Текст книги "История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции"

И прав оказался А. Твардовский: М. Исаковский правдиво, искренне и непредвзято рассказал о своём детстве и юности, о родителях, а он был двенадцатым ребёнком в семье из тринадцати. Жили очень бедно, занимались крестьянской работой, только потом отец стал почтарём. Каждый вторник ездил на почту, а в доме собиралось полдеревни, ждавших весточек из Ельни, Смоленска, Москвы. Много односельчан уезжало на заработки, потому что своя земля почти не кормила. Подробно узнали о болезни глаз, о врачах, которые обрекали поэта на полную слепоту, лишь Михаил Иванович Погодин, внук известного писателя и историка, помог ему лечь в больницу, где его немножко подлечили. Потрясает рассказ М. Исаковского о выпускном экзамене земской школы, когда босой (в лаптях было неудобно предстать перед богатой публикой) Михаил Исаковской прочитал свои стихи о Ломоносове; экзаменаторы подивились его таланту, опасных вопросов не задавали, так он сдал экзамены. А какие умные, тонкие, сердечные преподаватели были в этой земской школе, каким обаятельным был Василий Васильевич Свистунов, каким отзывчивым оказался земский начальник Яновский! Михаил Исаковский учился в гимназии, стал учителем, постоянно писал стихи. И конечно, голодал. Поехал за хлебом в казачьи места, был арестован и доставлен в Новочеркасск. Потом стал активистом укома, какое-то время был чекистом, вступил в РКП(б). Но всегда оставался поэтом-лириком.

«В прозе Исаковского виден не только поэт, – писала Н. Котовчихина, – поведавший читателю о своих творческих муках, о самом процессе осмыслении творчества, о своём понимании сущности художественного творчества, но и лирик, умеющий и в стихах, и в прозе говорить просто и вместе с тем поэтично, по-народному ёмко и образно» (Русская литература. 1985. № 4. С. 101).

Исаковский М.В. Собр. соч.: В 5 т. М., 1981—1982.

Воспоминания о М. Исаковском. М., 1986.

«Универсализм, эрудиция, отзывчивость Бориса Константиновича Зайцева, широкий круг знакомств в литературном мире (он встречался едва ли не со всеми крупными русскими литераторами начала ХХ в.), необычайно долгий период его творческой активности, продолжавшийся семь десятилетий, а также прекрасная память и дар мемуариста – всё это определяет высокую значимость зайцевского наследия для постижения историко-культурных достижений как в России, так и в Европе. Зайцев фиксировал, осмыслял и оценивал взаимодействие различных культурных потоков начала и середины ХХ столетия и сам являлся организатором и участником многих культурных инициатив. Счастливое сочетание чуткости художника и трезвого аналитического дара дало ему возможность объективно оценивать исторические явления и процессы, способность видеть их глубинный смысл и перспективу», – писал А.М. Любомудров в предисловии к книге «Дневник писателя Б.К. Зайцева: Диалог времен, культур и традиций» (М., 2009. С. 5).

В 60-х годах прошлого века Олег Михайлов, друг автора этой книги, выдающийся знаток русской литературной эмиграции, много сделавший для её популяризации в Советской Росиии, много раз рассказывал о полученных им из Парижа письмах, в которых Борис Зайцев высказывал умные и тонкие замечания о своих современниках-эмигрантах. В то время вся образованная часть молодёжи увлекалась творчеством Владимира Набокова, передавали друг другу его книги, постоянно вели о нём разговоры. Но вдруг Олег Михайлов показал мне письмо Б. Зайцева о Набокове, и восторг наш постепенно стал угасать. Вот это письмо:

«Дорогой Олег Николаевич, – писал Б. Зайцев 29 июня 1964 года, – насчёт Набокова скажу вам так: человек весьма одарённый, но внутренне бесплодный. «Других берегов» я не читал, но знаю его ещё по Берлину 20-х гг., когда был он тоненьким изящным юношей. Тогда псевдоним его был: Сирин. Думаю, что в нём были барски-вырожденческие черты. Один из ранних его романов «Защита Лужина» (о шахматисте) мне очень нравился. Но болезненное и неестественное и там заметно – и чем дальше, тем больше проявлялось. Он имел успех в эмиграции, даже немалый. И странная вещь: происходя из родовитой дворянской семьи, нравился больше всего евреям – думаю, из-за некоего духа тления и разложения, которые сидели в натуре его. Это соединялось с огромной виртуозностью.

