Текст книги "Загогулина. Рассказы, фельетоны, памфлеты"

Кузькина мать

Газеты подняли тревогу: страна вымирает! Ужасающий вывод был обоснован ужасными фактами: численность населения сокращается каждый год почти на миллион человек, с карты страны уже стерты 11 тысяч селений, 290 городов, еще 13 тысяч деревень остались без жителей!

Перед глазами невольно всплывает картина – как при нашествии извергов! А газеты все добавляют грязевые мазки: по уровню жизни Россия отстала позорно от прочих народов, плетется где-то в хвосте их унылого шествия, позади недоразвитых голодранцев; продолжительность жизни с 70 лет в «застойные времена» упала до ничтожной отметки: у мужчин она стала ниже пенсионного возраста!

Газеты колотят в колокола, призывают к немедленным действиям, но отношение к прессе сейчас полярно сменилось: на ее выступления стало модным не реагировать.

Какой-нибудь важный чиновник, прочитав публикации, кисло поморщится: «И чего они так раскудахтались?! Ну, умирают. Ну, быстрыми темпами. Весь вопрос – кто?.. Проблема касается только низших слоев, люмпенов, а там разве может быть по-другому?.. Нищета, поголовный алкоголизм, бродяжничество, беспризорность!.. Они роются в мусорных ящиках, ночуют на чердаках и в подвалах!.. Антисанитария, невежество, нецивилизованный образ жизни – чему же здесь удивляться?..»

Чиновник передернет зябко плечами и переключит мысли на то, как приятно быть важным чиновником. Он защищен от презренной нужды. У него сверхбольшая зарплата, замечательный дом, машина с персональным шофером, супруга в нарядных одеждах, толстощекие детки… У него все отлично, он изнывает в блаженстве. Чиновник отложит газету и погладит любовно свой упругий животик.

Депутат, народный слуга и избранник, воспринимает проблему болезненней: исчезает его покладистый электорат! Кто же будет избирать его депутатом?! Есть реальные риски потерять очень хлебное место!.. Депутат почешет загривок и засядет сочинять пространный депутатский запрос, чтобы потом сотрясать целым ворохом этих бумаг и говорить вдохновенно о том, как он славно работал, как он всех задолбал вот такими запросами! Каков был от этого толк, он из скоромности умолчит.

Простой народ и без газет понимает, что ему стало плохо. Он увидел воочию настоящую кузькину мать! Увидел во весь ее рост. Без камуфляжной одежды! Он выражает свою возмущение в отчаянных действиях: бастует, объявляет бессрочные голодовки, выходит с протестом на улицы, перекрывает движение транспорта… Вместе с тем он стремится понять, почему так случилось: ведь ему обещали достойную жизнь! Он пытается сам разобраться в причинах страданий, докопаться до сути, до корней вредоносного древа, чтобы выдрать его к чертовой бабушке вместе с корнями! И при раскопках возможных источников бедствий кое-где открываются любопытные истины. Одна из таких оказалась на самой поверхности.

Иван Ильич Сидоров, продавец импортной обуви на городском рынке, утверждает, что он обнаружил прямую зависимость между сокращением жизни народа и… ростом цен на бензин! Перед любым, усомнившимся в этой пропорции, он разворачивал лист, разрисованный разными красками, и в два счета доказывал свою правоту.

Тут необходимо отметить, что Сидорову просвещать людей было делом привычным: он был ученым обществоведом со степенью кандидата наук. Податься в продавцы чужой обуви ему пришлось из-за скудности жизни современных российских ученых.

Весть о судьбоносном открытии быстро распространилась по рынку, и вот уже группа торговцев обращается к ученому с просьбой разъяснить им подробней суть его волнующих выводов. Дело в том, что у торговых работников к цене на бензин давно уже были претензии: она пожирала всю их многострадальную прибыль, делала их работу бессмысленной.

