Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество"

«Я так и останусь…»

Я так и останусь

до крайнего срока —

Красивой, как праздник,

счастливой без меры…

Т. Б.

 
С достоинством земного человека
Несешь ты святость и свои грехи
По травам, что, естественно,
                                     под снегом,
Под громом… он пока еще стихи
Озвучил… ожидаемым Россией…
 
 
Цветы и меч – они всегда с тобой.
Любовь. И кровь. Незащищенность. Сила.
И в пораженье видится герой!
Окольными путями не ходила.
Бить выпадало? Пить?
                           И петь до слез?
Пила. И пела. По-мужицки била.
По-бабьи ты ж кручинилась всерьез.
Одна, одна на белом… черном свете.
Ломаешь скалы. И целуешь май —
Исток твоей он жизни, он приветлив,
Ты упадешь, а он зовет: вставай…
Встаешь. И говоришь, что ты случайно
Вдруг оступилась… что вина твоя…
Но лик подернут тайною печалью,
И вслед вздыхает матушка-земля.
А гром уже Россию сотрясает.
Остудит снег до срока зеленя.
И каждый смерд в тебе сестру признает,
О том ни слова вслух не говоря.
 

«Кто и откуда вы, мерещи лунные?..»

Кто и откуда вы, мерещи лунные?

Может, вы сердцу родня?

Ищете, странствуя, легкую, юную —

Не узнаете меня?

Т. Б.

 
Татьяна Ивановна Брыксина —
Лучший поэт на Руси,
Слез ее праведных брызги —
Радуга нежной росы…
Эй, человек-бродяга,
Не пропадай в темноте!
Как они на сердце лягут,
Строки святые те,
И одиночество злое
Силу утратит и яд.
В жизни бывает такое,
Жизнь, ты поверишь, не ад.
Снова научишься плакать
Над материнским крестом,
Кустик рябиновый в слякоть
Вроешь под студным окном.
И обновишь ты скворечню,
В хате протрешь образа.
Сумерком благостным вешним
Любяще глянут глаза…
Это она… Татьяна…
Это она… она…
С девственными устами,
Щедрости летней полна,
Воля бессмертной Отчизны,
Тайна иконной красы,
Слез усмирительных брызги,
Песня благая росы.
 

«Достойный пощады…»

Достойный пощады

получит прощенье,

Достойный дороги

получит коня…

Т. Б.

 
То унизишь до бесстыдства,
То подбросишь к облакам.
Сумасбродное витийство
С благородством пополам.
Я обижусь до рыданья.
Я безрадостно пою.
Эти странные свиданья
У обрыва на краю…
Гляну вниз – до слез отчаюсь!
Гляну ввысь – хвала лучу!
На одной ноге вращаюсь
И тебе шепчу – кричу…
Ты не слушаешь – не слышишь,
Ты ответишь – промолчишь.
Ближе – дальше. Ниже – выше.
…Нежишь. Дразнишь. И горчишь.
 

«Пахнет пеплом чашка кофе…»

Пахнет пеплом чашка кофе,

Лист исчеркан дочерна…

Т. Б.

 
Не плачь. Ведь Мир всея понятен,
Что правды нет и счастья тоже нет.
Отнюдь на солнце не бывает пятен,
Бог повелел – рождается поэт…
Земля и так слезами пропиталась
И бабушек, и наших матерей.
О, как ты удивительно смеялась
Среди берез российских и полей!
От юности твоей, ее задора
Холмы плясали, рощи, облака.
Душа не знала горечи и сора,
Не испытала злого кулака.
Жизнь лихо намотала верст бессчетно,
Что ни верста – могила, крест, беда.
Какие эти горестные четки!
…А на щеках соленая вода…
 

«Пусть ледяное колотье…»

Пусть ледяное колотье

Пронзает душу до нутра —

Восславим наше бытие

Зарей цветущего костра!

Т. Б.

