Текст книги "Проклятие палача"

Глава вторая

Блистательный герцог Санудо очнулся, едва небо начало светлеть.

Именно очнулся. От всего пережитого и от выпитого вина его мышцы были вялыми и болезненными. Он совершенно не отдохнул. Для отдыха нужен сон. Но тот не мог овладеть бессознательным телом, мозг которого пребывал в жестоком плену коварных винных паров. Пребывал он там и сейчас.

– Вина, – не поднимая головы, тихо произнес Джованни Санудо.

Но вина никто не подал.

Герцог с трудом поднял голову и оглядел все вокруг мутным взором. Его грузная туша так и осталась в роскошном кресле. Никто не решился тронуть его, чтобы перенести вниз, в капитанскую каюту. Это только распалило его гнев. Зазвучал его зычный, густой, с характерной хрипотцой голос:

– Эй, мерзавцы! Дети тупых ослиц, глупых овец и грязных свиней! Весла на воду! Живее, живее!

Еще не утих грозный крик герцога, как раздались свистки комита Крысобоя и его помощников. Галера вмиг очнулась (ибо сон на море всегда был бессознательным), зашевелилась сотнями тел и загудела, как потревоженное осиное гнездо.

– Вина! – опять взревел властелин галеры.

Теперь его услышали, но было уже поздно. Настроение у герцога испортилось на весь день.

Первым от хорошего пинка отлетел к фальшборту мальчонка, подавший большой бокал вина. Далее зуботычин отведали трубачи и знаменосец, которые, на ходу застегивая камзолы, поднимались по лестнице, чтобы занять место возле хозяина. Затем Джованни Санудо стремительно прошел до середины куршеи и столкнул с нее на головы гребцов старшего над палубными матросами. А на носу галеры кулак герцога у своего носа понюхал старшина арбалетчиков.

Так же стремительно Джованни Санудо вернулся в свое резное кресло. Здесь он опять осушил бокал вина и почувствовал прилив сил. Он могуществен, как бог. Его боятся, как дьявола. Он обладает несокрушимой силой. С ним Арес и Марс, которые никогда не спят и не отстают от своего владыки ни на шаг.

Даже старшина арбалетчиков, которого все звали не иначе как Адпатрес[20]20
  От Ad patres – к праотцам (лат.).


[Закрыть], при всей его буйной строптивости, вынужден нюхать кулак повелителя. Не уступавший герцогу ни в росте, ни в силе, убивший сотню людей (при этом непременно приговаривая: «Ad patres!»), этот грозный вояка не смел перечить Джованни Санудо, ведь за его спиной всегда находились два великолепных воина. С одним из них старшина арбалетчиков еще смог бы потягаться. Но против двоих шансов у него не было. А эти двое никогда надолго не разлучались, как и не отходили от своего хозяина. Да и где он найдет столь щедрое вознаграждение за свою службу? Герцог Наксосский умел ценить истинных мастеров. Во всяком ремесле. Особенно в воинском.

– Трубы – сигнал! Барабан – такт! – прокричал Джованни Санудо.

Над его ухом тут же пронзительно завыли трубы. На носу галеры гулко отозвался большой барабан.

– Якоря поднять! Весла на воду! – срывая голос, заорал Крысобой.

По обоим бортам, расплескивая воду, с шумом упали весла. Галера напряглась, качнулась и тронулась с места. Под удары барабана весла одновременно поднялись, на мгновение замерли и опять с плеском погрузились в пока еще темные волны.

Джованни Санудо обожал эти первые толчки корабля. Уже очень скоро галера наберет ход, пойдет плавно и стремительно. А пока она только начинала парить. Как царственный орел, подбирая под сильные крылья воздух, первыми взмахами отрывается от земли, так и галера расправляла свои крылья-весла в стремлении оторваться от волны.

Однажды кто-то при Джованни Санудо сказал, что галера – это деревянная бочка с веслами, за что и лишился передних зубов. Нет, не бочка с веслами, а огромная деревянная бабочка с крыльями. И таких бабочек великий герцог желал иметь неисчислимое множество. Он мечтал увидеть, как одновременно вспорхнут его любимицы. Он еще в молодости видел на Паросе[21]21
  Парос – часть Кикладского архипелага, остров, входящий в состав герцогства Наксосского.