Иван Ильич охотно откликнулся на обращение всполошившихся граждан, горемык баламутного рынка, и как-то днем, когда торговля шла особенно плохо, прочитал им полноценную лекцию. Над прилавком киоска он повесил три разноцветных плаката размером в полный лист ватмана, взял в руку сапожную щетку и вышел из киоска наружу. Щетку он использовал как указку.

– Вот здесь, – показал он на первый плакат, – мы наблюдаем обобщенные данные.

На белом листе выделялись контрастно две широкие линии черного и зеленого цвета. Они изгибались и напоминали подползающих змей, хвосты у них расходились в противоположные стороны.

– Черная линия, – пояснил Сидоров, – отражает динамику цен на бензин. Она, как вы видите, все время поднимается кверху – цены постоянно растут. Зеленая линия – средняя продолжительность жизни народа, то есть всех нас, включая родных, знакомых и незнакомых людей, всех маленьких и больших. Эта линия направлена книзу… Изгибы этих двух линий одинаковы абсолютно, они зеркальны. Если лист бумаги, на котором они расположены, согнуть пополам, то линии совместятся. Из этого следует, что они взаимозависимы. И если зеленая линия, то есть продолжительность жизни, никак не может влиять на конфигурацию черной, на рост бензиновых цен, остается одно – черная линия определяет форму зеленой, то есть рост цены на бензин однозначно сокращает продолжительность жизни народа!

Возле киоска стояла необычная тишина. Люди переваривали в своих головах зловещие выводы, а Сидоров тем временем продолжал:

– Я проверял эту фатальную закономерность по отдельным категориям населения – все подтверждается, ни малейших сомнений!

Он показал щеткой на соседний плакат с такими же змеями, таких же точно изгибов, но те были других цветов радуги.

– Желтая линия, – говорил Сидоров, – это несозревшая молодежь, лица до восемнадцати лет, синяя – люди трудоспособного возраста, а фиолетовой я обозначил пенсионеров. Вы видите, что картина все та же: там, где черная линия изгибается вверх, все остальные клонятся книзу!

Разномастные змеи вызывали тоску и тревогу. Сидоров продолжал говорить:

– Я сопоставил положение дел по бензину почти во всех регионах страны – везде то же самое, но есть и нюансы: в тех местах, где цена на бензин установлена выше, чем в других регионах, там продолжительность жизни, соответственно, ниже!

Сидоров показал на столбики черных и серых цветов, заполнявшие третий плакат. Он повторил, уже вкратце, содержание каждого из плакатов и спросил у собравшихся, все ли понятно, есть ли у них какие вопросы.

– Есть! – громко крикнула женщина с головой, похожей на тыкву, она торговала калеными семечками при входе на рынок. – А не засоряешь ли ты добрым людям мозги?!..

Замечено, что тыквоголовые тем отличаются от обыкновенных людей, что у них на все и всегда есть свое особое мнение, и они уверены, что правы только они. Вопрос женщины был, скорее, оценкой, рецензией на выступление ученого, причем рецензией с язвительной подоплекой.

– Вон там, на бумажке с желтой полоской, у тебя говорится про стариков и детей! А при чем здесь они?!.. Они бензины не покупают, потому что им незачем!.. И бабам бензин тоже без надобности! Зачем ты их тоже сюды приплетаешь?!..

Женщина вскинула оригинальную голову и горделиво посмотрела вокруг. Ее за рукав подергивал бородатый мужчина, похоже, что муж: «Ну, что ты, что ты, Маруся! Бензин, он касается всех! Продукты, витамины, лекарства – чтобы доставить все это, обязательно нужен бензин».

И бородач стал разжевывать заносчивой спутнице элементарные истины, что при повышении цены на бензин автоматически повышаются цены на все абсолютно товары, и потому от таких повышений страдает каждый из жителей, любого пола и возраста.

– Не надо меня учить! – огрызнулась Маруся. – Вечно ты лезешь с советами, о которых не просят!

И супруги углубились в разборки своих отношений, интерес их к прочитанной лекции был, конечно, утрачен.

