Текст книги "Статьи по общему языкознанию, компаративистике, типологии"

Сингармонизм по компактности составляет характерную черту палеоазиатских языков. В луораветланском (чукотском) гласные распределяются по двум ступеням:

Имеются и нейтральные ь, э, но, как тонко отмечает В. Г. Богораз, нейтральных основ не существует, так что ь и э включаются в гармонический рисунок слова наравне с прочими фонемами. Ср.: qoraŋь ‘домашний олень’, kukæŋь ‘котел’, qoren ‘олений’, perejo ‘взятый’, juutku(ǝ)nnьt ‘щуки’ и т. п. [Богораз 1934: 14–15].

С. Н. Стебницкий приводит совершенно тождественную схему сингармонизма из нымыланского (коряцкого) языка:

Замечательно, что здесь /е/ входит в разные сингармонические ступени, квалифицируясь как диффузная по сравнению с /а/ и как компактная по сравнению с /i/. Надо ли искать более убедительный пример относительности понятия «сингармонически нейтральные гласные»! Ср.: milut ‘заяц’, ujetьk ‘нарта’, ojemtevьl’аn ‘человек’.

Более расчлененная система вокализма представлена в ительменском, однако и здесь сингармонизм строится на признаке раствора:

Примеры: k‛nukǝŋin ‘съеденный’, x^eitæn ‘шея’, lulel ‘глазом’, eckelax ‘скверный’ [Стебницкий 1934б: 87–88].

Совершенно отличный в деталях, но совпадающий в принципе с описанным сингармонизм находим в тигре (Эфиопия), где Ф. Палмер устанавливает гармонию по открытости, осложненную включением дополнительных признаков ряда. Интересно при этом отметить, что просодический квантор α (компактность) остается стабильным, а α (некомпактность) варьируется тремя состояниями: y (диезность + средний тембр), w (бемольность + средний тембр), ζ (средний тембр). Например, слово sembuka представляется в виде ø где ø – компактность + фарингальность, Сǝ – нулевой слог (см. [Palmer 1956]).

3.2. Сингармонизм языков банту характеризуется рядом особенностей, создающих подчас внешне противоречивую картину зависимостей. Вестерман и Уорд отмечают в суахили следующую обусловленность огласовок глагольных окончаний вокализмов основы: при i, u в основе допускается i-огласовка окончания, при е, о – е-огласовка [Westermann, Ward 1933: 127]. Поскольку для суахили обычно постулируется пятичленная система гласных (a, i, u, е, о), возникают труднообъяснимые сингармонические соответствия огласовок основ и окончаний: a, u, i–i; е, о–е (ср. [Мячина 1960: 15]).

Аналогичная вокалическая система с такими же гармоническими зависимостями представлена в конго [Меinhof 1932: 167, 169]. Ср. формы перфекта с суффиксом idi (ini) / -ele eneidi < *ili): -kinini (от -kina ‘танцевать’), -fwidi (от -fwa ‘умирать’), kunini (от -kuna ‘сажать растения’), -dimbidi (от -dimba ‘слушать’) ~ -kembele (от -kemba ‘хвалить’), -kombele (от -komba ‘выкапывать, выдалбливать’), -kemene (от -kema ‘натягивать’), -womene (от -woma ‘заковывать’).

В грамматических описаниях языка зулу обычно говорят также о пятичленной системе гласных, но отмечают при этом сингармонические варианты е – ε и о – ɔ – точка зрения, восходящая к К. Доку и К. Майнхофу ([Meinhof 1932: 103; Doke 1931: 2]; ср. [Westermann, Ward 1933: 198]). Сущность сингармонизма в зулу состоит в несовместимости в пределах слова широкого варианта средних гласных с узкими i, u (см. [Doke 1931]): leli / lolu ‘этот’ – lɛlɔ / lɔ̄lɔ̄ ‘тот’, angiɓoni ‘я не вижу’ – ɓɔna ‘видеть’. А. Такер указывает на подобную ситуацию в конзо, с той лишь разницей, что в зулу вторичными вариантами считаются широкие, а в конзо – узкие, ср.: ‘кричать, плакать’ – ‘заставить плакать’, nakɔla ‘я сделал (I did)’ – ‘я сделал (I’ve done)’ [Tucker 1960: 16].