В своё время мы с Алдановым собирали ему деньги на отъезд в Америку. Он и отъехал. Материально процвёл там. Приезжал он и сюда, уже «Набоковым», а не «Сириным». В Nouvelle Litteraire (или Figaro Litteraire, точно не помню) было интервью с ним. Говорил он чушь потрясающую, а в растолстевшем этом «буржуе» никак уже нельзя было узнать приятного худенького Сирина.

У Данте сказано:

 
Non ragioniamo di lari
Ma guara e passa.
 
 
(Не будем говорить о них:
Взгляни и проходи.)
 

Бунин, как человек здорового склада, с трудом выносил его. На меня его облик наводит «метафизическую грусть»: больших размеров бесплодная смоковница.

Пишу это Вам, лично. Для энциклопедии пишите своё, что Вам кажется и видится…» (Архив О.Н. Михайлова). Возможно, мы ошибались в оценке В. Набокова, восхищаясь и отрицая, но слова «больших размеров бесплодная смоковница» остались в памяти навсегда.

В 1957 году в журнал «Вопросы литературы» Олег Михайлов сдал статью о раннем Бунине, а я – статью «Трагическое в «Тихом Доне» («Два Григория Мелехова»). До выхода в свет статьи Олег Михайлов послал Б. Зайцеву сборник студенческих работ о Л.Н. Толстом, в том числе и свою «Бунин и Толстой», одновременно попросив прислать воспоминания о Бунине. И тут же получил ответ:

«Многоуважаемый Олег Николаевич, – писал Б. Зайцев 17 апреля 1959 года, – охотно исполнил бы Вашу просьбу, но сделать это невозможно: никакой книги воспоминаний о Бунине я не выпускал и не писал никогда. Это недоразумение.

Писем Бунина у меня было много. Подавляющая часть их ушла в архив Колумбийского университета (Нью-Йорк), а недавно я послал 4 письма В.И. Малышеву в Академию наук в Ленинграде, он получил их и пишет, что они будут напечатаны в Бюллетене рукописного отдела Пушкинского Дома. Письма его – и эти, и те, что в Америке, – больше домашнего, семейного характера. Общих высказываний вряд ли много найдёшь. Но его облик отражается и в манере письма, и в отдельных словечках. Он замечательно рассказывал. Вообще в нём был артист – недаром Станиславский предлагал ему даже сыграть небольшую роль в какой-то постановке Художественного театра. Но театра он не любил. «Нет, дорогой мой, я не дурак, чтобы быть актёром!» (Букву «г» выговаривал по-южному, очень напирая на неё. Но вообще русский язык его был наш, среднерусский, нашей Тоскании российской, давшей всю нашу великую литературу.)

Благодарю Вас за книгу статей о Толстом. Пока прочел Вашу – с интересом. Настаивая на связи Бунина с Толстым, Вы правы, связь есть, конечно, даже в самом складе описания, но есть и огромная разница, о которой Вы не упоминаете: духовный мир – совесть, человеколюбие, сочувствие обездоленным, сострадание, чувство греха и ответственности перед Богом – этого у Бунина почти нет, а у Толстого, в его душе, как раз и занимало громадное место. (Да и вся наша великая литература ХIХ в., «золотого века» искусства русского, была полна этим, в этом и величие её.) Поэтому Толстого и раздражал бунинский «дождик».

Во всяком случае хорошо, что Вы Буниным занимаетесь с любовью и вниманием, писатель выдающийся, внешняя изобразительность его очень велика, язык прекрасный, темперамент большой (он был очень страстный человек) – но внутренне, по душе, он не наследник великой традиции нашей литературы (ХIХ в.)» (Архив О.Н. Михайлова).

