Текст книги "Философия экономической науки: учебное пособие"

1.12. Прагматический метод в экономике. Соотношение позитивной и нормативной теории

Философию экономической науки часто, на наш взгляд не вполне правомерно, называют методологией (методология – это всего лишь составная часть философии науки), но при этом вопрос о методе экономики не всегда ставится в центр анализа. Даже выдающиеся методологи из числа экономистов не дают сколько-нибудь ясной характеристики существа экономического метода, т. е. того способа обоснования, который используется в экономике. В замечательной во многих отношениях книге М. Блауга [24], посвященной методологии экономической науки, термин «метод» даже не включен в обширный предметный указатель. Чтение книги создает впечатление, что Блауг считает методом экономики фальсификационизм постпозитивиста К. Поппера. Но это утверждение ни в коей мере не учитывает специфику экономической теории. А ведь речь должна идти о методе, который выражает специфику именно экономической науки, а не, например, физики, все еще воспринимаемой некоторыми экономистами в качестве образцовой науки.

Д. Хаусман, осуществляя обзор стандартной западной методологической литературы [194], в качестве методов экономической науки рассматривает дедуктивизм Дж. С. Милля, неопозитивизм, фридмановское попперианство и эклектику. Наилучшей методологией он считает эклектику. Он подчеркивает, что в области методологии экономики надо не исходить из готовых рецептов, а тщательно исследовать деятельность экономистов [194, № 3, с. 109]. Остается неясным, почему экономисту надо быть эклектиком. На наш взгляд, правильное понимание содержания экономического метода предполагает опору на потенциал как философии науки, так и экономики. Обе стороны, философы и экономисты, заслуживают доверия, но они способны на принципиальные ошибки.

Анализ экономической литературы показывает, что в центре современного спора о методе экономической науки стоит вопрос о соотношении так называемой позитивной и нормативной науки. Абсолютное большинство экономистов тяготеет к установкам позитивной науки, т. е. науки, освобожденной, по определению, от голословных утверждений. «Критерий опровержимости, – утверждает М. Блауг, – может разделить все экономические высказывания на позитивные и нормативные и, таким образом, подсказать нам, в какой области надо сосредоточить наши эмпирические исследования. При этом можно показать, что даже нормативные тезисы часто имеют скрытые позитивные основания, что оставляет нам надежду когда-нибудь проверить их эмпирически. Однако некоторые основополагающие нормативные теоремы никогда не удастся подвергнуть эмпирической проверке» [25, с. 659]. Позитивная наука отвергает то, что нельзя удостоверить или опровергнуть фактическими данными. Поэтому она тяготеет к идеалу описания. Почему именно описания? Потому что изначально предлагается описание того, что существует реально, а не в сомнительных прожектах по поводу должного. Но что относится к прожектам? Согласно утверждению многих экономистов – это ценностные суждения. По мнению М. Блауга, экономическая наука многим обязана немецкому философу и экономисту Максу Веберу, который настолько ясно изложил доктрину свободы общественной науки от ценностей (Wertfreiheit), что «сейчас непонимание сказанного им непростительно» [24, с. 197]. Но что же он, собственно, сказал столь в высшей степени бесспорного?

«Задачей эмпирической науки, – отмечал М. Вебер, – не может быть создание обязательных норм и идеалов, из которых потом будут выведены рецепты для практической жизни» [34, с. 347]. «Эмпирическая наука никого не может научить тому, что он должен делать, она указывает только на то, что он может, а при известных обстоятельствах на то, что он хочет совершить» [Там же, с. 350]. Не наука, а человек «взвешивает и совершает выбор между ценностями, о которых идет речь, так, как ему велят его совесть и мировоззрение» [Там же, с. 348], «а также вера» [Там же, с. 351]. В одной из своих поздних работ Вебер выдвигает требование, которое он сам называл «тривиальным», разделять «две группы гетерогенных проблем: установление эмпирических фактов (включая выявленную исследователем оценивающую позицию эмпирически исследуемых им людей), с одной стороны, и собственную практическую оценку, т. е. свое суждение об этих фактах (в том числе и о превращенных в объект эмпирического исследования „оценках“ людей), рассматривающее их как желательные или нежелательные, т. е. свою в этом смысле оценивающую позицию – с другой» [Там же, с. 558].

