Текст книги "Философия экономической науки: учебное пособие"

Итак, на наш взгляд, феномен творчества получает свое осмысление в переходе от научно-теоретического хронологического ряда к научно-теоретическому строю. Этот переход не является одноразовой интегральной акцией, совершаемой в тиши кабинета. Он столь же многообразен, как и процесс творчества.

Видимо, в данном месте уместны также короткие замечания в адрес прагматизма. Отечественные авторы часто отождествляют прагматизм с нагруженным меркантильными моментами эгоистичным отношением к жизни. Недопонимается, что прагматизм (и неопрагматизм) – это весьма солидная философская концепция, призванная придать теории практическую актуальность.

В нескольких предыдущих абзацах нам пришлось встать в позу защитника мэйнстрима. Это было сделано с целью показать, что его критика вне концепции научно-теоретического строя экономической науки малопродуктивна. Отнюдь не любая критика мэйнстрима актуальна.

Проводимый анализ приобретает все более общий характер. В связи с этим представляет интерес статья В. Тарасевича, положения которой он предлагает для дискуссии [173]. Тарасевич считает, что экономическая наука оказалась перед постнеоклассическим вызовом. В развитии науки выделяются три этапа: классический (ровесник Нового времени), неоклассический (две первые трети XX в.), постнеоклассический (последняя треть XX в.). В течение первых двух этапов законодателями моды являлись естественные науки. Теперь же в центр внимания ставятся человекоразмерные универсумные системы, которые в большей степени исследуются в синергетике. «Жестким ядром» фундаментальной экономической науки (ФЭН) остается экономика, но «она должна рассматриваться не столько как способ производства, рынок, народное хозяйство или совокупность взаимодействующих субъектов и объектов, сколько как сложная человекоразмерная система с действующим в ней не просто экономическим человеком или даже человеком-личностью, а человеком как космобиосоциальным существом, в котором нераздельны сознательное, под– и бессознательное начала» [173, с. 113].

Пафос этой тирады завораживает, и все-таки, как нам представляется, имеет смысл вернуться с космических высот и глубин бессознательного начала на грешную земную почву, в данном случае экономическую. В порядке введения в тему отметим, что экономисты порой относятся к философам с явной неприязнью. Но, с другой стороны, они же часто воспринимают их идеи без должной экспертизы. В данном случае мы имеем дело со второй тенденцией. Поясним ее суть.

С каждой наукой в процессе ее развития происходят различного рода метаморфозы, наиболее значимые из них принято называть научными революциями. Сколько революций прошли соответственно, например, математика, физика, биология, экономическая наука? Ровно по три, а именно классическую, неоклассическую и постнеоклассическую метаморфозу? Конечно же нет. Общеизвестно, что Евклид превратил математику в науку. Случилось это не в Новое время, а за две тысячи лет до него. Однако этого примера достаточно, чтобы отказаться от представления, согласно которому один и тот же тип наук характерен для вполне определенных исторических эпох. Неправомерно считать, например, что так называемая классическая наука относится всецело к Новому времени. Продолжим математическую линию рассуждений. Математический анализ, неевклидова геометрия, теория множеств – все это революции, которые случились до начала XX в. А сколько их было в XX в.? Число научных революций, а также парадигм зависит от вводимых критериев. Пока еще никто не доказал, что их должно быть ровно три. При желании можно определить всю нерелятивистскую физику классической, но как тогда быть с теорией электромагнитных явлений Максвелла? Неужели она не имеет революционного характера? Мы далеки от мысли считать критерии выделения научных революций произвольными. Мы считаем иначе: революционная поступь науки проходит по теориям. Только в этом случае она получает концептуальное выражение. Это обстоятельство далеко не всегда учитывается любителями универсальных обобщений. Не очень заботясь о внутренней структуре отдельных наук, они придумывают некоторую схему, которая почему-то навязывается ими непременно от имени философии. В итоге последняя предстает как совокупность по преимуществу номинальных, а не концептуальных положений. Слова впечатляют, а их суть – нет. Возьмем на себя смелость утверждать, что создатели триады классическая – неоклассическая – постнеоклассическая наука никак не учитывали структуру экономической науки. В. Тарасевич в своей статье ссылается на П. Флоренского, В.И. Вернадского, ряд философов во главе с В.С. Степиным. Речь идет об уважаемых именах, но не специалистах в области экономической науки. Экономическая наука всегда находилась и будет находиться перед вызовом определенного круга проблем, но они выступают проявлениями именно ее концептуальных достижений и трудностей.

