Текст книги "Статьи по общему языкознанию, компаративистике, типологии"

Непоследовательность Гринберга проявляется и в том, что он допускает существование фонологической системы с абсолютным (т. е. субстанциональным) характером признака. Так, его сопоставление африканских и урало-алтайских языков призвано, по-видимому, показать, что компактность фигурирует в первых как вторичный, т. е. структурированный, признак, а в последних – как абсолютный, чем, по его мнению, и объясняется отсутствие компактностной сингармонизации в «туранских» языках. Однако в этом и состоит весьма типичное для американской лингвистики невнимание к принципу уровневой иерархии: из того, что структурированная система не отличается по распределению некоторого признака от неструктурированной, вовсе не следует, что в ней данный признак присутствует в абсолютном, т. е. субстанциональном, облике. Всякая «эмическая» система есть система структурированная, и потому всякий признак в ней функционален. Иными словами, либо это фонологическая система, и тогда все признаки в ней вторичны, в понимании Гринберга, либо, если они первичны, это субфонологическая система.

Сингармонизм же как лингвистический процесс – не только не субфонологическое явление, но явление суперфонологическое. Поэтому субстанциональный критерий в данном случае не может считаться релевантным. Особенности сингармонизации следует искать не в различии субстанциональной и структурной схем, а в особенностях самой фонологической и грамматической структуры языка. Грамматической проблематики сингармонизма мы сейчас касаться не будем. Что же касается фонологической обусловленности типа сингармонизма, то здесь не может быть случайным совпадение основных сингармонических тенденций (тональный, бемольный и компактностный сингармонизм) с примитивной фонологической структурой, покоящейся на этих трех признаках.

Можно полагать, что первичный треугольник включает признаки, которые с точки зрения иерархии ДП являются немаркированными, характеризуясь наибольшей сферой распространения, что и позволяет использовать их в качестве просодических кванторов слова. Вместе с тем давление всей фонологической системы в целом проявляется и в выборе конкретного признака для этой цели. Дж. Гринберг совершенно справедливо отметил существенность наличия градации по некоторому признаку: в африканских языках компактностный сингармонизм соотносится с компактностным варьированием парадигмы (по вертикали), в «туранских» языках тональный сингармонизм соотносится с тембровым варьированием парадигмы (по горизонтали).

Характер структурированности тюркской вокалической восьмерки позволяет предположить, что данная система является результатом трехкратного расщепления первичного треугольника, расщепления, состоящего в уравновешивании числа вхождений каждого меризматического символа в структурную схему. На следующем рисунке видно, что признаки высокой тональности, компактности и виртуальной бемольности имеют по одному вхождению, тогда как остальные значения признаков фигурируют дважды:

Подчеркнутые значения признаков фиксируются в точке расщепления, которое представляет собой варьирование данного узла схемы по признакам преобладающего числа вхождений. В результате первого расщепления получаются фонемы /е/ и /о/:

В полученной пятичленной системе признаки характеризуются следующим числом вхождений: G = 3, G° = 2, Ср = 3, Ср°= 2, F = 2, F° = 3. Фиксируются значения G°, Ср° и F, и происходит второе расщепление:

В данной системе вхождения признаков характеризуются следующими величинами: G = 3, G° = 4, Ср = 4, Ср° = 3, F = 4, F° = 3. Фиксируя значения G, Ср° и F°, которые в сумме соответствуют фонеме /у/, производим третье расщепление, в результате которого получаем тюркскую восьмерку:

Данные формулы расщепления одновременно являются формулами оппозициональных отношений в системе: признак, выступающий в роли вариатора узла схемы, есть основание противопоставления фонем, получающихся в результате расщепления.

Иная картина представлена в африканских языках, например в тви. Здесь в первичном треугольнике содержатся четыре признака: G/G°, Ср/Ср°, Df/Df°, F/F⁰. Расщепление происходит аналогичным образом, но только с тенденцией к сохранению неравновесия между положительными и отрицательными значениями признаков величиной в одно вхождение (соотношение 5:4). Не выписывая всех формул расщепления, укажем только, что по признакам Ср/Ср° и Df/Df° фонемы распределяются следующим образом:

Поскольку /е, о, i, u/ и /ε, ɔ, I, U/ образуют сингармонические ступени, необходимо заключить на основании данной матрицы, что признаки, по которым различаются данные ступени, суть диффузность и недиффузность. Таким образом, приходится внести поправку в интерпретацию сингармонизма в тви и в языках с подобной вокалической системой: сингармонизация здесь осуществляется по признаку диффузности.

