Текст книги "Резервная столица. Книга 1. Малой кровью"

Глава третья

Совинформбюро, из утреннего сообщения от 06.08.1941

В течение ночи на 6 августа наши войска продолжали вести бои с противником на Холмском, Смоленском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.

На остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось.

В Балтийском море нашей подводной лодкой потоплен транспорт противника с войсками и вооружением.

Наша авиация продолжала наносить удары по мотомехчастям, пехоте, артиллерии противника и по авиации на его аэродромах.

* * *

Батальон капитана Гвоздева занимал позиции па переднем крае обороны близ местечка В. Умело замаскировавшись, бойцы батальона пропустили в тыл немецкую разведку. Не встретив советских войск, вражеские разведчики вернулись обратно. Вскоре появился весь фашистский отряд. Батальон капитана Гвоздева, во взаимодействии с одним подразделением соседнего Энского стрелкового полка, незаметно обошёл немцев и внезапно открыл огонь в лоб и по флангам противника. Неожиданное нападение красноармейцев вызвало панику среди фашистов. Бросая мотоциклы и оружие, немцы побежали. Стремительная штыковая атака довершила разгром фашистского отряда. В этом бою немцы потеряли убитыми и ранеными около 300 солдат. В плен сдались 150 солдат и офицеров. Захвачено 7 танкеток, 60 мотоциклов и много оружия.

* * *

Красноармеец Бекенин после гибели командира подразделения принял на себя командование подразделением и блестяще руководил миномётным огнём. Девятнадцать красноармейцев во главе с т. Бекениным. вооружённые миномётами, двумя станковыми пулемётами и одним ручным пулемётом, отогнали от наших позиций более 150 румынских солдат. На поле боя остались десятки убитых и раненых солдат противника.

* * *

Морские лётчики Энского советского авиасоединения бомбардировали белофинский порт Н. От взрывов бомб возникли большие пожары транспортов и портовых сооружений. Прямым попаданием потоплен один транспорт белофиннов.

* * *

Звено советских истребителей под командованием тов. Денисова обнаружило в районе города И. фашистский самолёт, корректировавший артиллерийский огонь. Советские лётчики атаковали и подожгли вражеский самолёт. Экипаж подбитого самолёта попытался выброситься на парашютах, но неудачно: лётчик и стрелок зацепились парашютами за горящую машину и вместе с самолётом врезались в землю.

Эпизод 1. Два острова и одно сокровище

На рассвете курсантов разбудил холод. Надели шинели, добрым словом помянув старшину со склада, буквально их навязавшего. Но все равно от вод залива тянуло зябкой стылостью, ладно хоть ветра почти не было. Сидели на вещмешках, курили, кто курил… День начинался как-то неправильно, непривычно: ни зарядки, ни завтрака, ни построения. Можно бы поспать еще, но уже не хотелось.

Вдали, прямо по курсу, темнела береговая полоса. Что их везут не в Таллин, Яков понял еще ночью – небо затянуло легкой дымкой, виднелись лишь самые яркие звезды, но Полярную найти удалось, и висела она над кормой. «Восьмерка» держала курс на юг, к ближайшему берегу, торопясь закончить рейс затемно.

Так и оказалось – отшвартовались и высадились отнюдь не в Таллинском порту, да и вообще не в порту, у причалов какого-то рыбхоза. Там было пустынно и тихо. Бродила вдоль линии прибоя понурая собака, кричали над волнами чайки, на берегу лежали несколько перевернутых кверху днищами лодок, рядом тихо гнили два деревянных парусных суденышка вовсе уж допотопного вида, чуть дальше виднелись длинные приземистые здания без окон – склады или что-то подобное. Людей не было видно. Ни одной живой души.

Другое судно с Гогланда, С-10, двигавшееся параллельным курсом, прибыло с двадцатиминутным отставанием. Пока поджидали его прибытие и высадку второй полуроты, расспрашивали Гонтаря, что дальше, – он единственный общался с начальством и был лучше информирован.