Поясняя ситуацию, обратимся к тезису о якобы космическом характере человека, в том числе как изобретателя и пользователя экономической теории. Сказать вполне нормальному экономисту, в том числе Нобелевскому лауреату, что он не учитывает космическую судьбу человека, значит повергнуть его в недоумение. А между тем суть дела, которая в данном случае представлена в крайне закамуфлированной форме, что и вызывает замешательство, достаточно проста.

Экономист, по определению, является знатоком экономических концепций; все, с чем ему приходится иметь дело, выступает для него в экономическом обличии. Политические, социально-общественные, религиозные, природные, в том числе космические, реалии выступают для него представителями экономических ценностей, которые он им вменяет. Космосом как природным объектом занимаются космологи. Если последние предупредят человечество, что к Земле движется астероид, которого во избежание худшего необходимо взорвать серией взрывов водородных бомб, то экономистам придется принять участие в спасательной акции, в частности определить необходимые денежные затраты. Они это будут делать как экономисты, но, разумеется, в сотрудничестве с космологами. Приведенный простой пример показывает, что экономист отнюдь не безразличен к космической судьбе человека. Существенно, что он ее понимает экономически. Экономический человек изначально является космобиосоциальным существом, ему не надо им становиться. Экономист должен учитывать связь им излюбленной науки с другими науками. Он это делает, как уже отмечалось, посредством ценностного вменения. Требование, которое уместно предъявлять к экономисту, таково: будь максимально сведущим в экономической науке, в том числе и в ее философии, и реализуй междисциплинарные связи.

В. Тарасевич называет фундаментальную экономическую науку философией экономических наук и ждет именно от нее революционных инноваций [173, с. 114–115]. Но философией экономической науки является ее философия, только и всего. Само выделение феномена фундаментальной экономической науки в отличие от нефундаментальной крайне сомнительно. Что же касается революционных инноваций экономической науки, то отметим еще раз, что их целью является в первую очередь она сама вместе со своей философией.

Параграфы принято завершать заключениями. Следуя этому правилу, отметим, что смысл данного параграфа состоит в том, что концепция научно-теоретического строя придает философской оценке состояния современной экономической науки необходимую концептуальную основательность. В поисках ее то абсолютизируют значимость мэйнстрима, то стремятся наладить его диалог с ему противоречащими системами, то поднимают на щит мнимую альтернативу основному мнению, то одобряют постмодернистский хаос экономической теории, то занимаются поисками инноваций вдали от экономической теории. Все эти попытки приводят к парадоксальным и в этом их качестве неприемлемым выводам. Проблема взаимосвязи экономических теорий нуждается в тщательном философском осмыслении. Бесспорно, что в данном параграфе она не рассмотрена исчерпывающим образом. Достаточно того, что показано, каким образом эта проблема может быть осмыслена на путях концепции научно-теоретического строя экономической науки. Наша главная цель состояла в приобщении читателя, возможно, к малоизвестному ему инструментарию методологического анализа экономической науки.

2.8. Многообразие экономических теорий

Историю развития экономической науки можно представить в следующем виде (табл. 2.3).

Некоторые аспекты табл. 2.3 поясняются в следующих комментариях.

1. Таблица 2.3 приведена для того, чтобы представить историю развития экономической науки в легкообозримом виде. Рассуждая об экономических реалиях, всегда надо иметь в своем воображении экономическое целое. Что касается колонки «Принципы и ценности», то ее назначение весьма скромное – всего лишь сориентировать, так сказать в первом приближении, читателя в концептуальном поле экономической науки.

2. Таблица 2.3 производит впечатление, что экономические теории не образуют единого целого. Это впечатление рассеивается в случае учета различного рода синтезов, «сшивающих» в единое полотно теории, кажущиеся на первый взгляд альтернативными. Приведем на этот счет несколько примеров.

