Текст книги "Резервная столица. Книга 1. Малой кровью"

Гонтарь задумчиво посмотрел на карту, поразмыслил и изрек:

– Не нравится мне к Ленинграду. Воды на пути много, а я плавать не умею.

И в самом деле, Эстония на востоке сужалась, образуя нечто вроде бутылочного горлышка, стиснутого между Финским заливом и Чудским озером. А в самом узком месте «горлышко» перекрыла еще одна водная преграда – река Нарва, текущая из озера в залив. Широкая река, судя по карте. И без карты широкая, видели ее, когда ехали на сборы поездом.

– Значит, в Таллин пойдем? – спросил Яков.

– В Таллин Нестеренко уже ходил… А нынче под сосной лежит, муравьи мозги кушают.

– У тебя получится. Ты удачливый.

Яков не льстил и не подбадривал, он и в самом деле так думал. И танк немецкий Игнат в Польше угнал, и «Юнкерс» подбил, впервые в бою, не на учении к зенитке встав… И без единой царапины из той мясорубки выскочил, что немцы на гриве устроили. Фарт у человека, любит его судьба, и лучше держаться к нему поближе, тогда и сам уцелеешь.

– Ну, получится… А что мы в Таллине делать будем? Прикинь, наш дивизион самый дальний, другим курсантам в штаб бригады вернуться недолго было. Стало быть, сейчас там под сотню лишних лейтенантов, готовых техвзводами командовать. А Таллин в кольце, как я понимаю. Куда их всех? Кого-то в дивизионы уцелевшие зашлют, убыль людей восполнить. А остальным винтовки в руки – и под танки. Не хочется мне в Таллин, Яш, совсем не хочется.

– Можно на месте остаться. Нас «партизанами» звали в дивизионе, так попартизаним на самом деле в лесу немного.

– Немного? Это скока? До зимы? Без еды, без патронов, без ничего?

– Наверняка деблокирующий удар к Таллину будет. Главная база КБФ как-никак.

– Может будет, может нет, может дождик, может снег…

Гонтарь вновь задумался. Затем показал на карте маршрут.

– Вот так мы пойдем.

Траектория была замысловатая, старательно огибала дороги и населенные пункты, проходя по самой гуще лесов. Но в общем и целом заворачивала на восток.

– Найдем уж какую-нибудь лодку, перевезем тебя через Нарву, – сказал Яков. – А не найдем, так плотик из пары бревен соорудим. Не потонешь.

– Думаю, мы еще до Нарвы на своих натолкнемся. Прикинь, сколько частей южнее оборонялись, не могли они все погибнуть, да в плен попасть. А у нас с гулькин хрен людей осталось, чтоб самим через линию фронта пробиться. Ладно, пошли.

Шагая вслед за Гонтарем, Яков думал, что у того потолок – командовать взводом. Роту – полнокровную, не нынешний огрызок – уже не потянет. Он ведь своих искать не для прорыва фронта собрался. А для того, чтобы сдать и командование, и ответственность старшему по званию – и вновь играть ту роль очень толкового исполнителя, с которой справляется идеально.

– А сколько наших, кстати, уцелело? – спросил Яков.

– С вами, кто у болота ночевал, шестнадцать штыков, – вздохнул Гонтарь, – я семнадцатый. Вот и вся рота. Может, еще кто-то жив, далеко ушел, но таких двое, много трое.

– Ого… С Гогланда больше сотни отплыло…

– Так ведь малой кровью воюем, Яш, как обещано. А прикинь, как большой пришлось бы? Вообще никого не осталось бы.

Тема была нехорошая, скользкая, даже в разговоре наедине совсем не нужная, и Яков поспешил от нее уйти:

– А тех наших сколько осталось, кто с КИИ?

– Четверо. Ты да я, да еще двое: Габаридзе с нашей группы и Белопольский с параллельной.

– И Федоркин тоже убит? А так ведь берегся, вперед не высовывался.

– Ну… да… убит… В общем, это я его застрелил.

– Что-о-о?! Не понял…

– Всё ты слышал. И всё понял.

– Зачем?! За что?!

