Текст книги "Философия экономической науки: учебное пособие"

Связь математики с экономической теорией обеспечивается посредством экономико-математического моделирования, а оно бывает более или менее успешным. За возможные неувязки ответственна не математика, в том числе ее «строгость», а недостаточная экономико-математическая проницательность исследователя. Что же касается успеха экономико-математического моделирования, то он всегда свидетельствует о неразрывности экономической истины и ее так называемой математической формы. Успех экономико-математического моделирования свидетельствует о нерасторжимом единстве математической строгости и экономической истины, а потому сам выбор между ними невозможен. Во избежание недопонимания отметим, что к обсуждаемой проблематике лишь косвенное отношение имеют часто используемые в экономико-математическом моделировании упрощающие приемы. Если, например, кейнсианец предлагает считать, что в течение рассматриваемого периода средняя заработная плата остается одной и той же и, следовательно, выражается не функцией, а константой, то он вводит упрощение. Но возможности математики таковы, что и сам наш кейнсианец, и его неоклассический оппонент могут выразить уровень заработной платы в виде функции, зависящей от n переменных. Рассматриваемое упрощение актуально лишь тогда, когда оно уместно в том или ином, например в дидактическом, отношении. Итак, существенно, что не упрощения ведут к выяснению сути экономической теории, а эта суть определяет уместность и целесообразность упрощающих приемов.

В аргументе 14 В.С. Автономов приводит интереснейшее наблюдение. Он отмечает, что для альтернативных основному течению подходов, в частности институциональных, поведенческих, эволюционных, характерен более поверхностный и конкретный уровень анализа. В.С. Автономов правильно подметил, что экономические теории обладают различной степенью концептуальной содержательности. Этот вывод крайне важен, ибо он кладет конец теоретической «всеядности», когда сертификат научной состоятельности бездумно вручается любой теории в полном соответствии с центральным тезисом методологического анархизма американско-австрийского философа П. Фейерабенда: любая теория для чего-нибудь сгодится («anythinggoes»). На наш взгляд, именно теории, для которых характерен поверхностный уровень анализа, часто поднимаются на щит теми, кто недооценивает концептуальную содержательность научно-теоретического строя. Ему нет альтернатив. Все так называемые альтернативы научно-теоретическому строю имеют мнимый характер, который обеспечивается их концептуальной поверхностностью. А вот с тезисом В.С. Автономова, что поверхностные уровни анализа более конкретны, чем их оппоненты, мы не можем согласиться. Конкретное, т. е. многообразное, доступно концептуально-углубленному анализу отнюдь не меньше, чем квазинаучным теориям. Вопрос в том, насколько содержательно постигается конкретное. В принципиальном отношении теории отличаются друг от друга не степенью своей конкретности (или абстрактности), а степенью концептуальной основательности.

В аргументе 15 В.С. Автономов полагает, что системное изложение всех основных проблем экономической теории безвозвратно ушло в прошлое. На наш взгляд, это предположение не соответствует действительному положению вещей. Прежде всего возьмем на себя смелость утверждать, что самому В.С. Автономову буквально во всех его работах удается продемонстрировать, причем в блистательной манере, как раз то системное изложение, саму возможность которого он склонен отрицать. Смысл нашей полемики с В.С. Автономовым состоит отнюдь не в отрицании его выдающегося вклада в развитие методологии экономической теории. Наша цель достаточно скромна, она состоит в подчеркивании актуальности представлений о научно-теоретическом строе, без учета которых даже аргументы выдающихся методологов теряют в силе.

Сравните многостраничные курсы истории экономических учений. Некоторые из них представляют собой сборники отдельных текстов, не взаимосвязанных между собой концептуальным единством. Ясно, что в таком случае отсутствует системное изложение материала. Но является ли рыхлый, не проясненный в концептуальном отношении плюрализм неизбежной необходимостью? Разумеется, не является. Чтобы в этом убедиться, достаточно сознательно руководствоваться представлением о научно-теоретическом строе экономической теории. В таком случае все, а не только основные экономические проблемы нанизываются на один и тот же концептуальный стержень, и за счет этого достигается системность изложения. К этому методологическому идеалу, как нам представляется, близки работы М. Блауга.