Дальше, по словам старшины, возможны были два варианта. Либо их должны поджидать «полуторки», и одна из них доставит курсантов в расположение штаба бригады. Либо, если не будут поджидать, – тогда в колонну по трое и на станцию Кохтла в пешем порядке.

Разумеется, все пошло по худшему сценарию. «Десятка» высадила пассажиров, и тотчас же суденышки-близнецы, не задерживаясь, затарахтели куда-то вдоль берега, – а обещанные машины так и не появились.

Двинулись колонной по проселку, тянувшемуся вдоль берега. Отшагали километра полтора, перевалили холм и увидели небольшой поселок – очевидно, центральную усадьбу рыбхоза. Жилые дома – чистенькие, побеленные, с аккуратными полисадниками. Пара зданий казенного вида. А чуть в стороне, у дороги, по которой промаршировала рота, – снова склады и пустовавшие причалы, лишь возле одного из них обнаружился третий брат-близнец тех судов, что перевезли их с Гогланда.

Кораблик с несчастливым номером С-13 вполне подтвердил суеверия, связанные с этой цифрой. В надстройке виднелись рваные дыры, от мачты остался покосившийся обломок. Стоял у причала сейнер криво, как-то наискось, почти упершись кормой в причальную стенку. Слегка кренился на левый борт, и под воду ушел куда глубже, чем остававшиеся на плаву собратья. Похоже, суденышко не разминулось с немецкими самолетами, кое-как доковыляло сюда и сейчас лежало килем на донном грунте.

На корме С-13 стояла зенитка, опознанная как 70-К, корабельная модификация ставшей почти родной 61-К, с нею возились трое бойцов, не то демонтировали, не то пытались выровнять, компенсировав крен палубы, и привести в пригодный для стрельбы вид.

Чуть позже, в поселке, роту встретили. И даже обещанная «полуторка» нашлась, правда, всего одна, – быстро подкатила, оставляя за собой длинный шлейф пыли, откуда-то со стороны, не из поселка. Из кабины выскочил капитан, был он ранен – из-под фуражки виднелся бинт с бурыми пятнами – но держался бодро, о чем-то говорил со старлеем, командовавшим ротой, причем на повышенных тонах, сопровождая слова энергичными жестами. Поговорил, снова запрыгнул в полуторку, и она покатила в прежнем направлении – туда, откуда пришла рота.

Старлей (фамилия у него была не то Стревидло, не то Стремидло, так что сразу и не понять, какого он рода-племени) постоял на дороге с видом недоуменным и озадаченным, затем кликнул к себе взводных.

Вернувшийся к взводу Гонтарь был мрачнее тучи. Сказал:

– Станция Кохтла отменяется, там немцы.

Курсанты изумились, по сводкам представлялось, что фронт находится гораздо южнее, километров за сто, как минимум.

– Как немцы?!

– Откуда взялись?!

– Десант?!

– На танках, бля, прикатили! – вскипел Гонтарь. – Подарков, бля, говорят, вам привезли! Чего, бля, говорят, разбегаетесь да прячетесь? Отставить разговорчики, слушайте задачу. Морпехам приказано занять рубеж обороны между деревней Лиеспе… э-э… как ее там… в общем, между какой-то деревней и карьером «Ильичевец», это во-он там. Не допустить прорыва противника к шоссе Ленинград-Таллин и дождаться подкреплений.

«Если немцы на танках, чем морпехи те танки остановят? – недоуменно подумал Яков. – В штыковую на них пойдут? Даже с пехотой особо не потягаться, на всю роту один «Максим» да три, кажется, ручных пулемета… И еще два миномета, но легкие, ротные, шума от них больше, чем пользы, да и мин к ним в обрез».

– Морпехи ладно, а нам-то как и куда? – спросил Федоркин.

– Нам вместе с ними оборону держать. До прибытия в Таллин мы прикомандированы к роте. Но задание у нас свое, особое. Отправляемся туда, – Гонтарь махнул рукой в ту сторону, куда пропылила «полуторка». – Получим орудие и боекомплект, доставим на позицию.