– Я даже и не знал, что он это. Ну, поначалу не знал, пока не пальнул… Гляжу вчера, наш один боец шагает во весь рост, открыто, винтовку вот так вот держит…

Гонтарь показал на своей трехлинейке, как держал винтовку боец – на вытянутой руке, взявшись за шейку приклада и направив ствол к земле.

– А в другой руке… угадай, что было?

– Листовка? О сдаче в плен? – спросил Яков, не сомневаясь в ответе.

– Она самая… Ну, и что мне делать было? «Руки вверх!» кричать? А потом? Как его в трибунал доставлять? Пальнул, в общем, в голову… И попал. Наповал уложил. Подошел, поглядел – а это Федоркин.

Гонтарь замолчал. Яков тоже шагал молча и думал, что конспект по ТОЭ, что взял у него Федоркин, чтобы закрыть «хвост», теперь к хозяину не вернется. Да как такое могло вообще случиться?! Никогда они с Федоркиным не приятельствовали, но тот постоянно был где-то рядом, одна группа как-никак, и не в чем подозрительном не замечен, парень как парень… выпить был не дурак, но меру знал, с пьяных глаз не куролесил. За девушками ухаживал… Всё как у всех… Почему именно он дал слабину?

– Наврал он нам, что по немцам стрелял, – нарушил молчание Гонтарь. – В щель какую-то забился, нос не высовывал.

– С чего ты взял?

Гонтарь остановился, сказал:

– А ты на винтовку свою посмотри. Посмотри, посмотри, спереду глянь на дуло.

Яков, недоумевая, потянул с плеча винтовку.

– Видишь, что вокруг дульного среза? Копоти кольцо натуральное. А у Федоркина там все чистенько было, и порохом сгоревшим едва-едва попахивало. Один раз он пальнул, много два. А патроны выкинул потом.

Якова немного покоробило спокойствие Гонтаря. Застрелил сокурсника, и хоть бы что. Словно курицу для супа зарезал. Подумалось: а если бы это он, Яков, заметил шагающего в плен Федоркина? Сумел бы прицелиться и спустить курок?

Ответа не было.

Глава шестая

Совинформбюро, из вечернего сообщения от 08.08.1941

В течение 8 августа наши войска продолжали вести бои с противником на Кексгольмском, Смоленском, Коростенском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.

Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками наносила удары по мотомехчастям и пехоте противника и атаковала авиацию на аэродромах.

В течение 7 августа уничтожен 21 немецкий самолёт. Наши потери – 14 самолетов. Днём 7 августа вблизи Москвы нашим истребителем сбит один немецкий самолет-разведчик, экипаж взят в плен.

* * *

Танковое подразделение капитана-орденоносца Петрова атаковало севернее пункта И. танки и мотопехоту противника. Бой длился семь часов. В схватке с врагом особенно отличилась рота старшего лейтенанта орденоносца Рубанова. Зайдя во фланг немцам, танкисты смело ударили по фашистам. Старший лейтенант Губанов, лейтенант Балюра, младший лейтенант Козиленко и командиры машин орденоносцы Гороховский, Горовон, Бугров и Сергеев уничтожили во время атаки но два-три немецких танка. Всего в этом бою танковое подразделение капитана Петрова уничтожило до 40 танков противника. Гусеницами советских танков раздавлено несколько немецких противотанковых орудий.

* * *

Герои Советского Союза старший лейтенант Бригинец и штурман Коротаев, будучи в разведке, заметили два вражеских самолёта. Советские лётчики быстро пошли на сближение с противником. Блестящим манёвром тов. Бригинец зашёл в тыл фашистским самолётам. Штурман Коротаев немедленно использовал выгодную позицию и несколькими короткими пулемётными очередями поджёг оба «Хейнкеля». Фашистские самолёты рухнули на землю.

* * *

Советские бомбардировщики атаковали крупную германскую танковую часть. Самолёт батальонного комиссара Нежданова поразил прямым попаданием пять немецких танков.

Эпизод 1. Горячее эстонское гостеприимство

К середине дня, проведенного в блуждании по эстонским лесам, стало ясно: партизанить, не имея запасов продовольствия, – затея изначально безнадежная.

