Текст книги "Проклятие палача"

«Не то и не так… И не те…»

«Что ты бормочешь, Гудо? Что мотаешь головой? Ты слышал и другие слова? Эти?»

Опять отворяется мозг по велению демона…

Грязная харчевня на какой-то тысячной дороге, по которой прошагал Гудо. Зверски пьяный Армисий уже перестал плакать над порванной струной. Сегодня его лютня не заработает и на ночлег в хлеву.

– Кто я… Кто? Жалкий жонглер[41]41
  Жонглер в средние века – исполнитель песен трубадуров.


[Закрыть], который также сочиняет и исполняет собственные поэмы. А что такое поэма? Это жизнь, которую поэтически подняли над ее правдой. А что в этой поэзии? О чем она? В основном, о женщине… Кокетство, изменчивость, легковерие и легкомыслие, глупость, жадность, завистливость, богопротивная хитрость, коварство… И это далеко не полный список нелицеприятных женских черт, которые воспевают и поэты при королевских дворах, и глупые вилланы[42]42
  Вилланы – зависимые селяне.


[Закрыть] в их пьяных песнях. «Цветок любви – роза. Ведь под ее пурпуром скрываются шипы». Красиво! Правда? Говорят, более двухсот лет назад при дворе герцога Аквитанского собралось благородное общество, которое (представь себе хотя бы на мгновение) боготворило «прекрасную даму» и отделило кусочек любви к Господу для того, чтобы передать ее рыцарям. Такие нашлись. Они даже прилюдно заявляли, что любят ту или иную благородную даму. Даже соглашались ради своей возлюбленной жертвовать жизнью. Тогда и песни трубадуров посвящались прекрасным дамам и верным данному обету рыцарям. Сейчас… Сейчас… Ах вот, вспомнил:

 
Когда я ложусь, всю ночь и на следующий день
Все думаю: как мне услужить вашей милости.
Мое тело ликует и полно радости оттого, что думаю о вас!
Мое сердце принадлежит вам!..
 

Говорят, благородные дамы даже создали «суд любви», на котором разбирались дела любовные с полным соблюдением всех норм морали и судебного права. Вот как было. Было, но недолго. Со временем с этой и другими ересями разобрались. Когда под копытами французских крестоносцев пал погрязший в ересях Прованс, последний оплот «прекрасной дамы», трубадуры перестали сочинять песни о любви женщины и мужчины, об их высоких отношениях, клятвах и страданиях. Почему? Просто нужно оглядеться вокруг себя, и все станет понятно. Даже короли бьют своих венчанных жен, а те благодарят и говорят: «Когда вам будет угодно, можете повторить, ваше величество!» Может, еще где-то и кто-то, как исключение, и проявляет уважение к своей женщине, но это действительно исключение. Отношение к женщине крайне жесткое, неуважительное и грубое. Какой бы высокородной ни была женщина, ее удел – рожать детей и быть вечным учеником своего мужа, без права на шедевр. Вот как! А ты говоришь, она вторая половина твоего сердца. Может, тебе песни сочинять? Хотя с такой рожей… Разве что под маской петь. Пойдем вместе. На пропитание добудем. Я буду петь, а ты… Если кто-то платить не станет… Выбрось ее из головы, вон, смотри, какие шлюхи нам машут с того угла…

Гудо качает головой и что-то неразборчиво говорит. Он не согласен. Ни тогда, ни сейчас.

* * *

«Ты пытаешься стать непокорным. Это же смешно, мой мальчик Гудо! Все, что есть нужного и полезного в твоей чудовищной голове, произошло там от моих знаний и стараний. Даже после смерти я всегда был с тобой. Вспомни, сколько раз я спасал твою жизнь. А кто лечил твои руки, ноги, внутренности? Я никогда не покидал тебя. Я живу в тебе и тобой!

Я всегда даю тебе правильные советы и указания. Спроси себя: правда ли это? Правда! Благодаря мне ты избавился от проклятых стрел и залечил раны. А когда вследствие душевной слабости и отчаяния (а кто в этом виновен, как не твои девочки?) в тебе родился жар, который мог убить тебя, кто посоветовал тебе воспользоваться единственной доступной возможностью – принять холодную морскую ванну? Ведь она помогла. Ты сбил пламя, лизавшее тебя изнутри. Верно? Не будь меня с тобой, ты не позволил бы швырнуть себя в море и, скорее всего, погиб».

