Текст книги "Статьи по общему языкознанию, компаративистике, типологии"

Всегда ли система системна? 4242
  Впервые опубликовано в: Система и уровни языка. М.: Наука, 1969. С. 249–258.


[Закрыть] 4343
  Настоящая работа выполнялась при участии Е. Л. Гинзбурга, сделавшего много полезных замечаний. Пользуясь случаем, автор выражает ему искреннюю признательность.


[Закрыть]

0. Понятие системы прочно вошло в обиход не только науки, но и быта. Мы говорим о системе взглядов, о системе водоснабжения, даже о систематических опозданиях сотрудников на работу. Но далеко не всегда приходится задумываться над тем, что же собственно понимается под этим всеобъемлющим термином. Совершенно ясно, что система московских улиц не то же самое, что система правил уличного движения или система сигналов светофора, и на фоне последних выражение «система московских улиц» означает как раз нечто противоположное, т. е. отсутствие системы. Между тем нас нисколько не удивит с лингвистической точки зрения реплика ленинградца: «Меня возмущает система московских улиц».

В научном обиходе термин «система» употребляется, конечно, строже, но и здесь каждый автор обычно оговаривает особенности этого употребления в конкретных случаях. Существуют, впрочем, и общие определения системы, на которых мы не будем останавливаться. Целью этой небольшой заметки является рассмотрение одной из возможностей объективного установления системы и системности в некоторой совокупности объектов, подлежащих исследованию. Обычно предполагается a priori, что данная совокупность систематизирована, иначе лишается смысла само применение к ней методов научного описания. И этот путь, по-видимому, в большинстве случаев себя оправдывает.

Однако нетрудно представить себе такую ситуацию, когда необходимость проверки исходной «гипотезы системы» оказывается существенной для формулировки каких-то конструктивных выводов. Возможна также и такая ситуация, когда системность описываемого объекта «не прощупывается» и требует не интуитивных, а строго формальных критериев своего обнаружения. Наконец, нас может интересовать не только сам факт наличия системы, т. е. определенных взаимосвязей объектов (единиц), но и степень их системности. Именно на два последних случая ориентируется описываемая ниже процедура.

1.0. Образует ли звездная карта систему? Ответить на этот вопрос невозможно, пока не будет выяснено, каковы те необходимые и достаточные определяющие, которые позволяют констатировать наличие системы. Сказать, что система – это множество объектов, связанных между собой некоторыми отношениями, значит сказать очень много и не сказать ничего, так как, с одной стороны, постулируется весьма важный в формальном плане факт – наличие отношений, с другой же стороны, неопределенность понятия «отношение» позволяет рассматривать любую совокупность объектов как систему. Например, с этой точки зрения биллиардный шар и кий образуют систему, поскольку находятся друг с другом в достаточно прозрачном отношении.

Понятно, что трудно удовлетвориться такого рода системами. Мало знать, что объект А находится в отношении х к объекту В. Если наш дескриптивный аппарат располагает только именами равноправных с обыденной точки зрения объектов, то определить А можно лишь при условии, что В займет более низкий дефиниционный уровень. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто он». Объект В в этом случае становится признаком объекта А (или наоборот). Таким образом, описать объект (или совокупность объектов) значит прежде всего перечислить признаки, находящиеся в отношении «принадлежности – непринадлежности» к этому объекту.

1.1. Будем считать, что любому объекту из некоторой совокупности объектов может быть поставлен в такое соответствие некоторый набор признаков, что данный объект либо обладает каждым из признаков, либо не обладает им. Это означает, что признаки, выбираемые для описания объекта, характеризуются следующими свойствами: 1) они элементарны, т. е. принимают лишь два значения: + или –; 2) они равно необходимы, т. е. избыточность (предсказуемость значения признака) на данном этапе описания не фиксируется. Как станет ясно в дальнейшем, меризматическая избыточность4444
  Термин Э. Бенвениста, соответствующий уровневым определителям «фонемический», «морфематический» и означающий уровень дифференциальных признаков, см.: [Бенвенист 1965: 436].


[Закрыть] не исчезает бесследно: она элиминируется из матриц идентификации, но отражается в определенных конфигурациях графов, представляющих эти матрицы. Будем считать также, что набор определенных выше признаков образует систему, если в нем некоторым образом задан порядок (последний понимается в общеалгебраическом смысле).