– А чего ты собираешься делать со своими расчетами? – послышался новый вопрос. Задал его Мухаммед, владелец обувного киоска, и тут же он сам посоветовал: – С ними надо ехать в Москву, пусть там все это увидят!

Мухаммеда горячо поддержали владельцы других торговых киосков:

– Правильно он говорит! Езжай скорее в Москву! – загалдели предприниматели. – Покажи это в Думе, в Правительстве, раскрой им глаза! О расходах не беспокойся: все расходы мы берем на себя!

Иван Ильич опрометчиво согласился, и его сразу снарядили в дорогу. Дали деньги, продукты, дали пару запасной обуви и утром посадили на самолет.

Он улетел, а на третьи сутки вернулся обратно. Пришел на базар удрученный, растерянный. Сбежавшимся спонсорам говорил виновато:

– Никуда там меня не пустили! Охрана возле каждой двери, и от всех разит нефтяным перегаром: все на содержании у нефтяных королей! Как узнали, с чем я приехал, осатанели! Убирайся, говорят, дядя, отсюда, пока тебя не замочили в сортире! Твои вопросы мы порешаем по-своему – болтливых газетчиков всех завтра уроем!.. До самого поезда меня вели под конвоем!

Иван Ильич посмотрел на помрачневшие лица и торопливо добавил:

– Ваши деньги я все непременно верну: ничего же не получилось. Но я действительно был там бессилен!

В тягостной тишине раздался голос женщины с головой, похожей на тыкву:

– И неча было мотаться в этаку даль, – сказала она с насмешкой. – Скоро все само собой образуется: вчерась по телевизору передали, что нефть в стране на исходе, вот-вот вся закончится! Кончится нефть – коту под хвост всю твою арифметику! Откуда тогда возьмется бензин?!

– Действительно, вот тогда будет всем нам великое счастье! – с сарказмом произнес Сидоров.

Он сокрушенно вздохнул и пошел на свое торговое место, а из толпы кто-то крикнул со злобой:

– Кончится бензин – поднимутся цены на сено! Все будет также, но хуже!

Расходился народ неохотно. Еще долго разбирали вопросы: кто виноват и что надо делать, поминая при этом отборными фразами распостылую кузькину мать.

2005 г.

Провокация

Мэр города Черпаков, дородный сорокалетний мужчина с плоским рябоватым, похожим на лепешку лицом и коротко остриженной головой, остался в кабинете один: он только что провел традиционное по пятницам совещание – оперативку и, отпустив подчиненных, придвинул к себе папку с поступившей накануне корреспонденцией. Открыв ее, мэр крупным размашистым почерком принялся украшать листы своей повелительной резолюцией. При этом он повторял про себя заученную им формулу мудрого, по его понятиям, руководства: всех других нагружай, а сам сиди и хоть в пупке ковыряй! Этим принципом он руководствовался и на совещании: спрашивал за ранее данные свои поручения и тут же выдавал новые. Спрашивал строго, а нагружал так, что люди только кряхтели: где взять силы и время, чтобы справиться с таким большим объемом работ?.. Но возражать и спорить никто не осмеливался.

Когда стопка с нераспределенной корреспонденцией заметно уменьшилась, в кабинет вошла секретарь, стройная девушка в белых туфлях на шпильках и узкой укороченной юбочке. Черпаков поднял на нее настороженный взгляд.

– Вот, только что принесли, – пояснила секретарь причину своего незваного появления и положила на стол перед мэром еще один лист.

Черпаков скользнул по бумаге глазами и недовольно поморщился. В письме от местной организации коммунистов говорилось, что в субботу они намерены на центральной площади города провести митинг протеста против нового повышения тарифов на коммунальные услуги и что просят мэра принять участие в этом мероприятии.