В аргументе 16 выбор уровня абстракции ставится в прямую зависимость от характера объекта исследований и поставленных задач. На наш взгляд, следует говорить не об уровне абстракции (теория абстракций устарела!), а о математических средствах. Они действительно не могут быть произвольными.

В аргументе 17 В.С. Автономов констатирует, что в экономическом анализе конфликтуют друг с другом несколько подходов. Эта констатация верна, но она не свидетельствует в пользу принципиальной несоизмеримости экономических теорий. Отметим еще раз: критический анализ позволяет обнаружить далеко не очевидную соизмеримость на первый взгляд кажущихся несоизмеримыми теорий.

В аргументе 18 В.С. Автономов утверждает, с одной стороны, что нет универсальных методологических подходов, а с другой стороны, таковым представляется неоклассический подход, но с оговоркой, что его выводы порой теряют в содержательности. Истоки парадокса, к которому пришел В.С. Автономов (нет универсального метода, но таковым является неоклассический подход), нам видятся в следующем. Он близок к постижению концептуального единства экономической науки. Это единство интерпретируется им как универсальность неоклассического подхода. Но так как этот подход отличается от других подходов, возникает тезис об отсутствии универсальной экономической теории. Парадокса В.С. Автономова можно избежать, но тогда придется использовать в качестве концептуального регулятива представление о научно-теоретическом строе. При этом само представление об универсальном подходе оказывается излишним. Суть дела такова. Каждый из подходов – классический, неоклассический, кейнсианский и вероятностно-игровой – сам по себе не универсален. Но в составе научно-теоретического строя они трансформируются таким образом, что возникает не имеющий альтернативы научно-теоретический строй. Он знаменует собой концептуальную логику экономического знания, у которой нет альтернативы, но она всегда устремлена в свое проблемное будущее. Научно-теоретическому строю подвластны и все центральные области, и все закоулки экономической науки. Везде его содержательность и нетривиальность не имеют себе равных.

Итак, мэйнстрим и научно-теоретический строй экономической теории – это два концептуальных регулятива, каждый из которых призван представить состояние современного актуального экономического знания. Различия этих регулятивов представляет табл. 2.2.

Таблица 2.2

Мэйнстрим и научно-теоретический строй экономической теории

Окончание табл. 2.2

2.7. Концептуальная оценка взаимосвязи экономических теорий

Как учил постпозитивист К. Поппер, научная критика должна быть направлена против любой теории. Усилия по фальсификации теории призваны не ослабить, а укрепить ее научный статус. Руководствуясь этим правилом, попытаемся найти аргументы против, а также за концепцию научно-теоретического строя. Наше внимание направлено на попытки дать интегральную оценку состояния современной экономической науки. В этой связи исследователи, работы которых рассматриваются далее, неминуемо оказываются в сфере проблематики научно-теоретического строя.

Следовательно, появляется контекст, позволяющий уточнить его статус.

Весьма содержательный обзор состояния современной экономической теории осуществил Н.Г. Мэнкью. Он выделил три категории исследований.

Во-первых, «широкое признание аксиомы рациональных ожиданий является, пожалуй, крупнейшим отдельно взятым сдвигом в макроэкономике за последние два десятилетия» [126, с. 67].

Во-вторых, множатся попытки объяснить макроэкономические явления с помощью неоклассической методологии. «Последние работы показали, что модели рыночного равновесия имеют более широкий спектр применимости, чем думали раньше, и что от них не стоит так легко отказываться» [Там же].

В-третьих, проводятся исследования, цель которых – «поставить хрестоматийный кейнсианский анализ на более прочные макроэкономические основания» [Там же]. Мэнкью приходит к выводу, что «аксиома рациональных ожиданий заняла ныне в инструментарии экономической науки столь же прочное место, как аксиомы о том, что фирмы максимизируют прибыль, а домашние хозяйства – полезность» [Там же, с. 76–77]. Американский экономист под аксиомами экономической науки явно понимает основополагающие принципы теории.

