Текст книги "Петербург в произведениях поэтов «Золотого» и «Серебряного» века русской литературы"

Василий Андреевич Жуковский
(1783–1852)

Поэт, переводчик. Отец поэта – помещик Тульской губернии Афанасий Бунин, мать – пленная турчанка. Избежать участи незаконнорождённого их ребёнку помог Андрей Григорьевич Жуковский, состоявший на содержании семьи Буниных. Он усыновил мальчика, который, тем не менее, жил у своего родного отца в качестве воспитанника. Сначала будущий поэт получил неплохое домашнее образование, а затем закончил с серебряной медалью Московский университетский благородный пансион. В печати дебютировал в возрасте четырнадцати лет. Однако известность к Жуковскому пришла значительно позже, когда он, будучи в ополчении, написал своё знаменитое произведение «Певец во стане русских воинов». Жуковского справедливо считают основоположником романтизма в русской поэзии.

……………………..

 
И вдруг пустынный храм в
дичи передо мной;
Заглохшая тропа; кругом
кусты седые;
Между багряных лип чернеет
дуб густой
И дремлют ели гробовые.
 
 
Воспоминанье здесь унылое
живёт;
Здесь, к урне преклонясь
задумчивой главою,
Оно беседует о том, чего уж нет,
С неизменяющей Мечтою.
 
 
Всё к размышленью здесь
влечёт невольно нас;
Всё в душу тёмное уныние
вселяет;
Как будто здесь оно из гроба
важный глас
Давно-минувшего внимает.
 

 
Сей храм, сей тёмный свод,
сей тихий мавзолей,
Сей факел гаснущий и долу
обращённый,
Всё здесь свидетель нам,
сколь блага наших дней,
Сколь все величия мгновенны.
 

………………..

Дмитрий Иванович Хвостов
(1757–1835)

Поэт, один из представителей позднего классицизма. Учился в Московском университете. Состоял как на военной, так и на гражданской службе. Был избран в члены Российской академии. Отличался безудержной страстью к сочинительству, граничащей с графоманией. По всем инстанциям рассылал свои книги, а иногда и собственные бюсты. Пушкина считал своим преемником и давал ему творческие рекомендации, которые, разумеется, поэт не воспринимал серьёзно. Однако в быту Хвостов был скромным и отзывчивым, чиновником был честным и справедливым, всеми силами стремившимся к общественной пользе и процветанию Отечества. Издавал журнал «Друг Просвещения».

 
О златострунная деяний
знатных Лира!
Воспламеня певца
безвестного средь Мира,
Гласи из уст его правдивую
ты речь.
Я волн свирепство зрел, я
видел Божий меч.
Владыка бурь восстал и сел
на колесницу;
В Европе славную и первую
столицу
 
 
Облёк в унынье он,
неизъяснимый страх;
К могиле близкие, младенцы
в пеленах,
Все видят смерть, все зрят
косы её размах.
Вдруг море челюсти несытые
открыло,
И быструю Неву, казалось,
окрылило;
Вода течёт, бежит, как
жадный в стадо волк,
Ведя с собою чад
ожесточённых полк,
 
 
И с рёвом яростным, спеша
губить оплоты,
По грозным мчит хребтам и
лодки и элботы;
Растя в мгновение, приливная
гора
Крутит водовики, сшибает катера
И одаль брызгами высоко к
небу хлещет,
На камень, на чугун
бесперестанно плещет.
Екатеринин брег сокрылся
внутрь валов;
 
 
Мы зрим, среди Невы стоят
верхи домов;
Непримиримые, бунтующие
волны,
Из ложа выступя,
порабощают стогны;
В частицах мелких пыль от
влаги над рекой
Слилася в воздухе густою
вскоре мглой;
По каменной стезе внезапно
многоводной
Судам тяжёлым путь
уставился свободный.
 