4.4. Особенности сингармонизации в африканских языках связаны с наличием в них варьирования вокализма по степени раствора, которое может достигать весьма значительных размеров, образуя шестиступенчатые системы, как, например, в описанном Сепиром языке гвеабо [Sapir 1931]. Этим они резко отличаются от «туранских» языков, где различия по раствору носят, говоря словами Гринберга, абсолютный характер. Но в «туранских» широко представлено тембровое варьирование вокализма, чуждое рассмотренным африканским языкам.

Эти существенные фонологические расхождения двух групп языков можно поставить в связь с различиями в области просодических систем. На примере славянской фонологии Якобсон показал, что корреляция палатализации и музыкальное ударение не совмещаются в одной системе [Jakobson 1929: 51]. Давление просодической парадигматики распространяется на все фонологические уровни, и это в значительной степени подтверждает относительность деления признаков на просодические и ингерентные. Несовместимость диезности и музыкального ударения в слове может быть объяснена как проявление тенденции к ограничению разнообразия одного порядка. Дело в том, что и музыкальное ударение, и диезность хотя и располагаются в системе Якобсона и Халле под разными рубриками (просодические vs. ингерентные), тем не менее меризматически соотносятся как явления одного порядка – как тональностные признаки. На это указали сами авторы теории ДП, установив следующие соответствия (см. [Jakobson, Halle 1962: 553]):

В славянских языках признак диезности функционирует как слоговая просодия, что прекрасно показано в работах В. К. Журавлева. Музыкальное ударение меризматически относится к тому же классу, что и тон, и тембровые признаки. Понятно поэтому, что в пределах одной системы действует тенденция к ограничению насыщенности суперсегментного уровня релевантным разнообразием. С этой точки зрения понятной становится также и своеобразная картина в сингармоническом ареале, включающем такие разные языки, как африканские и «туранские».

Если язык имеет развитую тоновую систему, то это исключает дальнейшую тембровую перегрузку просодического уровня. По-видимому, такие же последствия имеет наличие музыкального ударения, релевантность которого связана с тембровым разнообразием фонологической системы, если только это не противоречит более общей типологической универсалии, сформулированной Б. А. Успенским: «В любом языке, если в большинстве случаев слово односложно, то оно также и одноморфемно, и существует музыкальное ударение» [Успенский 1965: 208]. Характерной чертой африканских языков является их политональность, ссылкой на которую и следует объяснять отсутствие в них тембрового сингармонизма.

Но тональностное варьирование фонологической системы на просодическом уровне не препятствует варьированию по другому параметру – по признакам звучности (сонорности), каждый из которых потенциально может быть кандидатом на роль просодического квантора слова. Предпочтение отдается, однако, признаку компактности (диффузности) как первичному, т. е. входящему в первичный треугольник. Из этого, впрочем, не следует, что компактностный сингармонизм непременно должен сопровождать (или сопровождаться) расчлененную тоновую систему. Отсутствие тембрового варьирования вокализма может послужить достаточным основанием для установления сингармонизма по компактности, как это имеет место в палеоазиатских языках. А вот чем это отсутствие обусловлено – не всегда ясно. Может быть, палеоазиатские языки имели в прошлом музыкальное ударение, что отразилось как в неразвитости тонального варьирования гласных, так и в отсутствии диезных корреляций согласных. Если же просодический инвентарь слова включает признак силы, т. е. динамическое ударение, то, препятствуя развитию соотносимого с ним сингармонизма по признакам звучности, это ударение хорошо уживается с тембровым варьированием вокализма слова, что мы и наблюдаем в «туранских» языках6060
  Впрочем, акцентологическая проблематика урало-алтайских и тюркских языков остается малоразработанной, и лучшим примером тому – продолжительные дискуссии по вопросам синхронии и диахронии тюркского ударения. Нет никакой возможности не только входить в детали этой дискуссии, но хотя бы в общем осветить эту проблематику, поскольку это тема самостоятельного исследования.


