Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество"

«Жизни я прошел дорогу…»

 
Жизни я прошел дорогу
До конечного исхода.
Не привечен Небом-Богом,
Холодна ко мне Природа.
Чаша выпита отравы
До мерцающего донца.
…Колокольчик-призрак славит
Звоном нежным чудо-солнце
Детства, юности – недавно
Оно радостью сияло
И меня повсюду плавно
Провожало, обнимало.
 
 
Чаша выпита печали
И потерь невосполнимых.
Даже звезды заскучали
И на них угасли нимбы.
 

«Я живу осторожно…»

 
Я живу осторожно,
Как птица, как зверь,
В уремах отрожных,
Где чудится смерть,
За темной баклужей,
Среди корневищ.
Сломается дюжий,
Душой станет нищ.
Шагаю с оглядкой,
Неслышно дышу.
То горько, то сладко
На свете живу.
 

«Я за привычку взял сражаться…»

 
Я за привычку взял сражаться
Стихом, нередко – кулаком,
Лицом к лицу с врагом встречаться,
Одним желанием влеком
Не уступить ему ни шага,
Ни сантиметра уступить,
Героем умереть в отваге,
Чем век протяжный трусом жить.
 

«Мне в спину ножиком пырнут…»

 
Мне в спину ножиком пырнут
Или застрелят зимней ночью,
Мою тетрадку развернут
И прочитают мои строчки.
И, что-то для себя найдя
В них, для души остервенелой,
Промолвят: «А его мы зря
Убили… Вот такое дело!
Послухайте, как он писал:
«Руси березы стали мрачны…»
Он, видно, много сам страдал,
От ломовой судьбы не прячась…»
И шапки снимут. Помолчат.
И в час, когда рассвет зарею
Зажжется тихо, как свеча,
Взгрустнут и веки мне закроют.
 

«Я буду похоронен…»

 
Я буду похоронен
В неведомой земле,
Где злые ветры стонут
В немилосердной мгле,
Вдали от зорь отрадных
(Там Дон и отчий дом!),
Но с сыном, с сыном рядом
И под одним крестом.
 

«Я лелеял в сердце думку…»

 
Я лелеял в сердце думку
                             растопить хандру и боль,
Зимовать в умете древнем
                                  средь сугробов, звезд и зорь.
 
 
Взял за пазуху икону
                         Божьей матери с Мальцом,
Зашагал… На глади снежной —
                                     солнце розовым стожком.
 
 
Бороду окрасил иней,
                          а от щек разлив огня.
Там дубравы. И деревни.
                               Там, наверно, ждут меня.
 
 
Как давился я угаром
                          улиц мертвых городских…
Видит бог, не отлучился
                             от полей, небес донских!
 
 
Хоть в разлуке с отчим краем
                                      прожил много я годов,
Похмелюсь не чаркой водки,
                                      а настоем свежих дров!
 

«На свет я выполз из норы…»

 
На свет я выполз из норы,
Из недр земли сырой
Доисторической поры —
Она сокрыта мглой.
И я не ведал суть души
И кто я. И – зачем.
А Голос слышался в глуши:
«Ты поклоняйся всем!»
Я огляделся: трав молва,
Зверей и птиц восторг
И первые из уст слова:
«Господь, меня согрей…»
И полились лучи с высот,
Я глубоко вздохнул.
И словно миг, пред взором год
И век мой промелькнул.
И ввечеру иль поутру
(Но это все равно!)
Я, как и все вокруг, умру —
Бессмертье не дано.
Я окажусь опять в норе
И в той земле сырой,
Которая в любой поре
Сокрыта вечной мглой.
 

«…Я забуду соцветие слов…»

 
…Я забуду соцветие слов,
Ветра песнь и ромашек наречье
И покину по осени кров,
Заблужусь в бесприютном заречье.
И в полуночи дикой, сырой,
Мощи кутая в рваные платья,
Будут долго витать надо мной
Полупьяного брата проклятья!
Во дворы возвернусь я потом…
Двоюродные… в пятом колене
Соберутся, чтоб видеть, как лбом
Будет биться свихнувшийся пленник,
И как кровью зальется стена,
Половицы зальются, вздыхая…
А она эта кровь… А она
Не чужая для них, а родная!
 