 
Там ветры бурные, союзники
реке,
С порывом ухватя плывущих
на доске,
Сокроя от очей предметы им
любезны,
В пределы мрачные свергают
лютой бездны.
Всё тонет, плавает по улице,
рекам,
Спасенья нет коню, пощады
нет волам.
При бурь владычестве лишь
ветры грозно свищут,
Они среди пространств за
добычею рыщут
И, уловя её, бросают наугад;
Там кровля здания, там
корабля снаряд.
 
 
Хоромы, с родины снесённые
ветрами,
Стоят на пустырях с
окошками, трубами.
Решётке Бецкого дивился
Альбион;
Через гранит с Невы,
нависнув, плоскодон,
В неё нахлынул, пал и запер
мостовую;
Волнуют ветры снедь и
утварь золотую.
Свободе радуясь, средь
накоплённых вод
Летает огненный, шумливый
пароход;
 
 
Но видя мост, дерзнул, – и
путь найдя стеснённый,
Ударился – и стал к нему,
как пригвождённый.
Отважится ли кто, чей может
сильный дух
О смерти бедственной
вещать потомства в слух?
Цветущие красой три юные
девицы
От страха мёртвые лежали
вдоль светлицы,
Хотя в неё ещё не ворвалась
река;
Одна в своей руке держала
голубка,
 
 
И смерти вместе с ним
подсечена косою.
Там старец мрачный —
жив – терзался тоскою,
Средь разрушения блуждает
будто тень
И вопиет: «Где ты, любезная
мне сень?
Где дочь и сыновья; где ты,
моя супруга?
Без дома, без детей,
лишённый сил и друга,
Среди печали злой, отчаяния
сын,
Связь с миром перервав,
скитаюсь я один».
 
 
Приятность островов
Петрополь украшала,
Окрестности его и Муза
возглашала;
Все быстрое стекло любили
Невских вод
И Феба из морей
торжественный восход.
Но там свирепое явяся
наводненье,
Отягощая мысль, не утешает
зренье.
 
 
Пред днём молитвенным
бесплотных в свете сил,
В твой навечерний день,
Архангел Михаил,
С Петрополем в полдни
событие ужасно,
Повсюду зрится вод
скопление опасно.
Хотел могущий Бог нас
гневом посетить,
И в то же время зло
щедротой прекратить;
Водами ополчась по
беспредельной власти.
Он сердце людям дал ценить
других напасти.
Все кинулись к судам, все,
окрылясь, бегут,
Все жизнь, жизнь ближнего,
как жизнь свою брегут;
 
 
Текут с стихией в брань,
призвав на помощь Бога,
Сам сердобольный Царь от
высоты чертога,
Покорности к Творцу, любви
к народу полн,
Послал жертв исхищать из
уст свирепых волн.
Посланник воин был, и близ
царя в сраженье
Зрел смерть лицем к лицу,
зрел ужас, истребленье;
Ступя на бурный вал, до
катера достиг,
Схватил его, летел, в час
гибельный и миг
Догнал он водовик, на коем
утопали;
Пусть волны злобные к нему
не допускали,
Мужаясь в подвиге, усердием
горя,
Спас погибающих, – и спас
в глазах Царя.
 
 
Коль злополучие Петрополя
известно,
То исцеление, поистине
чудесно,
Ты, лира, огласи на крылиях
молвы
По красным берегам и Волги
и Москвы.
Быть может, возвратясь из
океанов дальних,
Иной, услыша весть о бытиях
печальных,
К речам свидетелей не
преклоняя слух,
Вещает: «Не был здесь
явлений бурных дух,
К Петрополя красе мрак не
касался ночи,
Меня обманывать мои не
могут очи,
Здесь прежний царствует
порядок и покой;
Петрополь осмотря, я был и
за рекой,
На стогнах чистота,
по-прежнему громады,
По-прежнему мосты,
по-прежнему ограды;
Где наводненья след и где
свирепость волн?
Весь град движения, занятий
мирных полн
Кто стогны очищал, где от
хором обломки?
Вулкана древнего
по-прежнему потомки,
С железом ратуя, взялись за
крепкий млат,
Я вижу в мастерских орудиев
снаряд.
 