Приведенная цитата явно свидетельствует об известной корректировке Вебером своей первоначальной позиции. Два выражения, заключенные в скобки, показывают, что он признает возможность эмпирического изучения ценностей, или, как выражался Вебер, «оценивающих» позиций и «оценок». Вопреки Блаугу Вебер не утверждал свободу науки от ценностей. К сожалению, и Вебер и Блауг не анализируют природу экономических фактов. Что они представляют собой? В связи с поставленным вопросом обратимся, например, к феномену цен товаров. Очевидно, что они устанавливаются людьми, теми самыми, которые принимают решения и совершают действия. А это означает, что цены – это признаки ценностно-целевых действий людей. Приведенный пример весьма показателен: экономическая наука всегда имеет дело с ценностями, а значит, и с целями. Вебер выражался недостаточно строго – «оценивающие» позиции, «оценки» и т. п., явно повторяя ошибку своих неокантианских (В. Виндельбанда и Г. Рикерта) и герменевтических (В. Дильтея) учителей, предпочитавших говорить об отношении к ценностям там, где надо было говорить о самих ценностях. Речь идет об издержках первопроходцев, недостаточно ясно представлявших себе концептуальный статус ценностей. Итак, тезис о Wertfreiheit должен быть отвергнут. Тот, кто его принимает, неизбежно скатывается к натурализму, ибо он вынужден придавать фактам статус не социальных, а природных реалий.

Решающая мысль Вебера состоит не в Wertfreiheit. Но в чем же? В том, что из сферы науки исключаются мировоззрение, совесть и вера принимающего решения человека, а следовательно, и сами решения. Но новейшая экономическая теория не только не отстраняется от изучения феномена принятия решений экономическими агентами, а, наоборот, делает на нем акцент. Свидетельство тому – великолепные работы Г. Саймона, Г. Беккера, Ф. Махлупа и многих других экономистов, в том числе и лауреатов Нобелевской премии.

Но как объяснить стремление М. Вебера вывести за пределы науки мировоззрение, совесть и веру и следует ли оправдывать его стремление? На наш взгляд, Вебер принижал возможности науки; он недопонимал, что все человеческое, в том числе и мировоззрение, и совесть, и вера, подпадает под ее юрисдикцию и в конечном счете имеет концептуальный характер, правда более или менее ярко выраженный.

М. Вебер стремился обезопасить общество, в первую очередь обучаемую молодежь, от различного рода притязаний: «политике не место в аудитории» [34, с. 721]. Отсюда требование к университетским профессорам: учите науке, а ваши ценности и веру оставьте вне аудитории. Требование подлинно научного характера личных убеждений ученых и преподавателей он подчинил интересам необходимости различения науки, опирающейся на факты, и всего того, что имеет сугубо нефактуальный характер и неподвластно научной критике. Брезгливо относясь к политиканству, он, желая отстраниться от него, принизил науку. Вебер в пуританских традициях хотел сохранить чистоту науки, но, уклоняясь от боя, смелым не станешь.

По Веберу, наука в силу ее фактуального характера исключает личностную позицию. Вряд ли стоит соглашаться с этим мнением. Наука, причем любая наука, есть творение человека. Ее присвоение, в том числе преподавателем, неминуемо приводит к авторской интерпретации. Именно по этой причине невозможно найти даже двух преподавателей, которые бы учили совершенно единообразно. Но отличия, существующие между преподавателями, не являются произвольными.

Арифметика учит, что 2 × 2 = 4. По Веберу, школьник или студент волен как руководствоваться, так и не руководствоваться этим результатом. Но такой вывод противоречит практике выставления школьных и вузовских оценок. Практика обучения состоит не в воспитании у студентов пренебрежительного отношения к научным выводам, а в превращении их в жизненную позицию. Учитель математики будет «мучить» малыша до тех пор, пока он не усвоит правило 2 × 2 = 4 непоколебимо твердо. Получающего экономическое образование его педагоги изо дня в день учат принимать эффективные решения и вести себя результативно. В зависимости от конкретных условий это может достигаться, например, установлением равновесных или же монопольных цен.