Яков сообразил, что за орудие их там дожидается. Та самая 70-К, что снимали с палубы кораблика с несчастливым номером. Он подумал, что в детстве, начитавшись романов, мечтал о сокровищах затонувших кораблей, о закопанных на далеких островах сундуках с дублонами. Мечты начали сбываться, хоть и странным образом: С-13 вполне можно считать затонувшим кораблем – лежит на дне, пусть и на мелководье. А пушка, к тому же знакомой системы, станет самым настоящим сокровищем для роты, не имеющей никаких других средств борьбы с танками.

* * *

Сокровище им досталось с изъяном.

Для начала намаялись, доставляя пушку на берег. Корабельный ее вариант был значительно легче за счет отсутствия четырехколесного лафета, но как прикажете без него транспортировать 70-К? Самый очевидный вариант – в кузове «полуторки» – не годился. Грузовик не мог заехать на слишком узкий причал, а до берега грузовая стрела С-13 не доставала. На себе пронести по причалу, вручную закинуть в кузов? Ну-ну… Будь людей втрое больше, может, и осилили бы такой фокус.

Выручила ржавая четырехколесная конструкция – на ней, скорее всего, местные рыбаки вывозили на берег свои баркасы, а теперь забросили, перейдя на более крупные и современные суда. Двигаться с места она решительно не желала, но шофер «полуторки» поделился солидолом из своих запасов, смазали оси – и колеса неохотно пришли в движение.

Кое-как грузовик дотянул импровизированный прицеп с пушкой до рубежа обороны. Но было ясно, что там вручную орудие уже не передвинуть, первая огневая позиция останется единственной.

Вторая беда обнаружилась, когда проверяли комплектность пушки. Зенитчики, покидая притопленный кораблик, демонтировали и унесли с собой то, что смогли унести, – все прицельные приспособления. Не осталось ни стереодальномера, ни прицела АЗП. Стрельба по воздушным целям теперь исключалась по определению. Наземные можно было попытаться поразить, наводя «по стволу», затем отслеживая трассеры и внося поправки.

Ящики со снарядами были уже загружены в «полуторку», когда взвод Гонтаря дошагал до С-13, так что осмотрели боекомплект позже, на позиции. И всё стало совсем печально. Шесть полных ящиков, седьмой початый, в сумме без малого двести снарядов. И все осколочные, ни одного бронебойного. В общем-то правильно, с танком на морских просторах встретиться затруднительно, а тягаться с настоящими боевыми кораблями в огневом бою вооруженному сейнеру все равно невозможно, быстро отправится на дно. И всё же курсанты надеялись, что бронебойные в боекомплекте окажутся, – привыкли, что у военных многое происходит логике вопреки: если где-то записано, что на пушку полагается столько-то одних снарядов, столько-то других, то никто не станет задумываться и выполнит предписанное.

По всему получалось, что бой с танками будет у их импровизированного артвзвода недолгий. Осколочные снаряды покажутся танку легкой щекоткой, а его ответный огонь… не стоит о грустном.

* * *

– Надо же, с острова на остров угодили, – сказал Гонтарь. – К чему бы это? Может, кому из нас цыганка нагадала, что на острове концы отдаст?

Яков, человек насквозь городской, ничего не понял, ему представлялось, что угодили они с острова Гогланд все же на материк. Гонтарь растолковал, что встречаются порой среди полей места, где пахать по тем или иным причинам возможности нет, – их обходят, окружают со всех сторон пашней. Обычно такое место зарастает лесом или густым кустарником и называется островом.

Именно на сухопутном острове скрывалась в засаде 70-К, а вокруг острова расстилалась не морская гладь, а гороховое поле. Это поле да тянущийся по нему проселок были единственным пригодным для немецкого наступления местом.

Справа к полю примыкал карьер «Ильичевец», который на деле оказался совокупностью множества карьерчиков, в большинстве своем заброшенных, выработанных, – и длинных, вытянутых, и совсем небольших. Те из них, что были поглубже, заполняла вода, мелкие оставались сухими. Что там добывало предприятие «Ильичевец», никого не заинтересовало. Главное, что наступать через этот лабиринт из перелесков и водных преград никто не сунется.