 
Обуревание жестокое природы,
Которое едва ль исправить
могут годы,
Так скоро здесь могло
успехи приобресть,
Что гости за моря отрадную
шлют весть?
Или покрытый град
свирепою водою
Возобновился вдруг
волшебною рукою?»
Ах нет! Петрополь цел от
бедоносных вод
Зефира кротостью, наитием
щедрот.
 

 
Кто помощи других себе в
напасти просит,
Благотворителю мольбы свои
приносит.
А здесь несчастному не
слезы нужно лить,
Чтоб сострадание в
соотчичей вселить;
Благотворения великое здесь
дело
Текло прямой стезей,
достигло цели смело.
В бедах не надобно
предстателя искать,
Здесь ищут тех, кому
потребно помогать.
Умолк на Бельте рёв и
онемели стоны,
Посыпалися здесь с престола
миллионы;
Среди Петрополя от ярости
злых вод
Пусть есть погибшие, – но,
верно, нет сирот.
Любовью чистою, небесною
согреты
Все у пристанища, упитаны,
одеты,
Все, благости прияв
священнейший залог,
Рекут: «Средь тяжких зол
есть милосердный Бог».
 

Степан Петрович Шевырёв
(1806–1864)

Историк русской словесности, критик и поэт. Закончил московский университетский пансион. Один их «архивных юношей», входящих в литературный кружок поэтов-любомудров. Своеобразие поэзии Шевырёва заключалось в крайнем стремлении оторваться от современной ему действительности. Шевырёву вполне подходила роль поэта-мыслителя, вдохновенного жреца искусства, которая отличала «архивных юношей» от других литераторов «Золотого века» русской поэзии.

 
Море спорило с Петром:
«Не построишь Петрограда;
Покачу я шведский гром,
Кораблей крылатых стадо.
Хлынет вспять моя Нева,
Ополченная водами:
За отъятые права
Отомщу её волнами.
 
 
Что тебе мои поля,
Вечно полные волнений?
Велика твоя земля,
Не озреть твоих владений!»
Глухо Пётр внимал речам:
Море злилось и шумело,
 
 
По синеющим устам
Пена белая кипела.
Речь Петра гремит в ответ:
«Сдайся, дерзостное море!
Нет, – так пусть узнает свет:
Кто из нас могучей в споре?
Станет град же, наречён
По строителе высоком:
Для моей России он
Просвещенья будет оком.
 
 
По хребтам твоих же вод,
Благодарна, изумленна,
Плод наук мне принесёт
В пользу чад моих вселенна, —
И с твоих же берегов
Да узрят народы славу
Руси бодрственных сынов
И окрепшую державу».
 
 
Рёк могучий – и речам
Море вторило сурово,
Пена билась по устам,
Но сбылось Петрово слово.
Чу!.. в Рифей стучит булат!
Истекают реки злата,
И родится чудо-град
Из неплодных топей блата.
 
 
Тяжкой движется стопой
Исполин – гранит упорный
И приемлет вид живой,
Млату бодрому покорный.
И в основу зыбких блат
Улеглися миллионы:
Всходят храмы из громад
И чертоги и колонны.
 
 
Шпиц, прорезав недра туч,
С башни вспыхнул величавый,
Как ниспадший солнца луч
Или луч Петровой славы.
Что чернеет лоно вод?
Что шумят валы морские?
То дары Петру несёт
Побеждённая стихия.
 
 
Прилетели корабли.
Вышли чуждые народы
И России принесли
Дань наук и плод свободы.
Отряхнув она с очей
Мрак невежественной ночи,
К свету утренних лучей
Отверзает бодры очи.
 
 
Помнит древнюю вражду,
Помнит мстительное море,
И да мщенья примет мзду,
Шлёт на град потоп и горе.
Ополчается Нева,
Но от твёрдого гранита,
Не отъяв свои права,
Удаляется сердита.
 
 
На отломок диких гор
На коне взлетел строитель;
На добычу острый взор
Устремляет победитель;
Зоркий страж своих работ
Взором сдерживает море
И насмешливо зовёт:
«Кто ж из нас могучей в
споре?»
 