Акции протеста стали таким распространенным явлением, что власти всех уровней начали привыкать к ним, как привыкают к ноющей боли при хронической форме болезни. Не был исключением и Черпаков. Он, активно использовавший митинги во время предвыборной гонки, сейчас считал их пустым провождением времени вздорных сограждан: ну, соберутся толпой, ну, постоят с плакатами, покричат, выпустят пар недовольства и разойдутся, успокоившись тем, что удалось накричаться… От коллег Черпаков позаимствовал метод, как реагировать на такие назойливые мероприятия, сбивая накал их страстей и ничего не изменяя по сути. «Лично я делаю так, – сказал ему как-то по-приятельски мэр такого же города, – посылаю на митинг какого-нибудь своего представителя, но не даю ему никаких полномочий, он заверит собравшихся, что все, о чем они здесь говорили, он записал добросовестно и доложит обязательно мэру. А уж тот постарается сделать все, что в его силах и компетенции для улучшения положения дел. Одних этих слов бывает достаточно для успокоения народа».

Кивком головы Черпаков отпустил секретаршу и набрал номер телефона своего заместителя по связям с общественностью.

– Владимир Борисович, завтра наши друзья закадычные, я имею в виду коммунистов, опять мышиную возню затевают на площади Ленина. Недовольны, видишь ли, повышением тарифов!.. Пошли туда кого-нибудь потолковее, и пусть он там действует по нашей обкатанной схеме… Козюлина, говоришь?.. Что ж, пусть будет Козюлин… Меня здесь не будет до понедельника, так ты, пожалуйста, сам возьми этот вопрос на контроль.

Козюлин, недовольный покушением на его личное время, появился на площади, когда митинг уже начался и далеко были слышны истеричные крики людей, дорвавшихся до мегафона. Он пробрался к месту, где толпились организаторы и дирижеры собрания, и со скучающим видом встал с ними рядом. Он уже имел опыт участия в подобных мероприятиях и сразу отметил: ничего необычного, митинг как митинг. Люди жадно тянули руки к горластому мегафону, а заполучив его, тараторили одни и те же слова: жизнь становится хуже, цены растут, не платят зарплату, пенсии маленькие и прочая, и прочая, и прочая… Козюлин украдкой зевал. Все это он уже слышал и не единожды, все это было известно ему и без таких вот собраний. Он дожидался момента, когда страсти утихнут, ему передадут мегафон и он с достоинством произнесет свои шаблонные фразы.

Дело и шло к такому финалу. Желающих говорить становилось все меньше, и Козюлин начал было прокашливаться, чтобы речь его была чистой и внятной.

Но тут мегафон попал в руки высокому худощавому мужику лет пятидесяти по фамилии Славин. Он выглядел очень рассерженным.

– До каких пор мы будем изливать бесполезные жалобы и выпрашивать то, что принадлежит народу по праву?! – гаркнул он во всю мощь своих легких. – А нам принадлежит все! Земные богатства – это общенародное достояние, а то, что построено на земле, – построено на наши, на общенародные деньги! Это так! И мы имеем полное право на справедливую долю в доходах, получаемых от эксплуатации этих богатств! А мы получаем жалкие крохи – и то, если их выпросим! У кого?! Кого мы так униженно просим?! Тех, кого сами поставили к власти! Тех, кто обязан честно служить нам, народу, и кто нахально забыл о своем долге и о своих клятвенных заверениях! Мы позволяем этим мошенникам с их ненормально короткой памятью мнить себя нашими господами, владыками, а нас – черт-те кем! Раболепными просьбами мы развращаем этих нахалов, позволяем им еще больше наглеть и заботиться только о своих личных благах, и они мягкостью нашей беззастенчиво пользуются! Шикуют на народные деньги вовсю! Напоказ! Невзирая на то, что большая часть населения страны из-за их идиотских реформ отброшена за грань выживания!

Славин был сильно взволнован и не стеснял себя в выражениях. Московские власти он называл сборищем лживых и корыстолюбивых пройдох, помянул Ельцина как зачинщика и идеолога происходящего, вспомнив его знаменитую клятву скорее голову положить на рельсы, чем допустить, чтобы народу жилось хуже, чем раньше.

