сам все бесконечно усложнил, отказываясь принимать очевидные вещи. Я так увлекся составлением сложной схемы, что спутал собственные карты. Но теперь-то я наконец все понял. Дело, оказалось поразительно простым по своей сути.

– Значит, именно Бурциевич был той авторитетной личностью, которая вынесла вердикт, – медленно произнес я. – А ведь корпорация «Фармбиопром» вложила два миллиона долларов в строительство завода, на котором будет использоваться старый способ производства инсулина.

Зиганшин фыркнул:

– Господин Бурциевич – один из самых выдающихся промышленников мирового масштаба. Я, конечно, не одобряю его нескончаемых тяжб с некоторыми правительственными ведомствами, но личное общение с ним всегда доставляет массу удовольствия. Меня коробит лишь от одного вашего предположения, что он может быть нечестен.

– И тем не менее, – сказал я. – Мне довелось повстречаться с его помощником, Владимиром Миркиным, мы познакомились в Москве. И он сказал мне, что изобретение Табакова выглядело весьма перспективным, просто у «Фармбиопрома», по его словам, была другая специализация. Он отнюдь не считает, что изобретение не стоит выеденного яйца.

– Миркин не биолог.

– Бурциевич тоже не биолог. Он лишь когда-то работал в аптеке своего отца.

– У него высококвалифицированный штат сотрудников. Миркин, вероятно, плохо информирован.

– Зачем же Бурциевичу ему врать?

Зиганшин замахал руками:

– Я не собираюсь вмешиваться в личные дела Бурциевича. Несомненно, у него были причины так поступить. Дело попросту могло не иметь никакого отношения к Миркину. Каждый сверчок знай свой шесток.

– Но Миркин сказал мне об этом в присутствии Веры Табаковой. Мне представляется, что значительно легче допустить другое – «Фармбиопром» попыталась затереть изобретение Табакова, чтобы защитить свои собственные интересы.

– Чепуха! Я уверен, он просто щадил чувства Верочки.

– Слушайте, вы, – сказал я резко, – неужели вы не понимаете, что Бурциевич держит вас за простака?

Я знал, что сказал дерзость, и сразу это понял по реакции Зиганшина. Тот надулся, его тяжелое лицо потемнело. Он встал и заорал:

– Молодой человек, предполагать подобное – не просто наглость – это скандал! Бурциевич возглавляет крупнейшую корпорацию. Человек с его положением несет огромную ответственность перед обществом. Стране уже нанесли немалый вред, пытаясь дискредитировать наших выдающихся промышленников. Но существует, в конце концов, такое понятие, как деловая этика. И слава Богу, у нас пока есть люди, которые…

– Можете не продолжать, – мягко прервал его я. – Мне кажется, я где-то уже слышал эту речь.

– Если вы думаете произвести на меня впечатление подобными непристойными намеками…

– Все, что я хочу знать, – сказал я терпеливо, – так это, что именно вы предполагаете делать в создавшейся ситуации?

– А я должен что-то делать? – хмыкнул Зиганшин. Ему казалась дикой сама эта мысль.

– Да-да, именно делать, – решительно произнес я и встал. – Не забудьте, пожалуйста, что в этой ситуации вы можете выглядеть не самым лучшим образом. Я уже объяснил почему.

В маленьких глазках Зиганшина отразилась непреклонность.

– Естественно, я проверю ваше заявление, – сказал он. – Как работник аппарата правительства я просто обязан это сделать. Если в ваших словах есть хотя бы доля правды – а я не сомневаюсь, что все это лишь плод вашей фантазии, – будет назначено всестороннее расследовавание. Однако убежден, что данное дело имеет очень простое объяснение.;

– Я тоже в этом убежден, – усмехнулся я. – Вы просто отказываетесь его видеть.

– Ну а теперь вы наконец уберетесь отсюда? У меня через несколько минут встреча.

Кивнув, я взглянул на часы.