Б.К. Зайцев написал О.Н. Михайлову десятки писем, высказывал свои мысли и наблюдения об Иване Шмелёве, «писателе сильного темперамента, страстном, бурном, очень одарённом и подземно навсегда связанном с Россией», он «очень мучительная натура, сверхнервная», «дарование большое, несколько исступлённое и собою мало владеющее», называет лучшими его произведениями «Лето Господне» и «Богомолье», но понимает, что в Советской России они не пройдут цензуру.

В письмах Б. Зайцева, содержанием которых щедро делился в своих разговорах Олег Михайлов, были рассыпаны суждения, разбивавшие литературно-эстетические догмы популярных критиков и литературоведов социалистического реализма, открывавшие нам пути к справедливой науке о литературе.

Борис Константинович Зайцев родился в дворянской семье Константина Николаевича (директора Московского металлического завода Гужона) и Татьяны Васильевны Зайцевых в городе Орле, детство прошло в одном из сёл Калужской губернии. Получил хорошее домашнее образование, учился во многих гимназиях, окончил Калужское реальное училище, но высшее образование так и не получил, хотя учился в Московском техническом училище, Горном институте, на юридическом факультете Московского университета. Страсть к литературному творчеству победила, он познакомился с Чеховым, Короленко, с Андреевым, Чулковым, Блоком, Вячеславом Ивановым. Но все эти знакомства и первые литературные опыты отошли на второй план, как только он побывал в Италии, которая его просто покорила и своей природой, и своими городами, и богатством и разнообразием культуры. Итальянским языком он владел блестяще, «Божественная комедия» Данте не оставляла его почти всю жизнь. Он прочитал «Образы Италии» в трёх томах П.П. Муратова, познакомился с автором. В 1922 году Б. Зайцев закончил исследование «Данте и его поэма», перевел «Ад» из поэмы.

В 1906 году в издательстве «Шиповник» вышел первый сборник Б. Зайцева «Рассказы. Книга 1-я», который поддержали критики в разных газетах и журналах, затем второй сборник рассказов, третий сборник рассказов (1909—1911), роман «Дальний край» (1913—1915). В этих сборниках и романе автор рассказывает преимущественно о московской интеллигенции, в образах которой угадываются черты автора и его жены Веры Алексеевны, герои испытывают тревожные волнения во время революции, хоронят близких друзей, единственная ценность в жизни – это их любовь. «Дальний край» попал под обстрел критики. «Его герои – вовсе не «русская интеллигенция», но лишь московская богема; они действуют на фоне русской революции, и этот фон окончательно губит их», – писал Р. Иванов-Разумник (Заветы. 1913. № 6), а другие критики, А.Б. Дерман, В.Л. Львов-Рогачевский, Л.Н. Войтоловская, А.А. Бурнакин, В.П. Кранихвельд, на разные лады объясняли причины этой неудачи: Б. Зайцев – мастер короткого рассказа, роман ему не по плечу. А. Бурнакин в рецензии «Засахаренная революция» (Новое время. 1913. 4 октября) подвёл итог идеологическим спорам вокруг этого романа Б. Зайцева.

В 1916—1919 годах в «Книгоиздательстве писателей в Москве» вышло первое Собрание сочинений в семи томах. В одном из интервью литературоведу Венгерову Борис Зайцев вспоминал о начале творческой работы: «Начал с повестей натуралистических; ко времени выступления – увлечение т. н. «импрессионизмом», затем выступает элемент лирический и романтический. За последнее время чувствуется растущее тяготение к реализму». В автобиографическом очерке «О себе» Б. Зайцев называл близких ему по духу писателей – Гоголя, Чехова, Пушкина, Данте, Гёте, Флобера: «Для внутреннего моего мира, его роста Владимир Соловьёв был очень важен… Соловьёв первый пробивал пантеистическое одеянье моей юности и давал толчок вере» (Возрождение. Париж, 1957. № 70). «Духовное развитие З. шло от неопределённого мистич. ощущения божественности мира к твёрдому православию, переломным на этом пути оказалась революция, к-рую он решительно не принял. Потрясения, связанные с рев. событиями (гибель племянника – офицера, убитого толпой в февр. 1917; арест З. в 1921; тяготы разрухи и голода, болезнь) вызвали в З. религ. подъём и окончательно определили его путь к Церкви», – писала Е.В. Воропаева (Воропаева Е. Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 312).