– Народ стал жить хуже бесхозной скотины! – звенел над площадью металлический голос. – На каких рельсах лежит эта малопочтенная голова?!..

На митингах люди обычно подолгу не говорят, выкрикнут о своем, наболевшем, попросят помощи у властей и уступают место другому. Речь Славина была продолжительной, но его не пытались прервать, слушали внимательно и угрюмо, а он как хирург умело вскрывал наболевший гнойник. Воздав должное московским чиновникам, он не забыл и про местных.

– Возьмите нашего нового мэра! – выкрикнул он. – Он тоже освоил тактику лжи! Он выиграл выборы, обещая нам снизить тарифы коммунальных услуг! Он называл их необоснованными, больше того – грабительскими! Он обещал понизить тарифы, и мы ему слепо поверили. Как поступил он, вы знаете: заняв кресло мэра, он первым же постановлением увеличил эти тарифы почти что наполовину! Соврал, не сдержал своего обещания, и смотрит в наши глаза не краснея! Прежний мэр, которого мы называли поборщиком, благодетелем выглядит по сравнению с нынешним мэром!

Толпа загудела как перегретый котел. Кто-то выкрикнул: «Выгнать обманщика!»

Козюлин подумал, что молчать ему больше нельзя, надо вмешаться и, как представителю власти, утихомирить собравшихся, сбить пыл опасных эмоций, но слова ему не дали. Свистом и криками встретили его первую фразу о том, что мэру все будет доложено и что тот все досконально изучит.

Козюлин растерялся, сунул мегафон в чьи-то руки и поспешно юркнул в толпу.

Митинг завершился принятием воинственной резолюции. В нее включили предложения Славина об отмене антинародных реформ, о возвращении под контроль государства общенародного достояния. Было принято обращение к жителям других регионов поддержать эти справедливые требования.

Козюлин описал происшедшее густыми мрачными красками, и Черпаков, уязвленный острым выпадом лично против него, но профессионально пряча личное под заботой о большем, произнес раздраженно:

– Не хватает еще засветиться зачинщиками смуты в стране!

Он покачал головой и, осуждая чересчур недалеких сограждан, с сожалением продолжил:

– И как это люди не могут понять, что мы заботимся всегда только о них! Да, сейчас пока тяжело! Но потом будет лучше!..

Когда наступит это «потом» и почему не видно даже признаков улучшения, – в эти вопросы мэр не стал углубляться: разговор шел при его заместителях, а они – люди тертые, поймут так, как надо.

– А это все – Славин! – воскликнул с подобострастием заместитель мэра по общим вопросам. – Это он постоянно будоражит народ!

– Кто он такой? Откуда свалился? – нервничал мэр, он был убежден, что зацепили его преднамеренно, что Славин был кем-то подослан, и вероятней всего, претендентами на должность мэра, проигравшими недавние выборы.

Черпаков все еще находился под впечатлениями острой предвыборной гонки, где конкуренты ворошили все его грехи и промашки чуть ли не с самого детского сада.

– Наш он, местный, – пояснял угодливо заместитель по общим вопросам. – Был начальником цеха на судоремонтном заводе, а как завод обанкротился – он и шастает по разным сомнительным сборищам. Все призывает восстановить Советскую власть. В общем, он ненормальный какой-то.

– Ненормальный он или нет, а народ его слушает! – мэр многозначительно поднял вверх указательный палец. – Вон ведь какую галиматью сочинили! Если так дальше дело пойдет… Впрочем, ждать ничего нам дальше не надо! Надо принимать меры немедленно!

Черпаков разрешил Козюлину удалиться, а сам встал и походил немного по кабинету. Проходя мимо застекленного книжного шкафа, он бросал косой взгляд на свое отражение и приосанивался, неказистое лицо его обретало выражение величия. Потом мэр спросил с надеждой на выход:

– Может, этот говорун в чем-то сильно нуждается? Может помочь ему материально?.. Правда, он столько нам наговнял, что говорить противно о помощи, но приходится: проверенный способ заткнуть любую зловонную глотку!