Впрочем, относительно сингармонизма в зулу существует и другое мнение, выраженное В. Вангером, который, может быть – чрезмерно, был увлечен идеей о связях языков банту с алтайскими. Согласно этому мнению, все гласные фонемы в зулу имеют по два варианта – широкий и узкий, причем сингармонизация носит не регрессивный характер, как обычно полагают, а туранский – от корня к аффиксу (исключая префикс, имеющий свою сингармоническую схему). Поэтому Вангер использует разную запись для всех гласных в зависимости от просодического контура слова: -vala ‘закрывать’ – ‘дверь’, -enza ‘делать’ – is-̭ǝnzo̭ ‘поступок, дело’, -biza ‘звать’ – ‘имя’ [Wanger 1927: 16–19].

Известны две различные диахронические интерпретации сингармонизма в банту. Как полагает Дж. Гринберг, в протобанту гласные е, о и ɛ, ɔ исключали друг друга в пределах морфемы [Greenberg 1963: 36]. Вокализм, следовательно, распределялся по двум ступеням:

Иную картину рисует К. Майнхоф, полагающий, что различия в характере сингармонизации по языкам свидетельствуют о позднейшем развитии последней, и на этом основании им реконструируется вокалическая система только с широкими е, о, квалифицируемыми как вторичные, т. е. дифтонгического происхождения. Вместе с тем Майнхоф допускает существование компактностной градации, постулируя диффузные пары i – ị u – ụ [Meinhof 1932: 24–25].

Вопрос о фонологической реконструкции протобанту хотя и принципиальный, но может быть исключен из настоящего рассмотрения, поскольку связан со специфическими проблемами бантуистики. Гораздо важнее и интереснее в связи с развиваемой темой подвергнуть анализу вопрос об интерпретации сингармонизма в африканских языках, в частности в группах банту и ква. Для большинства этих языков характерны вокалические системы более расчлененные, чем рассмотренные выше. Так, весьма типическая система представлена в сото [Meinhof 1932: 73]:

Сингармонизация осуществляется по четности – нечетности уровней, исключая уровень /a/, ср.: ma-lelu ‘борода’, sɔsɔ ‘скелет’, seswai ‘восемь’, -rɛlɛla ‘скользить’.

Такую же систему обнаруживаем в фанти и игбира (см. [Ladefoged 1964: 37]). Другой, столь же распространенный тип вокализма представляет четырехступенчатую систему, отмеченную для сусу, нгбака, йоруба, идома, конде:

Парадигматической базой сингармонизма в этом случае является парность средних уровней, т. е. e, o/ɛ, ɔ и i, u/ɪ, ʊ. Вместе с тем в системах этого типа сингармонизм нередко выражен крайне слабо. В сусу, например, сегментный анализ позволяет установить лишь несовместимость в пределах слова (не композита) e, o и ɛ, ɔ, но, в отличие от йоруба и идома, на сочетаемость остальных гласных наложены весьма странные ограничения: если /i/ совместимо с любой гласной, то /u/ и /a/ совместимы со всеми, кроме /ɔ/; /o/ совместимо в своей подгруппе с /e/ и /o/, а /e/ – только с /e/ (см. [Houis 1963: 41—42]).

По-видимому, правильнее говорить в подобных случаях не о сингармонизме, а лишь об известных тенденциях к сингармонизму, как это делает Жаклин Тома относительно нгбака [Thomas 1963]. В этом языке сегментные ограничения в системе вокализма еще более жесткие. На следующей схеме стрелками соединены фонемы, сегментно исключающие друг друга в пределах двухсложного слова:

Нельзя не заметить, что здесь жесткость сегментных ограничений фактически нивелирует парадигматическую базу сингармонизма, т. е. корреляции e : ɛ, o : ɔ. Трудно даже сказать, в чем собственно состоит сингармонизация. По мнению Ж. Тома, тенденция к гармонии наиболее явственно проявляется в заимствованиях; например, франц. règler передается как lɛkɛlɛ. Но по таким, в общем малопоказательным, примерам можно констатировать лишь тенденцию к примитивному сингармонизму. И действительно, для языка нгбака чрезвычайно характерна изотембровая огласовка слова, ср.: yὲngὲ ‘сито’, kángā ‘тюрьма’, mōkō ‘спелый, сладкий’, ‘резать, рубить, рассекать’.

