Текст книги "Философия экономической науки: учебное пособие"

3.2. Средневековая философия науки

Вопреки существующему мнению Средние века отнюдь не являются перерывом в развитии философии науки. В поддержку этого вывода рассмотрим, во-первых, знаменитый спор об универсалиях, во-вторых, теоретический аспект религиозного мировоззрения.

Спор об универсалиях (от лат. universalis – общий) имел прямое отношение к основаниям научного знания, ибо, по сути, обсуждалась проблема концептов. В споре участвовали три стороны: реалисты, концептуалисты и номиналисты.

Реалисты (Фома Аквинский и др.) подчеркивали, что общее представляет суть самих вещей. Они продолжали линию Аристотеля, считавшего, что формы присущи самим вещам. Смысл реализма состоит в определенном истолковании природы вещей. Если утверждается, что все тела обладают массой и все массы качественно тождественны друг другу, то налицо реализм. Если же массы признаются качественно нетождественными друг другу, то реалистическая позиция покидается. Реализм характерен для народов, проживающих в континентальной части Европы, но не для, например, англосаксов. Последние считают признаки вещей качественно сходными, но не тождественными. Строго говоря, качественно тождественными и сходными могут быть не вещи, а их признаки. Эта тонкость средневековыми реалистами никак не учитывалась. Реалисты считали, что универсалии присущи и уму человека в качестве понятий. Но представить природу этих понятий сколько-нибудь детально им так и не удалось.

В отличие от реалистов концептуалисты (от лат. conceptus – понятие) стремились показать, каким именно образом вырабатываются понятия. Согласно П. Абеляру, понятия выражают результат обобщения в уме сходных свойств вещей. Понятия имеют не онтическое (от греч. on – сущее), а сугубо теоретическое значение. Концептуалистам не удалось сколько-нибудь толково объяснить ни критерии выработки понятий, ни вопрос о том, что им соответствует в действительности. Их первейшая заслуга состоит в придании понятиям теоретической значимости.

Номиналисты (от лат. nomen – имя), среди которых выделялся своим талантом У. Оккам, умудрились перевести проблематику универсалий, а значит и понятий, в сферу языка. В их интерпретации вся рассматриваемая проблематика исчерпывается представлениями о словесных знаках. Слова часто обозначают совокупность сходных вещей, только и всего. Они не обозначают какие-либо сущности. Согласно «бритве Оккама» не следует умножать сущее сверх необходимости. Существуют единичные объекты, чувственные знания, словесно-знаковая деятельность человека; не существуют платоновские идеи, аристотелевские формы, универсалии в вещах. Номинализм имеет великие заслуги перед семиотикой – наукой о знаках, но он явно не справился с проблемой наличия всеобщих законов и общих для данного класса вещей признаков (свойств и отношений).

Как видим, средневековые мыслители преуспели в выделении многоуровневости науки. Все вместе они констатировали три уровня науки: вещный, ментальный и языковой. По поводу соотношения этих трех уровней науки они могли сообщить немногое. Стремясь показать, что воззрения средневековых философов имеют определенное значение для современных экономистов, обратимся к феномену цены товара.

Сторонники трудовой теории стоимости – типичные реалисты. Они полагают, что стоимость есть признак вещей, а именно овеществленный труд. Маржиналисты отказываются от реалистической точки зрения, для них стоимость есть способность удовлетворить потребность людей. Они находятся между реалистами и концептуалистами. Немало и таких экономистов, которые вообще ничего не сообщают о природе стоимости, – это, надо полагать, номиналисты. Все три точки зрения современных экономистов интересны, но никак не исчерпывают природу стоимости.