До позднего утра рота оставалась на месте. Отдыхали, приводили себя в порядок. Но сначала позавтракали, прикончив все припасы. Дело в том, что у морпехов не нашлось своего тороватого майора Петренко, и сухой паек на Гогланде они получили по минимуму, на один день. Пришлось с ними делиться, да еще у курсанта Белопольского канул во вчерашней вечерней свистопляске «сидор», вместе с сухим пайком, разумеется. В общем, позавтракали плотно, аппетит у всех был зверский. И на том продукты кончились. Гонтарь хотел было отложить в НЗ пару банок тушенки, но потом махнул рукой: съедайте, дескать, всё. Понял, что на семнадцать ртов те две банки – только аппетит дразнить.

Об обеде в тот момент не задумывались. Будет день, будет и пища. Может, уже через пару часов натолкнутся на своих и проблема рассосется.

Не натолкнулись. А рассосалось лишь утреннее чувство сытости.

Шли, как и запланировал Гонтарь, местами глухими, безлюдными. На дорогах не задерживались, быстро пересекали их и снова уходили в лес. Никто на пути не встретился – ни свои, ни немцы, ни мирные жители. Сначала это радовало, но чем дальше, тем чаще приходила Якову мысль: даже в лесу должен кто-то жить. Отчего бы им не напороться на сторожку лесника? С погребом, набитым припасами? Охотничья избушка тоже подойдет, лишь бы там нашлось, чем подзаправиться.

С боеприпасами дело обстояло не лучше, чем с провиантом. Перед выступлением собрали вместе все патроны, у кого сколько осталось (у некоторых не осталось ничего), затем поделили поровну. В результате боекомплект Якова вырос аж в два раза: было два патрона, а стало целых четыре! А иным из морпехов досталось вообще по три, общее число на семнадцать не делилось. Так что не приходилось жалеть, что последний «дегтярь» канул в вечерней облаве – таскать пулемет было бы тяжело, бросить жалко, а стрелять из него все равно нечем.

Гранат осталось девять штук. Курсанты свои сберегли почти все, сойтись с немцами в ближнем бою не довелось. Плюс к тому Гонтарь хозяйственно забрал гранатный подсумок покойного Федоркина. А у морпехов гранат изначально не было, не получили на Гогланде.

– Как ты свою гранату умудрился истратить? – удивленно спросил Яков у Гонтаря. – Вечером с немцами нос к носу столкнулся?

– Нестеренке отдал, – неохотно ответил Гонтарь. – А он ее… в общем, помнишь бойца с бедром раздробленным? Которого на плащ-палатке тащили?

Яков кивнул.

– Нестеренко ведь его в лесу оставил, когда мы от дороги драпа дали. В кустах, где погуще, положили. И гранату ему мою Нестеренко выдал: мол, ежели сумеем, так вернемся за тобой, а не сумеем, так ты знаешь, что делать. Вот как, Яш, оно на войне бывает.

Некоторое время Гонтарь шагал молча. Потом добавил:

– Вот тока взрыва я там, за спиной, не слышал. Может, боец решил еще пожить, хоть бы и в плену. Или ничего не решал, в беспамятстве лежал, когда немцы подошли. Плох он уже был…

Яков представил себя на месте того морпеха. Вот он, Яков, лежит в кустах, и нет сил даже подняться на ноги, а немецкие голоса все ближе, – и рубчатый корпус «лимонки» стиснут в руке. Хватило бы духу отогнуть усики, выдернуть чеку и прижать гранату к сердцу? Он не знал.

Спросил у Гонтаря:

– А ты бы оставил раненого – вот так, одного в лесу и с гранатой?

Старшина ответил без раздумий:

– Ежели совсем край, ежели всем гибнуть или одному, так оставил бы. Даже без гранаты оставил бы, будь гранат мало.

* * *

Грибы в лесу не попадались. Орехи тоже, равно как и избушки охотников со сторожками лесников. Срывали, правда, на ходу и отправляли в рот спелую чернику, а на привалах подкреплялись ей основательно. Но молодые голодные желудки явно не принимали всерьез такую пищу, все настойчивее требовали чего-то более питательного.

Назревала мысль, пока никем не озвученная: надо выходить к какой-нибудь деревне, пусть даже с риском напороться на немцев.

Но сначала они вышли к речке, неширокой и мелкой, по колено. На карте речка изображалась тоненькой и извилистой синей ниточкой без названия.