На основании сказанного предлагается следующее дефиниционное утверждение: совокупность объектов образует систему, если набор признаков, постулируемых для описания этих объектов, образует систему. Это означает, что проблема системности переносится с уровня объектов на уровень признаков. Целесообразность такого перенесения очевидна по крайней мере в прагматическом плане: уровень признаков в любом случае количественно более обозрим, чем уровень объектов; при п признаках теоретический максимум объектов, которые могут по ним различаться, равен 2ⁿ. Для определения системности множества эвристически выбранных признаков предлагается следующая процедура.

1.2. Рассмотрим набор из трех признаков Φ₃ = (1°, 2°, 3°), об упорядоченности которых ничего не известно. Теоретический максимум объектов (классов), порождаемых в данной системе, описывается следующей матрицей:

Предположение 1. Пусть указанные признаки образуют систему, т. е. в Φ₃ некоторым образом задан порядок.

Предположим далее, что из оптимального числа классов, различимых по трем данным признакам, отмеченными являются 1, 2, 3, 5, 7, 8, образующие матрицу отмеченности A′:

Очевидно, что данной матрице может соответствовать некоторое количество графов, равное, при п признаках, n!. Отличие каждого графа Γ_i от графа Γ_j обусловлено порядком выбора признаков, образующих ранги (горизонтальные сечения) графов. Граф имеет вид «дерева» и представляет собой определенную классификацию, результаты которой отражены в нумерации терминальных вершин графа. Каждый из таких графов может рассматриваться как алгоритм синтеза матрицы A′, а каждый ранг в графе отражает один из двух способов задания соответствующего признака φ_j в системе Φ_п: либо вилочный (допускающий выбор значения признака φ_j независимо от значений предшествующих рангов), либо ленточный (предполагающий автоматический вывод значения данного признака φ_j из значения некоторого признака φ_i). Для иллюстрации приведем граф, соответствующий кортежу признаков 〈2°, 1°, 3°〉 (рис. 1) (здесь В₁ и В₂ – ветви графа). Легко видеть, что признаки 2° и 1° характеризуются только вилочным заданием, а 3° – как вилочным, так и ленточным.

Рис. 1

1.3. Назовем всякую систему признаков Ф_n, представимую матрицей вида ||A′||, связанной, если хотя бы один признак в Ф_n задается ленточным способом. Всякая система характеризуется, таким образом, определенным количеством степеней свободы с, соответствующим числу выборов (вилок) в графе порождения.

Введем меру связанности κ (φ_i) признака (ранга) φ_j в графе:

Здесь c(φ_i) означает количество выборов по признаку φ_i (или число вилок на i-м ранге дерева), cm(φ_i) – теоретически возможных выборов на том же ранге.

Предположим, что свойства графа, представляющего матрицу ||А′||, образуют сумму свойств частей графа. Тогда мера связанности K для графа (матрицы) может быть определена следующим образом:

Ввиду того, что κ_m (φ_i) = 1, величина Σ κ_m (φ_i) = п – 1, и формула (1) может быть переписана в ином виде:

1.4. От изложенного понимания соотношения частей и целого отличается такое понимание, при котором система рассматривается как «гештальт», т. е. такое целое, которое не сводимо к простой сумме свойств, его составляющих.

В этом случае формула (1′) может быть преобразована так, что коэффициент (мера) связанности системы оказывается функцией более чем от одной переменной, т. е. K(Ф_n) = f(r, D), где D символизирует выражение, стоящее в правой части равенства (1′), а r есть некоторая качественная экспонента, отражающая несуммативный характер системы и определяемая как произведение весов p вершин m ветвей графа в порядке следования рангов, считая от терминального n-го, причем вес одной вершины W (t_i) ранга R_j ветви В_k принимается равным ±1:

где α_j^k = R₁^ak, …, R_n^ak при a_k = В₁, …, В_т.

Предположение 2. Система введенных признаков несуммативна. Это значит, что, задавая различный порядок признаков, т. е. переходя от одного графа к другому, мы получим некоторую последовательность значений для K (Ф_п), которые могут отличаться друг от друга. Поскольку K (Ф_n) в этом случае является функцией от двух переменных, теоретически возможны следующие четыре ситуации, обусловленные изменением порядка признаков при построении графов:

(+ означает изменение соответствующей характеристики при изменении порядка признаков; – означает отсутствие такого изменения).

Четыре указанных случая интерпретируются следующим образом:

I. Система несуммативна.

II. Система суммативна.

III. Система антисуммативна (или целостна).

IV. Система отсутствует; признаки выбраны неудачно.

2.1. Произведем проверку двух базисных предположений, высказанных в 1.1 и 1.4. Проверка состоит в анализе n! графов, соответствующих матрице ||А′||, и фактически означает проверку заданного набора признаков на «безразличие» к порядку их следования в процедуре порождения объектов (классов), изображаемой графом на рис. 2.

