Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество"

Явь

 
…Спросил меня Есенин:
– Почто такой смурной?
Не признают, что гений
С божественной строкой?
– Возможно, я не гений
С божественной строкой,
Но кто меня оценит?
Вот разве домовой?
И то я сомневаюсь,
Небось и он, того…
Дожди следы смывают,
В ночи темно окно,
Потух свет-огонечек,
Душа блуждает, брат.
Нет слов. Лишь многоточья.
Тем беден чем богат.
– Скажи, да без намеков,
Люблю, чтоб направдок!
– Мне стало одиноко,
В кручине занемог.
Кричать о Музе всуе,
Хоть связки разорви!
Народец обезумел,
Под ним земля горит!
Сгубила душу плесень,
Пороками влеком,
Забыл свои он песни,
Не плачет над цветком.
Такой беды не знала
Россия никогда.
Поля рожать устали,
Поля знобит звезда.
Осколки. Безутеха.
Промеж лопаток – нож!
В июне чур со снегом,
Зимой – туман и дождь…
Глядь, подоспел и Клюев,
Уста: «Христос, спаси!»
Угрелся в нашем круге:
– Больнее на Руси,
Праправнук Аввакума,
Тебе… Взыграла тьма!
Хоть как гадай и думай:
То явь – сума, тюрьма.
Пожары. Реки крови.
И хамства торжество…
Сергей насупил брови:
– Погибло естество…
Склонился я… С минуту
Жевал слезу-полынь…
… – Вставай! Давно уж утро!
Сколь долго дрыхнуть, блин!
Очнулся я. Супруга,
Глазищи – два огня!
Завяжет узел туго —
И дух вон из меня
И в этот день… как в прошлый
И в те, что уж прошли,
Сплошная грубость, пошлость:
– Емеля, чушь мели!
К листу не прикасаюсь —
Он падалью смердит!
Вздыхаю. Опасаюсь.
Раздавленный пиит.
Куда, куда податься?
Везде унылость, муть.
За что стенать и драться?
Где запропала суть?
Дурман, обман, коварство,
В агонии душа.
Народ – шакалов свара,
Грызут, орут, крушат!
Остерегись, Есенин,
И Клюев, помолчи…
А я, духовный пленник,
Мне долю рок всучил
С отравленной закваской
Да с беспросветной мглой.
А сказки и побаски…
На то есть домовой!
 

«Когда поэт в обличии урода…»

 
Когда поэт в обличии урода
Себя являет – весел он один.
Да это верно – он дитя природы,
А не какой-то грязный паладин.
Но вот он духом пал, обескуражен,
От музы отвернулся: «Уходи!
Я не бумажный с этих пор, а важный,
Иной хочу я славы впереди!»
И запил… И одеждой обменялся
С каким-то бомжем. И давай чудить:
То волком выл, а то лисой смеялся,
То вдруг кого-то мнил поколотить.
Его сторонкой люди обходили
И сокрушались: «Что же с ним стряслось?!
Ведь мы его стихи боготворили…»
Им суть понять отнюдь не удалось.
А он и сам-то объяснить не смог бы,
То ль разума лишился, то ль души.
От слез иль от дождя в России мокро.
Поэты не рождаются в глуши.
 

«Кто скромной песней трогает до слез…»

 
Кто скромной песней трогает до слез,
Тот от Христа, от рос и от берез…
В струе воздушной кружится пушок,
Блукает средь деревьев ручеек.
А головастик булькнул в бочажке.
А уж кольцом свернулся на пеньке.
На куст паклены прянула сорока,
И тотчас лес из края в край заокал…
Иду своей тропинкою земной,
Роса, березы… и Христос со мной.
 

«Я вином бокал не наполняю…»

 
Я вином бокал не наполняю.
Клетку с соловьем я открываю.
Душу тишиною согреваю.
 
 
И слова слетаются цепочкой,
За строкой рождается вон строчка.
И бессонная исходит ночка.
 
 
Не бывает жизнь моя иная.
Голова от счастия хмельная.
Клетку выбросил – она пустая.
 