Дно было песчаное, вода прозрачная и холодная, – наполнили фляги, посчитав, что из таких родниковых речушек пить сырую воду можно, понос не проберет.

– Рыбешка-то тут водится, – констатировал Гонтарь, заметив, как от берега метнулась стайка мальков. – Уха на обед будет.

– А ловить чем? – скептически спросил Яков. – Пилотками?

– Не, руками. Тока гранату сначала кинем.

Пошли вдоль берега, отыскали омуток, там было поглубже и дно не просматривалось. «Лимонка» шлепнулась в речку, приглушенный взрыв взметнул воду. Залегшие бойцы поднялись, подбежали к берегу, напряженно всматриваясь: что всплывет?

Увы, улов не порадовал. Вспыли несколько захудалых рыбешек с чайную ложку размером. И одна более приличная – но лишь одна, а желающих отведать ушицы было семнадцать.

Гонтарь решил продолжать, отыскали второй омуток, но там вообще всплыли лишь три маленьких рыбки и ни одной большой. На том рыбалка завершилась, оставшиеся гранаты стоило поберечь.

Добычу выпотрошили, сварили в двух котелках. Породу рыб Яков не опознал, в Волге такие точно не водились. Один из морпехов сказал, что это форельки, дескать, у них, под Мурманском, часто попадаются, причем большие вырастают. Здесь отчего-то не выросли.

– Благородная рыба, – вздохнул Гонтарь. – Считай, царской ухи похлебаем.

Запустив зубы в доставшийся ему хвостик той рыбки, что побольше, Яков подумал, что в уху царям наверняка добавляли соль. Ладно картошка, ладно лук и специи, но без соли уха не уха.

Однако съел все, и косточки обсосал, и жиденький бульончик выхлебал. И добавки бы попросил, но ее не было. А ведь еще позавчера вздыхали, обедая в столовой: опять макароны, сколько ж можно… Сейчас бы тарелку этих макарон, тушенкой заправленных, эх…

Зато шагалось после «царской» ухи легко, ни малейшего намека на послеобеденную сытую тяжесть.

* * *

– Восьмое августа сегодня, – сказал морпех Паша. – Мой день рождения… Мама вместо торта пирог с черникой испекла бы, очень уж я такие люблю. Большой пирог, круглый, а сверху цифры из теста, возраст, значит. Я те цифры первыми отрывал и съедал, они такие хрусткие, такие…

– Замолкни, именинник! – оборвал Гонтарь кулинарные воспоминания. – На, вот, прими подарок и наши поздравления, но только замолкни!

Извлеченный из вещмешка подарок оказался куском колотого сахара. Паша поблагодарил и сказал, что употребит вечером, за чаем.

– Откуда у нас чай? – спросил один из морпехов.

– Листья брусничные заварим, – не смутился Паша. – Если порубать нечего, то горячего хлебнуть всенепременно надо.

Яков неожиданно рассмеялся негромким и безрадостным смехом.

– Зря смеешься, – обиженно сказал Паша. – Мой дедушка всегда говорил, что кишки хоть чем-то заполнить надо, чтоб не ссохлись.

– Я о своем, Паша. Восьмое августа… Свадьба у нас на этот день назначена была…

– Да, неудобно как-то получилось, – сказал Гонтарь. – Гости собрались, невеста в белом платье у ЗАГСа ногти грызет, жениха на горизонте высматривает, а он тут по лесам шляется.

Как всегда, шутил Гонтарь с каменным выражением лица. Яков не стал обижаться, хотя тему для шутки приятель выбрал не самую удачную. Но хоть немного поднял бойцам настроение, заставил улыбнуться.

Развития темы дня рождения и свадьбы не получили. Спереди раздался негромкий крик:

– Дорога!

Яков удивился. Если верить карте, никаких дорог здесь не было.

Как тут же выяснилось, шагавший в головном охранении морпех погорячился. Дорогой две накатанные во мху песчаные колеи можно было назвать с большой натяжкой. Ездили здесь исключительно телеги, ни единого отпечатка автомобильного протектора на песке не осталось.

– Телеги это деревня, – сказал курсант Белопольский. – А деревня это еда. Пойдем по дороге? Уж здесь-то немцев точно не встретим.