 
Брат, не надо… Себя пожалей…
Всем с лихвою от жизни досталось!
Доброта всех пороков сильней.
С Богом добрая мать повстречалась.
Злость уйми. Свору ты прогони.
Научись небесам поклоняться.
И за то никого не вини,
Коль со мной не захочешь обняться.
 

«Окровавленный венец…»

 
Окровавленный венец,
Всепрощающего взора
Ласка… Это – не конец?
Смерть телесная – не горе?
Это праведный Восход?
В Поднебесье Восхожденье?
В поклонении народ —
Его вещее прозренье?
Гвозди. Раны. Мать глядит,
Мать пророческое шепчет:
«Голубь утром прилетит…
Промахнется злобный кречет,
Разобьется о валун —
Тотчас вырастет колючка.
А желанный мой воркун
Мне угнездится на ручку,
Он поведает стихом,
Что не будем мы в разлуке,
И овеет мир крылом,
Чтобы мир не ведал муки…»
Улыбается Христос,
Боль святую принимая.
Нет распятья. Нету слез.
Только птица вьется злая…
 

«Ползет по поляне…»

 
Ползет по поляне —
Нет гада страшней!
В притихшей Елани
Ждут смерти моей
И друг, и соседка,
И всякая вошь…
Вонзается метко
Предательский нож,
Торчит его кончик…
Рассечена бровь…
Тарантул докончит —
Всю высосет кровь.
Умру я в осоке
В промозглую рань.
И имя Ростокин
Забудет Елань.
Засохнет калина —
Отрада моя.
Черна паутина.
Чужая земля.
 

«Но это еще не конец…»

 
Но это еще не конец?..
Иду и встречаюсь с народом,
На черепе жесткий венец
Ю-ро-ди-во-го!
Впридых бормочу по слогам
Падшим свои утешенья:
«Спилите под корень рога!
Простится вам… Вечное, вещее
Наполнят пространство души,
И слезы прольются небесно.
И в градах и в сельской глуши
Нестудно всем станет, нетесно
С природой и Богом в ладу…»
Кто слушает с верою чистой,
А кто-то смеется: «В аду
Увидеться ль нам не случится?!»
Суют самогонки стакан
Мне под нос: «Пора причаститься!
И с Дунькой-блудницей в бурьян
В обнимку до звезд завалиться!»
Я дальше иду… бормочу…
Обиды не помня, издевки.
Ладонь подставляю лучу
И, не являя сноровку,
Не прячусь от бури-грозы.
Безбожие, как бездорожье.
От слез? от угарной росы
Лицо повлажнело? Все сложно!
Я к Вечности сердцем приник:
Увижу Иисуса и сына?
Безбрежье… Путь сер и велик,
А истина будет едина.
 

«То навстречу плывут, то в обгон…»

 
То навстречу плывут, то в обгон,
За моею душой наблюдают.
И нечаянный близкий урон
Постаревшей земле обещают.
Я не прячусь от них впопыхах,
Они всюду достанут остудой,
В буераках, в сиротских кустах
Непогожего дня пересуды.
Хоть гадай-не гадай… Облака
Своего рано-поздно добьются.
Вознеслась для знаменья рука —
Я повинно успел оглянуться…
 

«Полдень тягучий, как тучи…»

 
Полдень тягучий, как тучи.
Топкая, бледная даль.
Жизнь – это маленький случай,
Мне его вовсе не жаль.
Скоком. Иль сбоку ли набок,
Где-то порой кувырком.
Горек. Немножко и сладок.
Пил осторожным глотком
Воздух… И воду. И водку
В темной избе, шалаше,
Русь поминая короткой
Фразой, как будто клише…
Не удалось… То ли ветер…
То ль скоротечна вода…
Порастерялись по свету
Звуки. И нету следа.
Белая в небе полоска —
Саван… Христос, упокой…
Звонко сколочены доски
Любящей братской рукой.
Слава осеннему полдню —
Он самый светлый в году!
Встретил с ведерком он полным,
К гробу с улыбкой иду.
 