«То, чего поймать нельзя…»

 
То, чего поймать нельзя,
Не увидеть, не услышать,
Хоть оно – дожди, земля,
Тропки, изгородь и крыши.
Напрягаться смысла нет.
Истязать до дрожи нервы.
Только может все поэт —
Человек на свете Первый!
 

Пророчество

 
Как будто кто-то за окном
Ломал сухие ветки.
Крестила молния огнем —
Прощайся с белым светом!
Но я молитвою крещен,
Страшиться не пристало!
И этот треск и этот звон
Задели душу мало!
В стекло уперся лбом – горит
Вселенная до донца.
Вдруг слышу голос: «Сей пиит
Не доживет до солнца…»
 

«Отторженье. Одичанье…»

 
Отторженье. Одичанье.
Разбежались по углам.
Тот отчаянно-печальный,
Тот отвергнуто-случайный,
Тот ни нам, ни вам… а сам!
 
 
Нет людей на них похожих,
Рядом шлях – прут целиной.
Заночуют на остожье,
Скажут: «Всем Господь поможет…»
И к божнице – вдруг спиной!
 
 
Ненормальные, друг друга
Не выносят нипочем!
Этот – тут, а тот – за лугом.
Пятый колесит по кругу —
Не догнать его конем!
 
 
Странные они, поэты,
Словно вовсе не живут.
На уме одни куплеты,
В коих росные рассветы
Травку росную жуют.
 

«Брезжит. Брызжет. Этот звук…»

 
Брезжит. Брызжет. Этот звук
Божьей милостию послан,
Как сияние разлук,
Встреч туманные вопросы.
 
 
Древо музыки растет,
Растекается по небу.
Горько-сладкий дикий мед.
Воплотившаяся небыль.
 
 
Пить. И зрить. И ощущать
Ноту каждую душою.
Ничего не пожелать,
Не рискуя головою.
Праздник. Дивная страда.
Зреет песельная нива.
Удаляется беда.
Впереди восходит диво.
 

«Над моими печальными песнями…»

 
Над моими печальными песнями
(Я их выплеснул скорбной душой!),
Кто давно бездуховною плесенью
Заморочен, с усмешкой кривой
Изгаляется и потешается:
«В них сплошная ущербность, нытье,
И герой часто с жизнью прощается,
А какое тут дело мое?
Мне все это не надо, ей-богу!
Ну, беда… Ну и что же теперь?..»
Да, согласен, земная дорога
Не бывает, увы, без потерь.
Всяк идущий помечен судьбою,
Но немногим от Неба дано
Вдохновенно-щемящей строкою
Изыскать той печали зерно,
Как умели Кольцов и Некрасов,
Сологуб и Есенин… Она,
Вся поэзия русская, разве
Не от горечи ль сроду пьяна?!
Над моими печальными песнями
Плачут солнце, поля и кусты.
Чтобы впредь черный плат не повесила
Мать-Россия на новы кресты.
Я, поникший, иду бездорожьем,
Как ходили и Клюев, и Блок.
Голос матери: «Будь осторожен!»
Голос сына такой же тревожный.
Дорогие, спасет меня Бог!
 

«Похвалит: «Пишешь про народ!»…»

 
Похвалит: «Пишешь про народ!»
Устроит праздник!
А я подумаю: «Как врет!
Как ловко дразнит!»
И с ним я вместе не пойду
Проселком мглистым.
Пусть я в безвестье пропаду,
Но с сердцем чистым.
 

«Я убью тебя не пулей…»

 
Я убью тебя не пулей,
Не крестьянским топором,
А, как меч, остроконечным,
Пламенеющим стихом!
Я его в горниле сердца
Сотворю в ночную хмурь,
В опус этот без остатка
Я вдохну сивухи дурь.
И, по-волчьи завывая
И скрипя зубами, я
Запущу отраву-рифму
В Богом избранного тебя!
Дух твой в небе растворится,
Буду я победе рад!
Тьма – навеки! Зло – навеки!
И – навеки пьяный ад!
 