[Закрыть].

ЛИТЕРАТУРА

Аврорин 1958 – Аврорин Б. А. Сингармонизм гласных в нанайском языке // Докл. и сообщ. Ин-та языкознания АН СССР. 1958. № II.

Баскаков 1966 – Баскаков Н. А. Тюркские языки (общие сведения и типологическая характеристика) // Языки народов СССР. Т. 2. М., 1966.

Бенвенист 1965 – Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

Богораз 1934 – Богораз В. Г. Луораветланский (чукотский) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. III. М.; Л., 1934.

Виноградов 1966 – Виноградов В. А. Сингармонизм и фонология слова: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1966.

Владимирцов 1927 – Владимирцов В. Я. Сравнительная грамматика монгольского письменного языка и халхасского наречия. Введение и фонетика. Л., 1927.

Дмитриев 1960 – Дмитриев Н. К. Турецкий язык. М., 1960.

Журавлев 1963 – Журавлев В. К. Развитие группового сингармонизма в праславянском. Минск, 1963.

Иохельсон 1934 – Иохельсон В. И. Унанганский (алеутский) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. III. М.; Л., 1934.

Исхаков 1955 – Исхаков Ф. Г. Гармония гласных в тюркских языках // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Ч. I. М., 1955.

Котвич 1962 – Котвич В. Исследования по алтайским языкам. М., 1962.

Мартине 1960 – Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960.

Мельников 1961 – Мельников Г. П. Математические формулы и блок-схемы электронных автоматов для описания и моделирования взаимодействия дифференциальных признаков фонем при сингармонизме (огласовка тюркских аффиксов). Ч. I. М., 1961.

Мельников 1965 – Мельников Г. П. Объемные геометрические модели в пространстве физических характеристик для анализа статических и динамических свойств фонологических систем. М., 1965.

Мячина 1960 – Мячина Е. Н. Язык суахили. М., 1960.

Прокофьев 1937 – Прокофьев Г. Н. Ненецкий (юрако-самоедский) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. I. М.; Л., 1937.

Радлов 1884 – Радлов В. В. О языке куманов. По поводу издания куманского словаря. СПб., 1884. (Отд. оттиск.)

Реформатский 1955 – Реформатский А. А. О соотношении фонетики и грамматики (морфологии) // Вопросы грамматического строя. М., 1955.

Рясянен 1955 – Рясянен М. Материалы по исторической фонетике тюркских языков. М., 1955.

Стебницкий 1934а – Стебницкий С. Н. Нымыланский (коряцкий) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. III. М.; Л., 1934.

Стебницкий 1934б – Стебницкий С. Н. Ительменский (камчадальский) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. III. М.; Л., 1934.

Трубецкой 1960 – Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М., 1960.

Успенский 1965 – Успенский Б. А. Структурная типология языков. М., 1965.

Фант 1964 – Фант Г. Акустическая теория речеобразования. М., 1964.

Церетели 1964 – Церетели В. Г. Новоассирийский язык. М., 1964.

Черкасский 1965 – Черкасский М. А. Тюркский вокализм и сингармонизм. М., 1965.

Юшманов 1938 – Юшманов Н. В. Сингармонизм урмийского наречия // Памяти академика Н. Я. Марра. М.; Л., 1938.

Якобсон 1963 – Якобсон Р. О. Типологические исследования и их значение в сравнительно-историческом языкознании // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963.

Якобсон, Фант, Халле 1962 – Якобсон Р., Фант Г., Халле М. Введение в анализ речи // Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962. С. 173—230.

Якобсон, Халле 1962 – Якобсон Р. О., Халле М. Фонология и ее отношение к фонетике // Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962. С. 231—278.

Berry 1957 – Berry J. Vowel harmony in Twi // BSOAS. Vol. XIX. 1957.

Capell 1962 – Capell A. Some linguistic types in Australia. Handbook or Australian languages. Sydney, 1962.

Carnochan 1960 – Carnochan J. Vowel harmony in Igbo // African Language Studies. Vol. I. L., 1960.