– Он на это не купится, – мягко возразил первый зам. – Я знаю эту семейку – династия зашоренных коммунистов! Ему и имя-то дали бунтарское: назвали Виленом! Отец был Акимом, образование – шесть классов, а сын, вот, – Вилен!

– Многие были когда-то ярыми коммунистами, – заметил мэр философски. – Ну и что?.. Перестроились. Еще как перестроились! Свою бывшую партию раздербанили в клочья!

– Этот не перестроится, – убежденно сказал зам. по общим вопросам. – Его проймут только радикальные меры. Его надо как следует приструнить!

– Что ты имеешь в виду?..

Заместитель по общим вопросам, единственный зам, оставшийся из старой команды, очень хотел понравиться новому мэру, и он словоохотливо разъяснил:

– В речах этого типа очень много крамольного. Он почти что открыто призывает к свержению власти. Если все это документально оформить и предупредить его об уголовном преследовании, должно подействовать. Думаю, он уймется…

– Интересная мысль, – улыбнулся благожелательно мэр.

Заместитель тоже расплылся в улыбке и начал детализировать коварный свой замысел:

– Нужно подобрать человека, чтобы он разговорил Славина в нужном нам направлении, чтобы вытянул из него и зафиксировал всю его муть. И у меня есть такой парень, настоящий артист, и в прямом смысле, и в фигуральном. Он без мыла залезет в… это самое… в душу!..

– Артист, говоришь? – мэр в сомнении покачал головой. – У нас артисты тоже стали показывать зубки. Тоже кривляться стали на митингах!

– Этого я беру на себя! – воскликнул услужливо зам. – Этот за деньги сделает все так, как прикажут! Мать родную окрутит!.. Ведь мы ему, конечно, заплатим?.. Тогда это будет у него как работа…

– Заплатим, заплатим, – кисло поморщился мэр. – Но ты теперь лично за все отвечаешь! А чем – думаю, сам понимаешь!..

На другой день заурядный артист городского театра Николай Шустриков радостно поведал жене:

– С деньгами скоро будет полегче! Халтурку одну предложили: надо раскрутить за язык одного местного лоха, сделать так, чтобы он сам себя объявил врагом государства!

– А он действительно враг?

– Какая мне разница?! – хохотнул Шустриков. – Мне дали работу, и я ее сделаю!.. Заработаю деньги. А он пусть думает за себя сам!

Задание казалось пустячным, но Шустриков отнесся к нему очень ответственно. Он побывал на нескольких митингах и, когда выступал Славин, старался привлечь к себе его взгляд: дольше всех аплодировал, выражал одобрение громкими криками. Славин показался ему бесхитростным человеком, он говорил откровенно о том, как возмущен обнищанием народа, обвинял в этом власти и в оценке их не искал дипломатических выражений. Было видно, что он чем-то болен: лицо его было осунувшимся, бледным, спина – неестественно скованной.

Назвав Славина донкихотом, Шустриков стал искать с ним контакт, и однажды, когда тот оказался один, он подошел и в самых восторженных выражениях высказал ему свое восхищение его мудрым мировоззрением. Он говорил, что доходчивые и справедливые слова такого одаренного оратора, как Славин, ему лично глубоко по душе, что он с ними согласен на все сто процентов, но при этом считает, что они должны стать известными более широкой общественности для ее организации и сплочения. Он заявил, что у него есть возможность оказать в этом деле реальную помощь, поскольку он состоит в приятельских отношениях с одним из руководителей местного телевидения.

– Как вы отнесетесь к тому, если я организую вам встречу с корреспондентами? – спросил Шустриков, завершая свою неприкрытую лесть.