– У меня тоже есть дела, только, пожалуйста, запомнит те мое предупреждение.

– В следующий раз назначайте время встречи заранее

– Обязательно, у меня уже назначено время для встречи в ФСБ. Завтра. Учтите, в связи с делом Табакова будет упомянуто ваше имя. И то, что вы завернули его изобретение, основываясь на мнении Бурциевича. Так что, если вы не предпримете никаких шагов, «соответствующие органы», вероятно, поинтересуются, почему. – Я сделал последнюю затяжку я раздавил сигарету в пепельнице. – Всего вам доброго.

Я очень тихо прикрыл за собой дверь. Спускаясь на лифте, я радовался, что хоть чем-то сумел подгадить мерзавцам. Дисциплинированность Зиганшина граничила с недоразвитостью. Он мог сколь угодно долго исторгать банальности. Однако мысль, которую я подбросил ему, находилась в пределах его понимания. И уж если он проникнется этой мыслью, выколотить ее из него станет просто невозможню. Глупая честность (или честная глупость) – качество, сделавшее Зиганшина весьма удобным инструментом для определенных людей, вернется бумерангом и пребольно ударит по этим людям.

Конечно, читая досье на Зиганшина, я полагал найти там что-нибудь, что можно будет использовать против него. Но в конечном счете все получилось гораздо лучше.

Было уже почти одиннадцать часов. Я спешил, боясь опоздать на встречу с Ларисой, и был так этим озабочен, что не сразу узнал человека, шедшего навстречу. Узнав же его, я сначала остановился как вкопанный, потом вышел на улицу, не оглядываясь и надеясь, что меня, по крайней мере, не узнали. Садясь в такси, я еще раз порадовался, как ловко я сумел разладить так мастерски налаженный механизм интриги. Еще я сожалел, что ничего не знал об «ужасном собрании» у Роберта Бурциевича, назначенном на вечер.

Потому что человек, с которым я столкнулся, выходя из гостиницы, был Владимир Миркин.

17

Лариса нежно держала в руках бутылку старого марочного коньяка.

– Куда мы теперь пойдем?

– Куда угодно – выбор большой, – сказал я.

После двух коктейлей, тарелки ракового супа, который делали только в ресторане «Паризьен», после телячьих почек, запеченных особым образом, я чувствовал себя великолепно. Я был абсолютно трезв и готов к любому повороту событий.

– Может, пойдем в кино, например, – предложил я.

– Ну да, и смотреть всякую чушь!

– Хорошо. Решай сама, – усмехнулся я.

– О, я просто без ума от ночных клубов. Я знаю их все, поэтому я-то уж найду, куда тебя повести.;

Зеленый автомобиль Ларисы развернулся и помчался на север. Ветер развевал ее светлые волосы, а руки свободно лежали на баранке. Она, чувствовалось, была очень довольна собой. Я тоже чувствовал удовлетворение. Вообще-то, я бы дорого заплатил, чтобы послушать разговор между Миркиным и Зиганшиным, хорошо бы для ровного счета иметь на этой встрече еще и папашу Бурциевича. Жаль, в свое время мне не пришла в голову мысль прибегнуть к помощи покойного господина Папазяна. К сожалению, архитектура «Невского Паласа» страдала отсутствием балконов и карнизов, откуда было бы весьма удобной подслушать происходящее в номере. Что же, приходилось мириться с подобными неудобствами. С другой стороны, я не мог разорваться на две части, да и место, куда мы с Ларисой направлялись, было не самым скучным в Питере.

Закурив сигарету, я откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь поездкой. Меня всегда приятно возбуждали ночные поездки по Питеру в открытом автомобиле. Это напоминало плавание на моторной лодке по каньону. Я представил, что проезжающие мимо иномарки – легкие яхты, а ревущие автобусы – неуклюжие бегемоты. В моих мечтах было много старомодной любви к стихии. Такой же старомодной, как ночевка в палатке. Но это соответствовало моему настроению и той дуэли, которая мне предстояла.