Слева местность понижалась, горох сменялся жесткой осокой, а дальше виднелось не то сильно заросшее и заболоченное озеро, не то болото с большими разводьями… в общем, тоже нечто с трудом проходимое.

От озера-болота до карьеров – пара километров ровного и подходящего для наступления поля. Наверное, два батальона со всем полагающимся усилением смогли бы удержать здесь позицию и остановить прорыв немцев к магистральному шоссе. Но неполная сотня недоучившихся мальчишек-морпехов, плюс десять курсантов с семинедельным армейским опытом… им, по разумению Якова, оставалось лишь надеяться, что обещанная подмога окажется здесь раньше германских танков.

С юго-запада доносились звуки отдаленного боя. Возможно, какие-то советские части продолжали цепляться за железку, или происходило что-то другое, – у курсантов было слишком мало опыта, чтобы понять по далеким взрывам, что там происходит и как может повлиять на их перспективы.

Впрочем, Гонтарь бездельничать и задумываться не позволил. Курсанты работали в поте лица, оборудуя позицию. Спилили березки и осинки, закрывавшие сектор обстрела, – пила, прихваченная в рыбхозе, была явно кем-то выброшена: ржавая, без ручки. Но кое-как пилила, а вот выброшенными лопатами разжиться не удалось, и оттого брустверы прикрывали пушку плохонькие, низкие. Много ли накопаешь, посменно работая двумя МПЛ? У морпехов просить сейчас лопаты было бесполезно, те сами работали ими в поте лица, окапывались.

Но лучше такая защита, чем никакая, хоть часть осколков от взрывающихся неподалеку снарядов брустверы на себя примут.

Намаявшись на земляных и лесорубных работах, устроили перерыв, пообедали сухпайками – тушенкой и галетами. Федоркин сходил на поле и вернулся с десертом, с большой охапкой гороховых стеблей, усеянных стручками. Горох рос здесь плохонький, кормовой, никто его не пропалывал, стебли не подвязывал и те лежали на земле вперемешку с травой. И стручки выросли маленькие, по две-три горошины в каждом. Ничего, разлущили и всё съели, и хотели отправить Федоркина за добавкой, но Гонтарь пресек инициативу:

– Хорош, товарищи курсанты, горох трескать. Не то тут сами себе газовую атаку устроим. Перекуривайте, отдохнем малёха и снова копать будем.

Кто-то поинтересовался, сколько ж можно копать, и пожаловался на мозоли, натертые с непривычки.

– А вот такая на войне жизнь солдатская, – сказал Гонтарь. – Или воюешь, или копаешь. Скажи спасибо, что не танк окапываешь. Я-то срочную в танковой бригаде служил, так намахался лопатой.

В ходе обеда (или даже чуть раньше) незаметно стихли звуки далекого боя. Яков ломал голову, что это означает. Отбросили немцев и здешняя на живую нитку сметанная оборона стала не нужна? Или всё значительно хуже – немцы сломили сопротивление защитников станции и скоро будут здесь?

Остальные тоже поглядывали порой на юго-запад, вид имели встревоженный и наверняка задавались тем же вопросом. Но вслух его не обсуждали, словно опасаясь сглазить и накликать. Перекуривая, заговорили о пустяках, о ненужном: собирают горох со здешнего поля или прямо на него выпускают пастись коров?

Разумеется, Гонтарь и это знал, он, казалось, вообще знал всё о сельском хозяйстве. Начал объяснять:

– Тут ведь горох не для скотины засеян, это уж так, заодно. Тут хлебное поле на самом деле, а на них, на хлебных, через два года на третий горох сажают. Потому как после гороха земля лучше…

Крик дозорного оборвал Гонтаря.

– Немцы! Сюда едут!

* * *

Немцев оказалось всего четверо, и ехали они на двух мотоциклах с колясками, причем второй держался позади, метрах в семидесяти от переднего.

Насчет «сюда» дозорный погорячился. Катили мотоциклисты не по полю к лесному острову, они двигались по дороге, и в ближней точке путь их пролегал в паре сотен метров от позиции 70-К.