Разумеется, научная теория не усваивается автоматически. Понимание ее как ученым, так и студентом связано со многими трудностями. Но они не определяются произволом субъекта, вынужденного в своем стремлении к научному знанию избавляться от ошибок и заблуждений.

М. Вебер был лично знаком с известным американским прагматистом У. Джеймсом. Но, несмотря на это знакомство, он явно следовал европейским традициям противопоставления теории практике. Неудивительно поэтому, что он ограничивал сферу науки. В этой связи значительный интерес вызывает позиция выдающихся американских экономистов, впитавших прагматизм, как говорится, с молоком матери. В соответствии с прагматической максимой они вроде бы не должны выделять в экономике позитивную и нормативную части. Но многие из них это делают. Почему они «предают» свою философскую почву?

В плане понимания американской научной культуры весьма показательна позиция П. Самуэльсона. Его докторская диссертация «Основания экономического анализа» [249] имела подзаголовок «Операциональное значение экономической теории». Абсолютное большинство специалистов считало, что Самуэльсон пришел к операционализму не случайно, а следуя прагматическим максимам. По определению, операционализм не признает понятий, значение которых не поддается экспериментальной проверке. Лозунг операционалиста таков: понятийный характер присущ лишь тому, что можно измерить. Для операционалиста деление на теорию и практику неправомерно, теория насквозь практична. Какое-либо противопоставление теории практике, измерительным данным неправомерно. Ортодоксальный операционалист никогда не согласится с тем, что теория сначала придумывается и лишь затем сопоставляется с фактами. По его мнению, факты изначально включены в теорию. Символически он приветствует формулу Т(ф), но неТ → ф или ф → Т (Т – теория, ф – факты).

Но П. Самуэльсон не стал обсуждать тонкости прагматизма и операционализма, равно как и соотносительность теории и фактов. «Под имеющей операциональную значимость теоремой я подразумеваю, – отмечал он в 1948 г., – просто гипотезу об эмпирических данных, которая могла бы в принципе быть опровергнута хотя бы в идеальных условиях» [249, с. 4]. По поводу этой цитаты М. Блауг резонно замечает: «Однако это не совсем операционализм в его общепринятом понимании» [24, с. 156]. Аргумент П. Самуэльсона довольно банален: экономическая теория должна быть соотнесена с фактами и в соответствии с их результатами либо принята, либо отвергнута. Допускаемые им «идеальные условия» последовательный операционалист никогда не признает. После 1948 г. П. Самуэльсон уточнил свою позицию, утверждая, что экономическая теория имеет описательный характер. «Первая задача экономической науки состоит в том, чтобы описать, проанализировать и объяснить динамику производства, безработицы, цен и других подобных явлений, а также установить соотношения между ними» [163, с. 9]. Создается впечатление, что Самуэльсон понимает экономическую теорию исключительно как описательную, семантическую, а не проективную науку. Впрочем, в своей Нобелевской лекции (1970) он вполне сознательно придает принципу максимизации прагматическую значимость. «Само название предмета моей науки – „экономика“ – подразумевает экономию или максимизацию»; «итак, в самой основе нашего предмета заложена идея максимизации»; «только в последней трети нашего века, уже в период моей научной деятельности, экономическая наука начала активно претендовать на то, чтобы приносить пользу бизнесмену-практику и государственному чиновнику» [162, с. 184]. Требование экономить (например, ресурсы) имеет нормативный характер. Поздний Самуэльсон, видимо, признает нормативный характер экономической науки. Впрочем, его аргументацию трудно назвать ясной. Мы поступим, пожалуй, более разумно, если оставим ее в покое и сосредоточим свое внимание непосредственно на проблемных вопросах интерпретации содержания метода экономической науки. Обратимся в этой связи к так называемой гильотине Д. Юма.