«Успокойтесь, душегубы…»

 
Успокойтесь, душегубы,
Я не лезу напролом.
Я ценю ваш голос грубый
С отшлифованным углом,
Идеальный сплав металла
В нем, кинжальный пересверк.
…Кровь. И нежный снег подталый,
Белый свет упруг и сер.
Я вперед вас пропускаю
Аж почти на полвершка
И права не предъявляю
Я на собственность «горшка».
Опорожняйтесь, умиляйтесь,
В землю ваш навоз уйдет!
В зиму, в лето ль «штука злая»
Обязательно взойдет,
Раскуделится ненастно,
Замахает: прочь пошел!
Покиваю я согласно
С рифмой древней «хорошо»,
Отстранюсь бочком, угрюмо,
В то же время как бы свой.
С нераздельной общей думой
И с мечтою озорной…
 

«Полуживой, полуубитый…»

 
Полуживой, полуубитый,
Из полуночной кутерьмы
Я в мир вернулся позабытый
В зенитный час своей зимы.
Пред взором дыбились сугробы,
И в этой девственной тиши
Я выстрелов не слышал дробных,
Единой не узрел души.
И я, от слабости шатаясь,
Промолвил: «Боже, хорошо…»
Подумал. И сказал: «Прощаю…»
И… по следам назад пошел.
 

«Рядом розы одни…»

 
Рядом розы одни,
Розы в поле,
Как прощанья огни,
Знак неволи.
 
 
Все угаснут потом
Друг за дружкой.
Дом обжитый – на слом.
Снег закружит.
 
 
И в забытом краю
(Я в могиле!)
Кто-то скажет: «В раю
Человечище милый…»
 

«Мои глаза какого цвета…»

 
Мои глаза какого цвета?
О том не знаю я давно.
Что на дворе – зима иль лето?
Окно всегда черным-черно.
 
 
Ослеп душою. Разум мутен.
Суму не собираю в путь.
С житейской я в раздоре сутью,
Огонь прожег навылет грудь.
 
 
Возник огонь из неведенья…
Господня кара? Сатаны?
Навек застывшее свеченье,
Как льдинка мартовской луны.
 
 
И нету страха и тревоги.
Мир отвернулся? Мир простил?
Осталось времени немного
И столько же осталось сил.
 
 
Грядут крещенские морозы,
Осядет угол избяной.
И кто-то бросит пламень-розу
В окно жалеющей рукой.
 

«В глухомани я живу…»

 
В глухомани я живу,
Вся округа наяву.
Летом стерегу коров,
Наблюдаю мир с бугров,
Оперевшись на костыль.
Сбоку вихрем кружит пыль,
Столбик суслика, шалаш —
Непридуманный пейзаж.
А высоко надо мной
Расплескался ясный зной,
Реактивный вдалеке,
Как росинка на стекле.
 

Судьба

 
Все равно не разгадаю,
Стало быть, не одолею.
Духом смутно убываю,
Телом ветрено болею.
 
 
А она, не унимаясь,
Наступает сумасбродно,
В угол темный загоняет,
Проклинает: неугодный!
 
 
Я сжимаюсь, дико корчусь.
От ударов, как от молний,
Ограждаюсь я укором
Меланхольным и безмолвным.
 

«Я осколки из сердца извлек…»

 
Я осколки из сердца извлек.
«Посмотрите!» – позвал я. Но люди
Мимо шли безучастно. «Игрок! —
Кто-то бросил с усмешкою. – Будет
Замечательный трюк! Сколь деньгè
Огребет, поработавши в цирке!»
Капли крови. Полсвета в тени —
Как провал, в небе черная дырка.
 