[Закрыть] удивительное по красоте зрелище. На небольшой поляне острова, носящей старинное название Петалудес, каждое лето лишь на несколько недель появляется огромное количество удивительных бабочек. И если с криком и свистом броситься через траву и кусты этой поляны, то в бескрайнюю синеву неба взметнется огромное облако, цвет и форму которого не сможет описать ни один из смертных.

Это случилось с Джованни Санудо в молодости. Тогда его душа была легка и взлетела вместе с бабочками. Теперь красота уже не поднимет ввысь душу герцога. А вот могучий многосотенный флот боевых галер – непременно!

Джованни Санудо помрачнел. Вспомнив о бабочках, он тут же вспомнил и о Паросе. На этом острове нужно перестроить и укрепить крепость. Очень быстро и надежно. Иначе случится непоправимое. Проклятая Генуя вышвырнет блистательного герцога с его же собственного архипелага.

Проклятая Генуя…. Проклятая Венеция…

Как часто Джованни Санудо в последнее время изрыгал проклятия! Но на то была веская причина.

Два года назад, шестого марта 1350 года от Рождества Христова венецианский сенат от имени республики Святого Марка объявил войну Генуе, своей извечной сопернице в политике и морской торговле.

Еще бушевала чума, умертвившая половину населения Венеции. Еще горели костры, пожирая имущество умерших. Еще рыдали родственники, не смевшие попрощаться с теми, кого, заподозрив в какой-либо болезни, тут же отправляли на карантинный остров Лазаретто. Еще обходили каждое утро строгие лекари и стражники каждый дом в поисках трупов или ослабевших людей. И еще, и еще…

Но все это перевесила купеческая выгода великого торгового города. Не считаясь с огромной убылью людей и имущества, Венеция послала в моря боевые галеры для уничтожения врага.

Однако случилось то, что случилось. Генуя, тоже потерявшая в чумные годы половину населения, разгромила венецианскую эскадру у стен Константинополя и теперь осматривалась жадными глазами: что бы отнять у поверженного врага? Разумеется, богатые Кипр, Крит и Эвбею, но ведь они могли покуситься и на мелкие острова архипелага герцога Наксосского.

Вот возьмут и высадятся кровожадные враги. И не будет тогда у Джованни Санудо великолепного дворца, сказочного вина и подданных. Ничего не будет. Только печаль и прогулки на лодке по грязным венецианским каналам.

Этого никак нельзя было допустить. Не для этого рожден Джованни Санудо. Да и не переживет он этого. Нужно было предпринять упреждающие действия и защитить свой архипелаг, свою счастливую жизнь. Сил, золота и воинов у герцога для этого было недостаточно. А надеяться он мог только на помощь республики Святого Марка, чьим вассалом и являлся опечаленный будущим Джованни Санудо.

Вот только…

«Проклятый дож, проклятые сенаторы, проклятые купчишки!» – прошептал герцог.

Едва Джованни Санудо успел открыть рот, едва успел произнести слово, взывающее о помощи, раздутые от собственной важности сенаторы тут же прервали его. Еще до того, как ступил на землю Венеции ее колеблющийся во многом вассал, они уже знали, с чем он прибыл и о чем будут его слова. Хуже того, дож и сенаторы в подробностях рассказали герцогу о его собственных воинах, запасах продовольствия и оружия, о крепостях на островах Парос, Санторин, Милос и о знаменитом замке Хоре на его любимом Наксосе. А еще о том, что Джованни Санудо не пожелал присоединить свои три галеры к эскадре, участвовавшей в битве у стен Константинополя. И это стало едва ли не решающим фактором поражения Венеции в февральском морском сражении того года. А значит, в том, что генуэзцы угрожают теперь его островам, есть прямая вина герцога.

Но печальнее всего было то, что сенатор Пачианни, прищурив правый глаз, поинтересовался, насколько полон золотом заветный сундучок из сандалового дерева, который хранится в укромном месте герцогского замка.