Николай Михайлович Языков
(1803–1846)

Поэт, один из ярких представителей романтического направления в русской литературе. Занимает довольно видное место среди поэтов пушкинской плеяды. Сам себя он провозглашал «поэтом радости и хмеля». За весёлость и искромётную лёгкость Языкова очень любил Пушкин. Великий поэт считал, что поэтический ключ, из которого черпал вдохновение Языков, был наполнен не водой, а шампанским. Многие стихи Языкова были положены на музыку.

 
Пою вас, балтийские воды, вы
краше
Других, величайших морей;
Лазурно-широкое зеркало
ваше
Свободнее, чище, светлей:
На нём не крутятся
огромные льдины,
В щепы разбивая суда;
На нём не блуждают холмы
и долины
И горы полярного льда;
В нём нет плотоядных и
лютых чудовищ
И мерзостных гадов морских;
 

 
Но много прелестных и
милых сокровищ:
Привол янтарей золотых
И рыбы вкуснейшей!
Балтийские воды,
На вольной лазури своей
Носили вы часто в
старинные годы
Станицы норманских ладей;
Слыхали вы песни победные
скальда
И буйные крики войны,
И песню любви удалого
Гаральда,
Певца непреклонной княжны;
Носили вы древле и грузы
богатства
На Русь из немецкой земли,
Когда, сограждане
ганзейского братства,
И Псков и Новгород цвели;
И ныне вы носите грозные
флоты:
Нередко, в строю боевом,
Гуляют на вас громовые
оплоты
Столицы, созданной Петром,
И тысячи, тьмы расписных
пароходов
И всяких торговых судов
С людьми и вещами, всех
царств и народов,
Из дальних и ближних
краёв.
О! вы достославны и в новые
годы,
Как прежде; но песню мою,
Похвальную песню,
балтийские воды,
Теперь я за то вам пою,
Что вы, в ту годину, когда
бушевала
На вас непогода, – она
Ужасна, сурова была: подымала
Пучину с далёкого дна,
И силы пучинной и сумрака
полны,
Громады живого стекла,
Качаяся, двигались шумные
волны,
И бездна меж ними ползла;
И долго те волны бурлили, и
строго
Они разбивали суда,
И долго та бездна зияла, и
много
Пловцов поглотила; тогда,
В те страшные дни роковой
непогоды
Почтенно уважили вы
Елагиных: вы их ил невские
воды
Примчали, – и берег Невы
Счастливо их принял: за то
вы мне краше
Всех южных и северных вод
Морских, и за то уважение ваше
Мой стих вам и честь отдаёт!
 

Александр Ефимович Измайлов
(1779–1831)

Прозаик, переводчик, баснописец и поэт. Служил чиновником в Министерстве финансов, был вице-губернатором в Твери и в Архангельске. Однако служебная карьера Измайлова не задалась: его радикализм в борьбе с кумовством и казнокрадством обернулся доносами и наветами, что привело в итоге к его отстранению от службы. Издавал журнал «Благонамеренный», писал проекты реформ, которые предлагал правительству. Его «Рассуждения о нищих» и «Вчерашний день, или Некоторые размышления о жалованьях и Пенсиях» не утратили актуальности и поныне. Какое-то время Измайлов преподавал русскую словесность в Пажеском корпусе, но был уволен и оттуда. В последние годы сильно нуждался, однако не оставлял своего литературного труда.

 
Сад Таврический прекрасный,
Как люблю в тебе я быть,
Хоть тоски моей ужасной
И не можешь истребить.
 
 
Только лишь одной природы
Ты имеешь красоты,
Просто всё в тебе: и воды,
И деревья, и цветы.
 
 
Просто всё в тебе и мило.
Для меня ты лучший сад.
Как приятно и уныло
Твой, лиясь, шумит каскад!
 
 
Ах! на травке на зелёной
Как люблю я здесь сидеть,
Дух имея утомлённый,
На струи в слезах глядеть.
 
 
Ах! как временем вечерним
Хорошо в тебе гулять
По тропинкам искривлённым
И о милом помышлять.
 