Славин согласился охотно, и вот в оговоренный день и час в его квартиру вошли обаятельный Шустриков и мрачноватого вида мужчина с телевизионной камерой на плече. У Шустрикова в руке была картонная папка с бумагами.

– Здесь список вопросов, – пояснил он Вилену Акимовичу. – Редакция хотела бы получить на них ваши ответы. Передача задумана в виде солидного интервью, но случилась накладка: корреспондент, которому поручили побеседовать с вами, неожиданно заболел. Вы не будете против, если я его заменю? Редакция не хочет упускать время…

Славин не возражал. Покосившись на емкую папку, он только заметил лукаво:

– Здесь без бутылки не обойдешься, и попросил стоявшую рядом супругу приготовить им чаю.

– У вас хорошо так, уютно, – произнес Шустриков и подал знак оператору, чтобы тот начал съемку. – Вы давно здесь живете?

– Давненько… С рождения этого самого дома. Квартиру получил от завода. Бесплатно. Память о советском периоде жизни… Теперь ни квартир, ни завода! Такой был известный завод, так и его обанкротили!..

Шустриков сочувственно покачал головой и попросил доверительным тоном:

– Вилен Акимович, расскажите, пожалуйста, о себе. О том, как сложилась ваша судьба…

Повернув лицо к камере, он добавил:

– Сегодня мы встречаемся с Виленом Акимовичем Славиным. Это имя хорошо известно всем участникам городских митингов: на них он – непременный оратор. Теперь мы хотим познакомить с ним наших уважаемых телезрителей… Итак, Вилен Акимович, – Шустриков лучезарно взглянул на Славина, – предоставляю вам слово. Расскажите коротко о себе…

Славин впервые оказался в роли героя телепрограммы и поэтому чувствовал невольное нервное напряжение.

– Да рассказывать особенно нечего, – ответил он, пожимая плечами. – Обычная моя биография, ничего героического… Родился в советское время, ходил, как и все тогда, в детский сад, в школу, закончил кораблестроительный вуз. Потом работал на нашем судоремонтном заводе. Потом, как и все, оказался негаданно в новой стране, где власть захватили махровые аферисты… Завод обанкротили. Я, в числе многих, оказался ненужным. Как-то проходил мимо горящего дома, посчитал своим долгом вмешаться, тушил, но слишком неосторожно: обрушилась балка и повредила мне позвоночник. Стал инвалидом, существую на жалкую пенсию и коротаю свободное время за размышлениями.

– А вот здесь – поподробнее, – Шустриков хищно подался вперед. – Над чем же вы размышляете?

– Размышляю, например, над таким парадоксом: реформы, которые затеяла власть, губительны для страны, для простого народа, все это понимают и видят, но продолжают следовать дальше тем же путем. А дальше будет значительно хуже: сама власть заявляет, что на очереди самые непопулярные реформы. Непопулярные, это значит – самые живодерные! Так вот, меня занимает вопрос: когда и чем закончится это душегубный процесс?

Славин помолчал, посмотрел в объектив телекамеры и продолжил, чувствуя, что неприятная напряженность уходит:

– Ну, с нынешней властью более-менее мне все понятно – это рвачи! Их интересует только нажива! Мне непонятен народ. За его плечами – Великий Октябрь, разгром армады фашистов, огромный опыт борьбы и побед над извергами разных мастей! И этот народ, освободивший от позорного рабства почти всю Европу, терпит произвол над собой! Произвол жалкой кучки предателей и перевертышей! Покорно позволяет грабить себя, а не смахнет, словно пыль, всю эту нечисть, всю эту наглую мразь!

Славин постепенно становился собой – гневным обличителем ненавистных ему пустоголовых политиков и высоко забравшихся авантюристов.

Наемный агент с трудом скрывал свой восторг. Вот это удача! Какой наивный мужик! Дон Кихот! Он сам так и прется в ловушку! Что ж, мое дело – дать ему увязнуть поглубже…

И Шустриков спросил вкрадчиво:

– Так вы призываете к свержению власти? И вас не пугает возможность гражданской войны?..