После этого удара в самое сердце Джованни Санудо закашлялся и лишился дара речи. Как сенаторы узнали о золоте, одному Богу известно. Даже сам с собой герцог не говорил об этом семейном секрете, который передал ему на смертном ложе отец. Передал младшему из сыновей, ведь старшие к тому времени уже были мертвы.

О, как хотелось Джованни Санудо хотя бы на миг стать Господом! На самый короткий миг, которого хватило бы для того, чтобы точно узнать, кто из его окружения шепчет на ухо дожу Венеции. Страдания этого шептуна не сравнились бы ни с одной казнью на земле.

Но вряд ли Всевышний сделает милость и обменяется с герцогом местами даже на краткий миг. Так что чуда не произойдет и этого наушника Джованни Санудо придется искать самому. А тут еще эти трое навязанных ему венецианцев!

Герцог печально посмотрел на то место, на котором вчера горела его великолепная галера. Одна из тех трех, которыми больше жизни дорожил герцог Наксосский и которые так и не успели к печальной битве в Босфоре, у стен Константинополя. Да и как они могли успеть, если мудрый Джованни Санудо предвидел разгром венецианской эскадры? Вот только плохо то, что не ему хватило мудрости предвидеть то, что случится у морских стен Венеции.

Думалось о лучшем. Пройдет праздник Вознесения[22]22
  Христианский праздник, отмечаемый на сороковой день после Пасхи в честь вознесения плоти Иисуса Христа на небо и обетования Его во втором пришествии.


[Закрыть]. Решит сенат и утвердит дож, и на борт двух прибывших галер Наксосского герцогства погрузят оружие, сотню отличных воинов и такие необходимые при обороне золото и серебро. А вместо этого он пережил унижение, более того, ему явно мстили. Не пожелал рисковать своими галерами на благо Венеции – получи урок и помни о нем!

Жестокий урок. Ведь сенат не просто конфисковал корабль, а повелел сжечь его на глазах великого герцога какого-то там незначительного архипелага. Знай свое место и не забывай, что величие Венеции прежде всего!

Формально сенат поступил верно. Вполне в соответствии с теми жесточайшими законами, которые утвердил для спасения Венеции от проклятой чумы. Ни в одном городе Европы не приняли столь суровых и действенных законов. Один из них предписывал входящие в гавань корабли подвергать досмотру и, если найдены будут «прячущиеся иноземцы», больные чумой или мертвецы, – корабль немедленно сжечь!

В том, что случилось, была некоторая вина и самого Джованни Санудо. Следовало привести галеры в Венецию вместе, и тогда, в присутствии герцога, ни один досмотрщик не рискнул бы арестовать корабль. Но Джованни Санудо не предусмотрел коварства сената и велел капитану Пьетро Ипато зайти в Афины. Там капитан должен был взять на борт Рени Мунтанери, одного из баронов герцогства Афинского. Волею Господа и Его путями неисповедимыми барон Мунтанери скончался за день до прибытия в Венецию. Капитан Пьетро Ипато справедливо решил, что герцог пожелает попрощаться с покойным другом юности, и никак не предполагал, что его галера станет погребальным костром.

Хорошо еще, что Джованни Санудо удалось вырвать из лап сената сопровождавшую Рени Мунтанери свиту в лице двух рыцарей, священника и нескольких слуг. Их, ожидавших худшего (а что может быть хуже карантинного острова Лазаретто?), напоили вином (так же, как и капитана), и они всю ночь провалялись между банками вповалку с гребцами. В этом ему помог крестный, старый друг отца, некогда великий воин, а теперь посланник Венеции в Риме Марино Фальер. Встреча с ним стала единственным приятным событием во время пребывания герцога в республике Святого Марка. Но и влиятельный сенатор Фальер не решился вступиться за своего крестника.

И как тут оспаривать решение сената? Налицо все причины сжечь галеру – мертвец на борту, иноземцы, не поспешившие заявить о себе в начале досмотра, а значит, пытавшиеся укрыться, а еще несколько гребцов-галерников, как назло, разрывались от кашля.