В 1922 году заболел брюшным тифом, для лечения выехал за границу, жил в Германии, потом в Италии, в 1924 году переехал в Париж, активно сотрудничал с «Современными записками», «Возрождением», «Русской мыслью», «Новым журналом».

Сборник рассказов «Улица св. Николая» (1923), сборник рассказов и новелл «Рафаэль» и сборник очерков «Италия» (1922) надолго определили творческие искания Бориса Зайцева – религиозная тема и полный уход от современности в мир европейской культуры.

Б. Зайцев написал несколько романизированных биографий «Жизнь Тургенева» (Париж, 1932), «Жуковский» (Париж, 1951), «Чехов» (Нью-Йорк, 1954) и две книги мемуаров «Москва» (Париж, 1939) и «Далёкое» (Вашингтон, 1965).

«Дневник писателя» Борис Зайцев опубликовал в 1929—1932 годах в парижской газете «Возрождение»; в нём поведано о злободневных проблемах культурной, общественной и религиозной жизни русского зарубежья. «Бесстыдница в Афоне», «Иоанн Кронштадтский», «Оптина пустынь», «Сын Человеческий», «Памяти погибших», «Вновь об Афоне», «Об интеллигенции», «Итальянский друг России», «Крест», «Новые книги Муратова», «Дела литературные» – здесь множество ярких, колоритных портретов русских людей проходит перед глазами читателей. Иоанн Кронштадтский не был оценен официальными кругами, но народ, простые люди, ломился на его богослужения. Многих людей спасал он от болезней, о чём рассказал в своей книге о нём отец Василий Шустин. «Русская народная природа очень сильно была в нём выражена, эти голубые, совсем крестьянские глаза, полные ветра и полей, наверно, действовали неотразимо – особенно когда горели любовью и молитвой. О. Иоанн являлся своего рода «Николой Угодником», ходатаем и заступником, к нему можно обратиться в горе, беде, в болезни – он поможет. Недаром всюду, где он появлялся, собиралась толпа – так было и всегда с существами, как он» (Зайцев Б. Дневник писателя. М., 2009. С. 65). Не обошёл своим вниманием Б. Зайцев и событие в Париже, когда утром 26 января 1930 года сотрудники ОГПУ украли генерала Кутепова, руководителя Русского общевоинского союза (РОВС), ведшего борьбу с большевиками. Сообщение своё Б. Зайцев назвал «Крест» (Возрождение. 1930. 6 февраля). «Мне не важно знать, – писал Б. Зайцев, – такой или этакий был Кутепов, сколько у него врагов, сколько друзей. Сейчас он – знамя мученичества, знамя России распинаемой, он не может, не может не быть своим каждому русскому, каких бы взглядов тот ни был. Горе сближает, но и проводит грань. Кто с тобой, тот свой. Кто против тебя, от того отойду. Пусть он отличнее, он уже не мой» (Зайцев Б. Дневник писателя. С. 98).

Огромное впечатление сейчас производит имя Павла Петровича Муратова (1881—1950), писателя и искусствоведа, о котором Б. Зайцев не раз писал ещё в 1912 году, когда вышла книга П. Муратова «Образы Италии» в двух томах. А сейчас, когда вышла в свет и третья книга «Образов Италии» (Берлин, 1924), Б. Зайцев дал многогранную характеристику деятельности П.П. Муратова, отметив, как искусствовед от «образов Италии» перешёл к русской иконе: «Изучение итальянского Ренессанса, византийской и эллинистической живописи привело к русской иконе. В этой области довелось ему многое сделать. Как раз начало нашего века ознаменовано новым подходом к искусству древнерусскому: зодчеству, фресковой живописи, иконе. Имена Муратова, Остроухова, Анисимова навсегда связаны с этим возрождением старой Руси в огромных художнических её делах… Много тут помогла так называемая «расчистка» икон и фресок – высвобождение их от позднейших записей… В связи с этим движением, опираясь на него, появилась «Древнерусская иконопись» Муратова, установившая прямую связь нашего иконного художества с Византией… Но и не просто Византия дала нам нашу иконопись – а Византия лучшего своего, неоэлинистического расцвета (ХII в.)» (Возрождение. 1931. 30 мая).