 
В реальной жизни мы ничтожны —
Обманываем и предаем,
И смешиваем правду с ложью…
Глядь, рядышком во Храм идем.
 
 
И ничего менять не мыслим,
Златых не ищем середин:
Для всех – Единственные Выси
И рай – один, и ад – один.
 

«Наверно, надо путешествовать…»

 
Наверно, надо путешествовать,
Из дома дальше убегать,
Дабы в стихах дорожных чествовать
Раздольную Россию-мать.
Блокнот лощеный наготове,
В руке сжимаешь карандаш.
В каком же потаенном слове
Мысль сокровенно передашь?
Оно витает очень близко,
Сейчас уляжется в строку
Без напряжения и риска?
Как лютик праздничный в стогу.
Потом еще… легко, свободно?
И вот поэма – гимн стране?
…Поля взирают чужеродно,
Рюкзак, как камень, на спине.
Нет, ничего не получилось!
Что написал – пустое все.
Куда-то дали испарились
И все в тумане – не твое.
К отвергнутой придешь околице,
К родным застенчивым дворам,
И сердце радостно уколется,
Простым откроется словам.
 

«Когда я был поэтом неприметным…»

 
Когда я был поэтом неприметным,
То был тогда собратьям я родней,
Они мне улыбались непременно
И говорили: «Наливай полней…»
За столиком писательским комфортно
Я чувствовал себя в те времена
И в общем безобидно-шумном споре
Была моя «позиция» слышна.
А уходя, со всеми обнимался
С чистосердечным, ласковым: «Пока…»
И целый час потом я улыбался,
От радости взволнованный слегка.
Потом… потом все круто поменялось.
Мой голос поэтический окреп,
Собратьев обуяла лень-усталость:
Кто – по дрова, кто – за туманом, в степь!
Теперь для них я неугодный вроде,
От них частенько слышу я укор,
Что я пишу безлико о народе,
Что я пишу бесцветно о природе
И что в моих стихах словесный сор.
Доказывать им что-то не пытаюсь,
Они не поменяют свой «уклон»,
Ведь сами называют себя «стаей»,
Исчерпывающий в этом весь резон!
Однако я не возвожу ограду,
Не сторонюсь, не прячусь… Нет и нет!
Как в годы прошлые, мне им отрадно
Сказать при встрече ласково: «Привет!»
 

«Вину душою доверяясь…»

 
Вину душою доверяясь,
Я улыбался, как дитя.
Навеки с горечью прощаясь
Неслаженного бытия.
А сожалеть мне не пристало,
Я долго трезвенником слыл.
О, как безжалостно качало,
И мир земной во взоре плыл.
И в те часы, недели, годы
Я со своею добротой
Казался средь людей уродом
И был для всех людей чужой.
Я забивался в угол темный,
Я клял себя, что я поэт.
Над головой взрывались громы,
Обрушивался белый свет.
Я близок был к самоубийству,
К черте последней… будто мрак.
Сказал Иисус: «Ты не витийствуй,
Сожми все бедствия в кулак.
И коль невмоготу бывает,
Стезя и вкось и вкривь бежит,
Пей Кровь Мою – Она спасает,
Она возвышенно блажит!»
 

«Поэты редко улыбаются…»

 
Поэты редко улыбаются,
Идут, людей они стесняются,
К стене холодной прижимаются
И извинительно молчат.
А шар земной меж тем вращается,
И крона дерева качается,
И новый человек рождается,
И день неведомый почат.
 
 
Они – как птицы и растения,
Самой природы откровение,
Живут по Божьему велению,
В поэмах Бога вознося.
Им открываются видения.
И чтоб имела жизнь значение,
Готовы на самосожжение,
И только об одном прося:
 
 
Какая б ни была погодина,
Удобная иль неугодная,
По суши иль по глади водной
Их прах доставить, без речей
Похоронить на малой родине,
Где ветры дуют первородные,
И песни помнятся народные,
Средь родников – и их ручей.
 