– Не стрелять без команды, – приказал Гонтарь, услышав, как кто-то лязгнул затвором.

Вполголоса приказал, будто немцы действительно могли услышать, и Яков подумал, что нервы у их командира не такие уж железные, как порой кажется.

Морские пехотинцы тоже не стреляли. Их позиция была левее дороги, там наискось тянулась канава, отводящая весной талую воду в озеро-болото, а сейчас сухая. Была та канава неглубокой, по пояс, но могла по беде послужить ходом сообщения, и вдоль нее морпехи отрыли себе стрелковые ячейки – оттуда перестрелять мотоциклистов представлялось вполне реальным, особенно если пустить в ход «Максим».

Но что толку убивать разведчиков, они для того и посланы, чтобы при нужде принять огонь на себя, вскрыв оборону противника. Якову казалось, что он понимает замысел старлея Стремидло (или все-таки Стревидло?) – заманить немцев на этот проселок в колонне, в походном строю. И ударить с фланга по тем целям, что будут доступны для пулеметно-ружейного огня. Ничего другого при полном отсутствии средств ПТО не придумать.

Главный вопрос: заметят или нет мотоциклисты позицию морпехов? Если заметят, то о неожиданном ударе из засады можно забыть. Сначала тут все перепашет артиллерия, а уж потом последует атака на тех немногих, кто уцелеет.

Сам Яков мог разглядеть стрелковые ячейки, но лишь оттого, что знал, где они расположены. Замаскировались подчиненные старлея грамотно, выкопанную землю наружу из канавы не выбрасывали, брустверы ячеек завалили стеблями гороха. Однако у Якова не было бинокля, а у немцев-разведчиков наверняка был.

Мотоциклы катили неторопливо, словно их седоки приехали сюда полюбоваться окрестными пейзажами да подышать свежим воздухом. Яков провожал их на всякий случай винтовочным стволом, держал на прицеле, – если развернутся и резко ударят по газам, тут уж надо стрелять, засада все равно обнаружена. При удаче врагов станет меньше на четыре человека. И минус один пулемет (над коляской заднего мотоцикла виднелся пулеметный ствол.

Заметили что-то фашисты, или нет, но вида не подали. Проехали мимо с той же скоростью и вскоре исчезли за деревьями, вытянувшимися в ряд вдоль шоссе Ленинград-Таллин. Там, у выезда на шоссе, скрывался в засаде резервный взвод с двумя ручными пулеметами. Но и оттуда звуки стрельбы не донеслись, и через несколько минут мотоциклы вновь появились из-за деревьев, покатили обратно, причем гораздо быстрее, чем ехали сюда.

Очень скоро выяснится, что сумели увидеть мотоциклисты-разведчики.

Эпизод 2. Обыкновенная биография

Бикхан чистил ружье.

Взялся за это дело, чтобы успокоиться, привести нервы в порядок. Не удалось… Драил оружие так, словно хотел протереть металл до дыр, а внутри клокотали эмоции.

Он снова поссорился с бригадиром Ферапонтовым. Сам, что называется, нарвался. Подступил к начальству с вопросом, который задавать не стоило. Или стоило, но в другой обстановке, при свидетелях.

Дело было так.

Поднялся Бикхан, как обычно, до рассвета, но с выходом на работу запоздал. Никак не мог отыскать оселок, который брал с собой на покос, а без него никак, лезвие косы надо регулярно править. В результате ушел с кочевья позже урочного времени, и кое-что увидел: возле кошары стоял «газик» – приметный, газогенераторный, такие нечасто попадались на здешних дорогах. Двое незнакомых мужчин закидывали в кузов баранов, им помогал сторож Пантюхин.

Отару летом на кочевье держали небольшую, только самим на еду. Главные стада совхоза паслись сейчас за много километров, а здесь их зимние квартиры с запасами корма, который овцы из-под снега добывать не умеют.

По слухам, из района в правление пришла директива – закрыть план по мясу досрочно, к первому августа, и впредь скот отгружать только государству. И Бикхану стало интересно: куда и зачем повезли скотину?