В «Дневнике писателя» Б. Зайцев упрекает Леонида Леонова, который так хорошо начал свой творческий путь, но потом в романах «Барсуки» и «Соть» начал сдавать: «Почти за десять лет работы лучшая вещь – тот же «Петушихинский пролом», «Барсуки» сумбурны, многословны, в них есть аляповатость, но это можно читать. «Вора» уж просто не дочитаешь (я, по крайней мере, не мог, до такой степени длинно, фальшиво, лубочно)… И вот у меня на столе «Соть». Это ещё новый поворот. Самое в ней, пожалуй, интересное (но и страшное) – это: как за десять лет сумели обработать и сломить человека даровитого, настоящего, может быть, даже крупного писателя…» (Зайцев Б. Дневник писателя. С. 135).

Зайцев Б. Избр. произв.: В 3 т. / Вступ. ст. и коммент. Е. Воропаевой. М., 1991.

Зайцев Б. Дневник писателя. М., 2009.

Родился в селе Сростки Бийского района Алтайского края в крестьянской семье. Учился в сельской школе, работал в колхозе, в 1944—1947 годах учился в Бийском автомобильном техникуме. Отца, Макара Леонтьевича Шукшина, помнил плохо, он был арестован в 1933 году органами ОГПУ, но, по словам близких, это был огромный мужик, работящий и неразговорчивый. В 1956 году был реабилитирован. Мать, Мария Сергеевна Шукшина (в девичестве Попова), религиозная, сохранила в душе богатый народный русский язык, полный диалектизмов, пословиц и поговорок; она была любительницей песен, сказок. Многое передалось от неё сыну.

До службы на флоте в 1949 году В. Шукшин перепробовал много рабочих профессий, трудился в Калуге на строительстве турбинного завода, во Владимире на тракторном заводе, на стройках Подмосковья. Был, по его словам, попеременно разнорабочим, слесарем-такелажником, учеником маляра, грузчика. После службы на флоте в 1952 году в селе Сростки работал директором вечерней школы, преподавал русский язык и литературу. В 1953 году сдал экстерном экзамены в средней школе, 31 августа 1953 года желанный аттестат зрелости был на руках. В том же году он поехал в Москву и поступил на режиссёрский факультет ВГИКа. Хотя сначала пробовал поступать в Литературный институт, не прошёл. Вплотную столкнувшись со студентами ВГИКа, понял, что образования недостаточно. «Мне было трудно учиться, – писал В. Шукшин. – Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками; кроме того, я должен был узнать то, что знают все и что я пропустил в жизни» (Статьи и воспоминания о Василии Шукшине. Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1989. С. 199).

Первый рассказ «Двое в телеге» был опубликован в журнале «Смена» (1958. № 15). Но после этого Шукшин никому несколько лет не предлагал написанное. Только в 1961 году журнал «Октябрь» опубликовал сразу несколько рассказов: «Правда», «Светлая душа», «Степкина любовь» (№ 3), а затем рассказ «Экзамен» (1962. № 1). Первый сборник прозы «Сельские жители» вышел в издательстве «Молодая гвардия» в 1963 году.

Одновременно В. Шукшин играет в ряде фильмов эпизодические роли. Как-то показали в Сростках фильм, в котором Шукшин в форме матроса выглядывает из-за плетня и скрывается. «И это вся роль?» – разочарованию односельчан не было предела. Но вскоре В. Шукшин исполнил главную роль в фильме «Два Фёдора», затем получил роль Андрея Низовцева в кинофильме «Золотой эшелон» (1959), роль Ивана Лыкова в кинофильме «Простая история» (1960), роль Степана Ревуна в кинофильме «Алёнка», роль председателя колхоза в кинофильме «Когда деревья были большими», роль Геннадия Николаевича в кинофильме «Мишка, Серёга и я». Односельчане другими глазами посмотрели на Василия Шукшина. В декабре 1960 года он получил диплом кинорежиссёра.