«Поэты улыбаться не умеют…»

 
Поэты улыбаться не умеют,
Не произносят пошлое: «Мерси…»
Они не поклоняются Борею,
Они за всех и вся душой болеют
И умоляют Господа: «Прости…»
 
 
Они одни неведомое знают,
Предчувствуя грядущую беду.
Отверженных уродов обнимают,
Над околевшим воробьем вздыхают,
Ночуют в позаброшенном саду.
 
 
А на заре умоются росою,
За здравье-упокой помянут мать.
И, как вчера, с упрямою тоскою
Обочиной, нехоженой тропою
Пойдут Россию песней исцелять.
 

«С простолюдином не лобзайся…»

 
С простолюдином не лобзайся,
С ним чарку общую не пей.
Что ты поэт, не открывайся,
Так будет для тебя верней.
 
 
Я, к сожаленью, поздно понял,
Я думал, что не должен я
Сторонкой обходить… исконный,
Что он и я – одна семья!
 
 
И чем одаривал щедрее,
Тем становился он наглей,
Он досаждал: «Дай кус жирнее!
Вина полнее, брат, налей!»
 
 
И расставлял он руки шире,
Как будто многое он мог!
И в поднебесном целом мире
Не кто иной, а царь и Бог!
 
 
И были все попытки тщетны,
Чтобы избавиться добром.
По ведомым ему приметам
Мой «угол» чувствовал нутром.
 
 
И с лисьей проникал сноровкой,
Вновь предо мною представал
С улыбкою притворно-кроткой
Прожженный аферист, нахал.
 
 
…Мой друг-поэт сказал при встрече,
Как можно справиться с бедой:
Сходи во храм, и там ты свечку
Поставь ему за упокой.
 

Жена поэта

 
Зря не верти кудлатой головой…
Ты не дождешься от нее награды.
Когда она с тобой – то не с тобой,
А говорит: «Я рада!» – то не рада.
 
 
Поэму посвятишь ей, сто стихов,
Она злорадно бросит: «Это бредни!»
И ты до слез доказывать готов,
Что верен ей одной, что ты не вредный.
 
 
Что ж, надо уступить и дальше жить,
Поэтам не везло на жен извечно,
Которые «веревки будут вить…»
И колдовать во тьме, плюя на свечи.
 
 
Остановись! И в пропасть не гляди!
Куда шагнуть? Господь тебе укажет.
А ляжешь в гроб – прильнет она к груди,
Но твое сердце ничего не скажет.
 

Богатырь

В. П. Овчинцеву, братски

 
Владимир Петрович, Владимир Петрович,
Идешь ты по свету один,
Почти что пророком, почти что героем,
Политик, поэт, господин!
А мы, твои дети, сробевшею кучей
Взираем на алый венец
С молитвой: «Какой ты плечистый, могучий!
Какой ты у нас молодец!»
А птицы… а птицы… То – пенье. То – клекот.
То – ястреб… А то – соловей.
И кто-то усталый, безвестный, далекий…
Он грустному сердцу милей.
Быть может, он брат? Иль отец?.. или… или…
Тот, в детстве с которым дружил…
А травы качнулись и в небушко взмыли,
Их ветер-буян подхватил…
Владимир Петрович глядит с вожделеньем,
Глядит мимо нас… мимо нас…
Туда, где устало, безмолвно виденье
Исчезло навек, не на час.
Он тронул коня богатырской рукою…
И обнял его окоем.
А свет все горел над несчастной страною,
Всевышний злорадствовал гром.
 

«Жив будет хоть один пиит…»

Жив будет хоть один пиит.

А. С. Пушкин

 
Был золотой и был серебряный…
Каким же будет новый век?
Или народом не востребован
Стих русский, как в июне снег?
 
 
Кружит в России непогода,
Как и тогда, как и всегда.
Потенциальная свобода.
Неодолимая беда.
 