Гудо кивнул головой и тут же попытался помотать ею в знак несогласия.

«Я знаю все, что ты хочешь мне возразить. Твои возражения смешны, а поступки… Мягко говоря, когда ты отворачиваешься от меня, то поступаешь, как сумасшедший. Ну зачем ты откусил хрящик на верхнем кончике ушка младенца? А что это за песня, которую ты бесконечно напеваешь? И зачем? Ну зачем ты вытащил из кучи дерьма свои зубы? Ты же знаешь – их приживить невозможно! И чему ты улыбаешься, мой мальчик Гудо? Твоя улыбка всегда была страшнее страха. А теперь еще и без зубов…»

«Я радуюсь».

«Радуешься? Чему? Не пойму…»

«Вот этому и радуюсь! Радуюсь тому, что ты не понимаешь и даже не догадываешься. Значит, моя душа и мой разум еще не полностью в твоей власти. Я могу тебе препятствовать. Я способен себя защитить. Я не дам тебе воскреснуть в моем теле. Ведь именно этого ты желаешь. Вернее, тот демон, который вышел из твоего мертвого тела и теперь желает возродиться во мне.

Но этому не бывать. Твое место в аду…»

«А мои знания, умения?»

«Доброе приумножится, злое сгинет…»

«Как и чем приумножится?»

«Кое-что ты вспомнишь. Кое-чему научишься и даже удивишься. Так что вспоминай и удивляйся!»

Гудо не нужен меч памяти. Ему незачем рубить бестелесный дух. У него есть оружие пострашнее, ибо его слова – это многочисленные стрелы, не знающие промаха.

«Эй! Так ты всегда обращался ко мне. А когда произносил “Эй!” погромче, это значило, что я должен слушать тебя как самого Господа. “Эй! – сказал ты. – Смотри! Хорошенько смотри. Что ты видишь во внутренностях этого мужчины и этой женщины? Пока твоя тупая башка соображает, скажу: ты видишь Бога! Ибо сказано в Книге Бытия: “В день шестой Бог создал человека по своему образу и подобию и сделал человека мужским и женским”.

Где здесь слова о более позднем сотворении женщины? О каком кривом ребре ты говорил? Какие твои слова вернее? Твои, как и других, кто святое Писание читает разными глазами! А кто неоднократно указывал на то, что кости, мускулы, сосуды, органы мужчин и женщин одинаковы? Вот она, мудрость Господа нашего, давшего лекарям значительное облегчение в трудах медицинских. Верно?»

«Это так, но…»

«Но принимай и другое: “… нет мужского и женского во Христе”. Так писал сам апостол Павел в Послании к галатам…»

«Этого я тебе никогда не говорил».

«Не говорил. Но научил читать и понимать. Я обошел сотни полумертвых городов и селений. Жил во многих монастырях. Везде я находил книги и читал их. Сначала – чтобы унять собственную боль. Затем – чтобы понять страдания еще живых и немой укор уже умерших. А еще в пути я встретил сотни мудрых и добрых людей. Так что знания мои приумножались. Они есть везде. Их только нужно впитывать, раскладывать по полочкам и передавать другим.

Но я тебе, мэтр, еще не все ответил…

Ты говоришь, женщина – зло и низшее существо. Ты говоришь это не от себя. Не можешь ты не знать очевидного. Ведь Адам несет бóльшую ответственность за грехопадение. Ева первая поддалась соблазну, но ведь и Адаму Бог дал заповедь, которую тот нарушил. Святой Амвросий указывал: женщине может быть найдено оправдание, а мужчине нет, ведь она сопротивлялась могучей силе дьявола, а мужчина не сопротивлялся даже ей, слабой Еве.

У тебя же, Гальчини, я видел книгу с проповедью “Ко всем женщинам”. Она от мудрости Хумберта Романского. И что писал уважаемый тобою монах-доминиканец?

Он утверждал, что женщине Богом даны многие преимущества над мужчинами: по природе, по благородству и по славе. По природе она превосходит мужчину своим происхождением: мужчину Бог создал на презренной земле, женщину же – в раю; мужчина сотворен из праха земного, женщина же – из мужского ребра. По благородству женщина выше мужчины. Страдания Христа пытались предотвратить женщины: жена Пилата и Мария Магдалина, в то время как ничего не известно о подобных усилиях мужчин. И наконец, она превосходит мужчину по славе. Богородица расположена в иерархии сил небесных над всеми, в том числе над ангелами. В ней женская природа поднялась над мужской в достоинстве и власти своей.

