Текст книги "Проклятие палача"

– И мне пригодится, мама. Гудо так сказал. Он многому меня научил. Лучшего человека я не встречала и не встречу. Я так хочу, чтобы он жил. И… чтобы он нас скорее нашел.

– На все воля Господа.

– И Гудо…

– Спи.

– Хорошо, мама.

Женщина и ее дочь умолкли и вскоре уснули.

Теперь сон напрочь покинул Джованни Санудо. В его голове возникли тысячи непростых вопросов. Бог продолжал посылать ему подарки. Вот только как решить, как разобраться, к добру они или во вред?

Через час герцог Наксосский тихо позвал:

– Арес!..

От стены в его сторону качнулось тело.

– Отыщи мешки этих женщин. Вынеси во двор и прихвати факел со стены.

Джованни Санудо при ярком свете факела долго и старательно раскладывал на весенней траве блестящие инструменты, баночки, горшочки, полотняные и кожаные мешочки, а так же бинты и неизвестные ему предметы. Отдельно он положил несколько книг и пергаментных свитков. Но при этом правая рука герцога Наксосского до боли сжимала странный тонкий нож с длинной железной рукояткой.

И когда осмотр был закончен, Джованни Санудо кивнул странному ножу и тихо прошептал:

– Вот мы и опять встретились, мэтр Гальчини. Мне очень нужен этот Гудо…

Глава шестая

Был ли счастлив Гудо? Да, был!

Ответив так самому себе, Гудо улыбнулся. При этом он не заметил, как отшатнулись и едва не сбились с ритма гребли его соседи Весельчак и Ральф. За многие дни совместной работы на веслах они впервые увидели, как ожило лицо их страшного товарища по банке. В его улыбке эти несчастные разглядели только изуродованные губы и торчащие по их краям уцелевшие клыки. Что им до мыслей и воспоминаний того, кого они считали безумным людоедом! Им никогда не объяснить, и даже рассказывать не стоит о том, как был счастлив Гудо.

Недолго, всего-то несколько месяцев. Но этого хватило, чтобы понять, какое оно, счастье! Выстраданное, найденное и защищенное!

С кем бы из пленников острова Лазаретто ни разговаривал Гудо, все к слову «остров» добавляли «наш проклятый».

Сейчас, вспоминая о недалеком прошлом, добровольный пленник острова, мужчина в странных синих одеждах, с тоской и нежностью прошептал: «Лазаретто…»

– Старик, нам нужна крыша над головой.

Старик в некогда дорогой, изысканной и благородно белой тунике, укутанный в рваный плащ с лисьей подбивкой, усмехнулся:

– Я вижу, ты нашел свою женщину и…

– Эту девушку зовут Грета.

– Все на этой земле по воле Господа. И волосы отрастут, и мальчишечье тряпье женским платьем заменится. А если Господь пожелает…

– Пожелает, старик. Вот хлеб, а вот и мясо. Как быть с водой и вином, пока еще не знаю. Но буду знать.

Старик со вниманием посмотрел на крепкого мужчину в странных одеждах, затем на женщину с ребенком и девушек, укрытых одним огромным синим плащом, и кивнул:

– Моя хижина – не самое достойное жилье на нашем проклятом острове Лазаретто, зато его хозяин – самый высокородный из обитателей этого клочка суши. Мое имя – Энрико Пальмери. Здесь я по милости самого дожа Андреа Дандоло. И если вас не пугает личный враг дожа, то его жилище к вашим услугам. Прошу!

Порадовав свое тело вкусной пищей, к вечеру старик ожил:

– Странно Господь устроил внутренний мир человека. Еще утром я желал себе скорой, а главное, не мучительной смерти. А сейчас… Сейчас по моему телу разливаются теплые соки от сытой утробы. От этих соков размягчился мой окаменевший мозг, и вот я уже думаю о своем дворце Фондаки на Большом канале[61]61
  Большой канал является главной транспортной артерией Венеции. Длина канала составляет около 4 км, ширина – от 30 до 60 м, а глубина в некоторых местах достигает 6 м. По берегам канала богатые венецианцы строили свои дворцы, каждый из которых является настоящим произведением искусства.