Рис. 2

Проверка показывает, что значение K (Ф_п) для разных графов не одинаково, следовательно, а) случай IV не имеет места, и предположение I верно; б) случай II не имеет места (экспонента r есть знак при числовом значении коэффициента), и предположение 2 верно; в) система введенных признаков несуммативна.

2.2. Все кортежи, фиксирующие порядок признаков в приведенных шести графах, могут быть представлены в виде двух непересекающихся множеств:

М ₁ = (〈2°, 1°, 3°〉, 〈1°, 2°, 3°〉, 〈3°, 2°, 1°〉, 〈 2°, 3°, 1°〉)

М ₂ = (〈3°, 1°, 2°〉, 〈1°, 3°, 2°〉)

Каждое из множеств М₁ и М2 соответствует некоторому множеству графов, представляющих собой различные способы интерпретации матрицы || А′||. Эти множества связаны таким образом, что два кортежа (две интерпретации, входящие в М₁, – именно 〈2°, 1°, 3°〉 и 〈2°, 3°, 1°〉) являются инверсными отображениями кортежей 〈3°, 1°, 2°〉 и 〈1°, 3°, 2°〉, образующих множество М₂. Иными словами, кортежи Ф¹ и Ф², Ф⁵ и Ф⁶ в пределах всей системы образуют подмножество, на котором выполняется противопоставление М₁ и М₂. Кортежи Ф³ = 〈1°, 2°, 3°〉 и Ф⁴ = 〈3°, 2°, 1°〉, зеркально сопряженные внутри М₂, являются избыточными для различения множеств М₁ и М₂.

2.3. Естественно было бы предположить, что предполагаемая равнонеобходимость двух множеств интерпретаций матрицы ||А′|| должна обусловить сохранение структурного типа исследуемой системы при выборе любого из них в качестве конкретной интерпретации. Однако в действительности дело обстоит иначе.

Ограничиваясь множеством М₁, мы получаем случай, зафиксированный выше под номером IV, т. е. отсутствие системы. То же справедливо и для подмножества М′₁ = (〈 2°, 1°, 3°〉, 〈2°, 3°, 1°〉), зеркально сопряженного с М₂. Напротив, множество М₂ дает антисуммативную (целостную) систему. Наконец, любая парная комбинация интерпретаций типа Фⁱ ∈ М₁ & Ф^j ∈ М₂ дает несуммативную систему.

Это противоречие может быть интерпретировано следующим образом: ни одно из множеств интерпретаций М₁ и М₂ не является само по себе описанием системы ||А′|| как целого в пределах более общей «гиперструктуры» (будем говорить в этом случае о «прорисовке» системы извне), но любая комбинация интерпретаций из М₁ и М₂ описывает систему извне. Следовательно, указанные шесть интерпретаций не являются в абсолютном смысле равнозначными; одни из них могут оказаться более существенными, другие – менее существенными в зависимости от подхода к описанию системы.

3.1. Рассмотрим подробнее множества М₁ и М₂. Нетрудно заметить, что различие между ними состоит в различии позиций, занимаемых признаком 2° в кортежах каждого из множеств: М₂ характеризуется конечной позицией 2°, М₁ – неконечной позицией 2°; варьирование же по месту, занимаемому признаками 3° и 1°, не приводит к разбиению множеств.

Это позволит сделать вывод о противопоставлении (3°, 1°) : 2°. Признаки 3° и 1° характеризуют то состояние системы, которое мы назовем примитивным; оно описывается полной булевой структурой, и образующие его признаки 3° и 1° выражают единство, целостность описания системы «изнутри». Напротив, признак 2° выражает переход от примитивного состояния к непримитивному, характеризующемуся большей расчлененностью системы, т. е. наличием в ней пустых клеток. Признак 2° выражает целостность рассматриваемой системы «извне».

Примечание. Эвристическое различение двух типов описания системы – «извне» и «изнутри» – соответствует двум разным взглядам на систему: 1) система как глобальное целое, в ее противопоставленности другим системам, образующим вместе с ней более общую систему, названную здесь «гиперсистемой», 2) система как целостность ее компонентов (классов) в их внутренней противопоставленности друг другу. Образно говоря, два типа лингвистического описания системы можно сопоставить с описаниями работы автомобильного двигателя, которые даются двумя людьми, из которых один следит за работой двигателя по приборам в кабине машины, а другой – открыв капот и исследуя мотор на ощупь.