Collinder 1960 – Collinder B. Comparative grammar of the Uralic languages. Stockholm, 1960.

Doke 1931 – Doke С. М. Text-book of Zulu grammar. Johannesburg, 1931.

Firth 1957 – Firth J. A synopsis of linguistic theory, 1930–1955 // Studies in linguistic analysis. Oxford, 1957.

Firth 1958 – Firth J. Sounds and prosodies // Papers in linguistics. Oxford, 1958.

Greenberg 1963 – Greenberg J. Vowel harmony in African languages // Actes du II Colloque International de linguistique négro-africaine. Dakar, 1963.

Hamp 1958а – Hamp E. Prosodic notes // UAL. 1958. Vol. 24. No. 4.

Hamp 1958b – Hamp E. Vowel harmony in classical Mongolian // Word. 1958. Vol. 14. No. 2–3.

Houis 1963 – Houis М. Etude descriptive de la langue susu. Dakar, 1963.

Ingemann 1960 – Ingemann F. Morphophonemic alternations in Eastern Cheremis // American studies in Uralic linguistics. ‘s-Gravenhage, 1960.

Jakobson 1929 – Jakobson R. Rémarques sur l’évolution phonologique du russe comparée à celle des autres langues slaves // TCLP. 1929. T. 2.

Jakobson, Halle 1962 – Jakobson R., Halle М. Tenseness and laxness // Jakobson R. Selected writings. Vol. I. The Hague, 1962.

Ladefoged 1964 – Ladefoged P. A phonetic study of West African languages // West African Language Monographs. I. Cambridge, 1964.

Lotz 1939 – Lotz J. Das ungarische Sprachsystem. Stockholm, 1939.

Lyons 1962 – Lyons J. Phonemic and non-phonemic phonology: Some typological reflections // IJAL. 1962. Vol. 28. No. 2.

Meinhof 1932 – Meinhof C. Introduction to the phonology of the Bantu languages. Berlin, 1932.

Menges 1947 – Menges K. Qaraqalpaq grammar. Pt I. Phonology. New York, 1947.

Miller 1966 – Miller R. A. Early evidence for vowel harmony in Tibetan // Language. 1966. Vol. 42. No. 2.

Palmer 1956 – Palmer F. R. Openness in Tigre: a problem in prosodic statement // BSOAS. 1956. Vol. XVIII. P. 3.

Ristinen 1960 – Ristinen E. K. An Eastern Cheremis phonology // American studies in Uralic linguistics. ‘s-Gravenhage, 1960.

Sapir 1931 – Sapir E. Notes on the Gweabo language of Liberia // Language. 1931. Vol. 7. No. 1.

Sebeok, Ingemann 1961 – Sebeok T. A., Ingemann F. J. An Eastern Cheremis manual. Bloomington: Indiana Univ., 1961.

Sommerfelt 1938 – Sommerfelt A. La langue et la société. Caractères sociaux d’une langue de type archaïque. Oslo, 1938.

Sprigg 1961 – Sprigg R. K. Vowel harmony in Lhasa Tibetan: prosodic analysis applied to interrelated vocalic features of successive syllables // BSOAS. 1961. Vol. XXIV.

Thomas 1963 – Thomas J. M. C. Le parler ngbaka de Bokanga. Paris, 1963.

Tucker 1960 – Tucker A. M. Notes on Konzo // African Language Studies. Vol. I. London, 1962.

Uldall 1954 – Uldall H. J. Maidu phonetics // UAL. 1954. Vol. 20. No. 1.

Wanger 1927 – Wanger R. W. Scientific Zulu grammar. Vol. 1 // Opera Africana. I. Stuttgart, 1927.

Waterson 1956 – Waterson N. Some aspects of the nominal forms of the Turkish word // BSOAS. 1956. Vol. XVIII. P. 3.

Welmers 1946 – Welmers W. E. A descriptive grammar of Fanti // Language Dissertations. 1946. No. 39.

Westermann, Ward 1933 – Westermann D., Ward I. Practical phonetics for students of African languages. London, 1933.

Wong 1953 – Wong H. Outline of the Mandarin phonemic system // Word. 1953. Vol. 9. No. 3.