Таблица 2.3

Основные экономические теории

Продолжение табл. 2.3

Окончание табл. 2.3

К. Маркс, критикуя классиков, тем не менее считал, что его теория продолжает идущую от них традицию. А. Маршалл соединил маржинализм с классикой. Дж. Хикс объединил неоклассику с кейнсианством в теории, которая не вызвала существенных возражений со стороны Дж. Кейнса. Усилия Хикса были поддержаны многими выдающимися экономистами, в том числе П. Самуэльсоном, что привело к периоду так называемого неоклассического синтеза. Обычно обращают внимание на то, что неоклассики движутся в сторону кейнсианства, но есть и обратное движение. Современные неокейнсианцы, испытывая неизменный интерес к процессу адаптации цен, явно стремятся к союзу макро– и микроэкономики, не отвергая при этом неоклассическую интерпретацию последней. В этой связи вполне оправданно говорят о неокейнсианском синтезе.

Очень часто теоретический синтез реализуется не посредством объединения теорий, а в процессе переноса из одной концепции в другую основополагающих концептов. Показательный пример: исторически концепт «деньги» восходит к меркантилизму, у Кейнса он находился на одном из передних планов, а затем основатель монетаризма М. Фридмен поставил его непосредственно на первое место. Интереснейшие метаморфозы осуществлены в составе экономической науки с концептом «ожидание». «Позаимствовав» этот концепт у кейнсианцев, неоклассики возвысили его в теории рациональных ожиданий. Кейнсианцы различных школ переняли у неоклассиков идею оптимизации.

3. Связность экономических теорий приводит к появлению экономистов универсального, «многопрофильного» плана. Все более редкими становятся фигуры ортодоксального марксиста, неоклассика, кейнсианца. Й. Шумпетера одни считают безусловным приверженцем неоклассики, другие – ее главным ниспровергателем. М. Фридмен много сделал для утверждения неоклассической доктрины, но его вклад, например, в теорию ожидаемой полезности свидетельствует о том, что он вышел за ее пределы. Прекрасный союз фон Нейман – Моргенштерн, казалось, ничем не угрожал неоклассике, но именно они стоят у истоков новейшего этапа экономической теории, в том числе нового институционализма. Если руководствоваться представлением о научно-теоретическом строе экономической науки, то обсуждаемый феномен современной многопрофильности экономистов не вызывает ни малейшего удивления. Строго говоря, любой экономист относится не к отдельной экономической теории, а к научно-теоретическому строю экономической науки.

4. В предыдущем параграфе отмечалось, что поспешные попытки представить хронологический ряд теорий в так называемых философских обобщениях часто вводят в заблуждение. Мы протестовали против попыток уместить всю современную науку в узкое трехместное ложе: классика – неоклассика – постнеоклассика.

Вопрос ставился так: при различного рода обобщениях следует всячески избегать номинальных определений, т. е. таких, в которых нет концептуальной основательности. В связи со сказанным обратим внимание на следующие три обстоятельства.

Во-первых, следует отметить, что использование приставок нео– и пост– при наименовании экономических теорий позволяет благополучно избежать номинальной опасности. Концептуальное различие соответственно кейнсианства, неокейнсианства и посткейнсианства может быть обосновано достаточно строго. То же самое относится к триаде: классика, неоклассика, новая классика (читай: постнеоклассика).

Во-вторых, имеет смысл подвергнуть тестированию научно-теоретический строй экономической науки: вероятностно-игровая экономическая теория ⇒ кейнсианство ⇒ неоклассика ⇒ классика. Не произошла ли и в данном случае утрата концептуальной глубины? На наш взгляд, потери концептуальности не произошло, ибо упомянутый выше строй сохраняет жесткую преемственность с хронологическим рядом теорий. Компоненты научно-теоретического строя выделялись в соответствии не с внешними для экономической теории критериями, а как раз в полном соответствии с ее концептуальным устройством.

В-третьих, обилие экономических теорий невольно наводит на естественный вопрос: все ли они органично охватываются научно-теоретическим строем экономической теории? Думается, что да. И вот почему. Меркантилизм и физиократия – это протонауки, не достигшие стадий теоретических систем. В силу этого основания они не должны включаться непосредственно в научно-теоретический строй экономической науки. Что касается институционализма, теории экономического роста и эволюционной теории, то все они «расслаиваются» в соответствии со своими классическими, неоклассическими, кейнсианскими и вероятностно-игровыми интерпретациями.

ГЛАВА 3
ЧТО ЭКОНОМИСТУ ЖЕЛАТЕЛЬНО ЗНАТЬ ИЗ ФИЛОСОФИИ НАУКИ?