««Настала пора отказаться от рифмы…»

 
«Настала пора отказаться от рифмы,
Она, как забава…» – сказал я себе.
И как-то восполнить свой досуг, корзины
Усердно плету целый день у окна.
Сперва я лозинку ладонью поглажу,
Она станет теплой и гибче вдвойне,
И вьется покорно меж прутьев упругих,
Как лучик ручной – мне от солнышка дар!
Вольготно работаю… Веки прикрою
Иль гляну на волю: как в синей воде
Сугроб тихо тает – единственный облак.
Никто не помыслит меня укоризной
Задеть или локтем острее копья.
Пусть складно слагает куплеты-сонеты,
Кто даже и веник не сможет связать…
 

«Мне не давала спать строка…»

 
Мне не давала спать строка:
«Летела по небу рука…»
 
 
А у Шагала на картине
Летит корова в небе синем.
 
 
А на скульптуре Церетели
Изображен старинный телик…
 
 
Иди-ка к черту ты, строка!
Я не играю в дурака!
 

«Я больной лежу в постели…»

 
Я больной лежу в постели,
На Некрасова похож:
Три подушки, худ, задумчив
И листки – черновики…
Мне жена дает варенье,
В рот сует таблетки: «Утром
Завтра будешь как огурчик…»
Обещает, отвернувшись,
Потайком слезу утрет.
Мне друзья звонят: старик, мол,
До последнего крепись,
Мы с тобой всегда, мол, рядом!
Если кровь нужна… Иль орган —
Печень, почка, селезенка…
Без проблемы отдадим!
И начальство не в сторонке —
И оно на все готово!
Слышал я, один чиновник
«Успокаивал» супругу
У калитки: «Не волнуйтесь…
Гроб, веночек и оградка…
Будет все! И место будет
На кладбище! Там заране
Яма вырыта…»
Лежу
Худ, задумчив, как Некрасов
На картине… перед смертью…
Как Некрасов, сочиняю
О Руси… о жизни… с болью…
 

«Как будто я вернулся…»

 
Как будто я вернулся…
Мне снова двадцать лет.
Любой, что подвернулся,
Осилил бы сюжет!
О том, что вся Россия
Лишь мне принадлежит,
На свете самый сильный,
Прославленный пиит!
Им до меня далеко,
Кто в классиках давно!
Лились потоком строки,
Как в сказочном кино…
Как будто я вернулся…
Шепчу:
    «Мне двадцать лет».
Увы, не подвернулся
Удачный мне сюжет.
Ведь никогда Россия
Моею не была.
Стих ранний малосильный
Имел на жизнь права
В локальном круге, узком,
Без громкой похвальбы.
Тот юноша безусый —
Веселый жест судьбы,
Наивный всплеск эмоций,
Задора вольный пыл.
И призрачные лоции,
Которых я не зрил.
И чудные вершины.
И слава. И елей.
С единственной морщинкой
Меж трепетных бровей.
…На ровном пусть споткнулся —
Не велика беда!
Туда бы я вернулся…
Вернулся бы туда…
 

«Я ищу, отбираю зерно…»

 
Я ищу, отбираю зерно…
Унеси, свежий ветер, мякину!
Многоцветие зрю луговины,
Неба, леса, ручья заодно.
 
 
Слышу я многозвучие рос,
Сенокосного радужность смеха,
Переливы рассветного эха,
Всплески хрупких полуденных гроз.
 
 
Сотворить надо стих иль рассказ
Так, чтоб сам до последнего слова,
Словно бы очарован обновой,
Я не мог отвести своих глаз
 
 
От строки, как от ясной зари,
Чтоб летело и радостно пело
В миг один исцеленное тело,
И душа задышала внутри…
 

«Сам не утверждай: «Мои стихи…»

 
Сам не утверждай: «Мои стихи
От болезней всяческих излечат!»
Люди к восклицаниям глухи,
Разберутся, утро или вечер.
Строки отпусти… Коль суждено
Умереть, они умрут… и ладно!
Коли есть в них сущее зерно,
Непременно вызреет отрада.
И тогда их скажется цена
И духовные масштабы действа.
Будет даже черточка важна
И от запятой, увы, не деться!
Это все свершится в нужный час
На твоих глазах… или посмертно.
Жив Есенин. Пушкин не угас.
Я – поэт. Я тоже в чудо верю.
 