Логика в его словах была железная, не поспоришь. Трудно было представить, что фашисты решат взять под контроль этакую «трассу».

– Пойдем, – согласился Гонтарь. – Вот тока куда? Направо или налево? Ошибемся – и притопаем заместо деревни на какое-нибудь ихнее дальнее поле. Или на покос.

На карте небольшие деревушки были обозначены и справа, и слева, а этой лесной дороги не было, – и вопрос остался без однозначного ответа.

Гонтарь поразмыслил и решительно указал рукой направо: туда, мол, пошагаем.

– Почему? – негромко спросил Яков.

– Потому что я так решил. А иначе можно стоять и репу чесать до морковкина заговенья.

* * *

Цена решения, принятого старшиной Игнатом Гонтарем, была выше, чем ему представлялось.

Как раз накануне, вечером седьмого августа, немецкие войска вышли к побережью Финского залива и тем самым рассекли на две части 8-ю советскую армию, оборонявшую Эстонию. Остатки роты находились как раз посередине.

Поверни рота налево – могла бы при везении соединиться с частями 10-го стрелкового корпуса, угодившего в окружение, отступить с боями к Таллину и героически погибнуть во время его трехнедельной обороны. Или, если повезло бы еще раз, оказаться среди тех частей, что успели эвакуироваться на кораблях Балтфлота.

Но Гонтарь свернул направо. Туда, где 11-й стрелковый корпус, оказавшийся в полуокружении, пробивался с тяжелыми боями к Нарве и Кингисеппскому укрепрайону.

Старшина Гонтарь не знал, что выбирает судьбу для семнадцати человек. Он всего лишь хотел раздобыть еды для своих бойцов.

* * *

Дорога и впрямь вывела к небольшому полю, и получаса шагать не пришлось. Ближнее оно или дальнее, никого не интересовало, гораздо важнее было другое: что на поле росло. А росла там картошка, повезло так уж повезло.

Они выковыривали клубни, обойдясь без лопаток, – сапогами и ботинками разбрасывали рыхлую землю, собирали картофелины, прятали в вещмешки, кое-как обтерев. Картофель созрел не до конца, много было клубней мелких, с орех размером, так что приходилось выбирать те, что покрупнее.

– Пожалуй, хорош, – сказал Гонтарь, прикинув на вес свой «сидор». – Не жадничайте, товарищи бойцы. Своя ноша, понятно, не тянет, но шагать нам еще ого-го.

Товарищи бойцы проигнорировали эти слова, продолжали набивать вещмешки.

– Рота! Слушай мою команду! – гаркнул Гонтарь командирским голосом. – Прекратить сбор урожая! Все ко мне!

Неохотно прекратив увлекательное занятие, бойцы потянулись к краю поля.

– С голодухи точно теперь не околеем, – сказал Гонтарь, когда все собрались. – Раз так, может, не пойдем в деревню? Какие будут мнения?

Дорога здесь не заканчивалась, тянулась вдоль края поля и снова вела в лес. Может, к деревне, может, куда-то еще.

Мнения на импровизированном военном совете разделились. Одни считали, что и впрямь лучше не рисковать и деревню обойти. С их количеством боеприпасов не то что серьезный бой, но и любая стычка с немцами добром не закончится. Однако не все разделяли эту точку зрения.

– Хлеба хорошо бы промыслить, – сказал морпех. – И мясца, или курей. У нас в деревне случалось одной лишь пустой картофлей пробавляться под конец зимы. Вроде и живот набит, и есть не хочется, а сил от такого харча не прибавляется, слабеешь.

– Да и поспать бы по-людски неплохо, – поддержал другой боец. – Эту ночь на земле, прошлую на палубе, не отдохнули ведь толком, не выспались. А если выберем сеновал подходящий, часовых выставим, да и даванем минут этак пятьсот, тогда завтра будем свежие, как огурчики, вдвое больше отшагаем.

Выслушав всех, у кого нашлись резоны «за» и «против», Гонтарь принял решение.