Мы проехали Екатерининский парк, еще несколько кварталов, потом Лариса повернула в сторону восточных районов города. Наконец она затормозила около дома, дверь которого была распахнута, за ней виднелся полуосвещенный холл.

– Зайдем? – спросила она.

– Что-то не знаю такого клуба.

– Это очень закрытый клуб.

Я вышел из машины, Лариса обошла вокруг и взяла меня под руку. Девушка слегка прижалась ко мне, когда мы поднимались по ступенькам, и я почувствовал, как моя кобура с пистолетом уперлась ей в ребра.

– Ты меня опасаешься? – насмешливо заметила она.

Я и бровью не повел:

– Почему ты так считаешь?

– Носить при себе пистолет, идя на свидание с девушкой…

– Никогда не знаешь, кого встретишь по пути.

Мы зашли в лифт. Лариса засмеялась и нажала кнопку.

Я тоже улыбнулся, держась тем не менее настороже и не застегивая пиджак.

Лифт остановился на пятом этаже. Мы вышли на такую же полуосвещенную лестничную клетку. Девушка подошла к двери и открыла ее своим ключом.

– Прошу, месье, – пригласила она шутливо.

Я вошел. Это было так же необходимо, как покидать окоп, идя в атаку. Моя правая рука была готова выхватить пистолет, мышцы напряглись, все чувства обострились. Ситуация была не менее драматичной, чем в тот вечер в Москве, когда я впустил Ларису в свой номер. Я понимал, что должен сохранять бдительность. На этой благословенной земле всегда хватало места для тех, кто позволял себе дремать не вовремя.

Когда Лариса зажгла свет, я увидел, что это обычная квартира.

– Очень похоже на клуб, – насмешливо заметил я. Квартира была со вкусом обставлена. Я прошелся по ней, как бы невзначай открывая все встретившиеся двери и заглядывая во все обнаруженные клозеты.

– Нравится?

– Еще бы. Жаль, что здесь не встретишь завсегдатаев ночных клубов, но можно обойтись и без них.

– Я снимаю эту квартиру на тот случай, если ночую в городе. Вот там – бар с неплохим набором выпивки. Позаботься о нас, дорогой.

Открыв шкафчик, я вынул приглянувшуюся бутылку и два бокала. Лариса села на диван, подобрав под себя красивые длинные ноги. Я уселся в кресло напротив и не преминул понюхать напиток в бокале. Потом отхлебнул глоток, решив сегодня не злоупотреблять спиртным.

Мы задумчиво смотрели друг на друга.

– Я не рассказывала тебе о своей коллекции гравюр?

– Может быть, к рассказывала.

– Тебе не нравится то, как я завлекла тебя сюда?

– Нет, почему же, все было просто очароватедьио.

– Тогда почему ты сидишь так далеко?

– Я все жду, что сюда ворвется твой отец с пистолетом в руке и заставит меня поступить, как поступают все порядочные люди в подобных ситуациях.

– Ты просто безумно осторожен, – с легким упреком произнесла Лариса.

– Да, это одна из моих самых плохих привычек.

Она допила бокал и передвинула его на край стола. Я вновь наполнил его и передал девушке. Она сердито смотрела на меня, очень молодая, очень испорченная и отталкивающе доступная.

– Почему ты меня так ненавидишь? – спросила она.

– Ничуть, – ответил я самым любезным тоном.

– Мне кажется, я бы могла тебя возненавидеть.

– Очень жаль.

– Черт подери, да я тебя уже ненавижу! Чего ради я стараюсь? Я никогда не бегала за мужчинами. Они вечно бегали за мной. И я позволяла им это. Ты мне ничуть не интересен, даже не знаю, как это тебе удалось уговорить меня поужинать вместе.

– Вероятно, по той же причине, по какой я позволил уговорить себя приехать в это гнездышко.