Разве это не понятные, а самое главное, не верные слова?

А вспомни Новый Завет. “Жена, облеченная в солнце” спасает человечество в Апокалипсисе…

Даже если и верно суждение о первородстве греха от слабости Евы, то его в полной мере искупила другая женщина. Пусть Ева и погубила мир, но его спасла святая Мария, подарив жизнь самому Спасителю! С женщины Евы началось зло, с женщины Марии началось добро!»

«Да, Гудо… Кое в чем ты разобрался и без меня. Но и в этом труды мои. На невспаханном поле не взойдут полезные колосья».

«Одни поле вспахивают затем, чтобы получить урожай, вторые – чтобы трудней было пройти вражеской коннице, третьи – чтобы засеять его костями, камнями и солью, дабы ничего враги не могли на нем вырастить. Меня ты вспахивал и тут же перепахивал, не давая взойти росткам. Не все они погибли. Многие дождались своего часа. Они взошли не только знаниями, но и осмыслением прожитого, увиденного и услышанного. Я мог бы еще многое сказать. И о ведьмах, и о том, как мужская сущность желает раболепия от женской, и о многом, многом другом.

Но этого больше не будет. Я понимаю: ты желаешь утвердить беседами свое присутствие во мне. Я о тебе забуду, и ты возвратишься в ад».

«Ты меня никогда не забудешь. Ты от меня никогда не избавишься. Всё и вся имеет обратную сторону. Зла и добра в мире поровну. И во мне того и другого поровну. И вовсе я не демон, а… Поговорим позже. Сейчас знай мою доброту. Ты думаешь, почему тебе стало тяжело дышать? Ты чувствуешь, как обвисли легкие и замедляется кровь. Я тебе подскажу – тебя душат. Тебя пытаются убить. Но я не позволю этому случиться.

Эй! Очнись! Защищай свою и мою жизнь…»

* * *

Молния пронзила мозг Гудо, от него ломаными блестящими нитями вмиг растеклась по всему телу. И тело ответило своему владыке многочисленными жалобами. Вот только если ноги ныли оттого, что их с усилием прижали, то легкие, а за ним и сердце уже кричали от нехватки воздуха и сгущающейся крови. А сдавленное горло постепенно затихало, немея от сильного захвата.

И все же боли в нем не чувствовалось. Значит, крепкие мышцы шеи Гудо пока еще не позволили сломать рожковую подъязычную кость, хрящи гортани и свернуть кадык. Только шея уже деревенела от недостатка крови и от того сверхусилия, с которым она противилась стальным пальцам душителя. Это уже почувствовал сидящий на груди Гудо человек и в предвкушении желаемого приподнялся, чтобы укрепить свою хватку массой тела.

Именно это и спасло Гудо. Теперь предплечье правой руки освободилось от тяжести груза. Оттопыренный большой палец с силой вонзился между анусом и мошонкой врага. Дикая боль выпрямила тело душителя и так сдавила его горло, что он упал набок, не издав ни единого стона.

– Ты что, Ральф? – еще успел произнести шепотом державший ноги мужчина и, в свою очередь, безмолвно рухнул на доски палубы от сильнейшего удара в висок.

Предотвращая крик душителя, Гудо ударом кулака в голову отправил его в глубокий и долгий сон.

* * *

Пьетро Ипато проснулся, как всегда, с первым солнечным лучом. По-другому не бывало. Ведь почти вся его жизнь прошла в море, более того, на галере, для которой утренние часы наиболее благоприятны для движения по спокойной водной глади. К тому же ветер еще не разобрался, куда и как ему дуть, а солнце еще не разогрело свой огненный шар. Да и перед завтраком куда легче грести, чем перед обедом.

Об этом не понаслышке знал капитан Ипато. Ему уже несколько раз приходилось садиться за весло, спасаясь от погони. Даже сам герцог Санудо садился на банку, спасая свою жизнь и галеру. Особенно памятен Пьетру Ипато бой десятилетней давности с египетскими мамлюками[43]43
  Мамлюки – правящая в Египте каста воинов, состоящая из купленных рабов.


[Закрыть]. Тогда от стрел метких воинов-рабов погибла половина гребцов. Так что, спасая свои жизни, гребли все: и сам великий герцог Наксосский, и слуги-мальчишки, впятером сев на одно весло.