3.1. Античная философия науки

М. Блауг первую часть своей знаменитой книги о методологии экономической науки назвал так: «То, что вы хотели узнать о философии науки, но боялись спросить». Речь идет о довольно забавной ситуации. Экономисту как знатоку экономических теорий философия науки нужна, но знает он ее плохо. Сам экономист не в состоянии создать философию науки, а, обращаясь к философии, он встречается с таким разбросом мнений, который способен вызвать у него разочарование. В многотомных сочинениях по истории философии учения излагаются, как правило, некритически, научные тексты соседствуют с мифологическими и теологическими повествованиями. В абсолютном большинстве курсов по философии науки она почему-то интерпретируется исключительно с позиций плохо продуманных неопозитивизма и постпозитивизма, а это означает, в частности, что за бортом анализа остаются многие актуальные наработки, относящиеся, например, к таким философским направлениям, как феноменология, герменевтика, постструктуализм, постмодернизм. Итак, какая же философия науки нужна экономисту и где ее взять?

Что касается М. Блауга, то он пошел по пути, который характерен для представителя английской философской культуры. Маститый методолог экономической науки ограничился рассмотрением хорошо известной из философии науки дилеммы: неопозитивизм – постпозитивизм. В значимости ее не приходится сомневаться, но она составляет лишь часть актуальной для экономиста философии науки. Понимая это, мы намерены предложить читателю краткий очерк философии науки, написанный под девизом: не слишком много, но и не очень мало. Нашу задачу мы видим в том, чтобы выявить главные проблемные линии развития философии науки, – те самые, которые, на наш взгляд, либо уже используются в экономической науке, либо начинают использоваться, либо, судя по некоторым тенденциям, будут использоваться. Стремясь помочь читателю максимально задействовать его творческое философское воображение, мы предлагаем его вниманию широкую панораму теорий. Тому, кто будет недоволен лаконичностью текста, мы осмеливаемся рекомендовать другие наши работы [65, 67].

Оговорим также реализуемый в данной главе метод изложения. В соответствии с рассуждениями, приводившимися ранее при анализе экономических концепций, нам следовало бы сначала построить хронологический ряд, а затем выделить его научно-теоретический строй, возглавляемый концепциями ХХ в. Но такой метод изложения требует много места, которого в данном случае в нашем распоряжении нет. В создавшихся условиях мы вынуждены пойти на дидактическую «хитрость». Формально способ изложения будет выглядеть как построение теоретико-хронологического ряда, но, по сути, мы будем всегда исходить из его научно-теоретического строя. Это означает, что хронологический ряд теорий будет оцениваться с позиций сегодняшнего дня, в связи с чем уместны предложения типа: «согласно современным представлениям», «в соответствии с современной наукой» и т. д. Описываемый способ изложения допустим также постольку, поскольку приведенные в главе 1 книги сведения (о принципе теоретической относительности и др.) относятся как раз к научно-теоретическому строю философии науки. Отметим также, что на протяжении всей главы философские положения иллюстрируются на экономическом материале. Это позволяет наметить точки актуального включения потенциала философии науки в экономическую теорию. Итак, первой в хронологическом ряде теорий нас встречает философия науки Античности.

Античная наука нашла своего энциклопедически образованного систематизатора в лице Аристотеля. Обобщая смысл научного поиска античных писателей, он отмечал, что предметом их анализа были четыре рода причин: материальная, движущая, формальные и целевые начала, или первоосновы [15, т. 1, с. 81]. Аристотель – типичный античный мыслитель. Хорошо известно, что в науке самое главное – ее концептуальное содержание, выражаемое прежде всего посредством понятий и законов. Этот аспект дела остался у Аристотеля явно в тени. Он рассуждал о причинах, а не о их концептуальном постижении. В сферу концептуального Аристотель попадал как бы случайно, лишь тогда, когда рассуждал о формах, противопоставлявшихся им платоновским идеям.