Различие множеств М₁ и М₂ предполагает выбор одного из двух возможных описаний: системного, если используются кортежи из М₂, и несистемного, если кортежи из М₂ не используются. Проверка показала, что выбранное множество признаков и множество порождаемых ими классов образует несуммативную систему. Следовательно, существенные характеристики описания внутренней организации системы содержатся в том типе описания, который обусловливает сохранение системы, т. е. в типе М₂. Таким образом, мы получаем значительное сокращение потенциально допустимых интерпретаций матрицы ||А′||: вместо п! остаются лишь две интерпретации, изображаемые графами Г2 и Г6, которым соответствуют кортежи признаков 〈3°, 1°, 2°〉 и 〈1°, 3°, 2°〉, образующие множество М₂.

3.3. Некоторые следствия:

а) поскольку М₁ и М₂ образуют две альтернативные возможности описания системы, постольку несистемное описание, как и системное, не является результатом произвольного выбора; каждое из них определяется специфическим набором кортежей при одном и том же наборе заданных признаков;

б) поскольку изучаемое множество объектов (классов) образует систему, интерпретируемую в М₂, и поскольку, с другой стороны, на данном множестве может быть определена интерпретация типа М₁, дающая принципиально противоположное описание, то справедливо утверждение, что во всяком системном описании потенциально скрыто несистемное описание, т. е. что всякое системное описание сводимо к несистемному, но не наоборот. Действительно, для обоих кортежей из М₂ существуют зеркальные отображения в М₁, которые, однако, не исчерпывают всех возможных кортежей М₁. Отсюда:

в) мощность множества кортежей признаков, определяющих несистемное описание, превышает мощность множества кортежей признаков, определяющих системное описание. Из этого следует почти тривиальный вывод:

г) системное описание экономнее несистемного.

3.4. Из установленного факта несуммативности рассматриваемой системы следует также возможность замены суммативного коэффициента связанности системы, введенного в 1.2, несуммативным. В этом случае поранговое вычисление коэффициентов окажется несущественным, и формула (1) значительно упростится:

где c – число выборов, изображаемых «вилками» в графе.

Введение такого коэффициента – назовем его мультипликативным – имеет смысл лишь для несуммативной системы, для обнаружения которой необходим в свою очередь коэффициент первого типа. Можно, таким образом, заключить, что суммативный коэффициент есть частный случай мультипликативного.

Дальнейший анализ состоит в выяснении более тонких зависимостей между классами и признаками, образующими систему, т. е. в собственно структурном описании системы, но это – тема специальной работы, выходящая за рамки задачи, поставленной в настоящей статье.

ЛИТЕРАТУРА

Бенвенист 1965 – Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

Озперанд [ас’п’ирант]. К проблеме гиперфонемы 4545
  Впервые опубликовано в: Фонетика. Фонология. Грамматика: к семидесятилетию А. А. Реформатского. М.: Наука, 1971. С. 96–105.


[Закрыть]

Всякий раз, когда фонолог сталкивается со случаем неразличения того, что в других условиях различается, он волен поступить трояко: (а) констатировать совпадение (или частичное совпадение), обусловленное ограничениями на дистрибуцию различаемых единиц; (б) констатировать снятие различия, обусловленное позицией нейтрализации; (в) констатировать спонтанное отсутствие различия. Точки зрения (а) и (б) могут взаимно перекрещиваться, давая новые интерпретации: (г) констатация совпадения, обусловленного нейтрализацией; (д) констатация снятия различия, обусловленного дистрибутивными факторами («дефективная дистрибуция»). Каждая из приведенных интерпретаций отличается отнюдь не одной терминологией, а отражает принципиальное расхождение во взглядах на одни и те же явления. Поэтому с каждой точкой зрения может быть соотнесена определенная фонологическая школа, рассмотрением которых, впрочем, мы в данной статье заниматься не обязаны4646
  Терминологические и теоретические расхождения и «частичные совпадения» различных школ во взгляде на фонему и ее поведение получили критическое осмысление в [Климов 1967]; см. также сб. [Основные направления… 1965].


[Закрыть]. Укажем только, что пункты (а) и (д) отражают взгляды, бытующие в американской дескриптивной фонологии, пункт (б) – пражскую концепцию нейтрализации, пункт (в) – так называемую ленинградскую школу, смыкающуюся с лондонской школой Д. Джоунза; пункт (г) – фонологическую концепцию Л. Ельмслева. Разумеется, есть и другие варианты и вариации указанных точек зрения, даже простое перечисление которых здесь невозможно.