Все три аргумента Мэнкью гармонируют с представлением о научно-теоретическом строе. Это ясно постольку, поскольку он стремится связать в одно целое неоклассику и кейнсианство под эгидой теории ожиданий (а она, как известно, требует вероятностных представлений). Объединение методологических оснований экономических направлений как раз и образует то, что нами названо научно-теоретическим строем. Мэнкью пишет о периоде «смятения, раскола и разброда в макроэкономике, который продолжается поныне» [Там же, с. 67]. Но он стремится наметить пути преодоления анархического плюрализма и, не владея концептом научно-теоретического строя, тем не менее, постоянно находится как бы вблизи него.

Интересно и важно с методологических позиций, что Мэнкью широко использует представление о научной революции. Он называет революционной гипотезу рациональных ожиданий и связанную с ней новую классическую (точнее, неоклассическую. – В.К.) перестройку макроэкономики [Там же, с. 71]. В этой же манере характеризуется новая кейнсианская макроэкономика. Заметно, что Мэнкью занят поиском возможных консенсусов представителей экономических направлений, особенно неоклассиков и кейнсианцев. Он полагает, что первые строят модели безупречно работающих рынков, а вторые полагают, что «экономические колебания можно объяснить лишь теми или иными изъянами рынка» [126, с. 73]. Существенно, на наш взгляд, что позиции неоклассиков и кейнсианцев, по сути, не антагонистичны друг другу. Это ясно постольку, поскольку как неоклассики, так и кейнсианцы упускают из поля своего внимания нечто такое, что является предметом интереса их оппонентов.

Итак, как нам представляется, анализ Мэнкью с философских позиций интересен тем, что в нем в недостаточной, но тем не менее в определенной форме представлена концепция преодоления разобщенности экономических направлений посредством развития представления о научно-теоретическом строе экономической теории. На этом фоне его порой чрезмерная ориентация на неоклассику воспринимается как некритическое восприятие мэйнстрима.

У. Баумоль в своей нашумевшей обзорной статье анализирует состояние экономической теории с других позиций, чем Мэнкью. «Моя неортодоксальная точка зрения, – отмечает он, – состоит в том, что наибольший научный прогресс по сравнению с началом века можно обнаружить не в теоретических новациях, а в развитии эмпирических исследований и применении теоретических концепций к решению конкретных практических проблем» [20, с. 80]. «По существу же, главный переворот произошел в трех сферах. Первая – формализация макроэкономических исследований. Вторая – создание новых действенных инструментов для эмпирических исследований и их применение для описания функционирования реальной экономики, а также для верификации и повышения содержательности самой теории. Третья сфера, где достижения менее всего признаны, – получившие широкое распространение исследования теоретического и экономического анализа в прикладных целях… Утверждение, что главные отправные пункты развития экономической науки XX столетия следует искать в указанных трех сферах – центральный вывод этой статьи» [Там же, с. 74].

Баумоль не выходит за пределы сопоставления экономических теорий, и в этом смысле его логика не противоречит сколько-нибудь существенно линии аргументации Мэнкью. Но в отличие от последнего он делает акцент на формализме экономических теорий и его эмпирических и прикладных аспектах. Обращает на себя внимание известная философская непоследовательность Баумоля, который явно искусственно противопоставляет теорию, с одной стороны, и ее формальные, эмпирические и прикладные аспекты – с другой. Все эти аспекты существуют не где-то в стороне от теории, а составляют ее же органические черты. Баумоль по старинке отделяет теорию от практики. Но согласно принципу теоретической относительности смыслы практики имеют теоретический характер. Успех так называемых прикладных исследований означает, что произошло решающее изменение самой теории – в частности, ее смыслы стали более всеобъемлющими.

Следует отметить, что в философии науки поступи теории, в частности расширению ее поля действенности, не уделяется должного внимания. Теория, дескать, в случае расширения ее области действия остается одной и той же. Налицо явное заблуждение, игнорирование статуса понятий, а в случае экономической теории – ценностей. Область действенности ценности – ее важнейшая характеристика. Баумоль не учитывает этого обстоятельства.

Он вполне справедливо отмечает, что в XX в. область действенности экономической теории расширилась необычайно, она используется, в частности, для объяснения широкого спектра повседневных ситуаций. С нашей точки зрения, это означает, что укрепляется научно-теоретический строй экономической науки, в экономической области он становится вездесущим, сбрасывает латентную оболочку, скрывающую его суть. Главный смысл обзорной статьи Баумоля нам видится в том, что развитие экономической науки свидетельствует в пользу укрепления принципа теоретической относительности, а вместе с ним и научно-теоретического строя экономической науки.