В глазах ее появилось озадаченное выражение, которое мне уже приходилось видеть.

– Мне хочется наорать на тебя, – сказала она жалобно. – Ну иди же сюда, пожалуйста, я не буду тебя кусать.

Она похлопала ладонью по дивану рядом с собой. Я пожал плечами и молча обошел вокруг стола.

Лариса взяла бокал с шампанским и осушила его одним залпом. И вот уже ее лицо оказалось рядом с моим лицом, ее рот искал мои губы, ее. поцелуй был требовательным. Какое-то время я сидел спокойно, но это не могло продолжаться вечно. В конце концов, за этим я сюда и пришел. Я обнял Ларису, решив взять от этой ситуации все что можно. Но в то же время я сохранял голову холодной, как бы со стороны наблюдая за собой. Губы ее были мягкими и соблазнительными, я ощущал ее теплое дыхание, чувствовал прикосновение ее волос, ощущал все ее тело, жадно требовавшее ласк.

Я начал отвечать на ее ласки, и пульс мой стал частым и прерывистым.

– Ты же хочешь меня, – сказала Лариса, довольная тем, что вывела меня из равновесия.

– Мне очень жаль, – пробормотал я. – Кажется, я только и делаю, что извиняюсь, но это не моя вина.

– Я ненавижу тебя, – почти выкрикнула она.

Лариса схватила бутылку, налила себе и почти бросила бутылку на стол.

– Даже в выпивке ты мне компанию не составишь?

– Ты меня так увлекла, что я и забыл о ней. – Я отпил несколько глотков.

– Все, что тебя интересует, это твои чертовы тайны, – сказала она. – Я же, увы, никакой такой тайны не представляю. Поэтому ты и раззадорил меня, чтобы потом бросить на полпути. Если бы я была такой же глупышкой, как эта Вероника, ты бы на меня набросился зверем.

– Дорогая, неужели ты меня ревнуешь? – насмешливо спросил я.

– Ревную? Я в бешенстве. Мне не нравится, когда меня обводят вокруг пальца. Может быть, я что-то не так сделала – скажи! Черт с тобой, я не буду больше тратить на тебя время!

– О, теперь мне нужно быть очень осторожным!

– Ты даже не даешь мне помочь тебе в этом деле. А ведь сам сказал, что однажды я могу оказаться полезной. А сам даже не рассказываешь мне ничего.

– Я не могу рассказать о том, чего не знаю.

– Нет, знаешь. Ты все время держишь меня на расстоянии. Наверное, думаешь, что я шпионю за тобой или нечто в том же роде.

Пульс мой пришел в норму. Наконец-то начиналось то, ради чего я был здесь. Я чувствовал себя канатоходцем, идущим по туго натянутой проволоке в темноте. Помочь мне могли лишь интуиция и дерзость.

– Кстати, как поживает барон? – спросил я.

– Этот ревматик? Но он не был импотентом. По крайней мере, я так думаю. В любом случае наша связь закончилась сто лет назад. Как ты узнал о нем?

– Задал кое-кому несколько вопросов.

– А что еще ты обо мне знаешь?

– Еще я выяснил, что ты часто проявляла интерес к тем людям, которые интересовали твоего отца.

– Ну и что?

– Я имею в виду особый род интереса.

Лариса вновь наполнила бокал, отхлебнула немного и напряженно посмотрела на меня:

– Да, иногда я помогала папе. Это ведь единственное, что девушка может сделать. К тому же меня это развлекает. Я бываю в приятных местах и слушаю интересные разговоры. Нельзя же все время болтаться в обществе молодых балбесов?

– Да, в жизни много приятных мест и интересных разговоров, – согласился я.

– Ты опять насмехаешься надо мной. А вот папа считает, что я достаточно умна и хорошо ему помогаю.

– На самом деле? – усмехнулся я.