Одновременно с этим В. Шукшин продолжал писать рассказы. Несколько рассказов предложил редакции «Нового мира»; «Гринька Малюгин», «Классный водитель», «Игнаха приехал», «Одни» были опубликованы в журнале «Новый мир» (1963. № 2). «Гринька Малюгин» и «Классный водитель», вошедшие в сборник «Сельские жители», послужили материалом для сценария фильма «Живёт такой парень» (1964), рассказ «Игнаха приехал» лёг в основу киносценария «Ваш сын и брат» (1965).

Гринька Малюгин прослыл в совхозе, «по общему мнению односельчан», человеком придурковатым. Он был «здоровенным парнем», но смотрел на жизнь «бездумно и ласково». Девки любили его, а все думали, что жалели его. По воскресеньям он не работал и прослыл «чудиком». Как-то послали его за бензином для совхоза. Пристроился в длинную очередь, получил бензин, стал оформлять документы, неожиданно возник пожар на одной из машин, через мгновение вся база могла взорваться от вспыхнувшего бензина. Гринька бросился к горящей машине, направил её к реке и с обрыва бросил её в воду, а выпрыгивая на ходу, повредил ногу. А в «Классном водителе» разбитной Пашка Холманский с ходу влюбился в местную красавицу Настю, но у неё есть жених, московский инженер, в итоге ухаживаний за Настей он ночью отвёз её к жениху, и они объяснились. Фильм «Живёт такой парень» многим зрителям пришёлся по душе.

Так три популярные профессии слились воедино в одном человеке – Василии Шукшине.

Многочисленные критики увидели в этом многогранность таланта актёра, писателя, режиссёра. Однако вспомним слова самого Василия Шукшина о том, что эти три профессии раздирали его душу. Он стал знаменитым и популярным, ему постоянно звонили, приглашали, обещали, заставляя думать о том, о чём, впрочем, ему не обязательно было думать. В одном из последних интервью, после разговоров с М. Шолоховым, Шукшин признался:

«И вот, ещё раз выверяя свою жизнь, я понял, что надо садиться писать. Для этого нужно перестраивать жизнь, с чем-то расставаться. И, по крайней мере, оградить себя, елико возможно, от суеты.

Суета ведь поглощает, просто губит зачастую. Обилие дел на дню, а вечером вдруг понимаешь – а ничего не произошло. Ничегошеньки не случилось! А весь день был занят. Да занят-то как-прямо «по горло», а вот – чёрт-те, ничего не успел. Ужас. Плохо. Плохо это.

И вдруг я в мыслях подкрадываюсь к тому, что это же чуть ли не норма жизни, хлопотня такая – с утра дела, дела, тыщи звонков. Но так, боюсь, просмотришь в жизни главное. Что же делать? Может, не бывать одновременно в десятках мест? Ведь самое дорогое в жизни – мысль, постижение, для чего нужно определённое стечение обстоятельств и прежде всего – покой… Надо, наверное, прекращать заниматься кинематографом…» (Статьи и воспоминания о Василии Шукшине. С. 309—310).

Шукшин писал урывками, в больнице, во время отпуска, в минуты свободного от киносъёмок времени. Так появились на свет многие рассказы, так появился первый роман «Любавины», начатый и законченный в общежитии ВГИКа в 1959—1961 годах. Во время студенческих каникул Шукшин бывал в родном селе, расспрашивал стариков о Гражданской войне, о коллективизации, многое рассказала мать: об отце, о его друзьях и недругах, многое прочитал и вскоре начал писать роман об алтайском селе 1922 года. В центре – старик Любавин и четыре его сына, приехавшие из города Кузьма и Платоныч, и целый ряд интересных характеров односельчан, в районе действует банда, поимкой бандитов заняты чуть ли не все действующие лица романа.