Славин остро взглянул на него: подвох был открытым.

– Я ни к чему такому не призываю, – резко ответил он. – Я просто констатирую факты! То, что экономика страны развалилась, – это же факт! Факт и то, что народ обобран до нитки и большая часть населения отброшена за черту выживания. И это не выдумка, тем более, не моя! Это признают сами власти, об этом по телевизору на всю страну говорят очень авторитетные люди!.. Что же касается гражданской войны… – Славин шумно вздохнул и сказал убежденно, – не будет никакой гражданской войны! Кто пойдет защищать паскудных грабителей?! Сами они тут же улепетнут за границу! Сторонников и защитников их среди простого народа я что-то не вижу! Так что народ и без войны может вымести всех негодяев, вернуть себе свое достояние и восстановить свою, народную власть!

– То есть, восстановить Советскую власть? – уточнил Шустриков. – Опять вернуться в мрачные годы репрессий и изоляции от внешнего мира?.. Вы, вероятно, забыли об этом?..

Славин досадливо морщится.

– Все зациклились на этих репрессиях! – говорит он сердито. – Как будто вся суть социализма сосредоточена в них! Репрессии и сейчас можно развернуть с еще большим размахом! При любом режиме возможны репрессии! Это не я забываю, а те, кому выгодно, чтобы народ позабыл, в чем заключается социализм, и что такое Советская власть! И я позволю себе об этом напомнить: это, прежде всего, приоритет интересов народа! Всего народа, а не кучки приближенных к власти воров и хапуг! Образование, медицина, приобщение к спорту, культуре – все это поощрялось в советское время, все это было бесплатным, все было доступным каждому человеку!.. А что с этим стало сейчас?! Все превратили в средство наживы! И если человек беден – он обречен! Нормальное образование получить он не может – за учение надо платить! Если заболел, тут же возле него возникает орда мародеров! Цена на лекарства такая, что для многих они недоступны. В больницу больному надо нести с собой еду, постельные принадлежности, шприцы, те же лекарства! Операции… да что операции! – анализы, обследования стали делать только за деньги! Это что, не репрессии?! Это форменный геноцид! Истребление неимущего населения! Люди теперь уже не доживают даже до пенсионного возраста!.. А в том, что они оказались бедны, неимущи, отброшены за черту выживания, виновны здесь не они! Это прямой результат реформистской политики наших властей!..

Речь Славина добросовестно писалась на пленку невозмутимым опытным оператором. Шустриков улыбался, он уже почти не скрывал своего удовольствия и считал, что он задание выполнил: крамольного Славин наговорил уже на целую дюжину обвинений.

А Вилен Акимович все продолжал:

– То же можно сказать и про изоляцию от внешнего мира – она не является органической сущностью социализма, его неотъемлемым признаком. Кстати, сейчас мы наблюдаем еще большую и более вредоносную изоляцию – изоляцию властей от народа! Они отгородились от него звуконепроницаемой стенкой, живут за ней своей жизнью, ни о чем не заботясь, кроме собственной безопасности! Они боятся народ, и правильно делают! Народ, копаясь в жиже навоза, щедро предоставленного ему, их ненавидит!

Славин посчитал, что достаточно полно ответил на реплику Шустрикова, замолчал и выжидающе посмотрел на него.

Шустриков, полистав папку, задал новый вопрос:

– Вот вы говорите про какую-то стенку, а в ней, между прочим, есть открытый проем, и довольно широкий. Я имею в виду выборность власти. В Государственной Думе, к примеру, находятся только избранные народом люди!.. Они тоже, по-вашему, отгорожены от народа?

– Без всяких сомнений! Потому что стремятся туда ради неограниченных благ! Они сами для себя создают такие законы, по которым избирателям их уже не достать, – нет права их досрочного отзыва, а раз так, они могут позволить себе (и они позволяют!) глумиться над наивным электоратом, которому они навешали при выборах столько лапши!