 
Куда сокрылись?
                   И – навечно?
Давно забытые сонет
И тот же акростих беспечный,
Баллады, оды мудрый свет?
 
 
А вместе с ними поговорка,
Частушка, сказка?.. Смерклась даль.
Вон кто-то зябнет у пригорка,
И ветер рвет упрямо шаль.
 
 
Не ты ли, Русь, кого встречаешь?
Кого-то терпеливо ждешь?
По-матерински ты скучаешь,
В тепло под кровлю не идешь.
 
 
И веришь, что они на зорьке
Придут, кудесники-певцы,
Со взором просветленным, зорким,
Иной поэзии творцы.
 
 
Все так и сбудется? И век сей,
Безвремье испытав, найдет
По градам, заповедным весям
Желанных гениев? Народ
 
 
Коих признает и полюбит,
Подарит слово, вдохновит?
Как назовется? Имя будет,
Пока хоть жив один пиит.
 

«Не говори: я изучаю землю…»

 
Не говори: я изучаю землю…
Она не Лев Толстой и не Шекспир,
Она равноапостольна со всеми
И мир ее – наш всеохватный мир.
 
 
Иди по ней воздушно и счастлèво,
Ты плоть от плоти… повелел так Бог.
Колено преклони пред ней учтиво,
Исповедальный молви монолог.
 
 
И больше ничего не надо делать —
Копаться… нудно формулы решать.
Не вычислить компьютером и мелом…
Сыновнюю любовь приемлет мать.
 

«Не жди, поэт, правдивой похвалы…»

 
Не жди, поэт, правдивой похвалы,
Ты будешь вознесен для убиенья,
Там в вещих небесах мы все малы
Любого измеренья вдохновенья.
Корпи над строчкой в избяной глуши,
Душой отдавшись Богу и Природе.
К редактору наутро не спеши,
Редактор – враг потенциальный сроду.
Иди в народ, послушай говор их,
Простолюдинов, выпей с ними чарку.
Вернешься… и еще углубишь стих —
Он зазвучит на удивленье ярко.
А стукнет кто-то в позднее окно,
Не думай о плохом, про суть не зная,
И ты узришь: словесное вино
Взалкает радостно душа живая.
 

«Я листаю их книги стихов…»

 
Я листаю их книги стихов —
Непотребное, нудное чтиво,
Краски мертвые в них городов,
Обозначены чувства фальшиво,
Даже нет отголоска души,
Песни свет животворно не брезжит.
…Приезжай. Поживи. Подыши.
Глухоманью ненастной не брезгуй.
Ты постигнешь понятье о том,
Что земля непреложно красива,
И стоит непридуманный дом
И дымок над трубою игривый.
Что в жилье от пригрубка тепло
И светло от Очей Иисуса.
Вспомнишь все, что росло и цвело.
И строка будет с жизнью в союзе.
 

«Слова высокие не трогают…»

 
Слова высокие не трогают,
Не принимает их душа.
Когда легко спадет с них тога,
Они не стоят ни гроша!
И ты хоть как бы ни рядился,
Ни наводил прилежно лоск,
В большие люди не пробился,
Фальшивый растворился воск.
Уносит свежий ветер мусор.
И вот уже вблизи-вдали
На радость первозданной Музе
Лик открывается земли.
И юный Господа послушник
С протоптанной стези свернул,
И в поклоненье простодушном
Челом к ромашке он прильнул.
 

«Тайна Блока не иссякнет…»

 
Тайна Блока не иссякнет:
То – мерцанье. То – огонь.
То – кольцо калитки звякнет.
То – бескровная ладонь.
Русский. Громкий. И – широкий.
Над челом гроза. И – лед.
Можно трогать его строки,
С наслажденьем пить, как мед.
И, однажды спохватившись,
Скажешь: «Он, как я, как все…»
Но услышишь голос: «Тише…
То ль в слезах, то ли в росе
Русь… Прогонит ветер роздымь,
Взором встретишься с Судьбой…»
Рядом Блок – он в сонме звездном,
Блок далеко… он с тобой.
 