Одно место из статьи Баумоля привлекло наше особое внимание. «Теория игр, – отмечает он, – определенно привнесла в экономику мощный математический инструментарий, революционизирующее (курсив наш. – В.К.) значение которого состоит в том, что он дал экономистам возможность освободиться от исключительной зависимости от формального аппарата физики. Новый подход – это гибкий метод анализа разнообразных конкретных проблем и ситуаций на олигопольных рынках. Добавьте сюда выявленную связь математического аппарата теории игр с математическим программированием, теорией двойственности и другими аналитическими новациями XX в., и станет ясно, что сфера исследований олигополии (равно как и другие области анализа, которые возможно интерпретировать в терминах теории игр) претерпела глубокие изменения» [20, с. 90–91]. Приведенная цитата вызывает риторический вопрос: неужели «глубокие изменения» и «революционизирующее значение», о которых толкует Баумоль, не выражают трансформацию самой теории? Почему он полагает, что решающие изменения в экономической науке произошли не в теории?

Баумоль считает, что благодаря теории игр удалось избавиться от «исключительной зависимости от формального математического аппарата физики». Разумеется, это не так. В экономической теории никогда не было и грана аппарата физики. Математический анализ выступает стороной как физико-математического, так и экономико-математического моделирования, но от этого он не становится ни физическим, ни экономическим феноменом.

Баумоль полагает, что теория игр придала теории олигополии единство, но лишь отчасти, ибо ее выводы «каждый раз „привязываются“ к конкретной модели, иначе говоря, к конкретной рассматриваемой ситуации», а потому не существует универсальных заключений относительно олигополистического поведения [20, с. 91]. Формула о наличии единства, но лишь частичного парадоксальна и с позиций логических требований, предъявляемых к научному анализу, она вряд ли может быть признана приемлемой. Суть дела состоит в том, что вопреки мнению Баумоля ситуативный характер выводов, получаемых на основе теории игр, равно как и отсутствие универсальных правил поведения, ни в коей мере не умаляет достигнутое благодаря этой теории единство экономического знания.

Обратимся теперь к еще одному обзорному труду, на этот раз монографическому [142], в котором дается широкая панорама современной экономической теории. В нем также фигурируют хорошо известные экономические персонажи: неоклассика, кейнсианство, теория рациональных ожиданий, микро– и макроэкономика. Один из авторов сборника, М. Блини, утверждает, и, как нам представляется, вполне правомерно, что удается преодолеть разобщенность неоклассики и кейнсианства. «То, что возникает, видимо, можно обозначить термином „неокейнсианский синтез“, в котором имеет место гораздо более тесная связь между микро– и макроэкономикой, чем когда-либо со времен кейнсианской революции» [26, с. 178]. Вывод Блини подтверждает мысль о том, что в концептуальном отношении рост экономического знания сопровождается не его фрагментаризацией, а налаживанием органической концептуальной связности теории. К сожалению, это обстоятельство прошло мимо внимания как авторов книги, так и ее рецензента, отметившего, что главы книги не причесываются под «единую точку зрения» и не вгоняются «в какую-то скучную схему». «Но именно это позволило составителям двухтомника представить экономическую мысль конца XX столетия (а точнее, его последней четверти) как многослойный, противоречивый и глубоко дифференцированный процесс, благодаря которому в ней сосуществуют как основное течение – мэйнстрим (причем в нем идут свои „бродильные“ процессы, так что его облик сегодня определяет отнюдь не только неоклассика), так и многие другие альтернативные течения и направления экономического анализа» [137, с. 109]. Рецензент уподобляет книгу «Панорама экономической мысли конца XX столетия» картине «художника-модерниста, где заявленный образ проглядывает сквозь сложное переплетение мазков и красок – методологических подходов, экскурсов в историю, характеристик отдельных теорий или обзора целых направлений экономического анализа» [Там же].

Отметим со всей определенностью, что ссылки на модернизм в искусстве, на необходимость избегания скучных схем, единых точек зрения, на противоречивость и многосложность роста экономического знания не только не проясняют концептуальное содержание современной экономической теории, а даже затемняют его малопродуктивными отступлениями от сути дела. А оно имеет концептуальный статус.