С публикацией романа возникли обычные для молодого писателя сложности. Чаще всего Шукшин печатал свои рассказы в журналах «Новый мир» и «Октябрь». «Новый мир», куда Шукшин передал рукопись романа, не решился печатать, передали в издательство «Советский писатель», рецензенты Георгий Радов, Евгений Белянкин, Николай Задорнов и Ефим Пермитин высказали ряд жёстких замечаний по доработке рукописи. Шукшин кое-что исправил, но творческий замысел был для него неприкосновенным. Возникает вопрос о публикации романа в журнале «Сибирские огни», снова читают рецензенты А. Иванов, Л. Чикин, А. Никульков, А. Высоцкий, снова возникают вопросы о переработке романа. И тут нашла коса на камень: Шукшин кое-что сделал, но решительно отказался перерабатывать роман. В этом отношении любопытно письмо Н.Н. Яновскому, который вёл переговоры о публикации романа в журнале:

«Дорогой Николай Николаевич!

Я ещё раз прочёл рукопись (с замечаниями) и ещё раз (честно, много-много раз) рецензии на рукопись и понял: мы каши не сварим. Надо быть мужественным (стараться, по крайней мере). Я признаю, что довольно легкомысленно и несерьёзно кивал Вам головой в знак согласия. А когда подумал один – нет, не согласен. Кроме одного – времени… Меня особенно возмутил тов. Высоцкий (я его тоже возмутил). Так прямо и махает красным карандашом: хошь не хошь – клони грешную голову… Он у меня хочет отнять то, что я прожил, то, что я слышал, слушал, впитал и т. д. Я не в обиде, я просто хочу сказать, что так не размахивают красным карандашом. Да ещё и безосновательно… Николай Николаевич! Прошу наш договор перечеркнуть, – я в тех размерах делать исправления, какие предлагает редакция, не согласен. Смалодушничал, простите, – согласился. Не надо всего этого. Я начну исправлять – угодничать: кому это надо?

Простите, ребята, что морочил вам голову» (Там же. С. 685—686).

Но в ходе работы над рукописью автор и редакция нашли общий язык, и роман «Любавины» был опубликован в журнале «Сибирские огни» в 1965 году (№ 6—9). Вскоре вышел и в издательстве «Советский писатель». Отдавая отрывок из романа в «Литературную Россию», Шукшин рассказал о своём замысле: «Отдавая роман на суд читателя, испытываю страх. Оторопь берёт… Я подумал, что, может быть, я, крестьянин по роду, сумею рассказать о жизни советского крестьянства, начав свой рассказ где-то от начала двадцатых годов и – дальше… Мне хотелось рассказать об одной крепкой сибирской семье, которая силой напластования частнособственнических инстинктов была вовлечена в прямую и открытую борьбу с Новым, с новым предложением организовать жизнь иначе. И она погибла… Думаю года через два приступить к написанию второй части романа «Любавины», в которой хочу рассказать о трагической судьбе главного героя – Егора Любавина… Главная мысль романа – куда может завести судьба сильного и волевого мужика, изгнанного из общества, в которое ему нет возврата. Егор Любавин оказывается в стане врагов – остатков армии барона Унгерна, которая осела в пограничной области Алтая, где существовала почти до начала тридцатых годов. Он оказывается среди тех, кто душой предан своей русской земле, может уйти за кордон, а вернуться нельзя – ждёт суровая расплата народа. Вот эта-то трагедия русского человека, оказавшегося на рубеже двух разных эпох, и ляжет в основу будущего романа» (Там же. С. 686—688).

После смерти В.М. Шукшина была издана и вторая часть романа (М.: Дружба народов, 1987).