Шотландский философ и экономист Д. Юм обратил внимание на то, что, как он полагал, в этических теориях неправомерно переходят от есть-предложений к должен-предложениям: «Я, к своему удивлению, нахожу, что вместо обычной связки, употребляемой в предложениях, а именно есть или не есть, не встречаю ни одного предложения, в котором не было бы в качестве связки должно и не должно. Подмена эта происходит незаметно, но тем не менее она в высшей степени важна» [215, с. 229]. Аргумент Юма приобрел скандальную известность. Он стал стандартным средством опровержения научного характера всех этических теорий, так называемых moral sciences, в число которых согласно нормам английского языка следует включать и экономическую науку. В стремлении спасти научное «лицо» экономики ее адепты предпочитают избавиться от должен-предложений. Соглашаясь с Юмом, они утверждают, что экономика вслед за всеми подлинными науками имеет дело исключительно с есть-предложениями. Как выясняется, эта логика далеко не безупречна. Чтобы убедиться в этом, обратимся к эквивалентным антонимам [24, с. 191], для удобства анализа пронумерованных нами.

«Гильотина Юма»: эквивалентные антонимы

(1) Позитивный/нормативный. Под нормой в экономике понимают узаконенную тем или иным способом экономическую рекомендацию. Вопрос: действительно ли позитивный и нормативный являются антонимами, разделенными пропастью? Со времен французского философа О. Конта, основателя позитивизма (середина XIX в.), позитивное понимается как научное, возвысившееся над философским, которое, по определению, признается чем-то ненаучным, непозитивным. Противопоставлять позитивному нормативное – значит рассуждать нелогично, создавать путаницу, выходом из которой может быть только критика, а не что иное. Нормативное можно противопоставить ненормативному, но никак не позитивному.

(2) Есть/должно быть. Трудно придумать более сомнительный в научном отношении термин, чем есть. В грамматике это слово признается логической связкой, только и всего. «Роза – красная». Тире – заменитель слова «есть» (английского is, немецкого ist и т. д.). Естьность можно понимать как существование. Но и этот ход неудачен в свете изысканий философов-аналитиков, в частности Б. Рассела и Г. Фреге, показавших, что существование не относится к признакам предметов. Правильное в научном отношении предложение гласит: S есть Р, но не S есть или Р есть. Можно попытаться интерпретировать есть как настоящее, но тогда его придется соотнести не с должным, а с прошлым и будущим. Таким образом, оппозиция есть/должно быть также является результатом поспешных суждений.

(3) Факты/ценности. И на этот раз нет антиномии. Факты могут иметь ценностный характер. Ценности фактуальны, об этом свидетельствуют, в частности, все общественные науки.

(4) Объективный/субъективный. Объективный, т. е. не зависящий от людей. Но любая наука является творением людей, и в этом смысле она субъективна. Под субъективным часто понимается произвольное, не выдерживающее научной критики. Но в таком случае предикат субъективный относится, например, к физикам отнюдь не меньше, чем к экономистам.