Пьетро Ипато крепко потянулся и едва не свалился с широкой скамьи. Даже в отсутствие герцога он не решился возлечь на его золоченое ложе, устланное дорогим бархатом. А вот от хозяйского вина капитан не отказался. Щедро, до краев налив в тяжелый венецианский бокал игристого напитка, Пьетро Ипато вышел из адмиральской каюты.

Устремив курчавую бородку в густую синеву утреннего неба, капитан вдохнул его сладостную свежесть. Затмив на мгновение розовое солнышко, мелькнула с коротким криком первая чайка. Ей отозвались с прибрежных скал сердитые бакланы, туго натягивая крылья. В камышах речушки, впадающей в море, заревел медведь, подняв на крыло стаю серых уток.

Пьетро Ипато осмотрел правый борт галеры. Уставшие за многодневный бессменный переход, гребцы спали в самых невообразимых позах. Кто на банках, кто под ними, а чаще друг на друге. Только вольным гребцам позволялось спать на выдвинутых веслах. Но таких на «Виктории» волею герцога почти не осталось. Поэтому все весла были втянуты на борта, создавая дополнительные неудобства для сна.

На боевой площадке носа в жуткой тесноте спали воины-арбалетчики. Им еще долго спать. Сколько захотят. Для них нет работы. И не приведи Господь ей появиться, пока Пьетро Ипато – капитан этой галеры.

Слева от носовой лестницы распахнулась низенькая дверца. Из нее выскользнул мальчишка, а вслед за ним появился Крысобой в короткой тунике. Комит тут же увидел капитана и низко поклонился ему.

«Рано еще», – решил Пьетро Ипато и сделал вид, что не заметил голых коленей комита.

Взгляд капитана скользнул по банкам левого борта.

«Все в порядке», – кивнул он и уже повернулся, чтобы по лестнице подняться в беседку над адмиральской каютой. И тут взгляд Пьетро Ипато уперся в последнюю банку левого борта.

Вопреки здравому смыслу, – а сон для гребцов здоровее здравого, – на узкой лавке в ожидании команды уже сидели три гребца. Но что более всего удивило капитана, так это фигура в синих одеждах. Сумасшедший сидел прямо, с готовностью положив огромные кисти рук на лежащее на коленях гребцов весло. Два других гребца, словно пьяные, мотали головами, но их руки тоже лежали на округлой деревяшке.

Капитан хмыкнул и быстро поднялся по лестнице. С высоты беседки галера просматривалась как на ладони. Пьетро Ипато еще раз хмыкнул и заорал во всю глотку:

– Заспались, грязные свиньи! Где этот проклятый комит? Якоря поднимать! Весла на воду! В путь! В путь…

Тут же открылась дверца на носовой стенке, и из нее выглянул удивленный Крысобой. Затем она закрылась, чтобы вскоре выпустить уже одетого комита с кнутом в руке.

Крик, звук бронзовых свистков, глухое и недовольное бормотание гребцов, рев трубы, свист плетей, щелканье кнута… Утро продолжилось, как обычно.

Уже перед коротким завтраком капитан взмахом руки подозвал Крысобоя. Тот тут же взлетел по лестнице в роскошную беседку. После короткого разговора о ходе галеры Пьетро Ипато кивком указал на последнюю банку:

– Как тебе этот сумасшедший? Гребет на совесть. Его соседи по банке не нарадуются.

– С первого гребка затылок чешу. Хотя чему удивляться? Голод лечит всякий недуг.

– Так не забудь его накормить, а то он еще и деснами кого загрызет. Ты посмотри, как старается. Если бы он понимал, что каждым гребком приближает собственную жуткую смерть… Герцог слов на ветер не бросает. Сетью обмотать… Даже и не слышал о такой казни. А ты? Тоже нет… Я и венецианцев спрашивал. Люди они бывалые, но пожимают плечами: не видели и не слышали. Интересно, откуда нашему господину о ней известно?