Что же касается неизотембровой огласовки, то она подчиняется следующему любопытному правилу: тройка /a, i, u/ противопоставлена четверке /e, ɛ, ɔ, о/. Иными словами, гласные первичного треугольника противопоставляются гласным, расщепляющим этот треугольник. При этом гласные четверки исключают друг друга в пределах слова (допуская изотембровую огласовку). Кроме того, на всех уровнях системы элементы, входящие в одну ступень, взаимоисключаемы. Таким образом, имеет место своеобразный контрастивный, или «диссонирующий», сингармонизм, допускающий сочетание лишь первичных гласных друг с другом либо первичных со вторичными, но не вторичных друг с другом. Однако формулировать общие правила сингармонизма затруднительно ввиду наличия ограничений и в самом первичном треугольнике. Имеются также исключения из приведенных правил, большинство которых Ж. Тома объясняет как композиты (например, sekó ‘шимпанзе’, sētò ‘лесной дух’), что, впрочем, мало меняет дело, поскольку есть и простые слова, не подчиняющиеся схеме ограничений, в частности некоторые иррегулярные редупликаты типа múmólō ‘учитель’, zūzōkò ‘добро’.

3.3. На протяжении последних страниц имплицитно предполагалось, а иногда и прямо указывалось, что сингармонизм в африканских языках носит компактностный характер. Однако это не настолько очевидно, чтобы могло быть постулировано без всяких обоснований. П. Ладефогед при описании африканской гармонии гласных пользуется иной терминологией: он говорит о гармонии по признаку напряженности – ненапряженности [Ladefoged 1964: 36–37]. Еще раньше Вестерман и Уорд писали о гармонии в бари как о меризматически идентичном явлении, различая пять напряженных и пять ненапряженных гласных, например: girjö ‘вытирать тарелку’ – girja ‘заживать, зарубцовываться’, kurjö ‘занимать, заимствовать’ – kʊrjʊ ‘мотыжить’, rembu ‘ранить, заколоть’ – rɛmba ‘крыть соломой’ [Westermann, Ward 1933: 128].

Схемы сингармонизма, приводимые Ладефогедом для некоторых языков (тви, фанти, игбира, йоруба, идома, ибо), сами по себе не дают ничего для определения основания сингармонизации. Вокализм тви рассмотрен, кроме того, Гринбергом, который также считает возможным говорить о гармонии по признаку Т–Т°. Однако в дальнейшем Гринберг на основании данных языка ибо полагает целесообразным объединить признаки напряженности и относительной высоты в единый просодический квантор [Greenberg 1963: 34, 36]. Полезно в связи с различными мнениями на этот счет сопоставить вокализм данных языков (транскрипция Гринберга):

В тви соседние подуровни (1 и 2, 3 и 4) различаются по одному признаку, и вся передняя парадигма, как и задняя, образует градуальную оппозицию, характеризуемую постепенным увеличением открытости. В ибо соседние подуровни оказываются связанными более условным образом: если в тви i : ɪ = е : ɛ, то в ибо такой фонетически четкой пропорции нет. Именно это обстоятельство, по-видимому, заставило Гринберга дать иную интерпретацию сингармонизма ибо – по признаку относительной высоты (принцип четности подуровня)5959
  Дж. Берри постулирует, правда, для некоторых диалектов языка тви (акуапем, акьен, асанте) вокалическую систему с пустой клеткой и шестью подуровнями [Berry 1957]:
  Однако проводимые им же правила гармонизации типа VH₁ (модели корневой гармонии) противоречат такому представлению. В соответствии с такими правилами, гласные ɪ, ʊ, ɛ, ɔ, а входят в одну сингармоническую ступень (В), следовательно, ɛ и æ не могут располагаться на соседних подуровнях и должны образовать пару ɛ—ɔ. Что касается фонем æ и а, то они распределены по группам так, что æ несовместима в одной сингармонической ступени с ɔ, а между тем в системе вокализма они относятся к одному подуровню. По-видимому, æ должна трактоваться как A-вариант фонемы (а), входящей, по Берри, в группу В, и тогда система перестраивается в тот вид, какой придается ей в интерпретации Гринберга. Ссылка Берри на «смешанный» тип огласовки (АВ) малоубедительна, так как в акуапем этот тип наблюдается лишь в случае носовых коррелятов гласных из В, что может свидетельствовать о нейтрализации сингармонической последовательности в результате включения в дифференциальный облик слога признака назальности. Типологическую параллель рассматриваемым типам сингармонизма находим в тибетском языке, в частности в диалекте Лхаса (см. [Sprigg 1961]); как показал Р. А. Миллер, тибетский сингармонизм отражен весьма древними памятниками [Miller 1966]. Пользуясь транскрипцией Чанга и Шефтса, можно представить тибетский вокализм как четырехуровневую систему с гармонизацией по правилу четности – нечетности:


[Закрыть].

Сравнение двух систем показывает, что с субстанциональной точки зрения вокализм ибо построен не вполне логично: е и о, ɛ и ɔ оказываются на разных сингармонических ступенях. Наличие в системе /ɵ/, или в ином обозначении /ʊ/, позволяет предположить трансформацию вокализма протоибо, представлявшего, как можно думать, систему типа тви, но с пустой клеткой на 2-м подуровне переднего ряда. В результате троекратного сдвига, направленного на заполнение пустой клетки, произошла структурная перестройка системы, результат которой представлен в современном языке:

Таким образом, в основе вокалической парадигматики ибо также лежит градуальная оппозиция по открытости. Какие же основания дают приведенные системы для постулирования корреляции по напряженности? По-видимому, никаких. Правда, Якобсон и Халле, со свойственным им стремлением разлагать градуальные оппозиции на бинарные (корреляции), интерпретируют вокализм и сингармонизм ибо как взаимодействие признаков Ср и Т (в следующих формулах R означает корень, Р – префикс):

Однако стремление исключить градуальность из фонологической парадигматики не всегда можно приветствовать, и именно этот момент образует одно из спорных мест в теории бинаризма, столь решительно критикуемой А. Мартине [Мартине 1960]. Кроме того, отнюдь не все случаи охватываются правилом сингармонизации, сформулированным Якобсоном и Халле. Если по отношению к префиксу /е-, различающему формы «времени I» и «времени II», это справедливо, то, например, инфинитивный префикс /e– этому правилу не подчиняется, образуя два диффузных (в интерпретации Якобсона и Халле – i¹ и i²) варианта, различаемых лишь по номеру подуровня, т. е. по степени открытости, ср.: есе ‘нести в руках’ – ikε ‘раздать’. Аналогичным образом префикс 2-го л. ед. ч. может иметь лишь диффузные варианты /e-, ср.: i-siε ‘ты приготовил пищу’ – е-се akhu ‘ты не несешь кокосовых орехов’. Напротив, префикс 3-го л. ед. ч. образует лишь компактные варианты о/ɔ: ɔ-za ulo ‘он должен подмести в доме’ – o-kεrε akhwa ‘он раздал яйца’. Подобных примеров можно привести очень много, в том числе и для суффиксальных образований.

Дж. Гринберг отмечает наличие в ибо глагольной формы с суффиксом, имеющим четыре огласовки ε/а/о/ɔ в соответствии с корневыми огласовками i, ε/e, a/o, u/ʊ, ɔ. На этом основании он постулирует четыре второстепенных ступени: A (i, ε), В (е, а), С (u, о), D (ʊ, ɔ). А = относительная высота + передняя нелаб. артикуляция, В = относительная низкость + передняя нелаб. артикуляция, соотносительная высота + задняя лаб. артикуляция, Д = относительная низкость + задняя лаб. артикуляция [Greenberg 1963: 36]. Очевидно, что число признаков, выбранных Гринбергом для различения второстепенных ступеней, избыточно: достаточно признаков относительной высоты – низкости (основной просодический квантор) и бемольности – небемольности или периферийности – непериферийности (дублирующий просодический квантор, как в «туранских» языках).