Он спросил об этом бригадира Ферапонтова позже, когда настала полуденная жара и работа волей-неволей прекратилась. Бригадир уже отобедал и как раз шагал к роднику, где держал в холодной воде жбан с пивом, – и явно не был настроен на долгие разговоры. Однако ответил, не отмахнулся. Даже зачем-то помянул лишние подробности, о которых Бикхан не спрашивал.

– Геологи с ГРП мясца попросили. Не подвезли им мясо обещанное, на крупах да макаронах сидят. Взяли по-соседски пяток баранов, в конце лета горючкой расплатятся.

Бикхан сразу заподозрил, что дело нечисто. Как ему показалось, грузили в машину не пяток животин, побольше. Но дело даже не в этом. «По-соседски» – значит, сделка прошла без накладных, вообще без документов. А горючкой, которой якобы расплатятся геологи, они и сами не богаты – когда грузовик обогнал шагающего по дороге Бикхана, ехал он на газу, запущенный газогенератор издавал характерный звук. ГРП оттого и комплектуют газогенераторными машинами, что порой забирается геологоразведка в такие дебри, куда бензин и солярку доставлять далеко и невыгодно, сколько топлива привезешь, столько и сожжешь за долгую дорогу. И какой же, извините, горючкой расплатятся геологи? Дровяными чурками? Или торфяными брикетами? Так в совхозе газогенераторной техники нет.

Скорее всего, заплатили за баранов живыми деньгами, только те попали не в совхозную кассу, а в карман бригадира. Ну, и сторожу Пантюхину немножко досталось. И никто в бригаде по большому счету не заметит, что в котел будет попадать чуть меньше мяса, чем полагается.

По молодости лет Бикхан плохо умел следить за эмоциями и вообще не имел склонности к лицедейству. Наверное, мысли парня слишком явно отразились на его лице, потому что Ферапонтов остановился, и тон его сменился с нейтрального на враждебный.

– Ты мне другое расскажи-ка. Утром отчего на работу не вышел, а? – напористо спросил бригадир. – Знаешь, что будет, если прогул в ведомости нарисую? А я те скажу, будьте-нате, хрен в томате, – суд выездной будет. И впаяет он тебе полгода исправительно-трудовых. Вкалывать будешь здесь же, но получать на четверть меньше. А потом смотреть будут, исправился или нет, характеристику будут читать, что я напишу. Понятно?

Бикхан хотел сказать, что никакого прогула не было, что сорок минут, потерянных утром, он возместил и отработал, – с час еще махал косой, когда остальные зашабашили. Но не успел даже слова вымолвить в свое оправдание, как бригадир без паузы перешел к новому пункту обвинений.

– А волчья сыть, на какой ты катаешься? По какому праву? Этот недомерок, будьте-нате, уже должен по кускам в банках с тушенкой лежать, а не под седлом ходить. Получается, что присвоил ты совхозную собственность, стало быть, государственную. Еще одна статья рисуется, а? Иди, Тягнияров, с глаз моих долой. И поразмысли над своим поведением хорошенько.

Бригадир развернулся и пошагал к роднику размашистой походкой. А Бикхан стоял на том же месте и размышлял. Не над своим поведением, над другой проблемой. Его интересовало вот что: если справить малую нужду в жбан с пивом Ферапонтова, тот сразу всё поймет по запаху? Или все же успеет хорошенько приложиться?

* * *

Он занялся ружьем, но разговор с бригадиром не шел из головы, и Бикхан орудовал шомполом так, словно вонзал оружие в гнусного и опасного врага.

Потому что угрозами Ферапонтова разговор не завершился. Бригадир отошел на полтора десятка шагов, обернулся, увидел, что парень остался на месте и смотрит ему вслед. Наверное, взгляд показался не слишком ласковым (Бикхан как раз размышлял, помочиться ему или нет в бригадирское пиво).

– Ты еще одно не забывай, Тягнияров, – добавил бригадир. – Помни всегда, кто ты есть и чей ты сын. Понятно?

И ушел уже окончательно, пиво заждалось.