Глава пятая

Джованни Санудо взвесил на ладони свой кошель, привязанный к роскошному поясу. Убавившийся вес заставил его печально вздохнуть. Как всегда в таких случаях, герцог почувствовал, как внутри него забродила желчь. Значит, очень скоро гнев овладеет им, и тогда…

Герцог Наксосский огляделся. Проклятые лодочники Перевеза, в силу многовековой опытности, сразу же после высадки людей отвели свои суденышки в море на расстояние полета стрелы. Их никакой гнев уже не достанет. Да и ранее, запросив немалые деньги и получив их, они были уверены в себе. Случалось, что заказчики отдавали деньги, а потом, приставив ножи к горлу, требовали назад половину, а то и всю сумму. Тогда гребцы прыжком оказывались на краю одного из бортов, а в следующее мгновение – в воде. Прекрасные пловцы, они без труда добирались до деревянных помостов порта Перевез, а вот из коварных заказчиков немногие могли спастись, после того как лодка переворачивалась после отработанного прыжка.

Гневаться на тех, кто высадился на шаткие доски пирса, было все равно что злиться на самого себя. Разве что можно было поймать мальчишку-слугу за ворот и надавать ему пинков под зад. Но это не успокоило бы герцога. К тому же неизвестно, как отнеслись бы к этой детской выходке великого герцога Наксосского священник и два рыцаря покойного Рени Мунтанери. Своих Джованни Санудо вовсе не постеснялся бы. Но для задуманного в будущем лучше было держать себя в руках. Благоразумие, рассудительность, подобающие манеры и иногда даже улыбка на губах – вот его первое оружие для великой победы.

– Пошли. – Великий герцог Санудо махнул рукой в сторону косых домишек из камня, дерева и камыша.

Не оборачиваясь больше, он медленным тяжелым шагом, с высоко поднятой головой, с наброшенным на правую руку краем дорогого плаща, прошествовал между суетящимися рыбаками, лодочниками, мелкими торговцами и купцами Перевеза, как едва ли не властитель этого городишки, этой земли и всего, что лежало за ней. За ним, ровный, как доска, с герцогским стягом в вытянутых руках, шел знаменосец. На шаг далее, холодно поблескивая доспехами, следовали грозные Арес и Марс. Затем девушки в благородных одеждах, к которым совсем не шли простецкие полотняные мешки в их руках, женщина с младенцем, из-под чепца которого выглядывала плотная повязка, и три арбалетчика во всеоружии, да еще со щитом, доспехами и огромным мечом герцога. Им также пришлось по велению господина тащить сундук венецианского лекаря. Да и самому ученому было не легче – он волок объемный мешок с пожитками. Замыкал это шествие едва поспевающий за ним мальчишка-слуга с множеством корзинок, кувшинов и мешочков.

Священник, рыцари и их слуги держались в стороне, но не отставали от герцога, привезшего их на земли непредсказуемого круля[44]44
  Король (серб.).


[Закрыть] сербов Стефана Душана по прозвищу Сильный. Теперь только через суровые и опасные горы Эпира они могли добраться до своих замков в землях Афинского герцогства. Без Джованни Санудо сделать это было чрезвычайно сложно. Всего четыре года назад воинственный круль сербов мечом и небывалой жестокостью присоединил к своим владениям огромный край, населенный племенами, перед которыми когда-то трепетал сам Рим. Теперь вырезанный, выжженный и опустошенный Эпир затаился, но его высокие горы, дремучие леса, бурные реки дышали холодом смерти.

Велев арбалетчикам отправиться на поиски коней и повозки, Джованни Санудо подумал и о людях своего старого друга.

«Сами себе найдут лошадей. Наверняка прихватили с собой с горящей “Афродиты” не только свои вещи и оружие, но и золото моего дорогого друга Рени. Друг мой, а значит, мое и золото. Кому же еще мог завещать наследство барон Мунтанери, как не старому другу? Он об этом всегда говорил. Доберемся до Афин и узнаем волю барона Мунтанери. Несчастный Рени… Без наследников, без семьи. А сколько всего пришлось пережить нам вместе…»

Это была печальная мысль. Печальная вдвойне, так как и сам Джованни Санудо не имел наследника. Но это была старая и никогда не заживающая рана, и именно благодаря ей он сегодня оказался в суровых и негостеприимных горах Пинда.

А еще герцог похвалил себя за то, что не подпустил к себе близко этих наследников жуткой славы Каталонской компании[45]45
  Каталонская компания Востока (Великая компания, Каталонская дружина) – вольное объединение наемников. В состав дружины входили преимущественно католические рыцари: каталонцы, арагонцы, наваррцы, жители Балеарских островов общей численностью не менее 10000 человек во главе с Рожером де Флором. Организована по просьбе византийского императора Андроника II, пытавшегося бороться с натиском турок, которые к началу XIV века плотным кольцом окружили последние малоазийские владения империи.