Полагая, что таким же образом целесообразно интерпретировать вокализм тви (а также кабре, иджо, масаи), Гринберг ссылается на неопределенность фонетического статуса напряженности – ненапряженности, первоначально постулированной им для этих языков. Даже П. Ладефогед, не отказываясь от описания африканского сингармонизма в терминах признаков Т–Тº, вынужден признаться, что категория напряженности вводится исключительно ради удобства и не должна рассматриваться как имеющая точное физиологическое значение [Ladefoged 1964: 38–39]. Этим признанием автор сам лишает себя возможности аргументированно отстаивать предложенную им интерпретацию.

Однако помимо субъективных предпосылок смешения признаков компактности и напряженности, обусловленных стремлением к эвристическому удобству описания, имеются также и объективные предпосылки, на которые указывают Якобсон и Халле, предостерегая от такого смешения [Якобсон, Халле 1962: 204–205]. В случаях, подобных рассматриваемому, выбор одного из этих признаков может базироваться на исследовании акустической картины, но мы, к сожалению, не располагаем данными экспериментального исследования соответствующих африканских языков (и можно не без основания сомневаться вообще в наличии таких данных). Для доказательства несостоятельности интерпретации Ладефогеда мы воспользуемся его собственными и весьма общими результатами формантного анализа гласных ибо [Ladefoged 1964: 39].

Акустически напряженные гласные характеризуются большим количеством энергии в сочетании с бóльшим рассредоточением ее по времени и по спектру, т. е. с большей длительностью и большим отклонением от нейтральной F-картины, определяемой значениями формант 500, 1500, 2500 и т. д. (см. [Фант 1964: 215]). Насколько можно судить по имеющимся описаниям африканских языков, и в частности, языка ибо, гласные соседних подуровней, т. е. якобы противопоставленные по напряженности – ненапряженности, не различаются по фонетической длительности. Следовательно, один из акустических признаков напряженности – рассредоточение энергии по времени – в этих языках отсутствует.

Что же касается второго акустического признака – распределения энергии по спектру, – то можно сопоставить результаты Ладефогеда с данными Якобсона и Халле по французскому вокализму, в котором явственно выделяется категория напряженности. Правда, Ладефогед приводит формантную картину гласных ибо лишь по двум формантам (F1 и F2), тогда как Якобсон и Халле учитывают и F3, однако из фундаментальных исследований Г. Фанта явствует, что «гласные можно вполне удовлетворительно синтезировать, используя только две форманты» [Там же: 203]. В самом деле, если в таблице Якобсона и Халле (см. [Якобсон, Фант, Халле 1962: 205]) зачеркнуть столбец, соответствующий значениям F3, то общий результат не изменится. F-картина вокализма ибо может быть представлена следующим образом:

Как видно из приведенной схемы, суммарное отклонение значений формант от нейтрального положения представляет довольно смазанную картину. Если для /u/ и /ɵ/ ΣΔF равно соответственно 745 и 845, то для /о/ и /ɔ/ различие совсем незначительное – 665 и 700, а для /i/ и /е/ вообще противоречивое: 165 и 35. По таким данным трудно говорить о противопоставлениях по напряженности.

Кроме того, симметричность физической схемы не совпадает с симметричностью фонологической схемы: /а/ образует абсолютный пик с точки зрения признака компактности, соотносимого с первой формантой, а /ε/ и /ɔ/, /е/ и /о/, /i/ и /u/ явным образом соотнесены друг с другом. Различия по F1 между ними не превышают полупорядка, и некоторая пониженность задних гласных по сравнению с соответствующими передними есть физический субстрат признака бемольности. То же самое наблюдается и во второй форманте, соотносимой с признаком тональности, где /а/ как небемольный гласный заднего ряда характеризуется более высокой формантной частотой, чем остальные гласные этого ряда. Любопытно, что с акустической точки зрения вокализм ибо все-таки обладает пустой клеткой, наличие которой проявляется в отсутствии плавного перехода от /i/ к /е/, имеющего место между /u/ и /о/ через посредство /е/: в переднем ряду i = 375, е = 490 (разница более чем в один порядок), в заднем ряду u = 375, е = 410, о = 475 (разница между смежными точками менее чем в один порядок).