Функционально-типологические критерии и генеалогическая классификация языков 6161
  Впервые опубликовано в: Теоретические основы классификации языков мира: Проблемы родства. М.: Наука, 1982. С. 258–312.


[Закрыть]

Некоторые нелингвистические аналогии

В связи с осмыслением развития языка и с проблемами его генетического описания лингвистам случалось обращаться к аналогиям биологической эволюции и биологической таксономии, однако такое обращение, в сущности, никогда не было органичным для лингвистической теории – исключение составляет лишь эволюционная концепция языка А. Шлейхера. Но недолгая эпоха «лингвистического дарвинизма» – впрочем, еще несшего в себе отблеск романтической философии языка, которую он призван был преодолеть, – сменилась прагматическим реализмом младограмматиков, и к началу нашего столетия парадигма биологии6262
  Имеется в виду понятие парадигмы науки, введенное Т. Куном и определяемое им как «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу» [Кун 1975: 11], т. е. как своего рода эпистемологический эталон науки.


[Закрыть] утратила для лингвистов всю свою привлекательность в качестве образца построения науки. В одной из своих программных статей «Проблема родства языков» (1914) А. Мейе вновь обратился к исследовательской технике эволюционной биологии, но только затем, чтобы подчеркнуть, как выгодно отличается генеалогическая классификация языков от классификаций в биологии. «В тот день, – пишет Мейе, – когда биологам удастся проследить эволюцию, которая привела к дифференциации видов, их классификации станут сравнимыми с лингвистическими классификациями», а это может наступить, по его мнению, лишь в том случае, если в основу биологических классификаций будет положена пока что подспудная гипотеза, способная объяснить сходства между организмами, – гипотеза об общем происхождении от одного предка форм, относимых к одному классу, с учетом генетического соотношения различных классов [Meillet 1926a: 100].

Вряд ли достижения и соображения даже наиболее выдающихся лингвистов могли непосредственным образом повлиять на теоретические разыскания биологов, хотя столетие назад парадигмы гуманитарных и естественных наук смыкались, по-видимому, теснее и непринужденнее, чем полвека спустя. Однако примечательно, что именно в те дни, когда Мейе писал эти слова, в биологии совершался переворот, стимулированный заново прочтенными трудами Г. Менделя и обусловивший новую постановку и новые решения эволюционных и таксономических проблем на основе генетической теории. С тех пор наука шагнула далеко вперед, и в наши дни можно говорить о вновь наметившемся сближении биологии с социальными науками, необходимость и неизбежность которого осознается, между прочим, самими биологами, о чем свидетельствуют заключительные строки книги М. Рьюза: «Я совершенно убежден, что в будущем биология сомкнется с социальными науками, как на другом конце она уже смыкается с науками физическими» [Рьюз 1977: 302]. Среди естественных наук именно биология стоит ближе всех к лингвистике хотя бы потому, что для той и другой столь важны проблемы эволюции изучаемых феноменов, проблемы реконструкции их древнейших состояний, наконец, проблемы их рациональной классификации. В сегодняшней биологии те аспекты, о которых писал Мейе, являются предметом самого серьезного изучения, поэтому опыт этой науки может быть поучителен для лингвистики по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, лингвисту не будут чужды теоретические поиски биологов, направленные на углубление понимания развития и на разработку более совершенных принципов классификации. Во-вторых, наличие сходных тенденций в парадигмах двух разных дисциплин говорит о том, что при различии их онтологического содержания между ними имеется определенный эпистемологический параллелизм, и этот факт, едва ли объяснимый случайностью, должен убедить сомневающихся в важности и закономерности тех дискуссий, которые ведутся вокруг основных лингвистических методов и аспектов исследования языка.

Объем и тема настоящего очерка не позволяют входить в детали этого интересного вопроса, поэтому бегло коснемся лишь тех моментов, которые связаны с таксономической проблематикой.