«Ты сказал: «Я постиг естество…»

 
Ты сказал: «Я постиг естество
И превратность ухабистой жизни».
Вечер. Ветер играет листвой.
Звезды. Рос невидимые брызги.
Я киваю: «Вокруг погляди,
Сколько звуков, огней невесомых!
Разве сердцу не тесно в груди
Станет, право, от мысли веселой?»
Ну и ладно. Ведь мы на земле.
И питаемся хлебом и солью.
Ищем розу в горящей золе,
Поджигаем пшеничное поле.
Но и сам я: «…постиг естество
И превратность ухабистой жизни».
Безрассудно-бездонно стекло
В опояске сияющей ризы.
 

Звук рассеялся

 
Не сбылась моя задумка —
Не остался молодым.
Коль сухою былкой хрумкнул,
Тоже сделался седым.
Сколько верст мы отмахали
За ненастный долгий век!
В поле частом ночевали,
Испытали зной и снег.
Хлеб по совести делили,
А порой была халва.
Мы друг другу говорили
Задушевные слова.
И, случалось, что в кручину
Я впадал – чернел лицом.
– На могилку сходим к сыну,
Дальше двинемся потом.
Соглашался я… Стояли
Возле холмика. И вновь
Мы без устали скакали,
Веря в юность и любовь,
Что вовек не смолкнет песня
Ветра встречного в ушах,
Завтра будет интересней,
И пребудет мир в цветах.
Но отмерены пределы…
Не бывает Боже скуп!
Износились дух и тело,
Засыхает даже дуб.
Конь понурился горбато:
– Ко двору пора, к теплу.
Ты у печки сядешь в хате,
Я уединюсь в хлеву.
Разбрелись впервые в жизни.
Он – один. И я – один.
Если горло спазма стиснет,
Полонит ли душу сплин…
Что ж, наверно, так и надо.
Время вспять не повернуть.
Старость примем как награду,
Как Творца Святую Суть.
Что касается задумки…
Все мы в младости хмельны,
Потому как на загумнах
Раздавался звон струны,
Завораживал чертовски,
Обещал: «Бессмертен май!»
Заверял: «Я – не таковский!
Меня круто не замай…»
Звук рассеялся бесследно,
Панацеей он не стал.
Пожалел его я: «Бедный…»
В печку дров понапихал.
Ввечеру зажег я свечку,
Поклонился образам:
Коли мир Господен вечен,
То и я в нем вечен сам.
 

«Опять зима… Но эта…»

 
Опять зима… Но эта,
Наверно, навсегда.
Последние куплеты.
Погасшая звезда.
 
 
Сугробы. Непогода.
С крыльца сойти боюсь.
Что сделал для народа?
Меня запомнит Русь?
 
 
Цигарку зажигаю,
Глотаю дыма яд.
Все наперед я знаю,
Что есть на небе ад.
 
 
Что он похож на этот
Печальный зимний день.
Когда молчат поэты —
Судьбы их кроет тень.
 

«Более полсвета почернело…»

 
Более полсвета почернело.
Пройден путь. Котомка сожжена.
Гроб невзрачен. Бездыханно тело.
Прожит век. И грош ему цена.
Странник, чем-то на меня похожий,
Был ты… А вот помер и – забыт.
Над твоей тропинкою, над рожью
Плачет птаха: «Дедушка убит!..»
Я иду тихонько по тропинке,
Кончится она – погаснет луч.
В сердце раскаленные дробинки.
Небо, омраченное от туч.
Я ль не так дышал? Не то я делал?
И твоя ли отошла пора?
Русь. Молитва. Дуновенье. Белый
Пепел от вчерашнего костра.
 