Итак, формантный анализ вокализма ибо обнаруживает четкое различение гласных по степени компактности и по тональности. Признак бемольности в одном случае служит выражением меньшей компактности, в другом – низкой тональности. Субстанциональная схема вокализма по признаку компактности обладает пустой клеткой: /а, ε, ɔ/ : /i, u, е, о, ɵ/. Однако эта схема на уровне лингвистических отношений структурируется таким образом, что заполнение пустой клетки приводит к формально четкому противопоставлению четырех подуровней по принципу четности, служащему парадигматической базой сингармонизма. Нет, следовательно, ни формальной необходимости, ни достаточных субстанциональных оснований для введения меризматической категории напряженности.

По-видимому, этот вывод применим и к остальным упомянутым языкам. Между прочим, У. Е. Уелмерс в дескриптивном описании языка фанти пользуется в отличие от П. Ладефогеда понятием суперсегментной фонемы относительной высоты, указывая, что в пределах слова гласные могут быть либо высокой серии /i, е, о, u, а/, либо низкой серии /I, ε, ɔ, U, а/ [Welmers 1946: 23–24]. Эта относительная высота есть не что иное, как компактностная градация, установленная для ибо.

В специальной статье, посвященной сингармонизму ибо, Дж. Карнохан дает интерпретацию его в рамках лондонской просодической концепции. В качестве словесных просодий постулируются закрытость /R/ и открытость /L/; признак тональности фигурирует как слоговая просодия (w и у). Компактность оказывается расщепленной на два признака, один из которых функционирует как просодический (открытость – закрытость) и в парадигме градуирован по принципу «четность – нечетность подуровня», а второй – как сегментный (узкий – широкий), различающий попарно ступени 1, 2 и 3, 4. Существенной особенностью анализа, проводимого Карноханом, является то, что он исследует сингармонизацию на уровне фразовых компонентов (именная группа vs. глагольная группа). Слова представляются в виде квантифицированных формул, ср.:

Зона активности просодического квантора может превышать размеры слова:

Любопытно отметить своеобразное сингармоническое сандхи, состоящее в том, что просодия глагольного компонента фразы определяет сегментное качество конечной гласной именного компонента: при глагольной просодии L конечная гласная имени полузакрытая (подуровень 2), при глагольной просодии R гласная имени закрытая (подуровень 1), но только в том случае, если просодия именного компонента есть L. Если же именная просодия R, то независимо от просодии глагольного компонента качество гласной имени будет типа 2. Поэтому, например, в предложении имя nwanye фонетически не тождественно тому же имени в предложении ‘женщина рисовала индиго’, где оно представлено в форме [ŋwa:ɲi]. Таким образом, парадигматика простого предложения в ибо включает противопоставление восходящего тоноконтура предикативной синтагмы, который является маркированным, всем прочим видам тоноконтура. Релевантные различия уровня синтаксической просодии имеют в качестве своего субстрата иррелевантные с морфологической точки зрения различия на фонетическом уровне.

Во всех этих примерах использование признака компактности в качестве основного просодического квантора слова не вызывает сомнения. В связи с этим может возникнуть вопрос, почему один из двух первичных ДП – тональность – вообще не участвует в сингармонизации или, в крайнем случае, включается в нее лишь на правах слоговой просодии. Эта особенность сингармонизма африканских языков создает ситуацию, обратную тому, что мы видим в «туранских» языках, где именно признак тональности есть основание сингармонизации слова, а компактность, по мнению Н. А. Баскакова, играет роль слогового признака (ср. [Баскаков 1966]). Безусловно, это связано со специфическими чертами структуры фонологической парадигматики данных языков, попытка выяснения которых не может считаться нецелесообразной.

4.1. По-видимому, вопрос о том, каким образом происходит выбор основания сингармонизации, т. е. чем этот выбор обусловлен, не может быть решен в настоящей работе. Для этого необходимо тщательное типологическое исследование фонологических и грамматических систем в языках, в которых сингармонизм отмечается. Однако необходимость в постановке такого вопроса давно назрела. Между тем до последнего времени никто из фонологов, так или иначе касающихся проблемы сингармонизма, не пытался не только этот вопрос решить, но хотя бы четко его поставить.