С галерниками вышло проще. Многих из команды сгоревшего корабля перевезли в гавань. Герцогу, слава Господу, не придется больше им платить. Пусть с вольнонаемными гребцами разбирается сама Венеция. Хотя вряд ли она заметит этих несчастных. Разве что они пойдут в сенат или затеют другой какой бунт. Но на это у сенаторов одно решение – убить самых отчаянных, а остальных отправить на галеры. Там они уже не будут вольными гребцами. Их посадят на цепь и за каждую провинность или непослушание накажут треххвостым бичом с острыми крюками на кончике каждого хвоста.

Осенило же венецианских сенаторов! А может, Господь подсказал? Нет, скорее сам дьявол! Но вот уже два года на галеры отправляются убийцы, воры, насильники, бунтари и прочий сброд, который решением скорого на расправу суда республики Святого Марка за всякое преступление наказывали пожизненным сроком. И отбывать его они должны были до конца дней с тяжелым веслом в руках. Если, конечно, друзья или родственники не пожелают вытащить их оттуда при помощи всемогущего золота! Проклятая чума слизала с бортов галер бóльшую часть гребцов. Как тут было поступить Венеции, которая могла выжить только при условии, что ее корабли будут перевозить торговые грузы и поддерживать свои фактории на побережьях Средиземного, Черного и Азовского морей? Вот и родилась в мудрых головах сенаторов мысль, которая тут же стала законом. А когда те же головы осознали, что теперь на оплату труда вольных гребцов не будет уходить уйма серебра, то они от счастья и вовсе затуманились. Хватали и заковывали в цепи даже нищих. Зачем им попрошайничать? Пусть гребут и будут иметь горсть каши, а по воскресеньям и солонину, и даже глоток вина.

Вот только после великого мора даже преступников и попрошаек осталось до обидного мало. Так что скрепя сердце венецианским купцам все же приходилось едва ли не половину гребцов команды нанимать. Вот пусть и нанимают вольных гребцов со сгоревшей по желанию Венеции галеры Джованни Санудо. А те три десятка гребцов, что обречены на цепи, герцог перевез к себе на галеру. Также и два десятка воинов и десяток умелых матросов.

Сейчас на борту «Виктории» было около пятисот человек. Пятьсот человек на столь малом пространстве. Всего-то сто шагов в длину и двенадцать в ширину. И всех этих людишек нужно кормить и поить. А самое главное – крепко держать в кулаке!

* * *

Джованни Санудо посмотрел на свой огромный кулак и кивнул головой.

Поговаривают, что при дворах многих правителей происходят перемены. Началось это более ста лет назад, когда император Фридрих по прозвищу Барбаросса, Рыжебородый, возвестил о некоем кодексе рыцарства. Заговорили о чести и благородстве. А также о том, что знатные по рождению должны разительно отличаться от ремесленников и землепашцев, от того быдла, которое рождено для того, чтобы делать жизнь своих хозяев приятной и безопасной. Значит, благородным ходить нужно медленно, с гордо поднятой головой. За столом не чавкать и не заталкивать в глотку огромные куски пищи. С высокородными советниками и помощниками вести себя дружелюбно и милостиво их выслушивать. При общении с дамами не ругаться и не грубить. Некоторые из правителей даже кланялись дамам. А были и такие, которые падали столь низко, что сочиняли стихи и баллады.

Но, как было известно герцогу Наксосскому, большинство из этих мягкотелых правителей уже потеряли свои короны и земли. А некоторые и головы.

Джованни Санудо своих людишек держал в крепком кулаке. В мощном кулаке!

Герцог Наксосский еще покажет эту мощь раздувшейся от гордости Венеции. И не только покажет, а и нанесет чувствительный удар в самое сердце. Хотя сердец у города на морской воде множество. И каждое бьется силой золота и серебра. Благодаря этому обороту гигантский спрут Венеции протянул свои щупальца от того края земли, из-за которого поднимается солнце, до того, за которым оно скрывается.

Опять и опять в голове герцога Наксосского всплывала проклятая Венеция. О господи! Как же злился и гневался Джованни Санудо на этот город торгашей, менял и шпионов! Так бы взял любого из венецианцев за ногу, на вторую наступил, да и разорвал бы пополам.