[Закрыть], детей тех, кто прибыл на земли Византии как воин веры, чтобы сражаться с кровожадными турками, а вместо того они стали самыми известными убийцами и грабителями христианских святынь в Греции. Теперь на земле древних эллинов нет и, наверное, не будет ругательства страшнее, чем слово «каталонец»[46]46
  И в наши дни, желая оскорбить человека, греки называют его «каталонцем».


[Закрыть].

Но «каталонцы» нужны герцогу Наксосскому, как и все те, кто поможет ему осуществить задуманное. Поэтому Джованни Санудо, держа людей своего покойного друга на расстоянии вытянутой руки, не жалел для них вина и мяса на всем пути до Перевеза. Только тут он объявил священнику и рыцарям, что галера идет на Крит. Так что если они желают, то скорее и значительно дешевле им будет добраться до собственных замков по суше. Для этого нужно только пересечь Греческий полуостров. А вместе с герцогом Наксосским это вовсе не опасно. Он не обещал своей помощи ни лошадьми, ни оружием, ни деньгами, но защищал своим словом, связями и нужными советами. Так что «каталонцы» будут привязаны к Джованни Санудо вплоть до афинских земель. А там герцог рассчитывал на них в своих далеко идущих планах.

Вот только эти потомственные разбойники, подчиняясь голосу своей испанской крови, не отводили взгляда от девушек. Особенно тот, что выше ростом. Да и его друг, с неуместной для рыцаря пышной бородой. Но девицы замыслом герцога предназначались вовсе не для бедных рыцарей, которых неизвестно кто и неизвестно за что возвел в столь высокое звание. Кажется, придется поручить Аресу охранять тех, кого Господь послал Джованни Санудо на лодке, утыканной стрелами.

Да, а еще и это чудовище в синих одеждах!

При мысли о нем герцог яростно скрипнул зубами.

* * *

Лошади и повозки прибыли лишь утром.

Весь предыдущий день и весь вечер Джовани Санудо провел в жалкой хижине владельца градского[47]47
  Градоначальник (серб.).


[Закрыть] по имени Стешко. Он и два десятка его подчиненных были сербами, обязанными по «Законнику»[48]48
  «Законник» – свод первых сербских законов, принятый 21 мая 1349 года на соборе в Скопье, составлен на основе византийских гражданских, уголовных и церковных норм.


[Закрыть] их круля отбывать государственные повинности на границах. Кроме сбора царины[49]49
  Торговая пошлина (серб.).


[Закрыть], Стешко больше не желал знать ничего.

Выяснив при помощи жестов и нескольких венецианских слов, что раздувшийся от собственной важности чужеземец – вовсе не купец, из тех, которым все тем же «Законником» разрешалось свободно торговать по всему королевству Стефана Душана, заплатив сбор, владелец градский потерял к нему всякий интерес. Пришлось Аресу и Марсу уже в сумерках взять Стешко за суконный ворот его дикарского одеяния и силой усадить за грубо тесанный стол. Рванувшиеся на помощь сербу земляки вмиг рассыпались, увидев огромные мечи в руках ангелов-хранителей великого герцога.

Иначе поступить было нельзя. Арбалетчики вернулись без лошадей и повозки. Более того, с ними никто не пожелал беседовать, а многие просто убегали при первом их слове. Так что…

Герцог уже в десятый раз говорил мычащему владельцу градскому:

– Даже если ты тупее всех ослов, вместе взятых, ты не можешь не понимать простых слов, одинаково звучащих на всех языках, подвластных Господу нашему. Я Джованни Санудо – великий герцог Наксосский. Я еду к крулю Стефану Душану. Он меня ждет. Мне нужны лошади и повозка. Хотя бы слово «круль» ты понимаешь?

– Ладно, чума тебя забери. Будут тебе лошади и повозка.

Дерзость этого сербского олуха вкупе с его отличным венецианским выговором заставили Джованни Санудо остолбенеть. Он пришел в себя только после того, как коренастый владелец градский без видимых усилий сбросил со своих плеч крепкие руки Марса и Ареса. Ангелы-хранители уже готовы были применить более действенные методы, чтобы удержать хозяина Перевеза на скамье, но герцог отрицательно покачал головой:

– Так значит, ты меня с первых слов понимал?

– Почему не понять? Я властелич[50]50
  Вассал крупного феодала (серб.).


[Закрыть] самого воеводы Прилупы. Слышал о таком?