Обратимся теперь к урокам развития в Средние века религиозного мировоззрения. Ради определенности сосредоточим наш интерес на христианстве. В этой связи существенными являются следующие моменты. Во-первых, следует определить религию как некоторый образ жизни. Во-вторых, он так или иначе осмысливается, а для этого нужна теория, в качестве которой выступает либо теология (от греч. theos – бог), либо религиоведение. В-третьих, теология – это теория о сакральном, святом; следовательно, она не является этикой. В-четвертых, теологии не чужд и этический план поведения людей; так называемая христианская этика понимается в рамках теологии как символ теории сакральности. В-пятых, только религиоведение, но не теология, способно выступать с научных позиций. Теология руководствуется принципами ретроспективизма (обращенности в прошлое: лучшая теория создана в далеком прошлом), догматизма (догматы непоколебимы), дидактизма (назидательности), религиозного символизма (земное есть символ потустороннего), экзегетики (истолкования библейских текстов в горизонтах божественного), экстатизма (интуитивно-чувственного постижения мира, потустороннего человеку). Научное религиоведение противопоставляет: ретроспективизму – принцип научной актуальности; догматизму – критический рационализм; дидактизму – дидактику, теорию обучения; религиозному символизму – семиотику, науку о знаках; экзегетике – научный анализ; экстатизму – ментальное и языковое восприятие.

Для дальнейшего исследования существенно, что в Средние века наука выдержала испытание теологией. Постепенно она стала теснить ее все более и более решительно. Наконец, обратимся к вкладу христианской теологии в экономическую науку. В этой связи в курсах истории экономических учений обычно вспоминают о концепции справедливой цены Фомы Аквинского, который перечислил условия оправдания дохода [210, с. 239] и осуждал вместе с другими схоластами ростовщичество. Для предмета нашего интереса существенно, что схоласты использовали определенный метод анализа. Суть его состояла в том, что, не имея возможности исходить из содержания экономической науки, они пытались навязать ей сакрально-этические идеи. Такой метод анализа не мог привести к существенному успеху. Экономическая этика состоятельна лишь в том случае, если она вырастает на базе экономической теории, во-первых, и вступает в координацию с другими этиками, политологической, правоведческой, социологической – во-вторых. Оба эти условия в Средние века едва ли могли быть выдержаны сколько-нибудь строго.

Итак, в экономических горизонтах заслуга средневековой философии науки состоит:

• в достаточно отчетливом выделении трех уровней науки;

• попытке объединить экономическую теорию с этикой.

3.3. Философия науки в эпоху возрождения

Эпоха Возрождения (Ренессанса) – это XV–XVI вв. Резонно поставить вопрос об объекте возрождения. Едва ли не единодушно все мыслители этой эпохи считали, что возрождались философия, а также литература и искусство Древней Греции. Иначе говоря, возрождались философия и гуманитарные науки, представленные вариантами протополитологии (Н. Макиавелли), протоэтики (М. Монтень), протоэстетики (воззрения великих литераторов (от Петрарки до Шекспира) и художников (от Рафаэля до Микеланджело).

Более или менее очевидно, что происходило с философией. Она в лице своих лучших античных представителей, а именно платонизма, аристотелизма, неоплатонизма, энергично выводилась из теологии на свет реальной жизни. Возрожденцы не столько выбирали самую действенную из существующих философских систем – (нео)платонизм или аристотелизм, сколько преобразовывали их. В результате были сконструированы основания возрожденческой философии: посюсторонность, антропологический подход, артистизм, авангардизм, гуманизм. Налицо не что иное, как возрожденческая философия в ее собственном бытии. Философия возрождалась, а вот с философией науки дела обстояли плоховато. Вслед за естественно-научными дисциплинами буквально все гуманитарные науки находились в зачаточном состоянии. Но в отсутствие наук философия науки не может состояться.

В интересующей нас области гуманитарных наук наиболее крупными фигурами эпохи Возрождения были, пожалуй, Н. Макиавелли и М. Монтень. Вопреки широко распространенному мнению центральная мысль «Государя» Макиавелли состояла не в правиле «цель оправдывает средства», а в предпочтении общественного блага индивидуальному. «Вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя (как главного представителя республики. – В.К.)» [105, с. 90–91].

Монтень стремился разработать естественную этику. Стремясь к максимальной ясности и простоте суждений, он опасался обращаться к развитым философским учениям и школам. «Мои правила жизни, – отмечал он, – естественны, и для выработки их я никогда не прибегал к учению какой-либо школы» [121, с. 650]. Во главу угла Монтень ставил такие добродетели, как нравственная простота и чистота, порядочность, благородство, отвага, милосердие. Его страх перед теорией у современного исследователя должен вызывать улыбку.