«Когда огонь, сжигая вены…»

 
Когда огонь, сжигая вены,
Хлестнет смертельно по мозгам.
Когда исчезнут окна, стены,
Земли греховный тарарам…
Моя душа, забыв печали,
Утраты, раны и тоску,
В небесные взовьется дали,
Неся с собой одну строку,
Где Божье звездное цветенье:
«Я помню чудное мгновенье…»
 

«Затаившись от жены…»

 
Затаившись от жены,
Будто грех содеял страшный,
У окна, где свет луны,
«Добиваю» стих вчерашний.
Горблюсь я худой спиной,
Напрягаю свои силы,
Чтоб хотя б строкой одной
Пособить родной России…
Мне осталось завершить…
Знамо дело, не без риска.
Голос: «Кто там шебуршит?!»
Я ответил робко: «Крыса…»
 

«Не притронешься руками…»

 
Не притронешься руками,
Не приснится и во сне,
Брезжит, чудится цветками
В уплывающем окне.
Аромат и цвет подспудно,
Звук с надеждою сравним.
За оградою? За прудом?
Что оно? Туман ли? Дым?
Слово призрачно витает,
Буквы нету ни одной,
И о нем никто не знает
Во всем мире под луной.
Я его ищу в яругах,
В колее иль на меже…
Вновь и вновь брожу по кругу,
А оно… в моей душе.
 

«Ухожу под холодок…»

 
Ухожу под холодок,
Чтобы написать стишок
 
 
О жаре, о комарах,
Об увянувших лугах,
 
 
О ручье, что пересох,
В русле камешки, песок,
 
 
Чьи-то босые следы,
Это шла недавно ты…
 
 
Захотелось мне догнать…
Стих веселый написать
 
 
О росистом ветерке,
Благорозовом цветке
 
 
И о струйке ручейка
Полнозвучной, как строка.
 

«Нет охоты бродить под дождем…»

 
Нет охоты бродить под дождем,
И в стихах лгать, что мне нипочем
Водяные холодные брызги
И что самый счастливый я в жизни!
А ведь лгал, сочинял еще как,
Мол, на свете есть странный чудак,
Он из дома выходит в грозу
И сбирает в ладонь бирюзу,
Осыпается с неба она.
И поет неведимка-струна!..
…Я теперь не брожу под дождем
И, увы, не зовусь чудаком,
Долго-долго сижу у окна,
Капли громко стучат: «Старина!..»
 

«Стих насыщается лучами…»

 
Стих насыщается лучами
И философией земли.
И хоть душа моя в печали,
Ее деньки не отцвели.
Она, подлаживаясь звуком
Ко предосенним хрусталям,
Парит легко незримым кругом,
Родня селеньям и полям.
А ежели охотник примет
Ее за дичь? И грянет залп?!
Лучом огонь плеснется синим,
О коем человек не знал…
 

«Уютна округа…»

 
Уютна округа,
Как нимб, окоем,
И божья пичуга
Поет над холмом.
Исполнен привета
Край солнца и рос
И рядом Пресветлый,
Пречистый Христос.
Травинки в поклоне,
В блаженстве сады,
И облаков кони
Обжили пруды.
Счастливые выси
Лелеют красу.
И лепные мысли
Я людям несу
В округе исконной,
Под звуки: до-лонь!
В смиренье иконном —
У сердца ладонь.
 

«Невечна жизнь… Трава высокая…»

 
Невечна жизнь… Трава высокая,
И та в свой час уйдет под грунт.
Последний раз читаю Бокова…
Какой он свойский говорун!
Вникать душою не устану
Природной речи – Русь сама
Старинная его устами
Звучит, хоть лето иль зима!
Он равен соловью, синице,
Он, как июнь, высок, ядрен.
И каждая поет страница,
Что Боков богом одарен!
 