Первым на эту сторону сингармонической проблематики обратил внимание Гринберг, что отнюдь не случайно, поскольку Гринберг является одним из ведущих типологов. А вопрос этот насквозь типологичен. Предстоит выяснить, как морфонологическая структура языка информирует нас о направлении сингармонизации (что такого рода информация содержится в структурных особенностях языка, сомневаться не приходится, ибо ничто в языке не существует и не совершается вне структурного регламента, специфицирующего язык как филогенетически, так и онтогенетически).

Исследовав детально почти все африканские языки, имеющие сингармонизм, Гринберг пришел к выводу, что за возможным исключением языка тив, где сингармонизация осуществляется в первую очередь по бемольности, все остальные языки представляют в качестве основной просодической оппозиции различие «относительная высота – относительная низкость». Сопоставляя этот результат с данными языков Евразии, где преобладает тональный сингармонизм, Гринберг формулирует гипотезу о связи между характером сингармонизма и общей теорией Якобсона об иерархии ДП: основным принципом гармонии является вторичный признак, присутствующий лишь тогда, когда присутствует базисный признак [Greenberg 1963: 37].

Под базисными понимаются в первую очередь те признаки, которые образуют первичный треугольник, т. е. абсолютная тональность и абсолютная компактность. Из гипотезы Гринберга следует, что первичная, или абсолютная, высота, которая универсальна в фонологических системах и потому не обусловлена никакими другими оппозициями, никогда не встречается в качестве первичного принципа вокальной гармонии [Ibid.: 37]. Таким образом, одним из типологических условий существования сингармонизма по компактности является наличие парадигматической градации по этому признаку, свойственной африканским языкам. Классическим примером, подтверждающим гипотезу Гринберга, могли бы служить «туранские» языки, где различия по компактности носят абсолютный характер и данный признак не участвует в гармонии.

4.2. Однако сингармонический ареал не исчерпывается «туранскими» и африканскими языками. Нельзя забывать о большой группе палеоазиатских языков, в которых сингармонизм хотя и развит слабее, но имеет тем не менее весьма четкую схему, противоречащую к тому же гипотезе Гринберга (вернее, следствию из этой гипотезы). В самом деле, рассмотренные выше примеры не оставляют сомнения в том, что 1) сингармонизм в этих языках работает, 2) сингармонизация осуществляется по признаку компактности, 3) компактность не градуирована и носит абсолютный характер.

Парадигматика палеоазиатского вокализма отличается от вокализма африканских языков наличием лишь двух компактностных подуровней. Например, в системе типа

надо говорить о меризматическом противопоставлении «компактность (II): диффузность (I)», хотя с фонетической (субстанциональной) точки зрения такое распределение гласных по подуровням нелогично, поскольку /æ/ более открыто, чем /е/. Из последнего факта можно было бы заключить, что в данной системе присутствует вторичное разбиение (структурирование) по признаку открытости (высоты), и тогда никакого противоречия с гипотезой Гринберга не возникает. Но такое заключение повлечет за собой более серьезную ошибку – смешение субстанциональной и структурной точек зрения.

Надо полагать, что Гринберг имел в виду именно субстанциональную компактность, т. е. в абсолютном смысле открытость гласных, когда говорил об абсолютной (первичной) высоте. Тогда относительная высота является результатом фонологического структурирования субстанциональной системы. Пример такого структурирования был рассмотрен в предыдущем параграфе, когда анализировался вокализм ибо. Само собой разумеется, что относительная высота, или компактностная градация, предполагает наличие абсолютной высоты: согласно типологическому закону Трубецкого – Якобсона, в каждом языке имеется фонологически значимое различение по компактности.