(5) Описательный/предписывающий. В отличие от оппозиций (1)-(4) эта представляется, на первый взгляд, непротиворечивой. Присмотримся к оппозиции (5) более внимательно. Описание какой-либо экономической ситуации недоступно не сведущему в науке человеку. Экономист не описывает поступки людей, а интерпретирует их на основе теоретических представлений, которые ему известны. В содержательном отношении описание не является чем-то изначальным, оно следует за интерпретацией (объяснением). Научное объяснение выявляет спектр возможностей (альтернатив), наличие которого позволяет осуществить предписание, т. е. выдать хорошо обоснованную рекомендацию. Строго говоря, предписание следует не за описанием, а за выделением спектра альтернатив. Если на мгновение в угоду адептам существующей номенклатуры слов обозначить «выделение спектра альтернатив» одним словом «описание», то выясняется, что нет антонимии между описанием и предписанием. Утверждать противоположное – демонстрировать полнейшую неосведомленность относительно теории принятия решений. В экономической литературе широко распространено мнение, что ученый может без всякого ущерба для своей позиции дистанцироваться от принятия решения. Выделив альтернативы экономического поведения, он, не желая быть этически ангажированным, останавливается и отказывается от рекомендаций. Но вряд ли удастся назвать хотя бы одного экономиста, который смог действительно удержаться от рекомендаций. Неужели те выдающиеся экономисты, которые выдавали вполне конкретные практические рекомендации, а для перечисления их понадобилась бы не одна страница, грубо нарушали суверенитет экономической науки? По нашему мнению, при всем их желании они не могли не давать рекомендаций. Устанавливая вес различных альтернатив, экономист невольно сопоставляет их. Он в принципе не может занять устойчивую позицию постороннего. Даже если экономист вопреки принципу ответственности занял бы исключительно индифферентную позицию, все равно, думается, ему не удалось бы удержаться в этом состоянии. Неминуемо срабатывал бы механизм спонтанного нарушения мнимого равновесия всех возможных альтернатив. Там, где есть альтернативы, неизбежно выясняется, что они не равнозначны. Не будет лишним вспомнить в этом месте и о теории речевых актов Дж. Остина и Дж. Серла, показавших, что любой речевой акт обладает не только сугубо описательной, но и иллокутивной (в конечном счете ценностной. – В.К) силой [139, с. 189–192]. Иллокуция чаще всего выступает как совет, рекомендация, более или менее решительное указание. Ученый не может принять решение за бизнесмена или правительственного человека. Поэтому он вынужден ограничиться иллокутивным актом. Тот же, кто по своему социальному статусу обязан добиться определенного результата, совершает перлокутивный акт. Но если ученого-экономиста не допускают до принятия решения, то это не означает, что перлокутивные акты не входят в область его компетенции. Надо полагать, экономическая наука полностью выродилась бы, если бы она считала перлокутивные акты, т. е. экономические поступки людей, не своей собственной сферой действия, а областью какой-то неэкономической дисциплины. Как видим, и оппозиция описательный/предписывающий не выдерживает критики.

(6) Наука/искусство. Снова речь идет о мнимой оппозиции. И это несмотря на мнение, распространенное чрезвычайно широко, в том числе среди ученых и философов. Оппозицией науке является ненаука, но никак не мир искусства, смысл которого нам известен благодаря науке (искусствоведению) и философии (эстетике).

(7) Истинный/ложный против хороший/плохой. И эта постулируемая антонимия не является действительной. В параграфе 1.11 в деталях объяснено, что критерий истинности является регулятивом не только естествознания, но и обществознания, в том числе экономической науки. Прагматическая истина, характерная для экономики, и семантическая истина, обязательная в мире естествознания, – это не одно и то же. Но отсюда никак не следует, что прагматическая истина должна быть сопряжена не с функциями истинный/ложный, а с оценками хороший/плохой. Оппозиция (7) является результатом недопонимания сути прагматических наук. Противники прагматической концепции истины часто критикуют У. Джеймса, который позволил себе, например, такое сомнительное утверждение: «Мысль „истинна“ постольку, поскольку вера в нее выгодна для нашей жизни» [53, с. 352]. Но следует заметить: из двух основателей прагматизма – Пирса и Джеймса – лишь первый был настоящим философом науки. Критика околонаучных размышлений Джеймса ни в коей мере не ставит под сомнение актуальность прагматической концепции истины. Ее разработка остается актуальной задачей современной философии науки, в том числе философии экономической теории.

Итак, «гильотина Юма» не столь опасна, как это обычно считается. Она должна быть отнесена к риторике, которая никак не может справиться с проблемой специфики любой прагматической, в том числе экономической, науки. Тезис о том, что наука руководствуется исключительно есть-предложениями, невозможно оправдать. Юм полагал, что этик, руководствуясь должен-предложениями, обязан их вывести из есть-предложений. В действительности же обществоведы рассматривают ценностные предложения как основу гуманитарных наук, поэтому нет необходимости в их выведении. Что касается есть-предложений, то они используются экономистами тогда, когда они описывают результаты своих наблюдений и измерений.