 
Как в тебе я ни бываю
И как много ни хожу,
Только им лишь мысль питаю,
Но его не нахожу.
 
 
Он меня не повстречает
Никогда в аллеях сих,
Вздохов он не примечает
И не видит слёз моих.
 
 
Сад Таврический прекрасный,
Нету мне в тебе утех,
Но зато в тебе несчастной
Можно плакать без помех.
 

Иван Петрович Клюшников
(1811–1895)

Поэт, член кружка Николая Станкевича. Стихи Клюшникова имели успех, но радости они автору не приносили. Мечтая быть «полезным обществу», Клюшников бросается от одного рода занятий к другому – от стихов к истории, от истории к преподаванию, но ни в том, ни в другом не находит полного удовлетворения. Его одолевает хандра, он постоянно высказывает неудовлетворённость собой. На пике своей популярности, когда, казалось бы, литературный успех должен был окрылить молодого автора, Клюшников рвёт все литературные связи и уезжает из Москвы. Некоторые газеты даже написали о нём некрологи, в то время как он ещё сорок лет уединённо продолжал жить в своём имении в Харьковской губернии.

 
Есть у Бога под луною
Много городов. Один —
Чудный град – там, над
Невою,
Скачет конный исполин.
 
 
Как он светел, как он ясен!
Символ Бога на земле!
Как Россия, он прекрасен!
Как она – твёрд на скале!
 
 
Взоры на тебя, Россия,
Он орлиные вперил;
Знаешь ли его, Россия?
Рассказать ли, что он был?
 
 
Он огромною душою
Всю вселенну обнимал
И могучею рукою
Полвселенной всколебал.
 
 
Пробудил от сна полночи,
Жизнь другую сердцу дал,
Новый свет ей вдунул в очи,
Ум наукой воспитал.
 
 
Понимал своё он время,
Но его не понял век,
И он снёс наветов бремя,
Дивный, божий человек!
 
 
Вняв высокому призванью,
Он в деяньях был поэт:
Наша Русь – его созданье,
Судия – весь божий свет!
 
 
На краю вселенной смело
Он воздвиг наш дивный град,
В нём он жив – и век уж целый
Царства на него глядят.
 
 
Смело он на них взирает,
Волю божию, закон —
Он России представляет,
Чрез Европу скачет он.
 
 
Подойди к нему, Россия,
Поклонися до земли,
О самой себе, Россия,
У гиганта здесь спроси.
 
 
Здесь он думал, здесь учился,
Здесь он русских жить учил,
Здесь за русских он молился,
Сына здесь за них судил…
 
 
Посмотри, как конь могучий
От земли несётся вдаль;
Словно хочет он за тучи
Унести отца печаль!
 
 
Царь спокоен; он судьбою
Лишь твоею дорожит,
И у Бога над тобою
Уж сто лет он сторожит.
 
 
Светлым взором обнимает
Царства русского концы,
И сквозь тучи нам взывает:
«Браво, браво, молодцы!»
 
 
Русь, молись и веселися —
Ты идёшь стезёй добра;
Слышишь «браво» – отзовися
На могучий глас Петра!
 
 
И Россия отозвалась:
«Пётр, тебя я поняла:
Я в тебе, гигант, созналась,
И в себе тебя нашла!
 
 
Мир тебя не позабудет,
Воплощу твои мечты:
Будет время… Но что будет,
Знает Бог да знаешь ты!..»
 

Николай Михайлович Коншин
(1793–1859)

Поэт, переводчик, издатель. Принимал участие в Отечественной войне 1812 года. Был ротным командиром Евгения Баратынского и под его влиянием начал свою литературную деятельность. В конце двадцатых назначен правителем канцелярии Главноуправляющего Царским Селом. В этот период был в дружеских отношениях с Александром Сергеевичем Пушкиным. Издавал альманах «Царское Село», где печатал стихотворения великого русского поэта. В начале 1837 года Пушкин содействовал назначению Коншина директором училищ Тверской губернии. Некоторые тексты Коншина были положены на музыку, став романсами.