«Дьявол вас проглоти!» – скрипнул зубами герцог и сорвался с роскошного кресла.

Заслышав тяжелые шаги повелителя, старшие и младшие командиры, толпившиеся у кормовой лестницы, сминая друг друга, подались в стороны. Подкомиты с плетьми и матросы с мотками веревок, заметив носорожий бег хозяина, прыгнули с куршеи на головы гребцов. Гребцы как можно глубже втянули головы в плечи и мысленно обратились к заступнице Деве Марии.

Но все они в этот миг не существовали для Джованни Санудо. Его глаза были устремлены на трех венецианцев, которые жались у дверей каморки Крысобоя. К ним и спешил герцог, крепко сжав губы и поигрывая желваками.

В нескольких шагах от своей цели герцог Наксосский резко остановился. Точнее, его остановила рука знатока военных механизмов Аттона Анафеса. Рука, в которой были зажаты четыре стрелы.

– Посмотрите на эти стрелы, герцог. Они с великим мастерством извлечены лекарем Юлианом Корнелиусом из тела несчастного лодочника, что перевозил личного секретаря великого дожа Венеции. Это никак не разбойничьи стрелы, которые негодяи делают, как им придумается. Это с большим умением изготовленные посланники смерти. Тот, кто их смастерил, хорошо знает механику. Смотрите, как сбалансирована эта стрела.

Аттон Анафес поместил стрелу на вытянутый указательный палец.

Джованни Санудо с тоской посмотрел на лежащую поперек пальца неподвижную арбалетную стрелу изумительной работы. Острый четырехгранный наконечник со втулкой, тщательно обработанное древко, окрашенное лаком, оперение из пергамента под точно выверенным градусом к основанию стрелы. И все это зловещего черного цвета. Такая стрела летит на большое расстояние с достаточно высокой точностью попадания. А вид у нее действительно устрашающий!

– Это очень дорогая стрела, но вся лодка была ими просто утыкана. А сколько еще утонуло в воде! Нападавшие не жалели стрел. Им очень нужна была смерть секретаря великого дожа! Вы можете сами убедиться, сколько стрел… Сколько стрел…

«Может, очень нужна смерть секретаря… А может… то, что находилось в лодке… Что из этого верно?» – сразу же пришло в голову Джованни Санудо, пресыщенного интригами.

– Убедиться? – вскинул брови герцог.

– Да. Лодка привязана к корме, и….

Но герцог уже не слушал венецианца. Он стремительно пронесся по настилу куршеи и вихрем ворвался в свою адмиральскую каюту. В нетерпении сорвав крюк, Джованни Санудо распахнул небольшое окно из узорчатого венецианского стекла. Затем он с трудом протиснул в оконный проем свое большое тело и, упершись руками в богато украшенный фриз кормы, уставился на непрошеную ночную гостью.

Лодка, простая лодка, которых в Венеции сотни, а может, и тысячи. На таких перевозят грузы и людей, ловят рыбу и отправляются друг к другу в гости на соседние острова.

Только на дне этой лодке находился труп, а ее деревянный корпус ежился черными стрелами. Дорогими стрелами.

«Проклятый комит. Я же сказал…»

Но Джованни Санудо не сумел вспомнить, что же он велел Крысобою сделать с этой лодкой и этим трупом. Вино сыграло с герцогом злую шутку. Хотя комит мог и догадаться. А мог и взять деньги у проклятых венецианцев, чтобы те имели возможность наутро представить глазам великого герцога…

А что представить? Ах, да! Проклятого секретаря проклятого дожа.

Джованни Санудо еще подался вперед. Но огромный личный флаг герцога Наксосского, который в длину имел пятнадцать шагов и спускался от беседки кормы к самой воде, повинуясь ветру, то и дело закрывал обзор.