В современной биологии существуют два различных подхода к таксономии, из которых один, называемый эволюционным, восходит к классической линнеевской классификации и представлен двумя основными разновидностями, которые М. Рьюз определяет как генетическую и генеалогическую (различие между ними сводится к степени их ориентированности на филогению – меньшей в первом случае и большей во втором) [Рьюз 1977: 179]6363
  Следует иметь в виду, что понятия «генетический» и «генеалогический», часто употребляемые в лингвистике как синонимы, в биологии различаются: первый предполагает изучение структуры организма в терминах генов (минимальных единиц функции), второй – изучение собственно филогенетической истории вида. По-видимому, разграничение этих понятий было бы полезно и в лингвистике, где генетический анализ означал бы тот аспект сравнительно-исторического изучения языков, который связан с установлением регулярных соответствий, а генеалогия – общую историю языков.


[Закрыть]. В плане аналогии с лингвистикой именно генеалогическая таксономия в биологии парадигматически сходна с генеалогической классификацией языков. Морфологические сходства и различия между организмами, относимыми к двум разным таксонам, оцениваются с точки зрения их общего происхождения и длительности периода раздельного существования этих таксонов. Чтобы нагляднее продемонстрировать параллелизм между двумя дисциплинами, достаточно привести один пример, касающийся общих принципов филогенетического оперирования морфологическими признаками. Дж. Симпсон формулирует эти принципы следующим образом:

1) Общность признаков в целом пропорциональна тому, насколько мала дистанция до общих предков. Расстояние между низшими таксонами при таком подходе обратно пропорционально степени сходства признаков. 2) Степени дивергенции в целом пропорциональны тому, насколько велика дистанция до общих предков. Размеры разрывов, таким образом, в целом прямо пропорциональны удаленности предков, которые были общими для выживших низших таксонов ([Simpson 1953: 192], цит. по: [Рьюз 1977: 181]).

Нет необходимости давать лингвистическую интерпретацию этих принципов – смысл их очевиден; отметим лишь, что низший таксон в биологической таксономии соответствует категории вида и в целом иерархия этой таксономии (вид – род – семейство – отряд – класс – тип – царство) онтологически отлична от классификационной иерархии в лингвистике6464
  Ср. определение иерархии в лингвистической таксономии: «По степени выявляемого материального, генетического родства между языковыми системами мы можем различать говоры, диалекты, языки, языковые подгруппы и группы, языковые ветви и языковые семьи» [Дьяконов 1967: 13]. В отличие от более жесткой биологической таксономии, эта классификация является в известном смысле относительной, поэтому трудно найти однозначное лингвистическое соответствие категории биологического вида. Если в качестве минимальной единицы классификации избрать говор, то видовым таксоном для него будет, видимо, язык (или диалект); если же начинать с языка, то видовой категорией будет группа. Об относительности таксономической иерархии в лингвистике см.: [Порхомовский 1982: 195–257].


[Закрыть].

Эволюционная таксономия в биологии является традиционным и пока что преобладающим типом классификации. Но наряду с ней с шестидесятых годов получает распространение так называемая фенетическая таксономия, основанная на количественном анализе физических сходств между организмами в терминах различительных признаков. По своему характеру этот тип таксономии является антиэволюционным; «фенетические таксономисты не считают относящимися к делу как филогенетическую историю организмов, так и генетическое строение» и поэтому ориентируются не на генетическое, а на «фенетическое сходство» [Рьюз 1977: 219]. Такой подход к таксономии аргументируется следующим соображением, высказанным теоретиками фенетического направления Р. Сокэлом и П. Снитом: «Мы не можем использовать филогению для классификации, поскольку в огромном большинстве случаев филогении неизвестны» [Sokal, Sneath 1963: 21], вследствие чего «любое рассуждение о прошлом или о генетических основаниях должно проводиться после классификации, а не до нее или во время ее» [Рьюз 1977: 237]. Фенетическая таксономия отличается от эволюционной не только своей ориентацией, но и нефиксированностью количества классификационных уровней (таксонов), поскольку число определяемых степеней сходства может быть каким угодно в зависимости от намерений исследователя, стремящегося либо к дробной, либо к укрупненной классификации. При этом в качестве таксономических параметров используются количественные коэффициенты подобия, вычисляемые для каждого из различительных признаков, отбор которых не имеет жестких ограничений и производится с таким расчетом, чтобы охватить «как можно более широкий диапазон аспектов организма. Этот диапазон включает морфологические, физиологические, поведенческие признаки, а также экологические признаки и признаки географического распределения» [Рьюз 1977: 223].