«Довелось ему, Есенину…»

 
Довелось ему, Есенину,
В первородной жить Руси,
Зоревать в духмяном сене,
Пить водицу из горсти,
Провожать за реку тучи,
Белых голубей водить
И березоньку над кручей,
Словно женщину, любить,
На закате возле храма
С думой светлой постоять…
…Непогода. Сеча. Драма.
Нет желанья вспоминать.
И колдобины, и тени
Пропадают без следа,
Только скажешь вслух: Есенин —
Возвернутся вспять года,
Те, с природой первобытной
И с прибаской озорной,
Где исконный мир, умытый
Первозданною росой.
 

«Дорога. Кибитка. И Пушкин…»

 
Дорога. Кибитка. И Пушкин.
Плешины сгоревшей стерни.
И облако, схожее с кружкой,
С вином предосенней зари.
 
 
Он чувствовал в сладком томленье
(Испытывал это не раз!)
Явление Вдохновения
В счастливый таинственный час.
 
 
В душе зародились созвучья,
Они поднимались, цвели.
Звезда загорелась над кручей,
Упала, погасла вдали.
 
 
«Не надо домой возвращаться,
В коварный, убийственный свет!
А лучше все мчаться и мчаться…»
Меня не услышал поэт.
 
 
Он пел уже в полную силу,
Строка за строкою лились
О том, что в потемках Россия,
О том, что загадочна жизнь.
 
 
А осень всходила ядрено,
Поэту румяня лицо.
И золотая корона
Кровавым горела венцом.
 

«Когда никто не досаждает…»

 
Когда никто не досаждает
И кулаком не тычет в грудь,
Благая сила убывает,
В глухую ночь уводит путь.
Когда не надо защищаться,
Забор до неба возведен,
Не смей мужчиной называться,
Не лезь развязанно на трон.
Кровь на Руси – и хлеб, и песня,
И смерть высокая, как страсть.
И ни намека гнусной спеси
И страха: сможешь вдруг пропасть!
Стрела сломается в полете,
Коль меч карающий вспарит!..
…В рубцах стою, в кровавом поте,
В миру неведомый пиит.
А сколько мне еще осталось?
Я буду драться весь свой век,
Пока великая усталость
Однажды не повергнет в снег.
Тогда в природе все затихнет,
Заплачет женщина в саду.
И пропадет людское лихо.
И я бессмертье обрету.
 

«Сухое разнотравье…»

 
Сухое разнотравье —
Ни телке, ни козе.
Идет-бредет орава
По мерклой полосе.
Она несет в блокнотах
И в книгах, и сердцах
Стихов пустые соты…
В глазах России – страх!
Глагол опошлен русский,
Родник словесный – муть,
И смысл имеет узкий
Поэта нынче суть.
Пройдохи, зубоскалы —
Под ними вся печать,
А значит, толку мало
Супротив глотку драть,
Ссылаясь на Иисуса,
На Пушкина и Русь,
На нравственные узы
И на священну грусть.
Ничто не поколеблет,
Не вразумит никто…
Траву сухую треплет
И день… и два… и сто
Мой простодушный ветер,
Но сущих нет семян.
А по земле, по свету
Идет-бредет бурьян.
 

«Понимаю Хлебникова, Маркеса…»

 
Понимаю Хлебникова, Маркеса,
Ницше изучаю и Христа.
Не теряю родовую марку —
Не глаголят попусту уста.
Потому и посему я, братцы,
С книжными писаками поврозь.
Дохлая затея – с ними драться…
Драться же не раз мне довелось.
Заумь выдают они за мудрость,
Век для них серебряный, как клад:
Северянин, Мандельштам наутро
Превратятся в Ивановых ряд
Или же в Петровых… Дальше – больше,
Их «творенья» примут без проблем
Те журналы, что других потолще,
Что исконных не приемлют тем.
Все я понимаю, все я знаю:
Грязную водицу пьет народ,
Упокойную ему играют,
Мозг у коих задом наперед.
 