На всех галерах имелись личные флаги властителей или капитанов кораблей. Из дорогущих тканей, с богатой золотой и серебряной вышивкой, они были особой гордостью и любовью своих владельцев. Их вторым, а иногда и первым лицом. По ним встречные и попутные корабли судили, кто хозяин галеры и как с ним держаться – с почтением, равнодушием или презрением. Но мало у какой галеры был флаг такого огромного размера и такой чудовищной стоимости, как у «Виктории» герцога Наксосского. Больший флаг был разве что у главной галеры Венеции «Бучинторо»[23]23
  Золотая барка (венец. диал.).


[Закрыть].

«Бучинторо» – государственный символ Венеции. Это официальный корабль великих дожей, на котором отмечали один из главнейших праздников Венеции – церемонию обручения дожа с Адриатическим морем.

Каждый год в день Вознесения великий дож отправлялся на «Бучинторо» от площади Сан-Марко к крепости Сан-Андреа вблизи острова Лидо. За ним двигалась огромная флотилия празднично украшенных галер и лодок всех влиятельных лиц Венеции и особо важных гостей.

В этом году, всего лишь неделю назад, присутствовал на этом священнодействии и Джованни Санудо. Поправ приличия и правила, герцог Наксосский вывел свою галеру в число первых, следовавших за «Бучинторо». Может, этот поступок заносчивого герцога стал последней каплей для дожа и сената, заставив их поднести факел к несчастной «Афродите»? И опять же… Об этом Джованни Санудо нужно было задуматься тогда.

Но тогда герцог гордился собой и своей галерой. Ведь на него смотрели лучшие люди, владычествующие на морских просторах. В этот важный момент он был близок к самому дожу. Близок настолько, что прекрасно видел и слышал, что происходило на «Бучинторо».

И Джованни Санудо услышал, как воскликнул дож Андреа Дандоло: «Desponsamus te, mare»[24]24
  «Мы женимся на тебе, море» (лат.).


[Закрыть], объявляя, что Венеция и море являются неразрывным целым. И видел, как молодой человек подал дожу освященный золотой перстень на бархатной подушечке. Море приняло перстень, как и множество других за сотни лет.

Молодой человек…

Ветер то расправлял флаг «Виктории», то относил влево, то опять заставлял повиснуть. Но эти движения полотнища на короткое время открывали неподвижный труп, бережно усаженный на днище лодки. Голова убитого была запрокинута к небесам – дому Господнему. Лицо спокойное и умиротворенное.

«Дьявольщина! – пробормотал Джованни Санудо. – Как там тебя? Анжело? Пропади ты пропадом».

Герцог изловчился и вытащил из ножен длинный кинжал. Затем он с трудом дотянулся до веревки, закрепленной ниже, в отверстии рулевой балки, и перерезал ее. Лодку, потерявшую движение, развернуло на борт, и она стала стремительно уменьшаться в размерах.

«Вот и хорошо. Вот и ладно. А сейчас…»

Джованни Санудо протиснулся назад из оконного проема и осмотрел свою адмиральскую каюту. Решение пришло скоро. Герцог схватил большой кувшин любимого вина и не спеша вышел из помещения.

У решетчатой двери стояли преданные Арес и Марс. В нескольких шагах от них – комит Крысобой. Голова старшего надсмотрщика над гребцами была низко опущена. Но не почтение к хозяину так ее склонило. Скорее это была попытка спрятать глаза. Виноватые глаза.

«Это потом», – решил герцог и сунул комиту кувшин с вином:

– Следи за моим сигналом.

Не спеша, медленным величественным шагом, как это было принято теперь при новоустроенных дворах королей, великий герцог вернулся к венецианцам. Все трое с напряжением на лицах ожидали приближения повелителя Наксосского герцогства. Каждый его шаг усиливал напряжение. В этом состоянии все трое даже подались назад, когда Джованни Санудо слишком близко к ним подошел. А когда на толстых губах герцога вдруг возникла улыбка, то они отступили еще на шаг. Отступили бы еще, но за их спинами была дверь в каюту комита.

– Позвольте взглянуть.

Его улыбка, учтивые слова, приятный тон настолько поразили венецианцев, что они, пробормотав что-то несуразное, расступились с поклонами.

– Благодарю, – мягко произнес Джованни Санудо и медленно открыл дверь.