«На околице селения чужого…»

 
На околице селения чужого
Упокоюсь я за пазухой земли.
Ждать осталось, чую я, совсем немного —
До грядущей, неоплаканной зимы.
Ветры скоро взгромоздят над долом тучи,
И обрушатся тяжелые снега,
Будто глина с горевой могильной кручи…
На кресте застынет смертная строка.
А сегодня я подчеркнуто вальяжно
По живой траве пройду в последний раз.
«Добрый день!» – мне бодро кто-то скажет.
«Да хранит Господь, – отвечу, – вас!»
 

«Какая радость: в феврале…»

 
Какая радость: в феврале
Родился первый снег!
Он словно нынче на земле
Родной мне человек!
Так долго-долго ждал его.
Взирал на небеса,
Сам отрешившись от всего,
Не веря в чудеса.
Я мрачно думал: я пропал,
Я провалился в темь,
И я о помощи взывал,
Но мир земной был нем.
Я думал: вот сейчас умру,
Закончится мой век…
Февраль. Родился поутру
Животворящий снег.
 

Ливень

 
Осколки солнца и воды,
Созвучий ярких!
Объяты пламенем пруды,
Сады и парки.
Такой бывает раз в году!
Я – не затворник,
Я в струях праздничных иду
И – сенозорник.
Я исцелился от тоски,
От гнета мыслей.
И мне со смертью не с руки —
В сиянье выси!
Пою я с ливнем в унисон,
Что счастье вечно!
Меня сегодня обнял он
По-человечьи.
 

«Когда расплавленные выси…»

 
Когда расплавленные выси
Дождем алмазным изойдут,
Замру на миг у края жизни
И все вокруг меня замрут
Березы, родники и птицы,
А также хутора дворы,
Где посчастливилось родиться,
Чтобы вкушать судьбы дары.
И чтобы на последнем вдохе,
Хлад Вечной Бездны ощутив,
Не обронил, что жил я плохо,
Что повторил чужой мотив,
Чужие складные куплеты,
Чужие радости и грусть,
И вот я обречен, как этот
Дрожащий над обрывом куст…
 

«В пришибленном поселке…»

 
В пришибленном поселке
Отшельником живу.
Летят в меня осколки
Во сне и наяву.
Загадывать не буду
И в небо пялить взор.
Я непричастен к блуду,
Увы, не фантазер.
На травяном наречье
Я прошепчу слова:
Они мой дух излечат,
Воспрянет голова,
Не отступлю нисколько,
Свой каждый вздох ценя…
Вернутся к тем осколки,
Кто их метнул в меня.
 

«Как хорошо с друзьями не встречаться…»

 
Как хорошо с друзьями не встречаться!
Обрыдли их фальшивые улыбки,
На пошлости я должен был смеяться,
Качаться в душной дымке, словно в зыбке.
Она щедры на похвальбу пустую,
На восклицанья, что летят как мусор.
И хоть я хохочу, а сам – тоскую,
А заодно моя тоскует муза.
Друзья меня подбадривают, ловко
Выуживают деньги из кармана —
Иван, Руслан и еще юный Левка —
И мнит всяк о себе: он без изъяна…
Что он конечно же не обезьяна.
На дармовщину ох же как нажрутся,
От головы да пяток облюются,
Прошу прошения, и обоссутся!
Я больше с ними не хочу встречаться,
Чтоб горькими слезьми не умываться.
Да над собой тихонько посмеяться.
 

«Друзья, товарищи, приятели…»

 
Друзья, товарищи, приятели,
Вы всяких подлостей старатели.
Не тратьте драгоценных сил,
Ведь я сегодня вас простил.
 
 
Спасибо, что толкали в спину,
На зов тянули вы резину,
Умели дурака валять,
Мне не давали крепко спать.
 
 
Вы ловко ставили подножки,
Тайком показывали «рожки».
Смеялись над моей судьбой
Необозримой чередой.
 
 
Не забивался я в потемках,
Ледком не убегая тонким.
Парил, очки не надевал.
Я искренне вам руки жал.
 
 
Друзья, товарищи, приятели,
Певцы, ваятели, писатели,
И промеж вас гармоний нет…
Как беспросветен белый свет!
 