Таким образом, фенетическое направление в биологической систематике представляет собой, если выражаться в более привычных для лингвистов терминах, не что иное, как типологическую классификацию, за которой признается самостоятельный статус и только в пределах которой предлагается решать проблемы генетического порядка. Примечательно и вряд ли случайно, что «фенетический вызов» традиционной таксономии в биологии был брошен примерно в то же время, когда послевоенная лингвистика переживала типологический бум, сопровождавшийся эпистемическим анализом сравнительно-исторического направления под типологическим углом зрения6565
  Важную роль в стимулировании такого анализа сыграл известный доклад Р. О. Якобсона на VIII Лингвистическом конгрессе (Осло, 1957 г.), см.: [Якобсон 1963]; ср. также: [Иванов 1958; Макаев 1964].


[Закрыть]. Наиболее близким лингвистическим соответствием фенетической таксономии с ее количественными коэффициентами подобия является квантитативная типология Дж. Гринберга, ставшая самым значительным достижением в теории типологии со времен Э. Сепира6666
  Работа Дж. Гринберга была опубликована в 1960 г., т. е. за три года до упомянутой книги Р. Сокэла и П. Снита; ее русск. пер. см.: [Гринберг 1963].


[Закрыть]. Сам Гринберг, однако, будучи в равной мере и типологом, и компаративистом, никогда не пытался подчинить одно направление исследования другому даже на уровне таксономии – в этом отношении биологи-фенетисты нашли своего союзника в лице А. Кребера, решительно высказавшегося в пользу единой лингвистической таксономии, которая может быть получена лишь при условии «оперирования механизмами, переступающими понятие генетического единства» [Kroeber 1960: 21]. Любопытно, что Кребер, увидевший основу такой таксономии в типологии Гринберга, ссылается на биологию, где, по его мнению, рациональной и естественной классификацией может быть только генетическая классификация (в отличие от лингвистики, имеющей дело с более сложными гетерогенными феноменами), – а между тем именно в те дни в биологии формировался новый, антигенетический подход к таксономии.

Факты подобного рода и, в частности, выдвижение типологических аспектов и методов исследования на авансцену теоретических и методологических поисков в двух онтологически несхожих дисциплинах, а также связанный с этим пересмотр традиционных «эволюционистских» подходов (стимулированный и развитием кибернетики с ее поиском универсальных структурных механизмов, регулирующих функционирование саморазвивающихся систем, к которым относится и язык, что в нашей науке косвенно выразилось в возникновении трансформационно-генеративного подхода к описанию языка в синхронии и диахронии, а в биологии – в развитии бионики) – все это свидетельствует о наличии глубинных и не всегда, быть может, осознаваемых самими исследователями «обратных связей» между парадигмами различных наук. В современной биологии происходит, как можно полагать, переоценка прежней эволюционистской парадигмы как в плане механизмов эволюции, так и в плане соотношения систематики и морфологии. Аналогичный процесс наблюдается и в «эволюционной лингвистике», где классический сравнительно-исторический метод подвергается теоретическому совершенствованию и обогащению новыми исследовательскими приемами. Это обстоятельство позволило Э. А. Макаеву сделать вывод, что «современный этап сравнительного языкознания характеризуется наличием незавершенной парадигмы» [Макаев 1977: 14], пришедшей на смену завершенной парадигме младограмматиков.

Существуют два пути преодоления незавершенности парадигмы науки, которые могут сочетаться и которые условно обозначим следующим образом: 1) посредством интенсификации того или иного метода (или направления), 2) посредством его экстенсификации. В современной генетике оба эти пути представлены, по-видимому, молекулярной биологией, с одной стороны, и популяционной генетикой – с другой: переход от уровня индивида на молекулярный уровень превращает ген из абстрактной формальной единицы в материальную структуру, обладающую определенными физико-химическими свойствами; переход же на уровень популяции позволяет представить эволюцию en masse с учетом сложного взаимодействия генотипов друг с другом и с внешней средой (см.: [Рейвин 1967: 10]). Оба указанных пути преобразования научной парадигмы представлены и в лингвистике, причем второй путь непосредственно связан с той таксономической проблематикой, которая обсуждается в настоящей работе.