Герцог Наксосский молча кивнул головой.

– Мой прониям[51]51
  Пожалованное поместье (серб., визант.).


[Закрыть] находится возле Дубровника[52]52
  Дубровник – город-государство на восточном побережье Адриатического моря.


[Закрыть]. А как жить и торговать на побережье, не зная вашего прокл… Венецианский язык мне очень даже знаком. Только лошадей и повозку я вам не продам. И никто не продаст. Они нужны для армии нашего круля Душана. Залог за них дашь в золоте. Доедем до Арты, а там круль решит, как быть. А чтобы ничего с лошадьми не случилось, поеду с тобой и я со своими воинами. Да и небезопасно в этих горах. Может, круль и правда ждет тебя.

Джованни Санудо улыбнулся краешком губ:

– С нами еще два рыцаря из Афин и священник. Они дадут в залог перперы[53]53
  Перперы – денежная единица Византии, в которой производились все налоговые расчеты в Сербском королевстве.


[Закрыть].

– «Каталонцы», – поморщился Стешко, – дети сатаны. Ладно. Будут им и лошади, и повозка. Не годится рыцарям идти в пешем строю. Их мечи могут нам понадобиться. Славные воители… А вот католический священник пройдется пешком или протрясется на повозке. Невелика птица, хотя и гадит на наши православные кресты.

Утром сборы затянулись, так что от Перевеза тронулись в десятом часу. К полудню уже были глубоко в горных лесах. Здесь, несмотря на яркое солнце и теплый день, было мрачно и влажно – из-за множества ручейков, речушек и болот. Из-за дышащих ночным дождем деревьев и кустов, а также из-за молочного тумана, клубящегося в глубоких пропастях и ущельях. Высокие пики гор ломали солнечные лучи и сколами отбрасывали их в собственные тени и в чащобу лесных зарослей. К тому же гигантские деревья своими кронами, как щитами, прикрывали суровую, скалистую, некогда проклятую древними богами землю от щедрот солнца истинного Бога.

Герцог Наксосский кивнул головой. Ему припомнилось старое предание, вычитанное в книгах мудрецов-греков. Было время, когда в своих страшных телесных муках Джованни Санудо находил утешение в чтении всего, что было под рукой. В том числе и в мифах тех, потомками которых он владел. Ведь подавляющее большинство жителей его герцогства были греками.

Древний, как и эта земля, народ. Много знавший и много философствовавший. Только жил он очень давно, когда и земля была очень маленькой. Настолько маленькой, что горы Эпира были ее краем. Именно отсюда текла печальная река Ахерон[54]54
  Согласно эллинистической мифологии, река Ахерон (Ахерондас) была одним из рукавов Стикса, «реки мертвых», и вливалась в болотистое озеро Ахерусия. По его водам скользила лодка Харона, перевозя души мертвых в Аид, поэтому на берегах реки с древних пор возвышалось святилище Ахерон, описанное в гомеровой «Одиссее».


[Закрыть]. Получается, что земли за Эпиром – это царство мертвых. А еще важнее то, что Венеция – сама преисподняя этого царства. Проклятая Венеция. Город оскорблений и… надежды Джованни Санудо.

С высоты довольно сносного жеребца он осмотрел окрестности. Только что, вслед за Стешко и его воинами, герцог взобрался на очередной горный перекат. Темно-зеленая стена леса отступила перед серостью и желтизной горных вершин. Дальше виделись те же возвышающиеся над лесами горы, только все темнее цветом. А там, в едва брезжащей дали, горы были и вовсе черными. Там находилось сердце Эпира – земли, проклятой Зевсом.

Если вдуматься, то проклятие главного олимпийского бога – это просто смешно, до глупости смешно. Вечно возбужденный божественный фаллос Зевса не давал покоя своему повелителю. (Джованни Санудо усмехнулся. Кто в таком случае повелитель?) Вот и потащился Громовержец на край земли, в Эпирские леса и горы. Наверное, пресыщенный красотой божественной жены, таких же родственниц, лесных нимф и морских нереид, а также прелестями земных девственниц, повелитель всего живого и мертвого пожелал совокупиться с чем-то неизвестным, что обитало на границе жизни и смерти.