Могила поэта

 
Останется холмик под небом скучать.
А след на дороге истает.
И голос неведомый будет кричать…
О чем же? Никто не узнает.
 
 
Иные незримо грядут времена,
Переча, а чем-то в согласье…
Кому золотые нужны стремена?
Кто будет над душами властен?
 
 
Трава над могилой поэта смолчит —
Ей в вечном сгибаться поклоне.
Из глуби земли вознесутся лучи —
Перст Божий взыскующе тронет…
 

«С шишками и язвами…»

 
С шишками и язвами,
С гноем во крови
Я умру под вязами
Без людской любви
И без аллилуйя,
Скорбного креста,
В мареве июля,
Где сгорит верста
В круговерти жесткой
Смутной суеты,
Не приемля лоска,
Косной красоты,
Заполошных бредней
На исходе лет,
Одинокий, бедный
На Руси поэт,
Ветер похоронит —
Холмик наметет,
А трава застонет,
Дерево всплакнет.
 

Боже, Русь сохрани!

Памяти

Алексея Кольцова

 
Не сойду с ума,
Не сопьюсь вконец.
Я пришел с гумна —
На челе венец.
 
 
На колени встал
В неуемный год.
Сколько бед спытал
Мой простой народ!
 
 
Сколько пролил слез,
Крови праведной!
Посреди берез,
Нет, не праздники!
 
 
Под деревьями
Все кресты,
           кресты…
За деревнями,
Где снега чисты,
 
 
Я воспел стихом,
Да молитвенным:
«Чтобы стежка в дом,
Да не в рытвинах!
 
 
Чтобы смех детей
И в лучах окно…
Боже, Русь согрей…
Брошу в земь зерно —
 
 
Пусть над Родиной
Колос вырастет.
Чтоб с природою
И со милостью.
 
 
Святый Дух, явись
Во спасение.
Обновится жизнь
Воскрешением!»
 

«Убивают в глубинке поэтов…»

 
Убивают в глубинке поэтов,
Над могилами плачут кресты.
Так, подрезанные на рассвете,
От косы умирают цветы
 
 
Средь берез на околице тихой,
Где Христос целовал лепестки.
Ах ты, русское пьяное лихо,
Полуночные волчьи зрачки!
 
 
Человечий утративши облик,
О молитвах не помня святых,
Как из омута молния в облак,
Нож бандитский вонзают под дых!
 
 
А за что? Явно Господа кроме,
Не ответим ни я и ни ты!
Истекают не соком, а кровью,
Когда режут под корень цветы!
 

«Не дарят поэтам цветы…»

 
Не дарят поэтам цветы,
Их сборники не покупают,
В толпе их не замечают
И с ними подонок на «ты».
 
 
Поэты ушли в сторожа,
Кто «Примой» в подземке торгует.
И пиво дешевое дуют,
И чуткие руки дрожат.
 
 
А рядом, как водится, пес
Бездомный глазами смеется,
Погладить себя он дается
И в кружку сует свой нос.
 
 
И так же хмелеет с глотка
(Он тоже с голодным желудком!),
Глядь, он от буфетчицы Людки
Под дых получает пинка!
 
 
И нищих поэтов она
Единым гуртом выдворяет
И вслед им бросает: «Воняет!..»
Встречает их молча луна.
 
 
Они, не ропща на судьбу,
В обнимку идут и горланят
О Разине песню… о Тане…
Про диво-сирень… городьбу…
 
 
А пес (он ли в корень не зрит?!)
В шеренге со всеми шагает
И так хорошо подвывает,
Что хочется плакать навзрыд.
 