Об отце Бикхана если и вспоминали изредка в совхозе, то словами не самыми добрыми. Да, дескать, объявился в только-только созданном совхозе пришлый человек, отработал несколько лет. С Настасьей Симаковой дитя прижил. А затем исчез, сбежал, бросив и жену, и сына-кроху. Не просто так сбежал, совхозного имущества прихватил на приличную сумму (Бикхан знал, что коня с упряжью отец действительно взял, но заодно списали на него и все имевшиеся недостачи). И с тех пор о Ринате Тягниярове ни слуху, ни духу, больше в совхозе не появлялся. А Настасья от его предательства сохла, хворала, да и умерла через пару лет.

Бикхан, едва подрос, дурных слов об отце не прощал никому. Лез в драку, не глядя на разницу в росте, возрасте и силе. Порой бывал жестоко бит, но своего добился, об отце при нем старались не заводить речь. Ферапонтов завел… Правда, напрямую ничего плохого бригадир не сказал, лишь намекнул. И парень удержался, в драку не полез. К тому же хорошо понимал: хоть раз ударит по наглой бригадирской роже, от суда точно не отвертится. И статья будет другая, тяжелая, ибо бригадир какая-никакая, а власть. Поднимать на власть руку – это уже контрреволюция, и всё, прощайте, мечты о зоотехникуме, принимай, лесосека, нового работника в зековской телогрейке.

Об украденных баранах при таком повороте дел никто и слушать не станет.

Он понимал, что был абсолютно прав, сдержавшись, – но отчего-то злился на себя за это чуть ли не больше, чем на Ферапонтова.

…Стволы – и дробовой, и нарезной – сверкали изнутри и снаружи. Бикхан развинтил шомпол на три составные части, убрал вместе с насадками в специальный футляр, туда же положил масленку. Поднял ружьё, прицелился в фонарь «летучая мышь», висевший на стене. Воображение тут же нарисовало на месте фонаря голову Ферапонтова – карикатурно-уродливую, словно на рисунке Кукрыниксов в «Крокодиле». На голове у воображаемого бригадира красовалась воображаемая немецкая каска с громадным изображением свастики.

Палец дернулся на спусковом крючке. Боек сухо щелкнул. Бикхан прекрасно знал, что спускать курок без патрона в патроннике не стоит, если часто так поступать, ружье придет в негодность.

Но удержаться не смог.

* * *

Вскоре после окончания речи Молотова в то злосчастное воскресенье Бикхан засобирался в путь, начал седлать Батыра. Дед удивленно поинтересовался, куда и зачем направляется внук.

– В райцентр.

– В военкомат, что ли? – догадался старый.

Бикхан кивнул. Ему шел восемнадцатый год, призывали с девятнадцати, но вдруг по случаю войны для добровольцев снизили планку?

– Остынь. Срок придет, сами повестку пришлют.

Внук остывать не пожелал. Тогда старый зашел с другого конца:

– На солнце глянь – вернешься только к вечеру. Там, в районе, от ворот поворот тебе дадут, а здесь Ферапонтов прогул засчитает. Хорошо будет?

Бикхан резону внял, но от намерения своего не отказался – в первый же дождливый день, когда в бригаде поневоле объявили выходной (не на полный день, лишь до вечера), сразу вскочил на Батыра, и тот не подвел, невзирая на малый рост, конек был на удивление резвый – успели обернуться до начала вечерней смены, хоть и стояла в военкомате немалая очередь из добровольцев и получивших повестки.

Он угадал, призывной возраст действительно снизили, но до восемнадцати лет, и Бикхан под призыв все равно не попадал. Долгого разговора не получилось, и напрасно пропали заготовленные доводы о том, что с его умением стрелять – самое милое дело служить снайпером, а для этой воинской специальности рост и вес не нужны, даже излишни: чем меньше и незаметнее стрелок, тем лучше.

Замвоенкома ничего слушать не стал – едва взглянул на Бикхана, первым делом спросил год и дату рождения. И выставил за дверь, едва услышав ответ. Не задерживай, дескать, очередь.