[Закрыть]. Вы когда-нибудь плавали вдоль этого величайшего творения рук человеческих? Я так и думал. Вы чужеземцы и, как я понимаю, далеко не благородных кровей. Ну ничего. Может так случится, что я буду рад приветствовать тебя… как тебя? Гудо!.. тебя и твоих женщин на мраморных ступенях моего дворца, достойного великих королей! Вот что сотворил ты со мной, Гудо. Накормил, и этой малостью дал пищу мозгу для мечтаний. Хотя я предчувствую, что мои кости останутся здесь, на нашем проклятом острове Лазаретто. А мой дворец отберут у моих детей ненасытные дожи и устроят в нем склад под пшеницу. Это из мести мне. А может, все же у них хватит здравого смысла, и используют они мой дворец для величия Венеции[62]62
  Дворец Фондаки деи Турки построен в XIII веке. В 1381 году здание дворца стало собственностью венецианского правительства, которое в течение нескольких лет использовало дворец как гостиницу для приезжающих в Венецию членов королевских семей. Сейчас в нем находится музей естественной истории.


[Закрыть]. Я жил, трудился и воевал во славу Венеции. А умру… – И старик обреченно махнул рукой.

– Как быть с водой? – не отрывая взгляда от Аделы, кормящей грудью младенца, спросил Гудо.

– С водой? Может, выпадет дождь, тогда и наберем воды. У меня есть несколько кувшинов и тазов. Это все мое богатство. На дне одного из кувшинов осталось воды на два глотка, – со вздохом ответил благородный Энрико Пальмери.

– А если не будет дождя?

– Тогда встанем на колени и поползем к тем дьяволам, которые заправляют в помещении лекарни. Туда каждые три дня привозят несколько бочек воды, немного пищи и лекарства. Главные там – негодяй Тьеполо и его разбойники. От них добра не жди. Совсем в своей гордыне свихнулись. Когда еще был жив отец Артензио, все было по-другому, по совести и Слову Божьему. Но три недели назад святой отец не вернулся на наш проклятый остров. Я точно знаю, что он умер, хотя говорят разное. И с тех пор главным в лечебнице сенат Венеции назначил Тьеполо. С таким же успехом можно было назначить и саму смерть. Впрочем, это одно и то же. Вот только смерть сразу разит человека своей холодной косой, а Тьеполо растягивает время, чтобы вытащить из своих жертв деньги, драгоценности и полезные ему пожитки. А еще он за глоток воды и кусок каши имеет женщин, а тех, кто не обращается к нему за помощью, просто насилует. Чтобы творить все эти злодеяния, Тьеполо собрал шайку разбойников, ему подобных. Ты еще с ним обязательно встретишься. А может, и уже повидал.

Гудо молча кивнул. Заметив этот жест, Адела отвернулась к занавешенной холстом стене.

– Оно бы еще ничего, – продолжил старик, – вот только на нашем проклятом острове есть еще две-три своры разбойников. Самая многочисленная и вечно грызущаяся между собой – это моряки…

– Это они забирают передачи родственников на берегу? – нахмурился мужчина в синих одеждах.

– Да, их главный промысел. Многие из них не венецианцы, и им не приходится надеяться на помощь друзей и родни. На этом острове до черной чумы была стоянка кораблей. Так что они считают этот клочок проклятой земли своей территорией. Когда был жив отец Артензио, все шло по-другому, но и тогда старикам и женщинам жилось несладко. А теперь и вовсе жизни нет. Из-за моряков стражники не пристают к берегу. Больше нельзя передать весточку родным и друзьям. Поэтому многие из них уже похоронили в своей душе и в сердце несчастных узников проклятого острова Лазаретто. И мне уже более двух недель не было передач. Хотя я уверен, что мой старший сын все еще прячется в Венеции и готов мне помочь. Как бы я хотел отправить ему записку через благородных друзей!

– Пиши, – твердо сказал Гудо.

Взгляды всех присутствующих с надеждой устремились к этому мужчине. Только в глазах Аделы, кроме надежды, была тревога, граничащая со страхом.

А еще… А еще Адела долго не ложилась спать. Наверное, женщина, к которой судьба была воистину немилосердна, радовалась уже тому, что она и ее дети сыты. Что у них есть крыша над головой и старые матрасы, которые все же лучше холодной земли. Что есть несколько кусков тряпья и огромный, такой знакомый синий плащ. А в них можно плотно закутаться и впервые за множество дней спокойно проспать до самого утра, а не подниматься несколько раз, чтобы согреться ходьбой и бегом. А еще радоваться тому, что рядом с детьми спит огромный и сильный мужчина, от которого исходит тепло и уверенность в завтрашнем дне.