Солнечные лучи с невероятной щедростью ворвались в тесную коморку Крысобоя. Их с избытком хватило на то, чтобы все внимательно и даже тщательно осмотреть. И если на теле раненого глаза герцога почти не задержались, то женщина, в это мгновение кормившая грудью младенца, вызвала его неподдельный интерес. Но еще больший интерес и даже что-то похожее на восторг вызвали в груди Джованни Санудо две девушки.

И женщина, и девушки, ослепленные ярким светом, поморщились и прикрыли лица ладонью. Но до этого быстрый и опытный глаз герцога успел увидеть то, от чего его душа возликовала.

Джованни Санудо медленно прикрыл дверь и с довольным видом обратился к Юлиану Корнелиусу, при этом внимательно осматривая лекаря с головы до пят. От замшевого берета благородного черного цвета до остроносых пулен[25]25
  Пулены – мягкие сапожки без каблуков.


[Закрыть] на ногах.

– Ты славный лекарь. Ты сумел вытащить этого пройдоху лодочника из гроба. Теперь постарайся поставить его на ноги. – Взгляд герцога двинулся обратно. – Мне нужно будет с ним поговорить. За это я тебя награжу. А пока… Пока, мои венецианские друзья, выпейте вина. Дорога наша долгая и, если говорить честно, скучноватая.

Герцог махнул рукой, и тут же рядом с ним возник комит с большим кувшином вина.

– Великий герцог, а что же вы скажете о лодке, стрелах… И о…

Но Джованни Санудо, сладко улыбаясь, тут же перебил начинающегося горячиться знатока военных механизмов:

– О лодке, стрелах и о… я ничего сказать не могу. Наверное, лодка отвязалась при первых движения галеры. Такое бывает, если не сделать правильный двойной узел. В начале плавания я таким образом лишился собственной лодки.

Не ожидая дальнейших вопросов, герцог повернулся и величественным шагом направился к своему роскошному креслу. В нем, как крутой кипяток, бурлило наслаждение интригой.

Пьянцо Рацетти дотронулся до плеча своего озадаченного друга и указал на стремительно удаляющийся по правому борту предмет, в котором при желании можно было узнать злополучную лодку.

* * *

После полудня неожиданной радостью подул северный ветер. Палубные матросы под громкие команды протрезвевшего капитана «Афродиты» Пьетро Ипато быстро поставили прямоугольные латинские паруса на обеих мачтах. Гребцы облегченно выдохнули и втащили на борт свои тяжелые весла. Их неспешные беседы то и дело прерывались раздачей горячих бобов с сухарями; мальчишки подносили им широкие деревянные лоханки. Гребцы с жадностью ели и тут же справляли нужду с кряхтениями и натугой.

Вытянутые руки – вот и все личное пространство в невероятной скученности, в которой можно укрыться от других, только зажмурив глаза. Ни стеснений, ни обид, ни упреков, ни брезгливости. Съедено, переварено, опорожнено в лоханку. Суть жизни. Ее древо. А разогревшийся от пищи живот, звенящие от усталости мышцы, крики палубных старшин, воспоминания, беседы о прошлом и сегодняшнем, ласковое солнце и соленый ветер – это ветки и листья. Могут быть, могут и не быть. Могут принести пользу, а могут и оторваться от ствола, чтобы уступить место новому, бодрящему, или памятному, удручающему.

Дверь каюты комита приоткрылась, и из-за нее выдвинули посудину – осторожно, чтобы не выплеснуть вонючую жижу. Терпеливо ожидавший мальчонка тут же подхватил ее и, держа подальше от благородных венецианцев, осторожно спустился в трюм, где имелось специальное отверстие для слива за борт. Герцог строго следил за чистотой своей любимой галеры и не прощал, если на ней появлялись неприятные следы при любом ветре, качке и спешке.