 
В дымном городе душно,
Тесно слуху и взору,
В нём убили мы скучно
Жизни лучшую пору.
 
 
В небе – пыль, либо тучи,
Либо жар, либо громы;
Тесно сжатые в кучи,
Кверху кинулись домы;
 
 
Есть там смех, да не радость,
Всё блестит, но бездушно…
Слушай, бледная младость,
В дымном городе душно!
 

Константин Петрович Масальский
(1802–1861)

Романист, поэт, драматург. Учился в Благородном пансионе при Санкт-Петербургском университете. Действительный статский советник. Известен своими историческими романами и редакционной деятельностью в журналах «Сын отечества» и «Северная пчела».

1

 
Скрывавшие восток густые
облака
Рассеялись в час утра понемногу.
Весь Петербург сбирается в
дорогу.
Через Калинкин мост
стремится, как река,
Народ к воротам
триумфальным.
Какие хлопоты жандармам и
квартальным!
Карет, телег, колясок, дрожек ряд
И без конца и без начала
К заставе тянется. Все за
город спешат, —
Как будто бы вода столицу
потопляла.
Везде встречает взор
Корзинки, узелки с съестным
и самовары.
Здесь песенников хор
Идёт под звук рожка,
бандуры иль гитары;
Там тащит римлянин
шарманку на плечах;
Здесь спор у мужиков зашёл
о калачах
И пряниках: они огромную
корзину
Рассыпали, запнувшись, на
траву.
Там, небо сброся с плеч,
поставил на главу
Атлант – клубнику и малину.
Но где нам дописать картину!
Жаль, что Теньер свой
карандаш
Не завещал ни одному поэту,
А взял с собой и кинул в
Лету.
Так сядем же скорей,
читатель добрый наш,
В карету,
И мимо ряда дач прелестных
и садов
Поедем прямо в Петергоф.
 

2

 
Руками сильными Самсон
Льву челюсти во гневе
раздирает.
Из зева пена бьёт, и грозно
зверя стон
Окрестности далёко оглашает.
Здесь возвышается
волшебная гора
И свой закон нарушила
природа:
Везде видна воды с огнём игра!
Уступы, лестницы кипят
толпой народа.
Пленяет взор и мрамор, и
коралл,
И статуи, и чаши золотые,
И льющийся блистательный
кристалл
Через узоры огневые.
Здесь роща тёмная сияет вся
в звездах;
Кругом алмазами, как яхонт,
пруд украшен.
Ряд огненных столпов, и
пирамид, и башен
Блистает в просеке и
смотрится в водах
Канала длинного. Вдали
чернеет море,
В равнине зеркальной своей
Строй отражает кораблей
В сияющем уборе
И восходящую сребристую
луну.
Звук музыки привлёк
дремавшую волну,
О берега она тихонько плещет.
Над гаванью сияет храм;
С треножника курится
фимиам,
И в небесах над ним царицы
вензель блещет.
 

3

 
Угаснули волшебные чертоги,
Пустеет Петергофский сад.
До городских ворот, во всю
длину дороги,
Различных экипажей ряд
Тихонько движется. Все
дремлют или спят.
Близ Стрельны в пень три
стали клячи, —
Ни с места, хоть убей!
«Правей возьми! Какие
неудачи! —
Ворчит в карете бас. —
Отворь-ка, Тимофей.
Жена, ведь вылезать придётся
из кареты!»
– «Ах батьки-светы!
Неужто с дочерьми тащиться
мне пешком?
Нельзя ли как доехать, хоть
ползком?»
 

Андрей Иванович Подолинский
(1806–1886)

По окончании Благородного пансиона при Петербургском университете служил в почтовом ведомстве, сначала в Петербурге, затем – в Одессе. Стихотворения Подолинского печатались преимущественно в альманахе «Северные цветы», которые в 1837 году были оформлены в отдельный сборник. Вплоть до Крымской войны имя Подолинского не появлялось в печати, но в 1854 он отметился в «Отечественных записках» целым циклом патриотических стихотворений. Поэт до конца жизни так и остался верен принципам романтизма, приверженцем которого был ещё в петербургский период своего творчества.