В данном случае предметом обсуждения является не скука, не схематичность, не унылое единообразие, не калейдоскопичность постмодернизма, а концептуальная основательность экономического знания, в том числе возможность преодоления его фрагментарности и сепарабельности. В любой науке рост ее единства приветствуется. Далеко не случайно физики ищут (и находят!) единство теорий элементарных частиц и космологии, а экономисты – микро– и макроэкономики. Бесспорно, что развитие экономического знания сопряжено с различного рода коллизиями, в том числе противоречиями. Но не менее бесспорно, что экономисты должны стремиться к преодолению этих противоречий. В контексте проводимого анализа это означает, что либо а) констатируют наличие мэйнстрима и альтернативных ему направлений, либо б) руководствуются представлением о научно-теоретическом строе экономической науки и уже с этих позиций оценивают гипотезу как самого мэйнстрима, так и его противостояния другому экономическому знанию.

Авторы рассматриваемого двухтомника вроде бы исходят из концепции мэйнстрима. И все-таки, как нам представляется, это всего лишь их стартовая позиция. Дело в том, что одна из стержневых идей книги выступает как синтез экономических направлений; в этой связи обсуждается и неоклассический синтез, и неокейнсианский синтез, и синтез микро– и макроэкономических теорий. Синтез экономических теорий – это всегда путь от концепции мэйнстрима к концепции научно-теоретического строя экономической теории. Вышеупомянутые авторы прошли этим путем, но отнюдь не в безупречной методологической форме.

До сих пор рассматривались концепции, в которых само наличие мэйнстрима воспринималось как исключительно позитивное явление. Но значительный интерес представляют также теории, авторы которых демонстрируют либо несколько отстраненное, либо даже резко критическое отношение к мэйнстриму. Как правило, в таких случаях акцент делается на альтернативных мэйнстриму теориях. Впрочем, рано или поздно непременно выявляется потребность в диалоге с неоклассикой. Без диалога экономических теорий не обойтись. Весьма показательна в этом смысле статья В. Маевского, анализирующего соотношение эволюционной теории и ортодоксии. Следует заметить, что эволюционная теория признается одним из лидеров альтернативных мэйнстриму теорий.

В. Маевский связывает определенность эволюционной теории с принципами разнообразия, неоднородности агентов, неравновесия, неопределенности развития, неустойчивости, а ортодоксию с исследованиями, в которых «акцент делается на прямо противоположных (курсив наш. – В.К.) принципах застывшего многообразия, однородности агентов, равновесия, детерминизма, устойчивости и т. д.» [102, с. 4]. Несмотря на «прямую противоположность» двух рядов принципов, он сознательно стремится «к диалогу с ортодоксией, к созданию эволюционно-ортодоксальной теории» [Там же, с. 5]. Похоже, что на горизонте замаячил грозный призрак парадокса, сочетания несоизмеримого. Опыт развития науки свидетельствует, что такое сочетание невозможно; оно возможно лишь тогда, когда стороны, признающиеся альтернативными, являются лишь мнимо противоположными. Этот вывод можно проиллюстрировать следующим образом. Принципы равновесия и неравновесия совместимы лишь в том случае, если они подпадают под эгиду одного и того же принципа, более общего, чем они. Скажем, они рассматриваются как частные случаи определенных функциональных зависимостей факторов спроса и предложения.

Совмещения ортодоксии с эволюционной теорией В. Маевский стремится достичь за счет следующей логики, признающейся непротиворечивой. Экономическая эволюция имеет место благодаря инновациям, которые приводят к неравновесию. «Вместе с тем эти же неравновесные процессы объективно относятся к сфере компетенции ортодоксии, поскольку они оцениваются краткосрочным рынком через предпринимательскую прибыль, а последняя входит в состав равновесной цены. Значит, синтез эволюционной и ортодоксальной теорий представляет собой не просто одно из желательных, но обязательных направлений развития экономической науки» [102, с. 11]. На наш взгляд, приведенная выше логика небезупречна. Во-первых, она не учитывает, что инновация может запускать механизм не только равновесной, но и неравновесной цены. Последняя также может обеспечить предпринимательскую прибыль. В условиях, например, монополии она может обеспечить даже большую предпринимательскую прибыль, чем равновесная цена. Но, как известно, и равновесная цена обладает своими преимуществами. Таким образом, равновесная и неравновесная цены не вступают в конфликт друг с другом, по крайней мере, на методологическом уровне. Равновесие не исключает неравновесие. Они исключают друг друга лишь в том случае, если каждому из них придается статус автономной ценности. Но такая акция не усиливает, а ослабляет потенциал экономической науки в целом.