Анализ «гильотины Юма» вынудил нас пройти дорогами недостаточно отрефлектированных, только на первый взгляд действительных, а на самом деле мнимых оппозиций. Тому, кто в своем стремлении выразить differentia specifica экономической науки, склонен к языку оппозиций, можно посоветовать не блуждать в потемках есть- и должен-предложений, а вполне сознательно провести сопоставительный анализ различных типов наук и сравнить, например, прагматическую теорию с семантической. Для прагматической науки характерны особые понятия (ценности, а не дескрипции), особая концепция истины (прагматическая, а не семантическая), особый метод (прагматический, а не семантический). Метод экономической науки является прагматическим. Это означает, что в экономической науке понятия являются ценностями, используется концепция прагматической истины, а следовательно, и критерий эффективности; выводы же теории непременно становятся рекомендациями, придающими смысл всем поступкам экономических агентов. Субъектами экономической теории выступают не только ученые, но и практики тоже. Экономическая теория является прагматической, а не позитивной или нормативной.

Метод экономической науки – не зиждущийся на индуктивизме дедуктивизм Милля, не восхождение от абстрактного к конкретному Маркса, не фальсификационизм Фридмена и Блауга, не эклектизм Хаусмана. Все перечисленные экономисты не выражают в должной степени своеобразие различных типов наук, в том числе экономической науки. Они исходят из некоторых положений философии науки, а затем пытаются их специфицировать применительно к экономической теории. Но до четкого выделения своеобразия прагматических наук они так и не доходят. Автор неоднократно убеждался в том, что в экономической литературе широко используется следующий достойный критики тип аргументации. Во-первых, что-то сообщается от имени философии науки. Во-вторых, не осознается должным образом, что при этом, по сути, высказываются положения из философии физики (мы имеем в виду пресловутые тезисы о есть-предложениях, о позитивных науках и т. п.). В-третьих, ставится под сомнение проблемный характер концептов экономической науки. В-четвертых, ее насильно переводят в стан так называемых описательных наук. В-пятых, в методологическом отношении экономическую науку отождествляют с физикой. Перечисленные выше пять пунктов – это идеология дескриптивизма, в том числе физикализма, в действии. Ясно, что она вызвана к жизни не успехами физики, а недопониманием сути экономической науки.

Что касается термина «нормативная наука», то он, пожалуй, также неудачен. Экономическая наука может быть названа аксиологической, ибо она оперирует ценностями. Из признания этого факта никак не следует, что необходимо ставить во главу угла нормы, некоторые установления. Показательно в связи с этим положение в области юридической науки. Нормативно право как свод установленных законов, но не правоведение, учитывающее самые различные возможности, связанные с миром юридических ценностей. В интересах тех или иных агентов, например государственных органов, экономическая наука может отважиться на постулирование некоторых экономических норм. Но сама экономическая наука к ним не сводится.

Охарактеризованный выше прагматический метод характерен для всех аксиологических наук, в том числе политологии, юриспруденции, технических дисциплин. Вполне правомерно требовать, чтобы применительно к экономической науке прагматический подход был дополнительно конкретизирован. Это несложно сделать, для этого достаточно, по крайней мере для начала, отметить, что в отличие от своих гуманитарных соседей только экономическая наука занимается динамикой производства, цен, объема продаж, прибылей, инвестиций и т. п.

В заключение данного параграфа во избежание возможных недоразумений сделаем два замечания. Во-первых, отметим общецивилизационный характер статуса прагматической науки. Было бы неверно утверждать, что прагматические науки обязаны своим происхождением исключительно американскому прагматизму как культурному феномену. К научной прагматике привел интерес к практическим проблемам. Она была достигнута благодаря усилиям не только американских прагматистов, но и английских утилитаристов, немецких трансценденталистов (кантианцев), русских марксистов. В течение ХХ в. прагматические науки стали достоянием всего цивилизованного человечества, а не только отдельных избранных наций.

Во-вторых, еще раз отметим, что нет абсолютно никаких оснований ставить под сомнение научный статус прагматических наук. Их статус безупречен не менее чем статус, например, математики и физики. Методологи экономической теории часто рассуждают так, как будто им изначально известны очевидные критерии подлинной научности (позитивность, описательность и т. д.). Но такого рода критериев не существует. Подлинная задача методологического анализа требует осознания специфики экономической науки, а не навязывания ей чуждых ее существу принципов.