А еще… Этот мужчина не пожелает за свой хлеб и теплый плащ ее истерзанное тело. В этом она была уверена, и за это бесконечно благодарила сейчас необыкновенного человека, которого ей послал Господь за перенесенные муки и страдания. Как и отца Артензио, разумно предложившего переодеть Грету в мальчишку.

Если бы только знала Адела, как долго этой ночью не спал сам Гудо! Он молился и благодарил Господа.

После полудня Гудо обратился к старику:

– Я иду на берег. Пусть мои дорогие девочки не покидают твое жилище.

Он оторвал от стены огромную и удобную жердину. Описал ею несколько кругов в воздухе и удовлетворенно кивнул головой.

– Безумец, – со вдохом произнес благородный Энрико Пальмери. – Их не менее двух десятков. Они тебя…

Наткнувшись на суровый взгляд великана в синих одеждах, он запнулся и умолк.

– Я вернусь. Все будет хорошо.

Уже в спину уходящему Гудо Адела с тревогой и участием произнесла:

– Возьми свой плащ.

– Закутайтесь в него поплотнее. Мне не придется долго мерзнуть.

Он вернулся через два часа. На камзоле в нескольких местах виднелись порезы и пятна его собственной и чужой крови. Его руки и лицо также были в крови.

Гудо положил у входа свое грозное оружие и улыбнулся:

– Адела, это башмаки и накидка для Греты. Немного хлеба и кружок колбасы – благодарность тех, кто сегодня получил причитающиеся им одежду и пищу. А ты, старик, будь добр, выполни мою просьбу. Ступай в лекарню и скажи, чтобы тебе дали воды и побольше бинтов. Тьеполо со своими людьми все видел. Не откажет. А когда принесешь, мы подкрепим свои силы и пойдем с Гретой на берег.

– На берег? – с тревогой воскликнула Адела, прижимая к груди столь необходимые дочери башмаки.

– Надо будет помочь морякам. А Грете будет полезно узнать, как вправлять вывихи, складывать кости, сшивать и перевязывать раны.

– О господи… – только и выдавил из себя удивленный Энрико Пальмери.

Гудо отвернулся, увидев слезы на щеках Аделы. Хотя это были счастливые слезы, вызванные тем, что башмаки пришлись дочери по ноге. Башмаки матери Грета отказывалась носить, боясь того, что босая Адела заболеет и погубит себя и младенца.

* * *

– Весла поднять! На рулях смотреть! Весла крепить! Обед раздать!

Для всех гребцов галеры это были самые ожидаемые и радующие приказы капитана. Вслед за ними раздались команды подкомитов и резкие звуки их бронзовых свистков. Умолкли наконец опротивевшие на все оставшиеся годы флейта и барабан. Послышались торопливые шлепки босых ног несущихся по куршее мальчишек-разносчиков. Беззлобно ругаясь, палубные матросы полезли на мачты проверять крепление парусов. Послышались громкие голоса и даже смех.

Гребцы были рады возможности отдохнуть и хотя бы на короткое время успокоить свои вечно урачащие желудки. Радовался и Гудо. За все эти дни он привык очень медленно и тщательно пережевывать маленькие комочки каши, запивая их водой. Он уже чувствовал, что рана в животе хорошо затянулась, но все еще не беспокоил кишечник грубой пищей. Поэтому сухари и кусочек солонины Гудо отдавал соседям. Те в первые дни удивлялись и даже отвергали подарки людоеда. Потом решили принимать эту пищу как извинение за побои, а еще как возмещение за то, что им приходилось делить банку и весло с чудовищем в синей одежде.

Весельчак даже сказал шепотом:

– Потом, на острове его распотрошим.

И Ральф, размачивая в воде кусок сухаря, кивнул головой.

Пять дней Гудо вполсилы работал на весле. Затем он убедился, что раны на теле, а в особенности внутри, в кишечнике, отлично зажили и зарубцевались. Теперь он греб во всю мощь своего сильного тела, давая возможность отдохнуть несостоявшимся убийцам. Те, в свою очередь, не поворачивая головы к соседу, принимали усилия на себя, если тот некоторое время отдыхал, просто держась за весло.