На примере соотношения равновесия и неравновесия мы стремились показать, что не существует так называемых противоположных парных системных принципов типа меняющегося и застывшего многообразия, устойчивости и неустойчивости, детерминизма и индетерминизма. Принципы экономической теории содержатся в ней самой, их нельзя позаимствовать, например, из физики. Рост же научно-экономического знания свидетельствует не о противоположности методологических принципов различных экономических теорий, а о их непротиворечивом соединении в рамках научно-теоретического строя. Если бы принципы устаревших теорий не пересматривались, то они действительно противоречили бы принципам их более удачливых соперниц. Но они трансформируются, и в этом все дело. Современное значение неоклассики определяется не ее приверженностью принципу застывшего многообразия, а нахождением актуальных закономерностей. Так, например, неоклассические интерпретации экономического роста по Р. Солоу позволяют понять особую значимость так называемых стационарных состояний, при которых темпы увеличения, в частности, капитала и труда оказываются одними и теми же. Экономический рост – это частный случай эволюции экономических явлений. Неоклассика, таким образом, отнюдь не противоречит эволюционному подходу. Разумеется, его интерпретация должна вестись с позиций научно-теоретического строя. Без представлений о вероятностях, неопределенностях, рисках невозможно понять феномен инноваций, в том числе и в рамках неоклассики.

Таким образом, ортодоксия – это односторонняя позиция. Если же она и заслуживает обсуждения, то непременно с намерением развенчать ее односторонность, нарочитость. Представителям эволюционной экономической теории нет особой необходимости вступать в диалог со сторонниками упрямой ортодоксии, для них значительно важнее обеспечить ей достойное место в научно-теоретическом строе. Рассуждениями о преимуществах неравновесного подхода перед равновесным этого не добиться. Важно выделить и понимать эволюционные закономерности, доступные соответствующему обсчету. Отметим также, что не следует ставить знак равенства между математическими концептами равновесия и неравновесия и их экономическим статусом. В экономической теории равновесие и неравновесие приобретают ценностный характер, а потому допускается возможное доминирование каждого из них.

В. Маевский заканчивает свою, безусловно, интересную статью следующим выводом: «Диалог с ортодоксией необходимо перевести из плоскости взаимных критических претензий в область сотрудничества, создания новой экономической теории, совмещающей принципы двух базовых теорий» [102, с. 14]. На наш взгляд, диалог экономических теорий, причем всех, а не только избранных, оказывается концептуальным, продуктивным, позволяющим избежать пустых претензий не иначе как в рамках научно-теоретического строя.

Разговор о противоборствующих теориях часто начинают с упоминания идей Й. Шумпетера по поводу необходимости инноваций. Новшества вроде бы способны поставить под сомнение любые устоявшиеся теории. П. Винарчик, отмечая вклад Й. Шумпетера в экономическую теорию, утверждает, что его наследие является «либо инкроментальным дополнением к мэйнстриму, либо потенциальным революционным вызовом ему» [36, с. 26]. В очередной раз приходится сталкиваться с противопоставлением «либо-либо». Но представление об инновациях характерно в наши дни для всех сколько-нибудь актуальных экономических теорий. Уже одно это указывает на концептуальную слабость формулы «либо – либо». Она появляется не случайно, а в результате обособления мэйнстрима и искусственного противопоставления одних экономических теорий другим. Решительные критики мэйнстрима не учитывают важнейшее обстоятельство: эта критика несостоятельна уже постольку, поскольку само его обособление концептуально неправомерно.