Что касается экономической теории, то она как таковая вообще отсутствовала в эпоху Возрождения, но исподволь создавалась база для меркантилизма XVII–XVIII вв. Вспомним, что mercante (торговец, купец) – итальянское слово. Следует отметить, что жизненная ориентация возрожденцев привлекала их внимание к экономической сфере. Обет бедности гуманисты, особенно Л. Валла, отрицали, они последовательно защищали частный интерес, индивидуализм. Вопреки средневековым моралистам, они были убеждены, что жить непорочно можно не только в бедности, но и в богатстве.

Главная заслуга выдающихся возрожденцев нам видится в том, что они, без устали накапливая фактические данные, подготовили плацдарм для нововременной науки. К сожалению, возрожденцы упускали из виду своеобразие теоретического уровня знания. Быть в науке эмпирицистом, пожалуй, необходимо, но не достаточно.

3.4. Нововременная философия науки

Г. Галилей, по признанию многих экспертов, является основателем теоретической физики. Нам же он интересен не столько как физик, сколько в качестве изобретателя метода идеализаций. Талант Галилея особенно явственно раскрылся в том, что он обнаруживал общее там, где другие его просто-напросто не были способны выявить. Галилей выявил качественную одинаковость всех инерциальных систем отсчета, движения и покоя, ускорения падающих в гравитационном поле Земли тел различной массы. Попробуем определить суть галилеанского метода. Она, как нам представляется, состоит в следующем.

Во-первых, физические эксперименты следует проводить так, чтобы они в максимальной степени свидетельствовали о законах, по возможности не обремененных побочными обстоятельствами. Отсюда известное правило: выделяйте явление в «чистом» виде.

Во-вторых, посредством продуктивного воображения надо убрать последние преграды к законам, т. е. осуществить идеализацию. Мысленно можно представить себе, что тела движутся строго равномерно, не испытывая воздействия сил. Здравомыслящий человек будет утверждать, что идеализации огрубляют действительность, искажают ее. Но мыслитель масштаба Галилея понимает, что они к мысленному огрублению действительности вообще не имеют никакого отношения. Они являются способом выделения научных законов. Нет никаких оснований уподоблять часто используемые в науке приемы упрощения научным идеализациям.

Перейдем от механики к экономической теории. Используются ли в ней идеализации? Конечно используются. Приведем на этот счет два показательных примера. Экономисты широко применяют представление о равновесии спроса и предложения. Сугубо экспериментальным путем его установить невозможно. Если поставляемые на рынок товары раскупаются, то налицо большая гармония между предложением и спросом, чем в ряде других случаев. Но нет никаких оснований считать, что эта гармония является не чем иным, как равенством. В этой ситуации на помощь как раз и приходит идеализация. Но как и в чем проявляется ее действенность? Теория утверждает, что равенство спроса и предложения, во-первых, возможно. Во-вторых, к нему надо стремиться, ибо в таком случае итоги экономической деятельности оказываются наиболее результативными (эффективными). Экономист делает предположение (в этом и состоит, по существу, операция научной идеализации), имеющее практические последствия, характер которых позволяет утвердиться либо в необходимости идеализации, либо в ее ошибочности. Итак, как выясняется, идеализация есть форма концептуального постижения действительности.

В связи с темой идеализации следует вспомнить о принципах относительности, или инвариантности. Любая наука начинается с принципа относительности, согласно которому все явления постигаются единообразно. Галилей как раз и прославился тем, что установил принцип относительности применительно к инерциальным системам отсчета: они все равноправны, т. е. описываются одними и теми же законами. Экономическая теория также начинается с принципа относительности: все экономические явления подчиняются одним и тем же законам. На наличие в экономической теории принципа относительности (инвариантности) почему-то не обращается внимание. А между тем он есть – это во-первых; и во-вторых, он является опять же результатом идеализации. Кстати, принцип экономической относительности не имеет ничего общего с так называемым экономическим империализмом, который связан с односторонним акцентом на принципе максимизации.