Шукшину много раз приходилось говорить о том, что такое нынешний крестьянин, что такое нынешний интеллигент, писать, спорить с коллегами. Этим во многом полемическим вопросам были посвящены некоторые его статьи и интервью в газетах: «Вопросы самому себе», «Монолог на лестнице», «Нравственность есть Правда», «Вот моя деревня…», «Книги выстраивают целые судьбы», «Слово о «малой родине», написанные и опубликованные в разных журналах, газетах и сборниках в 1966—1974 годах, полностью раскрывают отношение В. Шукшина к деревенским и городским людям, с которыми ему приходилось встречаться и о которых он писал в своих произведениях и фильмах. На один из вопросов корреспондента «Комсомольской правды» Шукшин ответил, что такое быть интеллигентом и что такое псевдоинтеллигентность: «Это ещё не интеллигентность – много и без толку говорить, так и сорока на колу умеет. Интеллигентность – это мудрость и совестливость, я так понимаю интеллигентность. Это, очевидно, и сдержанность и тактичность… Человеческое достоинство прямо относится к интеллигентности» (Там же. С. 640). В статье «Нравственность есть Правда» (1969) В. Шукшин неожиданно заявляет: «Герой нашего времени – это всегда «дурачок», в котором наиболее выразительным образом живёт его время, правда его времени…» И далее рассуждает о том, что ему пишут письма, в которых его ругают за грубость его героев, требуют красивого героя. «В общем, требуют нравственного героя, – признаётся В. Шукшин. – В меру моих сил я и пекусь об этом. Но только для меня нравственность – не совсем герой. И герой, конечно, но – живой, из нравственного искусства, а не глянцевитый манекен, гладкий и мёртвый, от которого хочется отдёрнуть руку… Философия, которая – вот уж сорок лет – норма моей жизни, есть философия мужественная. Так почему я, читатель, зритель, должен отказывать себе в счастье – прямо смотреть в глаза правде? Разве не смогу я отличить, когда мне рассказывают про жизнь, какая она есть, а когда хотят зачем-то обмануть?.. Нравственность есть Правда. Не просто правда, а – Правда. Ибо это мужество, честность, это значит – жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду…» (С. 618—620). И далее В. Шукшин пишет о том, что Печорин и Обломов – правдивые герои, «они так же правдивы и небезнравственны, как правдивы и небезнравственны мятежники-декабристы».

В. Шукшину приходилось полемизировать со многими критиками и учёными, доказывать, что он вовсе не стремился к апологии «дикой, злой «самобытности» в фильме «Ваш сын и брат» (Литературная газета. 1966. 10 марта), он лишь хотел показать своих героев правдивыми и нравственными. И в большей своей части его герои – «дурачки» и «чудики», которые чаще поступают вопреки «житейской мудрости», но которые воплощают в себе правду своего времени, истинный характер русского человека, порой эти персонажи мечтают о несбыточном, не устоявшемся в жизни, порой их действия и раздумья импульсивны, нет в них строгости и обдуманности, но в них – живая жизнь, живой характер. Один рассказ так и назывался «Чудик» («Новый мир». 1967, № 9). Непосредственная душа, простой киномеханик в селе, Василий Егорыч Князев совершает ряд непростительных промахов: не заметив, потерял пятьдесят рублей, потом, укладывая в чемодан покупки, вдруг обнаружил, что недалеко от него лежат пятьдесят рублей, он с гордостью объявил, что магазинную находку передал продавщице. Потом вышел из магазина, полез в карман и обнаружил, что его пятидесяти рублей в кармане не было. Пришлось ехать домой и снова брать пятьдесят рублей. А в магазин не пошёл, мало ли что подумают… У брата на Урале он надеялся отдохнуть, в благодарность разрисовал детскую коляску, надеясь порадовать жену брата своим народным творчеством, но не тут-то было, пришлось уходить из дома брата: «Чтоб завтра же этого дурака не было здесь», – кричала Софья Ивановна» (Шукшин В.М. Собр. соч.: В 3 т. М., 1984—1985. Т. 2. С. 298).

Опубликована повесть «Там, вдали» (1966), десятки рассказов в «Новом мире» и других изданиях, вышли сборники «Там, вдали» (1968), «Земляки» (1970), «Характеры» (1973), «Беседы при ясной луне» (1974).