Каким бы неприятным ни было присутствие чудовища, но Весельчак и Ральф вскоре смирились с ним и даже не обиделись, когда вчера чудовище в синих одеждах само сжевало свой сухарь. Ведь оно честно заслужило эту радость моряка своим напряженным трудом.

Сегодня Гудо отдал твердокаменный хлеб соседям, а сам впервые после ранения съел несколько горстей отварных бобов.

Съел и укутал голову огромным плащом.

Ведь Гудо не хотел, чтобы его соседи и гребцы с ближайших банок видели улыбку на изуродованных губах. А не улыбаться он не мог. Ведь он каждый раз улыбался, когда вспоминал тот день на острове Лазаретто.

Это был солнечный день. Совсем безветренный, что удивило даже чаек, которые многоголосным криком обсуждали такое чудо на западном краю острова. День еще нельзя было назвать весенним, но было настолько тепло, что несчастные узники Лазаретто сбросили с себя часть тряпья.

– Сегодня мы сварим бобы, – просто сказал Гудо.

Просто, обыденно, как будто это было и вправду так легко.

Из проема двери высунул голову благородный Энрико Пальмери. Высунул, покачал седой бородой и втянул ее обратно. А сидящие у стены хижины Адела и дети отвернули лица от ласкового солнца и улыбнулись Гудо, как доброму волшебнику из детских сказок.

Гудо пожал плечами и отправился на берег.

Вернулся он через час. На его правом плече высился деревянный бочонок в обхват его руки, а с левой свисал большой парусиновый мешок.

– Адела, помоги мне.

Женщина с готовностью бросилась снимать с плеча бочонок.

– Нет, – ласково остановил ее Гудо.

Без видимых усилий он поставил свою ношу на песок с выступающими на нем камнями, а на крышку бочонка положил мешок.

– Нужно собрать у берега сухие водоросли и попросить у соседей что-нибудь для костра. Мы дадим им немного воды. Старик, я видел: у тебя в углу хижины из песка торчит медное ушко. Уж не котел ли ты там закопал?

Из хижины боком вышел погрустневший старик:

– Котел. Ты глазастый, Гудо. А может, я просто плохо спрятал свою драгоценность. Драгоценность благородного Энрико Пальмери – медный котел! То, что ты принес, ты выменял на него?

– Нет. Он нам нужен, чтобы сварить бобы.

– Бобы? – растерянно развел руками Энрико Пальмери.

– У нас есть все, что необходимо. В бочонке вода. В мешке бобы, соль, травы. Еще хлеб, оливковое масло, уксус… Да много чего!

– Ты святой! Слышишь, Гудо, ты святой! – воскликнул старик, а затем в сомнении покачал головой, – А может, мне все это снится? А может, за все это ты вырезал пол-Венеции?

– Нет, – чуть дрогнул губами «святой», – это прислал твой сын Сильверо. А это письмо от него. Мне пришлось дать стражникам два «коленопреклоненных дожа»[63]63
  Дукат, венецианская монета из чистого золота весом 3,56 г. На его реверсе был изображен святой Марк, вручающий штандарт коленопреклоненному дожу.


[Закрыть], чтобы они доставили твое письмо по назначению. Так что мы имеем право на часть твоей посылки. А вот и ответ от сына…

Старик с неожиданным проворством выхватил бумажную трубку из руки Гудо. Его губы задрожали, а глаза помутнели.

– Все это твое Гудо. Ты вернул мне не только жизнь… А-а-а…

Старик отбежал в сторону и развернул бумагу. Его лицо светилось тем же теплом и добротой, что и солнце в этот день.

Светились лица и у хлопочущих над костром Греты и Кэтрин.

Адела, хлопоча, прикусывала нижнюю губу, все еще не веря в происходящее. Она перекладывала горшочки и мешочки, развязывала и завязывала их. А потом отсыпала и отливала из них самую малость, затем слушала Гудо и опять отсыпала и отливала необходимое в кипящий котел над потрескивающим пламенем. Адела часто оборачивалась к Гудо, который сидел у стены с младенцем Андреасом на коленях. У нее была сотня вопросов. А потом, когда они закончились, она все равно продолжала оборачиваться и смотреть на мужчину, старательно, хотя и очень неумело качающего и без того уснувшего ребенка.