– Пойдем в деревню. Только, сдается мне, не деревня здесь, хутор. Вы на поле гляньте. Разве колхозные поля такие? Вон, на гороховом давеча были, так здоровенное, а тут, здрасьте-пожалуйста, – соток семь от силы. И если эту картоху не вручную окучивали, то я в ней ничего не понимаю. Точно единоличники какие-то живут, или кулаки-мироеды. У нас-то их давно к ногтю взяли, а тут Советская власть только-только установилась, до всех руки не дошли. Значит, нам их раскулачить маленько не грех.

«Он что, у своих силой продукты отбирать собрался?» – изумился Яков. Он как-то считал по умолчанию, что никто из советских крестьян не откажется покормить голодных бойцов и снабдить продуктами на дорогу. Однако здесь, прав Игнат, люди стали советскими совсем недавно… И не все, наверное, стали, и не до конца. Но все же ограбить их… как-то оно… Тут же пришла другая мысль: а как назвать то, чем они только что занимались на картофельном поле? Не грабеж, конечно, но по всем признакам натуральная кража… Пора, наверное, отучаться мыслить категориями мирного времени.

На войне как на войне. Война всё спишет.

* * *

Накатанная телегами дорога привела к деревянному мосту, переброшенному через ту самую речку, где они занимались рыбалкой, – заложившую большой крюк и вновь оказавшуюся на их пути.

Мост был широкий – не только телега, но и грузовик, пожалуй, проедет – и далеко не новый, но не было сомнений, что за ним присматривают: две доски настила заменены на свежие, не успевшие потемнеть. Зато дом, стоявший на холме за рекой, оказался давненько заброшен. В окнах нет стекол, доски крылечка частично провалились, и сквозь прорехи пророс какой-то кустарник. Люди, починившие мост и распахавшие картофельное поле, жили явно не здесь.

Дорога поднялась на холм, заброшенный дом стоял шагах в двадцати от нее, и теперь стало видно, что некогда имелись при нем и надворные постройки, но развалились, превратились в груды гнилых досок, едва заметные сквозь густой высокий бурьян.

Перевалив через холм, они увидели другой, а на нем группу строений, но жилой дом был там один. И в самом деле хутор, никак не деревня.

Гонтарь тут же приказал отойти назад – холм был безлесый, и на его вершине не спрятаться от взглядов обитателей хутора. И от взглядов гостей, если туда все-таки заявились фашисты.

Пошли в обход, низом, под прикрытием густо росшего молодого ельника. Подобрались, насколько смогли, не выходя на открытое место, – до хутора оставалось полторы сотни метров. Разглядеть, есть ли там кто живой, с такого расстояния не удавалось, но все же хутор казался безлюдным: не поднимался дым над трубами, не кукарекали петухи, не подавали голос собаки. Жители ушли? Или затаились, не высовываются? Или сидят под прицелом незваных гостей?

Можно было только гадать.

– Соваться дуриком туда не будем, – сказал Гонтарь. – Нужны два добровольца, разведать всё и доложить. Кто возьмется, шаг вперед.

Вперед шагнули все. Кто-то сразу, кто-то поглядев на товарищей. И Яков шагнул.

Гонтарь выбрал двоих: курсанта Габаридзе и морпеха, имени которого Яков не знал.

– Теймураз, ты за старшего. Зазря не геройствуйте. Если там немцы, живо назад. А если… ну, в общем, не дайте себя убить или повязать без шума.

– Нэ дадым. Граната в руку вазму, чека выну. Эсли схватат, взрыв будэт.

– Х-хе… Это ты толково придумал. Но чеку не выбрасывай. Если в порядке все, обратно вставишь. Граната еще пригодится.

Они укрылись в ельнике и наблюдали, как двое подходят к хутору – сбоку, так, чтобы от взглядов из окон жилого дома скрывал не то овин, не то сарай, в общем, какая-то сельхозпостройка, Яков не особо их различал.

Постройки, кстати, все были основательные, добротные. Никакого сравнения с русскими деревнями, где слепят на скорую руку сараюшку из бросового горбыля, да и ладно. Здесь даже сараюшки стояли на фундаментах из дикого камня, а у жилого дома такой же фундамент был высотой аж с человеческий рост, даже повыше, так что внизу там наверняка нечто вроде цокольного этажа. Прав Гонтарь, кулаки какие-то живут.