Логика Гринберга понятна и неуязвима. Было бы безнадежным занятием искать противоречия в его рассуждениях. Действительно, сопоставление «туранского» вокализма и, например, вокализма ибо показывает, что в одном случае имеет место абсолютное различение по компактности /iüyu : еöао/, а в другом – по степени компактности /i : е : ε : а = u : ө : о : ɔ/. При этом в ибо, в отличие от «туранского» языкового типа, структурная схема не совпадает с субстанциональной. Для ибо необходимо считать существенным различие знака при символе признака компактности – диффузности: +Cp° (1-й подуровень) : –Cp° (2-й подуровень) : –Cp (3-й подуровень) : +Cp (4-й подуровень). Поэтому в ибо, как и во всех языках с градацией по компактности, недопустимо спонтанное компактностное варьирование гласных, тогда как в языках, обладающих лишь двумя компактностными подуровнями, каждой гласной соответствует определенная зона компактностной вариации. Например, в русском языке /е/ может реализоваться как в виде [е], так и в виде [ε] (в этом случае относительная высота русских гласных используется как сигнализатор фонологически существенного признака диезности, фигурирующего в качестве слоговой просодии).

Однако построение Гринберга уязвимо в другом отношении. Не сомневаясь в плодотворности различения субстанционального и структурного аспектов фонологических систем, резонно поставить вопрос, какой смысл вкладывается в понятие первичного (абсолютного) и вторичного (относительного) характера признака. В дефиниционной модели Якобсона хотя и говорится о генезисе детской речи, тем не менее понятие первичного треугольника трактуется скорее как конструктивное, а не как хронологическое. Первичный треугольник синхронного плана первичен лишь в том смысле, что он образует ту примитивную структуру, варьирование которой создает операциональную (а не генетическую) картину становления более расчлененной системы. Конечно, между этим внутренним развертыванием примитивной структуры и генетическим развитием исходной протосистемы может и должно существовать определенное соответствие, но это особый вопрос, требующий специального рассмотрения. А пока мы работаем в синхронном аспекте, надо помнить о чисто операциональном понимании термина «первичный треугольник». Это одна сторона дела.

С другой стороны, субстанциональная и структурная точки зрения не следуют друг за другом как два этапа описания, вытекающие один из другого, а сосуществуют, представляя разные проекции одного и того же объекта. Вопрос состоит лишь в том, когда и для каких целей одна из них оказывается предпочтительнее.

Едва ли надо в настоящее время доказывать истинность давно обоснованного тезиса, что существенность и свойства лингвистической единицы определяются не локализацией ее в пространстве физических характеристик, а местом в парадигме, обладающей подчас изумительной способностью изменить до неузнаваемости первичный облик фонемы путем наделения ее такими функциями, которые непредсказуемы на основе чисто физических свойств. Лучшим примером тому может служить консонантизм нама, столь неподражаемо описанный Трубецким [Трубецкой 1960: 188]. Сказав, что /æ/ более открыто с фонетической точки зрения, чем /е/, мы ни на шаг не продвинемся в понимании механизма языкового синтеза, пока не обратимся к тому, что надстраивается над физической плотью языка и носит имя языковой системы, структурированной на основе семиотических соображений. Впрочем, следует отметить, что установившееся в современной лингвистике деление языковых событий на системные (относящиеся к структурному аспекту) и внесистемные (относящиеся к субстанциональному аспекту) ошибочно, если придавать ему абсолютное значение. Физический аспект языка также образует систему, и она определенным образом структурирована, только это не та система и не те структуры, которые составляют квинтэссенцию лингвистики как семиологической дисциплины.

4.3. Привлечение Гринбергом субстанционального аспекта для объяснения меризматического механизма сингармонизации вызывает двоякого рода возражения. Первое касается общего теоретического принципа, согласно которому основанием сингармонизации является вторичный признак, сопровождающий базисный, или абсолютный. Из рассуждений Гринберга невольно следует, что система, построенная на абсолютных признаках, не структурирована с «эмической» точки зрения. Это может, однако, иметь место лишь при условии, что абсолютные признаки относятся к субстанциональной сфере. Но тогда непонятна ссылка Гринберга на теорию Якобсона, оперирующую как раз с элементами структурного аспекта. Первичный треугольник – понятие эмическое, а не этическое, и этот треугольник образует примитивную фонологическую структуру. Следовательно, это уже не субстанциональный аспект, и тогда гипотеза Гринберга утверждает, что основанием сингармонизации не может быть признак, входящий в первичный треугольник, что полностью противоречит действительности. Это обстоятельство составляет содержание нашего второго возражения.