Ты дитя природы вечной

 
Обозвали его лодырь:
День-деньской сидит в жилье,
Или на затоне в лодке,
Иль столбом стоит в селе
Возле старенького храма,
У старинного плетня.
Вот такая, дескать, драма,
Вот такая, мол, херня!
Тунеядец да и только,
Впору выселить его
На пустырь, где воют волки
В гиблой темени снегов.
Учинили враз расправу
(На Руси примеров тьма!).
Кто расстрелян, кто отравлен,
У кого с дырой сума.
Я к тебе, поэт, с поклоном,
Песен жду всегда твоих.
Корни есть – и будет крона,
Видишь, день просторен, тих.
Ты дитя природы вечной,
Обозначен богом путь.
Ересь жизни человечьей —
Это есть земная суть.
 

В пасмурной стране

1

 
В подъезд подкинули котенка.
То у одних, то у вторых
Дверей… у пятых плачет тонко,
Но весь подъезд бездушно тих.
Никто его в промозглый вечер
К себе в квартиру не возьмет
И не покормит (не советчик
Тут Бог!), Пушком не назовет,
Ладонью теплой не погладит
И не услышит: он мурчит…
И не почувствует отраду —
Такой никто не наградит!
 

2

 
А ты, поэт… Ты разве нужен
Кому-то в пасмурной стране,
Где твой талант обезоружен
Тем, что стихи уж не в цене.
И ты, как будто бы подкидыш,
Жить на задворах обречен.
Обиду, горечи не выдашь,
В бессилье ты не уличен.
Невзгоды, униженья… камни…
Ты терпеливо все снесешь,
В душе твоей высокий пламень —
Такой, Россия, не найдешь!
 

«Поэзия – не по зубам…»

 
Поэзия – не по зубам!
А вот когда беззубым станешь,
Ее уже ты не обманешь,
Услышишь: «Все тебе отдам!»
 
 
…Хошь верь-не верь, не снег – роса
Живет на сучьях угловатых,
И взволновалась цвет-краса
И чувств богоугодных святость.
 
 
И полон мир обильных сил,
До донца взору он открылся,
Ты потаенно не просил
И, посмурнев, ты с толку сбился.
 
 
Какой венец взойдет из слов?
Какой восторжествует праздник?
…Ты был в ту пору не готов…
А это… это мало разве?!
 

Шуточное

 
Я к Нечаевой зашел,
Чтобы выпить кружку чаю.
«Нет, – сказала, – угощаю
Чемергесом…»
«Хорошо!»
Я о чае позабыл.
Мы с Нечаевой дуэтом,
Как и должно всем поэтам,
Изо всех животных сил
Упивалися стихами,
То моими, то ее!
«Выпьем, – я орал, – за все:
За Россию! И – что с нами!»
Дули чудный самогон
Из горла попеременно.
И Нечаева почтенно:
«Чай, – сказала, – на ”потом“!»
 

««Высокое чувство…» – сказал и… зевнул…»

 
«Высокое чувство…» – сказал и… зевнул.
Высокое чувство… О, ветер подул!
 
 
И тотчас быстрей понеслись облака.
В знаменье к груди прикоснулась рука.
 
 
И «мама» младенец впервóй произнес.
И ласково с неба взирает Христос.
 

«Есть тайна красоты…»

 
Есть тайна красоты,
Ее ты не забудешь…
Как волос топором
Вовеки не разрубишь.
Снежинку не сравнишь
С падучею звездой.
Но сердце обожжешь
Придуманной строкой.
 

«Раскрыта тайна… И душа…»

 
Раскрыта тайна… И душа
Неотвратимо постарела.
Над нею звезды не кружат
И влюбчиво и оголтело.
Роса на зорьке не звенит,
Не обжигает и не колет.
Никто навстречу не бежит
Невзрачным и неровным полем.
Какую долю ты пытал,
Вынашивая в ночи надежду?
И ничего тогда не знал
И этим счастлив был ты прежде.
 