Ничего необычного не сыскав, чтобы все же не ссориться со своим божественным фаллосом, Зевс окинул всевидящим оком Эпир и, конечно же, узрел… А как их не узреть. Чудовищ, гидр и страшилищ греческие герои уже давненько извели во славу того же Зевса и его божественной родни. А вот дочерей лесных божков, а тем более презренных смертных было видимо-невидимо. Куда ни посмотри.

Вот и узрел Громовержец то ли нимфу, то ли прекрасную крутобедрую девственницу. По устоявшейся привычке бросился он с торжествующим криком на предмет вожделения. Порывисто, мощно, как обычно.

Но произошло что-то невероятное. То ли нимфа, то ли пастушка так заработала своими крутыми бедрами, что даже Зевс не смог ее догнать. Такое бывает. Если лошадь сильно испугать, она и через крепостную стену может перепрыгнуть вместе со всадником. Так записано в рыцарских балладах.

Остановился вспотевший бог и в сердцах плюнул на камни Эпира. С тех пор разгневанный, не привыкший к непослушанию властитель Олимпа не прекращает войну с этим краем. Он беспрерывно посылает на Эпир то мелкий дождь, то ливень с грозами («Земля Гроз», – улыбнулся, вспомнив, Джованни Санудо. Ему бы такие грозы на его жаждущие влаги острова). А в иные годы – снег и заморозки, убивающие урожай. Но чаще всего – тяжелые облака тумана, которые, будто замерев, полдня держатся на верхушках гор, скрывая от глаз прилепившиеся к ним домики дерзких людишек, а потом оседают в лесах, окутывая своей холодной местью лесных обитателей.

А еще мстительный Зевс заставляет своего брата Посейдона штормами омывать берега печальной земли, а другому брату, Гелиосу, велит докрасна нагревать колючие камни Эпира.

Но это не меняет Эпир. Он так и остается массивным, неподвижным, сердитым и непокорным. Слишком глубоко он ушел в себя, в собственные законы и обычаи, которые выразились скупостью слов людских и низкой мелодией местных напевов – неподготовленным ушам их даже трудно воспринимать. Но мелодии льются от селения к селению и отражаются в гладких, как зеркало, озерах, купаются в бурунах непослушных горных речушек, шелестят ветерком в кленовых рощах, скрипят морозцем в снегах окостенелого Пинда, звенят зноем в полях Феспротии, свистят порывами бурь морского побережья.

Таинственна и молчалива земля Эпира. Но ей не скрыть своего богатства. Она – родина всех значительных рек Греции. Здесь растут сосны, буки, дубы – лучшие для строительства кораблей. Самые крупные на Балканах медведи, волки, рыси, кабаны, олени, серны водятся именно тут. А на озерах и в реках столько рыбы, выдр и водоплавающих птиц, что ими можно накормить весь христианский мир.

Вот только нет счастья и покоя на этой земле…

– Что это? – догнав сербского властелича, спросил Джованни Санудо.

Тот и сам внимательно приглядывался к черным столбам дыма, поднимавшимся из нижнего леса.

– Там селение Айхо. Оно покорно крулю. К тому же через него должен был пройти отряд властелича Вайка. Он шел в Арту по приказу Стефана Душана. Может, Вайка баранов жарит? У него много воинов. Если к ним присоединиться, то можно по сторонам не оглядываться.

– Хорошо бы, – согласился герцог. – Да и баранина нам не помешала бы.

– Я уже послал воинов посмотреть, что и как.

Джованни Санудо одобрительно посмотрел на серба. Тот в его глазах хотя и медленно, но перевоплощался из осла в… пока еще мула.

Скоро прискакали и посланные воины. Еще издали один из них что-то выкрикнул.

– Все в порядке. Это Вайка веселится. Нужно поспешить, чтобы его нагнать.

Узкая горная дорога, щедро усыпанная крупными камнями, вывела на широкую поляну, любовно вспаханную и забороненную под зерновые. На краю поляны, прижавшись к вековому лесу, чернело с десяток больших домов, до половины сложенных из камня, а далее – из потемневшего дуба. Крыши домов были покрыты маленькими дощечками, заменяющими в этих краях глиняную черепицу. Вокруг домов располагалось множество пристроек для животных, а также для хозяйственных нужд. За жердяными овинами еще сохранилось прошлогоднее сено. Все говорило о том, что селение простояло в этой благодатной низине сотни лет. Была ли на то воля Господня, помогла ли щедрость природы, или трудолюбие и воинское искусство его жителей, можно было только гадать, ибо ни единой души ни в поле, ни возле домов видно не было.