А этот странный во всем мужчина смотрел на нее, и, памятуя о том, как выглядит, пытался не улыбаться ей. Но сдержаться Гудо не мог. Хоть руками держи эти проклятущие губы. Впрочем, это было невозможно, ведь на руках у него спал младенец. Вот и плыли эти жуткие нитки, как им хотелось, делая устрашающим и без того ужасное лицо.

Только женщина все продолжала оглядываться на Гудо. Оглядываться и улыбаться. Улыбаться тому, от кого отворачивались все. Отворачивались бы и камни, но они не имели глаз. А у нее глаза были. Добрые, милые влекущие глаза. Глядя в них, даже камни улыбались. И не важно, что у них не было глаз.

* * *

– Эй, как тебя зовут?

Этот вопрос прозвучал так неожиданно, что даже Гудо вслед за удивленным Ральфом посмотрел на вопрошавшего Весельчака.

После долгой паузы Гудо тихо ответил:

– Зови меня «Эй». Так меня звали многие годы. И тебе будет легче запомнить.

– Мы не будем тебя убивать. Ты и так долго не протянешь. Может, и наш конец близок. Ты, наверное, спал и не слышал, о чем сейчас говорили между собой этот дьявол Крысобой и капитан?

Гудо отрицательно покачал головой.

– Завтра мы будем у Пароса[64]64
  Остров Кикладского архипелага, в XIV веке принадлежал герцогству Наксосскому.


[Закрыть]. Всех невольников-гребцов загонят в пещеры горы Марпес. Им нужны камни для укрепления стен и башен крепости. Я слышал, в тех пещерах живут страшные чудовища…

– Страшнее человека я чудовищ не встречал, – промолвил Гудо.

– Это точно, – расхохотался Ральф.

На его смех прибежал один из помощников Крысобоя. С соседних банок приподнялись гребцы-невольники.

– Этот рассмешил, – указал рукой Ральф на людоеда в синих одеждах.

Подкомит пожал плечами и, помахивая плетью, ушел на нос галеры.

– Дружище Весельчак, зачем ты говоришь это людоеду, которому наш герцог обещал ад на земле? Для него пещеры – это сад райский. Мне даже представить страшно эту рыбацкую сеть и торчащие из нее окровавленные куски мяса. Б-р-р-р! Я бы сам себя удавил, чтобы в ней не оказаться. И где это такое герцог увидел? А может, до того как набросить на грудь герцогскую цепь, он был палачом? Вид у него и впрямь как у палача. Без содрогания и не взглянешь.

Гудо сбросил с головы капюшон и посмотрел, как высоко в небе парит сокол-рыбак.

Что отделяет человека от человека-палача? Какая каменная или бумажная стена? А может, роднит? Ведь в каждом живет частичка палача. Даже ни разу не ранивший другого – все же палач. Просто для того, чтобы питаться, человек должен убивать. И не суть важно, кто его жертва – олень, корова, свинья или курица. Чтобы добыть мясо, нужно убить. Убивают женщины, чтобы накормить своих детей. Убивают палками птиц и зайцев дети, не подозревая, что их игры и развлечения – это подготовка к взрослой жизни, в которой каждый должен быть готов убивать, чтобы накормить себя и близких.

Конечно, убийство человека – это другое. Не каждую руку поднял для этого смертного греха сатана, но и не так уж много остановил Господь. Убивали люди друг друга на войне и в пьяной драке, на большой дороге за несколько монет. Убивали, приревновав жену к соседу, убивали из мести и даже ради того, чтобы получить в наследство железную лопату. Большинство убийц такими стали случайно. Другое дело особые люди – воины и палачи. Они убивают, потому что это их работа. Только воины при этом сражаются и рискуют собственной жизнью. Палач же ничем не рискует. Ведь за ним закон, а перед ним – жаждущая зрелища толпа.

Не так уж и сложна на первый взгляд работенка палача и хорошо оплачивается. Но редкий человек не обидится, если его назвать палачом. Тем, кто законно и публично отнимает жизнь у себе подобного. Кто не вытрет брызнувшую на лицо кровь и не зачахнет от кровавых пятен на совести.

Как же становились палачами? Кто добровольно пятнал свою совесть? И всегда ли добровольно?