 
Столицы Невской
посетитель,
Кто б ни был ты, – Петру
поклон!
Сей Медный всадник – это
он,
Её державный прародитель!
Как мощны конь и человек!
То Пётр творящей мыслью
правит,
Летит, отважный, в новый век
И змея древних козней
давит…
И здесь, руки простерший
кисть,
Ещё в металле жизнью
дышит,
Из медных уст – Россия
слышит —
Гремит: «Да будет свет!» —
И бысть!
 

Стихи поэтов
«Серебряного века»

От составителя

 
«И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком
стыл…»
 

Как «Золотой век» русской поэзии совпадал по времени с порою творчества своего самого яркого представителя – Пушкина, так «Серебряный» – с творческой жизнью Александра Блока, наиболее значительно и полно запечатлевшего свою эпоху.

Рубеж веков ознаменовался невероятным движением в культурной и общественной жизни России. Возникло множество художественных течений, пытавшихся продекларировать преимущества своей модели развития, в которой нуждалась страна и общество. Их картина мира утверждала свою правоту посредством живописи, литературы и жизнетворчества. Безусловно, явление, которое впоследствии Бердяев назовёт «Серебряным веком», имело не только эстетическое измерение. Подобное происходило в духовной, социальной и в научной жизни тогдашней России, но всё-таки литература, и прежде всего поэзия доминировала надо всем остальным: к ней тянулись, ею увлекались, она была интересна.

Вечные вопросы бытия, теснимые прежде иными проблемами человеческого существования, среди которых не в последнюю очередь значилась тема выживания, в новой эпохе вновь обрели свою изначальную злободневность и остроту. Ценностные установки, их набор и иерархия беспокоили уже не только слой людей думающих и ответственных перед обществом, но и самых заурядных обывателей. Людям казалось, что поэзии по силам ответить на эти вопросы, а символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты и все прочие совершенно были согласны с этим, с готовностью представляя свои ответы, благо никому из них не приходилось искать внимающих.

«Современное искусство обращено к будущему, это будущее в нас таится; мы подслушиваем в себе трепет нового человека, – писал один из теоретиков новой эстетики Андрей Белый, – наша душа чревата будущим…» Вера в «животворящую зарю нового дня» была присуща абсолютно всем литературным течениям, а настроения упаднического характера лишь подчёркивали необходимость такой зари.

Модернистские искания поэтов «Серебряного века» значительно расширили смысловые значения слов, раскрыли богатство ритмических построений стихотворного текста, усилили эмоциональное воздействие на читателя мастерским использованием фонетических эффектов, не говоря уже об изяществе неологизмов, обратной перспективе обыденного, лёгкости и подвижности изложения.

По сути, поменялся и сам язык поэзии, непосредственно её ткань. Теперь поэзия передавалась от сердца к сердцу, будто признание, как сокровенный завет, таящий в себе исключительный взгляд художника. И чем острее и непривычнее был этот взгляд, тем большим «тайновидцем и тайнотворцем жизни» представлялся читателю автор, тем больше было желания ему верить и следовать его откровениям. Отсюда такая тяга к мистике – к прозрениям и наитиям, брожениям духа и стремлениям заглянуть за грань сущего. Запредельным и непостижным были «больны» все. «Все ближайшие люди на границе безумия, больны, расшатаны. Ремизов, Гершензон – все больны…» – писал в своих записных книжках Александр Блок. Зато какие глубины сознания отражались в их поэтических откровениях! Каким живым и наполненным представал перед читателем описываемый ими город, будто бы имел собственную судьбу и живое дыхание, точно мыслящее существо, способное сопереживать, предчувствовать, негодовать. Возможно, потому и хотелось тогда и что-то заставляет нас сейчас – снова и снова проходить по оставленным поэтами адресам: Дворцовый мост, Лебяжья канавка, Большая Охта… И находить среди вековых стен рассыпанные повсюду трогательные заметы, узнавая в них строчки Ахматовой, Блока, Недоброво, Зоргенфрея, Бенедикта Лифшица…

В.М.