Лариса недоуменно посмотрела на меня;

– Я никогда не задаю вопросов. Зачем мне знать? То, что я делаю, мне приятно, а подробности меня не касаются. Тем более, повторяю, я неплохо провожу время. Я, конечно, не претендую на гениальность… Сейчас же я хочу, чтобы ты уделил мне немного внимания.

– А может быть, это твой отец хочет, чтобы я уделил тебе немного внимания? Как тогда, в «Москве»?

– Я же не причинила тебе никакого вреда. Папа лишь хотел, чтобы я узнала, чем ты занят и что собой представляешь.

– А сегодня вечером что ты собираешься выяснить? – Вопрос прозвучал почти по-дружески. Голос мой совсем не изменился, он звучал так же ровно, с теми же приятными интонациями, что и всегда. Но я ждал.

Лариса поняла вопрос. Вид у нее стал беспомощный, как у ребенка.

– Ну конечно, я рассказала ему, как мы столкнулись на вокзале, о чем поболтали. Сказала, что собираемся вместе поужинать. Но это была полностью моя инициатива. Жаль, я не знаю, что у вас за дела с папой. Мне кажется, ты не любишь его, так же, как и меня.

– Мне еще не приходилось с ним сталкиваться.

– Если бы вы познакомились, твои подозрения рассеялись бы. Он о тебе очень высокого мнения.

– Я в восторге.

– Нет, ты просто невыносим.

Лариса взяла свой бокал и допила виски, потом, сделав смешную гримасу, сказала:

– И зачем я трачу свое время? Ты не стоишь этого. Но и от тебя, и от меня несет за версту, – мы даже не можем уехать. Мне надо выйти, – добавила она резко, встала и вышла из комнаты.

Вернувшись в свое кресло, я закурил. Потом вылил остатки виски в ее стакан.

Я был вынужден признать, что так и не представляю, близок ли к разгадке или нет. По-прежнему концы не сходились с концами. Работа эта была такой же тонкой, как плетение паутины. Любая промашка могла свести на нет все, что уже сделано. Я уже один раз ошибся, неверно оценив место Зиганшина в этой истории, и до сих пор не знаю, будет ли толк от моих последних шагов. Что именно рассказал Ларисе папаша Бурциевич? А может, она просто дура и не задает никаких вопросов, чтобы не усложнять себе жизнь? Или все это обычная пьяная болтовня? Но и этим оружием не стоит пренебрегать.

Я слышал, как в ванной течет вода, слышал, как Лариса прошла в спальню. Она довольно долго ходила по комнате, но я даже не пошевелился. Я был уверен, что никаких особых ловушек здесь меня не ожидает, и задумчиво курил. Лариса не появлялась.

Наконец раздался ее капризный голос:

– А где мое виски?

– Ты хочешь еще выпить?

– А как ты думаешь?

Встав, я взял бокал и направился в спальню.

Лариса лежала на большой кровати, едва прикрытая простынями, и, очевидно, была очень довольна собой. По всей комнате валялись ее вещи. Мне не надо было долго соображать, какие именно предметы туалета остались на ней, а какие – нет. Выражение ее красивого лица не оставляло сомнений на этот счет. Лицо выглядело более неприлично, чем ее голая задница, а выражение пустых, бесстыжих глаз вполне соответствовало намерениям.

Я ясно понимал, что здесь проходила черта, через которую не стоило переступать.

– А ты любишь комфорт, – протянул я, передавая Ларисе бокал. Она приподнялась, так что ее грудь уже нельзя было не заметить. Я сел на край кровати, не отводя от нее глаз.

– Ну скажи еще что-нибудь, – настойчиво попросила она.

Я подождал, пока еще одна приличная порция виски не перекочевала к ней в желудок, затем сделал затяжку, стряхнул пепел на ковер и произнес, не меняя тона:

– Сегодня утром один приятель подвез меня до города из Усмановска. Его зовут Барсуков. Мы говорили о тебе.