Да, еще можно понять, когда мастерство палача передается от отца к сыну. Это наследственное дело, когда у сына нет другого выбора. Он презираем и отчужден от рождения. Его не примут ни в один из ремесленных цехов. Сын палача не женится на девушке из обычной семьи. Его будущая жена – дочь палача, могильщика, живодера, а то и вовсе шлюха. Как говорится, трудно жениться королю, а сыну палача еще труднее. Первый не ведет под венец кого попало и кого желает, со вторым не идет та, которую он желал бы.

Трудно понять тех, кто ищет выгоды и привилегий от городов и властителей. Тех, кто спасает свою жизнь, согласившись казнить других преступников. Тех, кто становится палачом в силу вековых традиций и местных обычаев. Например, как последний из жителей, поселившийся в городе. Или как в Швабии – последний избранный городской советник. Или, уж совсем уму непостижимо, как последний женившийся. И такое придумали во Франконии. Множество бывает принудительных обстоятельств.

Но понять, почему человек добровольно становится палачом, невозможно. Как и нельзя понять тех, кто страстно и увлеченно интересуется пытками и казнями. А особенно тех, кто дружит с палачами.

Таких людей Гудо знал. Он тяжело вздохнул и сказал:

– Увидеть не мог. Это очень древняя казнь, о которой забыли. Но слышать он слышал. И только от одного человека. Нет, не человека – демона! Я знал его…

– А я думал, ты единственный демон на земле, – усмехнулся Весельчак.

– Каждый человек – наполовину демон, наполовину ангел. И то, что в нем побеждает, то он и есть в этот миг. Сегодня он радуется рождению своего первенца – завтра он же разбивает о камни голову ребенка своего врага. Только что он страстно молился у алтаря Господу, а через мгновение ломает его, чтобы украсть драгоценные рубины – кровь Христа. Он получает раны, защищая своих родных и близких, и тут же бежит от них прочь, узнав о том, что их настигла чумная болезнь. Здесь человек – добрый христианин, любящий отец и муж, уважаемый сосед, а через шаг – вор, убийца и насильник. Мудрецы говорят, что нет добрых и злых людей. Есть обстоятельства, в которых человек проявляет свою сущность. Но это не так. Человек сам выбирает, кем ему стать. И это бывает страшно. Нет битвы более кровавой, чем сражение с самим собой!

Гудо устало натянул на свою огромную голову синий капюшон. Скоро подадут команду, и галера полетит к острову Парос, где выбросит гребцов в пасть страшных пещер. Только не об этом сейчас думал Гудо. Он в этот момент находился не среди волн Греческого моря и уже не слышал слов Ральфа:

– Мне кажется, он не совсем сумасшедший.

– Наверное, людоеды тоже бывают мудрецами, – с усмешкой ответил Весельчак.

* * *

Слова, слова, слова…

Давно Гудо не говорил так много слов. Но о чем они? И прав ли был Гудо, произнося их? И зачем он сказал их людям, которым в лучшем случае не было дела до него и его любимых?

Просто кто-то говорил его голосом. Говорил после того, как ему припомнился странный вечер в Подземелье правды…

…«Эй, возьми эту кружку. В ней крепкое вино. Славное вино. Дорогое! Ты удивлен? Ты еще не видел мэтра Гальчини пьяным? Смотри! Вот Гальчини каков. На самом деле все девять минувших лет, пока ты был здесь… В один и тот же день… Один раз в году… И больше никогда. Ни вина, ни медовухи, ни даже пива! Нет, нет, нет… Все девять лет в этот день я уходил из подземелья, чтобы в одиночестве помянуть… Запомни этот день – восемнадцатое марта!

В этот день на костер взошел самый великий из людей. Его звали Жак де Моле[65]65
  Жак де Моле (1244–1314) – двадцать третий и последний магистр ордена тамплиеров, казненный 18 марта 1314 года. Пылая на костре, магистр ордена тамплиеров проклял короля Франции Филиппа Красивого и Папу Римского Климента V и предрек им смерть в течение года. Папа скончался через месяц после сожжения магистра, а спустя восемь месяцев за ним последовал и 47-летний французский король.


[Закрыть]. Ты узнаешь, кто он такой, когда покинешь подвалы Подземелья правды. Да, да! Через два месяца я умру. Еще через полгода ты станешь свободен и будешь предоставлен сам себе. Знай: там, за порогом Подземелья правды, тебе не станет легче. Ибо на твоих плечах две тяжелейшие ноши: от Господа – проклятие, и от меня – знания. Ты будешь чувствовать себя хорошо, только если эти две чаши будут находиться в равновесии. Только тогда.