Разведчики, осторожно выглядывая из-за угла фундамента, понаблюдали вблизи за хутором. Потом Габаридзе двинулся вперед, а морпех прикрывал его, выставив винтовку. Затем и он исчез из вида.

Минуты тянулись и тянулись – ничего не происходило. Не слышались ни выстрелы, ни взрыв гранаты, ни крики разведчиков: мол, всё в порядке, подходите. Зашли и пропали. Словно война пробудила какое-то древнее чудище, много тысячелетий спавшее под этим холмом – и оно сожрало сначала хозяев хутора, а теперь подкрепляется неосторожно завернувшими путниками. Глотает их так, что даже граната с вынутой чекой не поможет.

От таких мыслей Яков разозлился сам на себя. Вокруг война, люди гибнут по-настоящему, а у него всё никак книжки, в детстве читанные, из головы не выветрятся.

Гонтарь, как всегда, думал о более практичных и насущных вещах. Сказал:

– Ежели хозяева там, и ежели угощать чем будут, так не берите у них ничего ни в коем разе. Только те продукты забирайте, что сами выберете.

– Крысомором попотчевать могут? – спросил один из морпехов.

– Был у нас случай в Польше… Старушка-полячка, приятная такая на вид, улыбается: отведайте, мол, панове жолнежи, млека, корову подоила, мол, тока что. А нас пятеро, и четверо отведали, а я не стал. Не пью молока вообще. Случай в детстве был: мать пасынковать помидоры отправила, а день жаркий, выпил потом молока парного кружку, а перед тем помидорами неплохо так подкрепился… А к вечеру здрасьте-пожалуйста: такая мировая революция в брюхе случилась, что два дня и две ночи с толчка не слезал, чуть все кишки не высрал, а уж болело там, словно ножами изнутри кромсали. Молока с тех пор в рот не беру, а помидоры потихоньку начал есть недавно совсем. Вот… И тех четверых, значит, так к вечеру скрутило, что всех в санбат. Не знаю, что там за отрава была, выжили или нет после нее, но в часть не вернулись. Нас вскоре передислоцировали, не сложилось в санбат сходить да разузнать, чем всё кончилось.

– Но полячку ту хоть нашли? – спросил тот же морпех. – За такие дела надо к стеночке прислонять.

Ответить Гонтарь не успел. Со стороны хутора показался разведчик. Один, морпех. Трусцой направился к ельнику, под горку бежалось ему легко.

– Нет там никого, – докладывал вскоре морпех. – Мы все закоулки не осмотрели, но куда заходили, везде пусто. А вещи многие на местах остались. Кровати застелены, посуда в буфете… Люди только ушли, и скотину увели, даже куриц из курятника забрали.

– В лесу от войны отсидеться думают, – решил Гонтарь. – А Теймураз где?

– Мы там что-то вроде коптильни нашли. Вкусно так пахнет, недавно коптили, видать. Он отыскать хочет, где копчености они держат. Может, не всё с собой позабирали.

– Пошли, парни, вместе поищем, – приказал Гонтарь. – Не в подполе, так в погребе что-то отыщется.

Они выбрались из ельника на дорогу, открыто пошагали к хутору.

– Ежели вдруг замечу, – сказал Гонтарь будничным тоном, – что кто-то что-то кроме еды взять решил, тот с нами дальше не пойдет. Тот здесь останется, связанный. И записочка для хозяев: мародер, дескать.

Как отнеслись морпехи к этому предупреждению, неизвестно. Яков после истории с курсантом Федоркиным поверил старшине безоговорочно. Как сказал, так и сделает.

Они преодолели половину расстояния до хутора, и Яков, так уж получилось, смотрел в тот момент на какую-то постройку под двускатной крышей и без окон, лишь с небольшими отдушинами в верхней части стен. И он прекрасно видел, как небольшая дверца, прикрывавшая лаз на чердак, распахнулась, словно от резкого толчка изнутри.

– Ложись!!! – заорал Гонтарь, тоже увидевший.

Яков чуть промедлил, слишком всё случилось неожиданно, и успел заметить, как там, в черном провале лаза, расцвели огненные цветки выстрелов. Он рухнул ничком в дорожную пыль с чувством дежа вю: опять засада, опять пулеметный огонь в упор, сколько же можно…