«Поэт – урод или юродивый…»

 
Поэт – урод или юродивый
Или пропившийся дотла,
Орет, что нету, мол, народа,
Что поглотила его мгла.
И что-то жуткое о Боге,
Светло – про черную дыру.
И все бодался будто рогом:
«В мозгах проделаю дыру!»
Он выкамаривал… и злился
И трепыхался, как карась.
Над головою голубь вился,
И тихая струилась явь.
 

«Какие скучные куплеты…»

 
Какие скучные куплеты,
Какие мертвые слова!
Перевелись в Руси поэты…
Летит ущербная листва.
Дождем прибитые окурки,
Осколки битого стекла.
Они играли в чурки-жмурки…
Но речка жизни утекла!
Душа расплескана в застольях,
В пустой, кичливой болтовне.
Страна и впредь теряла стольких,
Погибших в рознях и вине!
Я осторожность проявляю,
Когда один стакан на всех…
Не доливаю… проливаю…
Взяв на себя скудельный грех.
От жадности дрожат их руки,
Для них спаситель я на час.
У них не творческие муки
(Талант чуть вспыхнул и угас!),
В них алкоголь вошел глубоко
И «чувства добрые» растлил.
И нету устья и истока,
Нет слез, благотворящих сил.
Звучат похабщина и враки,
Воистину, стихи вчерне.
А листья все летят во мраке…
Кто их помянет в тишине?
 

«Постаревший, повзрослевший…»

 
Постаревший, повзрослевший
И такой в миру один,
Никому не надоевший
Женя, стало быть, Лукин.
И не менее, не боле…
Чем седее борода,
Так в его словесном Поле
Плодоносней борозда.
Он бы стал, наверно, Богом,
Но нужда отпала в том.
В жизни нашей значит много
Благолепных истин том.
Рядом с Библией поставлю,
Рядом с книгою своей.
В белый свет открою ставни
И скажу: «Всего милей
Седина твоя, Евгений,
И морщинки промеж глаз
Зимней стужей, днем весенним
В прошлом веке. И – сейчас.
Разукрашенный. Реальный.
Тихий. Звонкий. И не злой.
Близкий. И приметно дальний.
У черты. И за чертой».
 

«Он в пьянках заполошных, беспробудных…»

 
Он в пьянках заполошных, беспробудных
Утратил свой первоначальный вид.
Вздыхал, стенал: «О, как живется трудно!
О, сколько унижений и обид
Свалилось на меня! А чем я хуже
Того вон господина? Иль тебя?
Ну в уличной барахтался я луже…
Так это ведь, поверь ты мне, шутя!
Ну, голышом я поплясал на свадьбе…
Опять же, чтоб повеселить народ!
Мне посулила долго жить слепая…
А я хочу, пойми, наоборот!..»
Давно утратив жест противоборства
И «чувство гениальной высоты»,
Поэт заплакал… плакал без притворства,
И были слезы праведно чисты!
 

«Вот он, старый и больной…»

 
Вот он, старый и больной,
С костылем, пиджак помятый,
Нелюдимый, угловатый,
Неугодный, непонятный,
За неведомой чертой.
Он проходит сквозь толпу,
Никого не замечая…
Удаляясь… убывая…
Сердцем раненым сгорая,
Как комета на лету.
 

«Уже не жить красиво…»

 
Уже не жить красиво,
Цветы не рвать в саду.
Жена ворчит ревниво,
У сплетен в поводу.
Наивные наветы,
Обидные слова.
У старого поэта
Есть грустные права
В стихах вернуться в юность,
И девушку обнять,
И с ней уйти июнем…
Про снег не вспоминать…
А думать: «Будут вечны
И радуга, и смех.
И худенькие плечи,
И поцелуйный грех».
И имя ей – Ромашка,
А может быть, Сирень,
Она Светилу машет,
Чтоб не кончался день…
…Вот песня прозвучала,
Высоких чувств полна.
Как жаль, не угадала
Опять себя жена
В той девушке прекрасной,
Застенчивей росы.
Плохой конец у жизни.
Господь, ее прости!
 