Ты не злой, но и не добрый. Ты не ангел, но и не демон. Ты не тупица, но и не гений. Ты не господин, но и не раб.

Ты все это вместе. Все это свалено в одно корыто под названием «жизнь», перемешано и запечено. На всем этом толстая корка, через которую ничего не видно, но под которой все бурлит и вызревает. И я уж не узнаю, каков этот запеченный хлеб. На пользу ли он будет людям или станет отравой для их тела и души. А любопытно было бы посмотреть на тебя лет этак…

Ладно, это все слова, слова, слова… Но с их помощью можно зачать ребенка, а можно и убить человека. Слова закона сожгли Жака де Моле, а его проклятие убило короля и даже Папу Римского. Слова много значат, но часто за ними ничего нет. Порой произносят слова как клятву. И понимают, что клятва – это всего лишь слова, которые бессильны перед обстоятельствами…»

Мэтр Гальчини… Вспомнив его сегодня, Гудо уже не содрогнулся. Его весы медленно, но приходили в равновесие. Для этого понадобилось множество дней и ночей. Дней и ночей, проведенных в диалогах с самим собой, в долгих воспоминаниях, в коротких, но очень ярких мечтаниях о счастливом будущем. Это все были лекарства и снадобья от тяжелейшего состояния, в котором оказался Гудо, позволивший себе расслабиться и оттого не успевший защититься от очередного жестокого поворота судьбы. Это были лекарства, придуманные самим Гудо, способные вылечить только самого Гудо. Особенно полезными оказались снадобья, содержавшие как ингредиент память об Аделе и детях.

О, если бы только можно было позабыть то неприятное и болезненное, что тянулось за ним из мрачного подземелья! Тогда осталось бы больше времени на доброе и целительное. На то, что заставляло сейчас Гудо готовить тело к скорым испытаниям, а разум – к быстрому и правильному решению всяческих проблем. В том числе и тех, которыми судьба, повинуясь тяжести проклятия, еще непременно и жестоко ударит в самый неожиданный момент.

Что поделать, если прошедшая жизнь преследует Гудо сотнями проклятий тех, кого он убил, изнасиловал, ограбил и избил? Все эти проклятия были услышаны Господом, собраны в один могучий кулак и отданы судьбе Гудо как оружие возмездия. Оружие, которое бьет наотмашь и в самое неподходящее время. Наверное, его невозможно остановить, так как уже не вымолишь прощение у мертвых, не повстречаешь униженных и оскорбленных живых. Но эти удары судьбы можно и должно смягчить. Во имя тех, о ком думает Гудо, о ком заботится и с кем мечтает быть рядом до конца своей жизни.

Оставив за спиной пылающий Витинбург, Гудо дал слово Господу и самому себе – что бы ни произошло, что бы ни случилось, не убивать людей и не причинять им зла. А еще помогать больным и обездоленным. Всем, конечно, не помочь, но каждое их доброе слово может притормозить и смягчить кулак проклятия.

Дал слово и многие годы не нарушал его. И не нарушил бы. Вот только не хватило Гудо слов, чтобы на берегу острова Лазаретто убедить несчастных моряков оставить свой разбойничий промысел. Направить свои усилия и помыслы на наведение порядка, а также на окончание строительства лечебницы. Только так можно получать помощь и от родственников, и от властей Венеции. Показать и доказать всем, что пребывающие на острове – не заживо похороненные, а всего лишь живущие в карантине, по истечении которого они смогут вернуться к семье и к труду. А в первую очередь это значит, что ответственные за карантин должностные лица должны безбоязненно ступить на землю Лазаретто. Ступить и увидеть здоровых, трудолюбивых и достойных людей, а не шайку нищих и грабителей, которым лучше сгнить на проклятом острове.

Очень трудно заставить прислушаться тех людей, которые уже стали рабами воющего пустого желудка. Их мозг – это голодная утроба. Можно ли их винить за это? Конечно нет! Но вернуть мозг на место вполне под силу.

И пусть это жестоко, и пусть немилосердно, и пусть порадуется сатана тому, что Гудо нарушил данное Господу слово. Но оттого, что могучее чудовище в синих одеждах, умело обращающееся с дубиной, навело порядок на берегу, польза будет всем несчастным узникам проклятого острова Лазаретто. Польза тем, кого еще привезут на холодный песок карантина. Польза будет и для самого Гудо. А главное – это путь к спасению Аделы и детей.