Сердцевина античной философии науки – это, бесспорно, проблематика идей Платона и форм Аристотеля. Все античные мыслители стремились разрешить головоломку соотношения единого и многого, но лишь двум упомянутым выше гениям удалось это сделать в понятийной манере. С учетом этого попытки представить единое в виде материальных субстанций, как-то: воды (Фалес), воздуха (Анаксимен), эфира (Анаксимандр), огня (Гераклит), атомов (Левкипп и Демокрит), бытия (Парменид); движения в образе: вражды и любви (Эмпедокл), борьбы противоположностей (Гераклит), сцепления атомов (Левкипп и Демокрит); цели как: первичного блага (Платон), счастья (Аристотель) – должны быть оценены как явное недопонимание статуса науки, выражающееся в недостатке концептуализма.

Со страниц произведений Платона идея предстает как умопостигаемый прообраз чувственно-предметного мира. Вещи причастны идеям. Аристотель понимает формы как последнее видовое различие вещей [15, т.1, с. 213]. С высот сегодняшнего дня смысл спора Платона и Аристотеля достаточно очевиден. Платон ориентировался на общее, а Аристотель – на единичное. Согласно же современным представлениям общее и единичное «склеены» друг с другом крепко-накрепко, их невозможно отделить друг от друга. В любой науке используются так называемые переменные величины x_i (например, массы (m_i) в физике, цены (p_i) в экономической теории). Нельзя отделить x от i. Платон увлечен общим (x), которое он обособляет от любого x_i. Аристотель делает акцент на отдельном, i-м x, но не замечает, что, например, x₁ качественно тождественно с x₂, x₃, …, x_n. Критикуя античных гениев, разумеется, не следует забывать, что именно благодаря им мы оперируем представлением о понятиях увереннее, чем они. Итак, главное достижение античной философии науки состоит в ее понятийной проницательности, которое представлено платоновской концепцией идей и аристотелевской теорией форм.

Заслуживают упоминания еще два урока развития античной философии науки. Первый из них состоит в уяснении условий апоретичности теории, а второй – в так называемом пифагорейском синдроме.

Элеаты Парменид и Зенон являются авторами апорий (буквально: нет (а) щели (поры) в рассуждениях). Быстроногий Ахилл не может догнать черепаху, ибо, пока он достигнет ее нынешнего состояния, она успеет переместиться на некоторое расстояние вперед, и так сколь угодно большое количество раз. С современной точки зрения апории возникают в случае неадекватности теории. Отсюда следует правило: подвергайте те теории, которыми вы руководствуетесь, тесту апоретичности, это – путь к выяснению их изъянов. Вспомните об экономических парадоксах: низкие цены на очень полезные товары (соль, вода), высокие цены на редкие товары (товары Грифина), случаи невозможности снижения уровня инфляции и пр. Надо не избегать апорий и парадоксов, а стремиться к их выявлению. Все неразвитые теории апоретичны. Топ-теорией является та теория, которая позволяет избежать апорий и преодолеть парадоксы.

Пифагор придал статус субстанций, т. е. первичных, не нуждающихся в объяснении сущностей, числам. В результате он пришел к панматематической позиции. Пифагорейский синдром состоит в абсолютизации математики, в придании ей самодовлеющего значения, в забвении определенности той науки, в которой используется математическое моделирование. В экономической науке пифагорейский синдром проявляется очень часто, но не всегда с ним борются успешно. Порой значимость математики полностью отвергается, но в таком случае снижается уровень концептуальности науки.

Наконец, следует вновь упомянуть Аристотеля постольку, поскольку его имя вписано в историю развития экономической теории. «Все, что участвует в обмене, должно быть каким-то образом сопоставимо. Для этого появилась монета. Все должно измеряться чем-то одним. Поистине такой мерой является потребность» [15, т. 4, с. 156]. Можно привести другие выдержки из текстов Аристотеля, которые указывают на то, что он владел или почти владел понятием цены товара. Но развить экономическую теорию как систему положений он не был в состоянии. К тому же Аристотель отождествлял экономическую теорию с этической, а это недопустимо.

Итак, значение античной философии науки для современной экономической теории определяется прежде всего следующими положениями:

• развитие представлений о концептах как понятиях;

• тестирование теории на апоретичность;

• предупреждение об опасности пифагорейского синдрома (читай: абсолютизации математики);

• выработка двух методов: диалектического (Сократ) – спорьте и иронизируйте друг над другом до тех пор, пока не выявите идеи (читай: понятия), и аксиоматического (Платон, Аристотель, Евклид). Подробнее об этих двух достижениях см.: [65, с. 30–31, 51, 71].