«Подсолнухи шумят протуберанцем…»

 
Подсолнухи шумят протуберанцем,
Июль созрел на ходком колесе,
А небо отливает красным глянцем
Во всей своей загадочной красе.
 
 
Куда ни гляну – роскошь и отрада,
Владения Пресветлого Христа…
Но что тебе еще сегодня надо,
Душа моя? Тень белого листа…
 

«Мой словарь «обогатился»…»

 
Мой словарь «обогатился»
Злобными словами.
Я подумал. Прослезился.
Худо, люди, с нами!
Минул век. А кто в святые
Русью был причислен?
Только «клевые», крутые,
На руку нечистые.
Только распри и убийства.
Кровь. Печаль. И стоны.
Как же тут с пути не сбиться,
В хама тож не превратиться?
Плачутся иконы…
 

Русская ночь

 
Шаги у волка, будто стон,
В следах – отрава.
Его владенья – горизонт,
А ночь – облава.
Овчарка вянет и дрожит,
Дух холодеет!
А кто, а кто не хочет жить?
А кто смелее?
Неужто лейтенант Петров?
Он спит в дежурке
И снятся груды пирогов,
А в небе… урки.
Меж тем идет желанный стаж —
Порядок полный!
Ведь он народа верный страж,
Как ветру – волны!
Но ладно… Бог с ним, пацаном!
Спокойной ночи
Ему! А дома ясным днем —
Бурсачков сочных!
Я, чай, с бессонницей дружу
И мне не в тягость —
Ружьишко солью заряжу,
В засаде лягу
И зверя подлого дождусь…
И выстрел грохнет!
И он, бандит, от страха сдохнет.
По-детски улыбнется Русь.
 

«Счастливая страна…»

 
Счастливая страна,
Где всякое возможно.
До солнышка – стена,
В обнимку правда с ложью.
И мудр и глуп народ,
И сыт водой и хлебом,
Все видит наперед,
Хотя давно ослеп он.
А сад его богат —
Крапива и крушина!
А холод ему – брат,
Светильником – лучина.
Россия. Диво-Русь.
Чу, воздух невменяем…
…Я вновь сюда вернусь,
Но вот когда, не знаю!
 

«Шрамы детства, драмы старости…»

 
Шрамы детства, драмы старости:
То упал, то чикнул нож!
Но ведь что-то и осталось,
Чтоб сказать: «Вполне пригож!»
 
 
Закрываю плешь фуражкой,
На мослах – одежки тьма!
Слышу ласковое: «Бражник…
Не сошел еще с ума!»
 
 
Я киваю – спотыкался,
Обжигался много раз…
Со слезами зарекался…
Убирался… возвращался
В колею, хотя б на час…
 
 
Будто я, прозрев, опомнился,
Протрезвел, душой простил
Нерождающее поле,
Нерасцветший девясил.
 
 
Будто я в родимой заводи
Прожил век, не знал разлук,
И молитвенную заповедь
С материнских первых рук
 
 
Повторял я кротким шепотом
Так, чтоб слышала земля.
…Положу-ка лед на лоб я…
…Что-то, брат, знобит меня…
 

«После долгой глумливой засýхи…»

 
После долгой глумливой засýхи
Дождь обрушился, будто стена.
Поползли разнобойные слухи:
«Будем с хлебом!», «Возможна война!»
Я и сам пошатнулся без мысли
Ни о ком, ни о чем… навсегда?
Ветки яблонь от влаги провисли.
Рядом счастье? Иль рыщет беда?
Или это навеяно втуне?
Оттого что лучи не слепят?
И кузнечиков ржавые струны
У виска моего не звучат?
 

«Меня уже не величают…»

 
Меня уже не величают,
Меня уже не приглашают,
Меня уже не замечают,
А кто-то даже презирает.
 
 
И я уже не величаю,
И я уже не приглашаю,
И я уже не замечаю,
Кого-то даже презираю.
 