Но сколько бы ни придумал он оправданий, а сделанного не отменишь: слова клятвы нарушены!

Господь лишь слегка покачал головой, и судьба опять сбила с ног несчастного Гудо. Именно сбила с ног, опрокинула на спину и придавила тяжелой стопой гнева. Ведь могла же лодка пристать к другому кораблю, капитан которой оказался бы добрым христианином и справедливым человеком. Хотя…

Можно ли такого сыскать в страшное, жестокое время, когда человек, засыпая, радуется, что прожил этот день, и совсем не уверен, что встретит завтрашнее утро? Когда, отправляясь в дальний путь по торговым делам, купец просит священника отпустить все его грехи, ибо в дом родной он может и не вернуться. Когда дети, не послушав наставления старших, выбегают поиграть в душистых лугах за городской стеной и навеки пропадают для семьи и близких. Когда томимый жаждой путник может выпить воды из придорожного колодца, а к вечеру умереть в жестоких болях и страданиях.

А разве мало бывало случаев, когда пилигримы, отправляясь в Святую Землю, платили капитану золотом и брали с него клятву, а оказывались в жарких землях Африки уже рабами. Разве не говорили тогда святые странники друг другу: утром честный капитан, вечером – пират!

И все же мир не без добрых людей. И многие искренне молятся Господу и призывают свою судьбу быть добрее к ним.

Гудо молился часто, еще чаще просил свою судьбу быть чуточку добрее. Так верилось: случится счастье… Но из нескольких десятков кораблей, стоявших на рейде в лагуне, судьба выбрала галеру страшного демона – герцога Санудо. И поделом Гудо! Не греши! Ибо клятвопреступление – грех великий!

А ведь если предаться философии, то клятва – это всего лишь слова, слова, слова…

* * *

Джованни Санудо намеренно не вступил после захода солнца в пределы столицы еще недавно могучего Эпирского деспотата[66]66
  Эпирский деспотат – независимое государство, возникшее после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 году.


[Закрыть], ставшей местопребыванием его захватчика и владыки, короля сербов и греков Стефана Душана.

К такому государю, как Стефан Душан, нельзя явиться в потемках и постучаться в двери. Конечно, он впустит во двор. Впустит и укажет с вечерней зевотой на кучку сена в углу сарая. А то и хуже – разведет руками и молвит: «Видишь, сколько вокруг меня таких, как ты, набежало? Чего они от меня желают, что мне с ними делать – ума не приложу. Растолкай себе место между ними и ложись спать. А утром… Нет, лучше завтра… А еще лучше…»

Какой интерес король по прозвищу Сильный – перед которым склоняют головы соседние владыки и даже император Византии, с которым вежливо разговаривает сама Венеция, которого не смеет укорять сам Папа Римский, – может испытывать к герцогу с каких-то там островов? Тем более что первый из рода Санудо принял герцогскую цепь, сидя на купеческой скамье. На это не раз указывали Джованни Санудо сильные мира сего. Непременно укажет и круль сербов. Когда разгневается. А он непременно разгневается, как только узнает, что с ним настойчиво желает говорить герцог Наксосский. Поэтому нельзя просто постучаться в дверь на ночь глядя, имея виды на грандиозное будущее. Нельзя сразу оказаться в числе всех прочих гостей. Нельзя выглядеть как облезлый кот, нырнувший в чуть приоткрытую хозяином дверь.

А гостей должно быть много, ведь Стефан Душан объявил большую королевскую охоту. Объявил еще зимой и с большим умыслом!

С одной стороны, это действительно охота – любимейшее, не считая войны, занятие и увлечение благородных правителей. И на каких еще землях, подвластных королю сербов и греков, ей состояться, как не в богатейших горах Эпира? Только эти горы, густо поросшие лесом и кустарником, пронизанные сотней речушек и ручейков, изобилуют таким количеством зверья и дичи, что куда ни выстрелишь из лука – попадешь в птицу или мелочь пушистую, а куда ни бросишь копье – угодишь в медведя или оленя. Только здесь есть места, где волк с удивлением остановится при виде сидящего на коне человека, где лисы не слышали заливистого лая охотничьих собак, а рыбы в тихих озерах столько, что можно ловить руками.