– Успеешь еще, навоюешься, – утешал дед. – С восемнадцати коли призывать начали, недолго ждать осталось.

– Да война уж закончиться успеет.

– Ох… Такие войны быстро не кончаются. Мой возраст на империалистическую поздно призвали, в шестнадцатом, как раз под Брусиловский прорыв. Думал, уж этот-то год последний, сколько можно воевать-то… Как же, шесть лет из шинели не вылезал, одна война еще не кончилась, а уж другая началась. Уходил – Наська девчонкой была голенастой, в чижа да лапту с ребятишками играла. А вернулся, так заневестилась, к отцу твоему вечерами на свиданки бегала.

После этих слов внук, как обычно, пристал с расспросами об отце. Дед, тоже как обычно, отвечал неохотно и односложно, и вскоре сменил тему.

* * *

Сергей Федотович Симаков о своем бывшем зяте не желал разговаривать категорически. Ни с внуком, ни с кем-либо еще. Слова клещами не вытянешь. Дочь умершую вспоминал охотно, с гордостью всем рассказывал об успехах внука, но о зяте – молчок.

Практически всё, что Бикхан знал об отце (гулявшие по совхозу сплетни не в счет, правды в них было мало), он узнал от своей бабушки Гульнар, матери отца. Гостил у нее в школьные годы, почти полное лето провел на Южном Урале, в башкирском селении Енгалы.

Оказывается, его отец был достаточно известным по местным меркам человеком, участником революции и Гражданской войны, членом Башревкома. Активно участвовал в формировании национальных воинских частей, и повоевать тоже пришлось.

Беда (по нынешним временам беда) в том, что подчиненные Башревкому башкирские дивизии воевали не за красных. И не за белых. У Башревкома была своя цель в той войне: как можно более широкая автономия Башкурдистана, так тогда именовалась республика. А в идеале – полная независимость. Причем в состав Башкурдистана предполагалось включить населенные башкирами уезды многих других губерний – Челябинской, Оренбургской, Казанской, Самарской и прочих, а самые смелые мечтатели даже планировали объединение с братским киргиз-кайсацким народом. С не менее братскими татарами объединяться не хотели, у тех были свои амбиции и свои претензии на уезды, населенные башкирами, потому что татарских деревень там было не меньше.

(Надо заметить, что Ринат Тягнияров, отец Бикхана, родился в башкирско-татарском селе Старые Туймазы, и оттого был записан в разных документах то как башкир, то как татарин, – однако на самом деле происходил из тептярей, родственного и тем, и другим народа, хотя сам считал себя башкиром. Во времена отрочества Бикхана всех тептярей уже директивно записали в башкиры, но бабушка Гульнар различала их строго, никогда не смешивала.)

После октябрьских событий в Петрограде Башревком поддержал враждебные большевикам правительства – сначала самарский Комуч, затем сменившую его Уфимскую Директорию. И в Комуче, и в Директории на ведущих ролях были социалисты – меньшевики и правые эсеры, ничего не имевшие против башкиркой автономии. И сформированные башкирские дивизии вступили в бои с Красной Армией. Так отцу Бикхана довелось повоевать за белых.

Однако позже адмирал Колчак разогнал Директорию, объявил себя Верховным правителем, Россию – единой и неделимой, сепаратистские национальные правительства – незаконными.

Башревком немедленно начал переговоры с Советской Россией. И вскоре они увенчались успехом – Башкурдистан превратился в Башкирскую АССР под руководством все того же Башревкома. Соответственно, башкирские дивизии воевали теперь с Сибирской армией Колчака. Так отец повоевал за красных, и даже был представлен к ордену Красного Знамени, но получить награду не успел.

Согласие между временными союзниками долго не продлилось, едва колчаковцев выбили за Урал и погнали через всю Сибирь к Тихому океану, начали нарастать противоречия, слишком уж по-разному виделась автономия башкир из Москвы и из Стерлитамака. Дошло до того, что в январе 1920 года председатель Башревкома Валидов приказал арестовать руководство Башкирской ЧК, назначенное из Москвы. Среди приводивших приказ в исполнение был и Ринат Тягнияров.