Крайне резкой критике подвергает мэйнстрим В.И. Марцинкевич. Он утверждает, что в нем не учтены такие фундаментальные принципы общечеловеческого научного познания, как «методы диалектической логики, историзм, средства социально-классового анализа, традиции экономико-статистического исследования, не укладывающиеся в формализованные рамки эконометрических моделей» [112, с. 37]. В мэйнстриме вместо диалектики используется формальная логика, которая бесполезна в анализе творческого труда, под угрозой оказывается точность языковых выражений [Там же], а в негативном плане упоминается также прагматизм [Там же, с. 39].

На наш взгляд, главные аргументы В.И. Марцинкевича имеют по преимуществу философский характер, а в качестве таковых они явно неудачны. Едва ли не все представители так называемого мэйнстрима, а это в основном англоязычные авторы, уже с университетской скамьи воспитаны в традициях и новшествах аналитической философии, у истоков которой в Англии стояли Дж. Мур, Б. Рассел, Л. Витгенштейн, а в США Ч. Пирс, Р. Карнап и У. Куайн. Как раз в этой философии логике и точности языковых выражений уделяется первостепенное внимание. В отличие от отечественных авторов абсолютное большинство английских и американских экономистов прекрасно сведущи в математической логике, в частности в логике предикатов первого порядка. Математическая логика превзошла, причем существенно, формальную логику, восходящую к имени Аристотеля, по всем статьям. Так называемая диалектическая логика, статус которой должен быть связан прежде всего с именем Гегеля и лишь во вторую очередь с именем Маркса, не является разумной альтернативой математической логике. В науке диалектической логике, изобилующей неясными определениями о тождестве противоположностей и достоинствах противоречий, принадлежит лишь скромное место, отнюдь не то, которое обеспечило бы триумф какой-либо, в том числе экономической, дисциплины.

Кажется, что математическая логика формальна по определению как причастная к сфере математики, для которой характерны ограничительные теоремы. Но и это «обвинение» не совсем верно. Любые логико-математические формализмы, продуктивно использованные при моделировании экономических явлений, не умаляют, а усиливают концептуальную силу экономической теории.

Тезис о беспомощности неоклассики в концептуальном постижении творческого труда и, шире, экономического творчества вообще кажется очень сильным, но и ему недостает основательности. Ни в одной из экономических теорий, в том числе в институционализме, не содержится теория творчества. Почему? На наш взгляд, потому, что творчество осмысливается по преимуществу не в границах научно-теоретического строя, а в границах научно-теоретического хронологического ряда, причем на основе проблемного метода. Два примера, соответственно из физики и экономической науки, пояснят суть дела.

Физики оперируют классической механикой Ньютона и релятивистской механикой Эйнштейна, но теория их взаимосвязи не представляет собой особую физическую концепцию. Она выступает как критический анализ проблемных аспектов классической механики, осуществленный в начале XX в. В символьной записи Т_кл → Т_рел научное творчество А. Эйнштейна, А. Пуанкаре, М. Борна и других создателей релятивистской физики знаменует стрелка →. Если же благодаря форме записи Т_кл → Т_рел совершен переход к фрагменту научно-теоретического строя Т_кл ⇒ Т_рел, то новая стрелка ⇒ имеет, как уже отмечалось, не проблемный, а логико-интерпретационный характер, в котором уже нет былых, проблемных противоречий. Нечто аналогичное ситуации в физике имеет место и в экономической науке: сравните Т_нео → Т_кейнс и Т_кейнс ⇒ Т_нео. Важно понимать, каким именно образом в науке постигается феномен творчества, а именно, в переходе от Т₁ → Т₂ к Т₂ ⇒ Т₁ В этом переходе логическое и математическое моделирование занимает достойнейшее место. Особо отметим, что нет оснований обвинять логику и математику в бессилии перед творческими процессами. Обратимся еще раз к символьной записи Т₁ → Т₂ как стадии научно-теоретического хронологического ряда. Математическое моделирование способствует концептуальной основательности как Т₁, так и Т₂. Что же касается перехода от Т₁ к Т₂, то его осмысление предполагает сопоставление уместности математического моделирования, характерного для рассматриваемых теорий. Основательный научный анализ экономической науки предполагает сопоставление, например, типов моделирования, осуществляемого посредством математического анализа и теории игр. Неправомерно требовать, чтобы само это сопоставление было представлено особым математическим формализмом.