 
Чтоб не сказали: все придумал,
Уединюсь под старым дубом
В худом холодном шалаше…
И все забудут про «уже».
 

Ироническое

 
Как осколки вдохновенья —
Приглашенья… приглашенья…
К самовару. Или к чарке.
В день холодный. Или жаркий.
 
 
Я в раздумье… Это блажь —
Рупь возьмешь, а сто отдашь!
Шлю отказы я в ответ —
Проездной пропал билет!
 
 
Захромала вдруг нога —
Снились чертовы рога!
Утешение обрел —
Ставлю самовар на стол,
 
 
Открываю «Бычью кровь».
Чу, звонок! И вновь… и вновь…
Отключаю телефон,
Издаю предсмертный стон.
 
 
Ведь, поймите (трах-бабах!),
Дома у себя в гостях!
 

«Автобус поглощает версты…»

 
Автобус поглощает версты,
Дары бесценные ветров.
А мне хотя бы ломтик черствый —
Его я проглотить готов!
Я путешествую в «железке»,
Я бы с соседкой поболтал,
Она ж: «Чего ко мне ты лезешь!
Не докучай!»
То бишь провал!
Я обронил: «Мне одиноко,
Хоть волком вой! Как черт пляши!»
Она вздохнула: «Ясный сокол,
Я, как и все тут, без души».
Я не преминул оглядеться:
Сидели в креслах мертвецы…
О, боже мой, куда б мне деться?!
Связать прогнившие концы?..
 

«Я стал тебя старше…»

 
Я стал тебя старше,
О, добрая мать…
К кому мне сегодня,
Скучая, бежать?
К кому постучаться
В калитку, в окно?
И кто поднесет мне
За встречу вино?
Избушка твоя
Уж давно не твоя,
И стала чужой мне
Родная земля…
 

Жизнь

 
Прикоснулся руками, губами и всею душой…
И она через миг растворилась…
                                        рассталась со мной.
Не сказала: «Люблю…» Не сказала:
                                            «Единственный мой».
 
 
Вот я замер у края, у самой исходной черты.
Там, где я обитал в многотрудье земной суеты,
Настороженно мрак леденел «волевой пустоты».
 
 
Неужель не успел я? Осилил дорогу не ту?
На чужую смотрел с восхищением я высоту?
И ни деревца не посадил в материнском саду?
 
 
Птица низко летает и чело задевает крылом.
Плачут травы у ног и цветы: «Мы с тобою умрем…»
Просит, чтоб на прощанье попил я, вблизи водоем.
 
 
Поисчезли сомненья, и думы истлели – черны,
В мир потек снегопад – как отрада моей седины,
Я услышал слова: «Ты уйдешь…
                                       в том не будет вины».
 
 
Я хотел оглянуться: чей голос святой прозвучал?
Не смогу я вернуться туда, где начало начал?
И еще прикоснуться?.. Но как – я уже и не знал.
 

«Опять из дома уезжаю…»

 
Опять из дома уезжаю.
А вдруг я где-нибудь помру,
На станции с названьем Жало
В глухую ночь иль поутру.
«Старик скончался», – скажет кто-то,
Второй добавит: «Вишь, один…
Без денег. Только лишь блокноты.
Не Лев Толстой. Не господин».
Медбратья вынесут на волю…
И поезд дальше загремит
По по-лю-шку, по по-о-олю… по-олю,
Не нарушая свой лимит.
И мир большой не покачнется,
Не вздрогнет былкою сухой.
Кто жив остался, тот вернется
Дорогой кровной столбовой.
От пасеки неподалеку
Мой труп зароют без молитв.
Заря погаснет на востоке,
Как ей Всевышний повелит.
И все затихнет – гул железа
И бормотанье мужиков.
И птаха прилетит из леса,
Обронит пару добрых слов,
Над холмиком моим поплачет,
Махая крыльями с куста.
А что, а что же это значит?
О том лишь ведает верста.