Венецианцы, сидящие на раскладных стульчиках вдоль борта в нескольких шагах от двери, откуда вынесли лоханку, проследили за мальчонкой взглядом и продолжили беседу. Разговор начался тяжело из-за потери вещественных доказательств, то есть лодки и мертвого тела, но к тому времени, как у винного кувшина показалось дно, стал веселее и оживленнее. Этому способствовали также наблюдения за тем, как давятся бобами и сухарями гребцы, матросы и всякая вспомогательная челядь. Воины довольствовались прибавкой к этому обеду куска солонины. На фоне этой скудости было приятно поглощать сочные окорока, сальную колбасу и копченую птицу, поданные по указанию герцога, и при этом чувствовать свою важность и обособленность.

Сладкое вино и вкусная пища были приняты как должное, но никак не согласие поступиться святым – служению Венецианской республике. Поэтому разговор вновь и вновь возвращался к прибившейся лодке и к тем, кто в ней находился.

Еще вчера утром не знавшие друг друга венецианцы сошлись в крепком союзе. А скрепляло этот союз необъяснимо крепкое вино.

– О! Это прекрасно действующая молитва! – продолжил свою мысль лекарь, – Я четырежды произнес: «Святой великомученик Пантелеймон[26]26
  Святой Пантелеймон считается покровителем медицины.


[Закрыть], кроткий и свято живший, принявший муки во славу Господа! Моли Бога о нас, грешных! Помоги нам во врачебных делах. Как извлекал ты из рук и ног христианских занозы и как легко выходили эти занозы, так пусть легко выйдет из тела этого христианина стрела. Да поможет в этом Сын Божий, принявший за нас смерть на высоком кресте!». Эту молитву нужно повторить три раза и затем взять безымянными пальцами стрелу и вытаскивать ее.

Пьянцо Рацетти и Аттон Анафес, не раз участвовавшие в войнах, с сомнением посмотрели друг на друга.

– Молитва – дело важное. Но все-таки вытащить стрелу не так просто, – покачал головой знаток военных механизмов и многого, что бывает на войне, Аттон Анафес.

Юлиан Корнелиус медленно провел ладонью по короткой рыжей бороде и кивнул:

– Что ж, придется признаться: пришлось поработать и руками. Во имя великой Венеции я пренебрег строгими правилами врачебной этики и вынужден был стать на время хирургом. Если кто-либо из медицинской корпорации Венеции или других городов узнает о том, что мне пришлось опуститься до ремесленничества… Скажу более – бакалавры от медицины дают клятвенное обещание даже не производить кровопускание, а не то что резать плоть и кости. А уж мне-то, магистру науки… Да что там говорить…

– Заверяю тебя, славный лекарь Юлиан Корнелиус, эта тайна останется между нами, – поспешил заверить его Пьянцо Рацетти.

Аттон Анафес вторил ему:

– Чем только не поступишься во имя служения великой Венеции!

Знатоки военных искусств, они по сути своей оставались ремесленниками. И хотя их услуги хорошо оплачивались, а мастерство вызывало уважение даже у отцов города, им никогда не суждено было подняться до больших высот.

Им хорошо были известны правила и устои городской жизни, этого фундамента, на котором незыблемо стояло здание республики Святого Марка. Множество корпораций, цехов, общин жили согласно своим уставам, свято соблюдая их и жестоко карая тех, кто нарушал порядок в этих объединениях.

Если ты принадлежишь медицинской корпорации, то знай свое место, свои права и обязанности. Знай и строго соблюдай.

Если ты сумел пройти нелегкие дебри науки и получил диплом и статус – соответствуй ему. Лучшие из лучших врачевателей служили при дворе дожа и при тех, кто вершил судьбу города. Те, кто не дотянулся до этой высокой ступени, становились городскими лекарями. За счет городской казны они посещали на дому чиновников города и малоимущих. От этих не дождешься значительного вознаграждения, но жалованье от города давало стабильность и уверенность в завтрашнем дне.

Вольные лекари могли на свой страх и риск завести практику. Вылечил – обогатился. Умер больной – что ж, на то воля Господня, а лекарю – пустой желудок на ночь. А можно наняться и в санитарные лекари. Проверять прибывшие корабли и держать на них сорокадневный карантин. Или устроиться в городскую больницу. Но заработок и жизнь при этом заведении способствовали появлению ранней седины и морщин.