Итак, отметим в качестве вывода, что метод идеализации, инициированный около четырех веков тому назад Галилеем, актуален для современной экономической науки (см. также параграф 4.5).

Галилей заложил краеугольные камни в основание физики, но выстроить здание последней удалось лишь Ньютону. Осуществленный Ньютоном переворот в научном мышлении состоял в осмыслении физических явлений посредством дифференциальных, а также тесно связанных с ними интегральных законов. «Дифференциальный закон, – отмечал А. Эйнштейн, – является той единственной формой причинного объяснения, которое может полностью удовлетворить современного физика. Ясное понимание дифференциального закона есть одно из величайших достижений Ньютона» [212, с. 81]. Но было еще одно важнейшее нововведение Ньютона, которое, кстати, тесно примыкает к методологическим открытиям Галилея.

Ньютон называл истинным временем и пространством не то, что постигается чувствами, а математическое время и пространство [133, с. 30–32]. В отличие от обыденного истинное постигается математически. Добавим от себя: по Ньютону, истинное, т. е. по-настоящему научное, значит математическое. Смысл ньютонианской методологии состоит в том, что идеализация понимается как математизация науки. Смысл идеализации как научного приема в различного рода вербальных разъяснениях всегда сопровождает некоторый ореол таинственности. Ньютон развенчивает его: нет ничего таинственного в идеализации, она выступает как переход к математической форме. Математизация не огрубляет действительность, а выражает ее глубочайший пласт концептуальности.

Сказанное выше о значении идеализации и математизации имеет непосредственное отношение к экономической науке. А. Смит, Д. Рикардо, Дж. С. Милль, К. Маркс использовали неадекватные сути экономического анализа математические средства. Последние были выявлены впервые лишь маржиналистами, а А. Маршаллом им была даже придана каноническая дидактическая, по преимуществу геометрическая, форма.

Современный экономист действует не в манере Галилея, а в стиле Ньютона. Чувственную фиксацию экономических явлений он вписывает в математическую форму. За счет этого как раз и достигается концептуальная глубина.

Итак, в качестве вывода отметим, что, начиная с Ньютона, идеализацию стали осуществлять в науке в форме ее математизации. Важно правильно понимать смысл как научной идеализации, так и математизации (о смысле последней см. также параграф 5.4).

Одна из характернейших особенностей философии Нового времени – ее эпистемологическая (греч. epistema – знание) направленность, т. е. преимущественная ориентация на теорию познания.

На протяжении столетий неуклонно укоренялось воззрение, согласно которому определенность явлений становится понятной посредством знаний о них. Иначе говоря, пробивал себе дорогу принцип научно-теоретической относительности: научное понимание невозможно без теории.

Эпистемология развивалась в двух основных направлениях, основателями которых были соответственно Фр. Бэкон и Р. Декарт: эмпирицистском и рационалистском. В плане развития эмпирицистской линии особенно преуспели британские авторы, заложившие весьма устойчивые философские традиции, которые характерны для современных философов и экономистов Англии и США.

Чаще всего британские эпистемологи культивировали следующие три подхода: исходным пунктом познания считались ощущения; мысли интерпретировались как результат рефлексивной обработки ощущений; слова и предложения понимались номиналистически, в явном соответствии с философией У. Оккама. Наибольший вклад в развитие нововременного британского эмпирицизма внесли Фр. Бэкон, Т. Гоббс, Дж. Локк, Дж. Беркли и Д. Юм.

Фрэнсис Бэкон известен как автор «Нового органона наук» (1620). Название произведения свидетельствует о его антиаристотелевской направленности. Ученики и последователи Аристотеля называли органоном совокупность его логических произведений. По Бэкону, для наук о природе требуется новая философия, новый свод правил, органон. Эта идея вполне разумна. Вопрос в том, насколько успешно Бэкону удалось ее реализовать.