Белая горячка

 
Поутратилась игривость,
Не сияешь, не горишь
И, тряхнув хмельною гривой,
В рифму ты не говоришь.
Вон обочиной обходишь
Пропасть женской красоты.
И душе своей возводишь
Обреченные кресты.
Ничего уже не жалко —
Жизни облетел цветок,
И судьбы болюче палка,
Как гроза, сбивает с ног!
На лице ошметки грязи,
А в глазах полынь-слеза.
Тут как тут лукавый дразнит,
Тащит в страшные леса.
Дабы ты не прекословил —
Свет завьюжило золой,
Для тебя он приготовил
Сук с веревкою витой…
 

Нет!

 
Не поставят памятник Ярышкину
И не примут в классики Клопова,
Ведь они в литературе лишние,
Как на скачках стельная корова!
Тот совсем сдурел от самогона,
К каждой бабе пристает чесоткой,
Посвящая им куплеты тоннами,
На лице улыбка грязно-кроткая!
Ну а этот, к креслу пригвожденный
(Он чиновник среднего пошиба!),
Той войной далекой «зараженный»,
О которой знает понаслышке!
Нет, не станет классиком Ярышкин,
Не поставят памятник Клопову.
Самодельные в чулане книжки
Мыши превратят зимой в полову.
 

5
На земле печалей и отрады

В день Ильи пророка

 
Тянут-потянут вон тучи соху,
Пашут небесную зябь.
В бедненьких весях одно на слуху:
«Ой, бездорожие, хлябь!»,
«Ой, дед Илья, трудоголик святой,
Уж подобрался к луне!..»
Кроет ненастной, кропит бородой,
Звезды прилипли к спине.
Лемехом камень порой ковырнет —
Прянет огняна змея,
Чуть погодя по низам громыхнет,
Ажник присядет земля.
Дедушка, слышь, буревых лошадей
В падь отпусти на попас.
Мало в полях-то осталось людей,
Явно Христос их не спас.
Тот на колоде – колоды гнилей,
Тот на рыбалке без ног,
С грыжей старуха – она всех сильней,
Ладит просевший порог:
Бадиком клюнет разок по гвоздю,
Тяжко двошит полчаса
В радость гвоздю, он топорщит ноздрю:
Хиханьки черту, краса!
 
 
С ним заедино внучок-дурачок,
Пляшет, визжит, словно лох!
И осерчает бабулька, дрючок
Вскинет на парня: «Хоть б сдох!»
К ночи рыбак возвернулся в село.
Дед на колоде приснул.
Хворый умом в избяное стекло
Задницей голой прильнул.
Женщина старая ищет костыль,
Он же в руке у нее.
След от луны в поднебесье простыл,
Дождь по-ядреному льет.
Эй, захолустие, проклятый люд,
Жгите лучины впотьмах!
Путь ваш житейский и вязок и крут,
Знобок хронический страх.
В осень распахана тучами высь,
Будет на снег урожай.
Будет когда-нибудь с солнышком «жись»,
А попозднее – и рай!..
 

Шалаш

 
В окруженье хрусталя и золота
Я бы умер вскоре от тоски.
Долбит дятел неустанно молотом,
Тянет свежесть терпкая с реки.
По душе лесная одичалость,
Есть шалаш – великое жилье.
Я молю, чтоб это не кончалось —
Скудное глухое забытье,
Как моя последняя отрада,
Где молитва – песня на устах.
Больше ничего-то мне не надо
Наяву и в беспробудных снах.
Я устал среди людского гама,
Хаоса предметов и вещей.
Здесь ко мне приходят сын и мама,
Здесь для них я ближе и родней.
А моя душа омолодилась,
Крылья отрастила – взмах могуч,
У нее теперь такая сила,
Что я не боюсь громоздких туч.
В свой черед она взлетит, пробьется
К Божьим Высям, к Солнечным Вратам.
Рядышком со мной сверчок смеется —
Я его вовеки не предам.