«Пили пригоршнями, кружками пили…»

 
Пили пригоршнями, кружками пили
Добрый макеевский мед,
В пьяном угаре о том не тужили,
Что этот праздник пройдет.
Хоть бы ресницами вздрогнул приветно,
Хоть бы перстом указал…
Враз протрезвели собратья-поэты,
Всяк неприметен и мал.
Кто поведет их по песельной стежке?
Кто их росой окропит?
Близко душа его скорбно-сторожко
Птахой незримой кружит.
Видимо, розы ей зрить непривычно —
Как обжигают они!
А с Поднебесия ангелы кличут…
Гения Бог сохрани!
 

Март 2009 г.

Вдохновение

 
Проблеск. Искра. Свет в очах.
Есть начало завершенья
При иконах и свечах,
Зарождения творенья.
 
 
Не ищу уже ответ
На вопросы, коих нету,
Коль еще со мною свет —
Он пребудет до рассвета.
 

««Не пишутся стихи», – вздохнул поэт…»

 
«Не пишутся стихи», – вздохнул поэт
И приложился к полному стакану.
«Вино поможет разгадать секрет,
А разгадаю, гением я стану!»
Не разгадал! Изрядно опьянев,
Улегся под столом он на окурки,
Не слыша чудный соловья напев,
Не видя над садами сполох юркий.
Собрат, проснись, охолонись в реке,
По травам погуляй, прижмись к березе
И принеси домой звезду в руке —
Ты перестанешь мыслить скучной прозой,
Хандра истает, строки прорастут
Таинственным столбком – душе отрада!
И пусть остатки жалкие допьют
Те, для кого нет сполохов за садом.
 

«И ветер скульптором счастливым…»

И ветер скульптором счастливым,

Наверно, чувствовал себя…

С. Щипачев

 
Снял рубаху и остановился.
Дождик был, как скульптора резец:
Прикасался он ко мне, светился…
Вот и растворился наконец!
 
 
Я стоял, приятно изумленный,
Мускулы лоснились… Словно я
В сонме лета, празднике зеленом
Памятник, а пьедестал – земля.
 

«Неуловимое, неведомое…»

 
Неуловимое, неведомое
И недоступное для глаз…
О, как мне о тебе поведать
Днем белым или в поздний час?
 
 
Какого цвета ты и формы?
Где обитаешь и живешь?
Отрада ты? А может, горе?
Ты истина? А может, ложь?
 
 
Уродливо? Иль нету краше?
Какого рода? И кровей?
Бессмертное? Иль преходяще?
…Останься тайною моей!
 

«Для короткого стихотворения…»

 
Для короткого стихотворения
Не надо накапливать материал.
Строки за миг выплескиваются,
Как в боксе удар,
А молния раскалывает
Сверху донизу дуб,
А ведро с подголосками
Кубарем падает в сруб.
А озлобленный конь
Вдруг взвивается на дыбы,
А в ночную глухомань
Осыпают опушки грибы…
И еще непременное…
Чему названия нет,
И тайну эту
Разгадает только поэт.
 

«Перечитал я Смелякова…»

 
Перечитал я Смелякова…
Как будто бы вернулись снова
Те позабытые года,
Когда кремлевская звезда
(На миг она не засыпала!)
Страну большую освещала
Искусственным, но ярким светом,
Не заблудились чтоб поэты,
И чтоб их каждая строка
Звучала бы «наверняка»…
А удавалось Смелякову?
Он как бы нехотя «служил».
…И в изголовье положил
Осколки ржавые подковы.
 

«Твои стихи, как бабушкин клубок…»

 
Твои стихи, как бабушкин клубок
Оборванных и полусгнивших ниток,
Потянешь за конец – в руке клочок
Вонючей пряди, что содрали с лыток
Паршивенькой, неблеющей овцы
На ворохе навоза в предвечерье…
Уж опочили в домиках скворцы,
Их песен улетучилось свеченье…
…Поворошив словесный твой клубок,
Я накатал сей сумрачный стишок:
«Кабы талант да ум… да свой шесток!..»