Как и Аристотель, Бэкон рассуждал о формах, а это означает, что в понятийном отношении он не сумел превзойти своего античного визави. Более успешным был проект Бэкона по развенчиванию различного рода идолов, призрачных, а не научных предвосхищений свойств природы. Он полагал, что избежать идолов можно за счет следующих операций. Во-первых, следует исходить из экспериментальных данных. Во-вторых, надо восходить по цепочке: факты → чувства → мысли. В-третьих, следует руководствоваться индуктивным методом. Индукция (лат. inductio – выведение) – форма логического вывода, целью которого является постижение посредством восхождения от единичного к единичному же некоторого правила, закона.

Приходится отметить, что реализация Бэконом своего оригинального проекта была весьма далека от удачной. Во-первых, благое пожелание исходить исключительно из данных опыта невозможно, ибо даже их фиксация предполагает наличие теории. Во-вторых, невозможно перейти от чувств к мыслям (понятиям). Опять же ясно почему: чувства не существуют отдельно от мыслей. В-третьих, сколько бы фактов ни охватывалось индукцией, она никак не позволяет совершить скачок к теоретическому закону, имеющему дело со всеми фактами, а не только с теми из них, которые были охвачены шагами индукции.

Эмпирицистскую эстафету от Бэкона приняли Т. Гоббс и Дж. Локк. В отличие от своего предшественника оба отказались от понимания концептов как аристотелевских форм, которым они противопоставили абстракции. Что именно представляют собой абстракции, постарался объяснить Локк, бесспорно ключевая фигура эмпирицистской методологии. По Локку, познание выступает как процесс наполнения и обогащения сознания, первоначально представляющего собой как бы пустую комнату (empty cabinet) или чистую доску (tabula rasa), идеями. Локковские идеи – это, по сути, чувственные впечатления. Всегда надо помнить, что с идеями Платона они не имеют ничего общего.

Согласно Локку, чувственные впечатления преобразуются в понятия, поскольку отвлекаются, абстрагируются от тех качеств, которые не характерны для всех индивидов данного рода или вида. Ум удерживает чувственные впечатления лишь тех качеств, которые сходны у всех индивидов [99, с. 468]. Существуют только отдельные вещи, но они обладают не общими, а сходными качествами [Там же, с. 467–468]. Следовательно, у вещей нет сущностей, подобных тем, наличие которых постулировали Аристотель и Фома Аквинский. Таким образом, Локка нельзя причислить к реалистам. При желании его можно причислить к материалистам постольку, поскольку он принимает, что вещи существуют независимо от сознания людей. В концептуальном же отношении он в качестве приверженца теории абстракций занимает нечто вроде среднего положения между реалистами и номиналистами. Такая же позиция характерна и для Гоббса, заявлявшего, что «в мире нет ничего общего, кроме имен» [44, с. 67].

Теория абстракций неудовлетворительна, опровержение ее дал спустя 200 лет после Локка феноменолог Э. Гуссерль. Почему же она столь живуча, ведь даже многие современные исследователи являются ее сторонниками? Дело в том, что в теории абстракций содержится момент истины: понятия действительно представляют чувства в их одинаковости. Но эта одинаковость достигается не в процессе абстрагирования, а в результате концептуального постижения, не отказывающегося от учета всех, в том числе и самых нетривиальных, черт чувств и мыслей.

После Локка были Беркли и Юм. Джордж Беркли прославился, как уже отмечалось, своим тезисом esse estprincipi: существовать – значит быть воспринимаемым [22, с. 172]. В этом тезисе явно сказывается недостаток концептуальности. Для современного экономиста существует то, о чем толкует наиболее эффективная экономическая теория. Принципы оптимизации, входящие в состав экономической науки, не воспринимаются, но тем не менее они существуют.

Дэвид Юм, а для экономической теории он представляет значительно больший интерес, чем Беркли, не без энтузиазма продолжил реализацию проекта эмпирицизма: в науке нет ничего, кроме чувственных впечатлений. Он хотел добиться успеха за счет последовательного анализа синтеза чувственных впечатлений. Юм явно желал придать новые импульсы методу индукции, ступени которой при желании можно считать за своеобразный синтез. Юму не удалось избежать существенных трудностей, особенно при попытке осмыслить феномен причинно-следственной связи.

Согласно Юму, когда говорят о причинно-следственной связи, то практически имеют дело с некоторой привычкой и верой. Многократно наблюдая, что В наступает после А, люди привыкают к этому наблюдению и у них исподволь, незаметно для них возникает вера в причинно-следственную связь, реальность которой в принципе недоказуема. Если В следует за А, то это не означает, что именно А вызвало к жизни В. «Все наши суждения относительно причин и действий основаны исключительно на привычке и вера является скорее чувствующей, чем мыслящей частью нашей природы» [215, с. 269]. Проект эмпирицизма привел Юма, по сути, к тупику. Сердцевина тогдашней науки – причинно-следственная связь была признана верой и привычкой, а не научно достоверным феноменом.

Установка Локка на эмпирицистскую методологию позволила ему весьма продуктивно включиться в разработку проблем экономической науки. Желание объяснить все эмпирически очевидными фактами привело его к трудовой теории собственности, в рамках которой собственность понималась как естественное право человека. В полном соответствии со своим пониманием особой значимости в жизни людей чувственности Локк считал, что «естественная стоимость (natural worth) какой-либо вещи состоит в ее способности удовлетворить потребности или служить удобствам человеческой жизни» [Цит. по: 108, с. 44]. Защищая право собственности, Локк не смог объяснить огромные масштабы экономического неравенства людей буржуазного общества. Как и следовало ожидать, эмпирицистская методология не уберегла Локка от апоретического мышления.

Теоретический статус экономической науки не способны были обосновать ни Локк, ни другой философский авторитет для экономистов – Юм. Оба не владели прагматическим методом.

Исторически известно, что в конечном счете британский эмпирицизм в существенной степени способствовал становлению экономической науки. Как это случилось? Почему его слабые стороны не стали преградой на пути прогресса экономической теории? На наш взгляд, при ответе на этот вопрос следует учитывать следующий ряд обстоятельств.

Эмпирицизм британских авторов не мог не привести их к утилитаризму с его принципом наибольшего счастья для наибольшего числа людей, где счастье понимается как чувственный феномен, близкий к наслаждению. Как известно, в пропаганде утилитаризма больше всех преуспел И. Бентам, настаивавший, кстати, на подсчете величины счастья. На манер ньютоновской механики он приписывал наслаждению и отвращению силы соответственно притяжения (привлекательности) и отталкивания (непривлекательности). По Бентаму, наслаждения следовало бы соизмерять друг с другом по их интенсивности, длительности, степени достоверности, времени наступления. Критиками тотчас было замечено, что калькуляция Бентама пригодна для подсчета наслаждений (счастья) не только людей, но и… свиней. Не Бентаму, а лишь Миллю удалось придать утилитаризму известный научно-презентабельный вид [117].

Часто утверждается, что английские утилитаристы являются наследниками гедонизма Эпикура. Это мнение не учитывает, что британский утилитаризм вырос на почве эмпирицистской методологии, в том числе теории абстракций, каковой у Эпикура не было.

Сам по себе утилитаризм вряд ли мог обеспечить успех экономической теории. Показательно возмущение К. Маркса, называвшего Бентама «гением буржуазной глупости» [108, с. 624]. Ориентированный на рационализм Гегеля, Маркс не мог допустить, что решающие экономические новации придут со стороны утилитаризма. И тем не менее это случилось… благодаря математическому анализу, столь блестяще испытанному в деле моделирования экономических явлений У. Джевонсом и другими маржиналистами. Именно математическое моделирование позволило эмпирицистам успешно оперировать экономическими концепциями. Итак, подведем итоги.

• Для эмпирицистской методологии характерна теория абстракций.

• Опора на чувственность придает эмпирицистской методологии черты экзистенциальной (жизненной) обостренности.

• В моральной области эмпирицизм приводит к утилитаризму.

• Утилитаризм органично смыкается с экономической теорией лишь в случае его дополнения математическим моделированием экономических явлений.