Всем этим интерпретациям можно противопоставить такое понимание рассматриваемого случая, которое базировалось бы не на критерии тождества (совпадения), а на критерии различия. Очевидно, этот путь является естественным развитием тезиса Соссюра о том, что в языке нет ничего, кроме различий. Правда, Соссюр, по мнению Э. Бейссанса, допустил в этом пункте противоречие, утверждая далее, что различия есть лишь обратная сторона тождеств [Buyssens 1949]. Действительно, логичнее с точки зрения соссюрианства было бы сформулировать инверсное утверждение: тождества есть обратная сторона различий. Различимость в языке абсолютна, тождественность относительна. В фонологическом плане справедливость этого утверждения обусловливает фонологическую фиктивность так называемого частичного совпадения фонем (phonemic overlapping) (ср.: [Якобсон, Хале 1962: 241]). Так, в датском языке противопоставленные гласные фонемы /у/ – /ø/ «частично совпадают», так как в позиции перед /n/ первая представлена вариантом [ø]. Но это тождество оказывается относительным и эмически мнимым, поскольку вторая фонема в той же позиции представлена вариантом [œ], схематически:

ср.: synder [sønǝr] ‘грехи’ – sønner [sœnǝr] ‘сыновья’; абсолютно значимым остается различие по степени раствора (компактности), которое сохраняется во всех позициях и которое заставляет отождествлять [ø] перед /n/ не с фонемой /ø/, а с фонемой /y//4747
  Ср. обсуждение этого примера: [Sрang-Hanssen 1949: 66]. Параллельные изменения претерпевают в указанной позиции и другие гласные: /i/ – /е/ > [е] – [ɛ], /u/ – /о/ > [о] – [ɔ].


[Закрыть], т. е. руководствоваться не критерием «звукотипа» (как результата абсолютизации тождества), а критерием «функционального типа», обусловленного абсолютной тенденцией к сохранению релевантного различия. Поэтому всякое тождество в языке есть в конечном счете функциональное тождество, т. е. частный случай различия. Позиционное отношение [y]₁ – [ø]₂ в датском языке может восприниматься как тождество только потому, что отношение [ø]₂ – [œ]₂ воспринимается как различие, позиционно параллельное различию [y]₁ – [ø]₁, заданному системой. Эта лингвистическая специфика категории тождества – различия была замечена Н. Ф. Яковлевым еще 40 лет назад [Яковлев 1928: 46]4848
  Cр. такжe: [Rеiсhling 1956].


[Закрыть].

Raison d’être фонем в системе языка лаконично определяется Р. О. Якобсоном и М. Халле: «Никакая фонема не означает ничего, кроме простого различия» (mere otherness) [Якобсон, Халле 1962: 237]. Данный афоризм отражает основной принцип эмического уровня: отличимость через противопоставленность. Естественно потребовать, чтобы интерпретация всякой единицы, определяемой как «-эма», строилась на этом принципе. Между тем классическая теория нейтрализации, разработанная Пражской школой в предвоенные годы, определяет единицу, создаваемую нейтрализацией, – архифонему, через отсутствие различия, и только. В результате архифонема оказалась весьма противоречивым понятием, означающим эмическую единицу, несравнимую с фонемой ввиду их различного признакового состава и одновременно входящую в один уровень анализа вместе с фонемой как фонологическая составляющая слова4949
  Остроумную критику этого противоречия см.: [Панов 1967: 113].


[Закрыть]. Попытка Трубецкого переформулировать корреляцию в терминах архифонем не только не упростила ситуацию, но внесла в нее новую двусмысленность. Члены противопоставления получали при этом «трансцендентальную» характеристику как маркированный и немаркированный, причем последний представлялся в виде «архифонема + нуль», а маркированный – в виде «архифонема + некоторый признак (марка)» [Trubetzkoy 1936a: 33–34].

Очевидное несоответствие этой интерпретации определению фонемы в «Проекте» пражской фонологической терминологии (см.: [Булыгина 1964: 79–80]) послужило поводом для оживленной дискуссии на страницах TCLP, следствием которой явилось новое осмысление фонологической единицы как терма минимального фонологического различия (см.: [Вахек 1967: 90]). Но и с этими дополнениями пражская теория нейтрализации оставляла почву для внутренней противоречивости. Формула немаркированного коррелята «архифонема + нуль», при отсутствии специального обсуждения семиотичности этого нуля, становится эквивалентной формуле «архифонема», ср.: «фонема типа b содержит две фонологические единицы – единицу р и единицу ‘звонкость’» [Там же: 91]. Это в свою очередь провоцирует понимание оппозиции как «архифонема»: «архифонема + марка», т. е. оппозиция фонем превращается в оппозицию части и целого. Таково следствие нечеткости, вернее недоговоренности, в формулировке Трубецкого: «…les termes d’une opposition supprimable se décomposent phonologiquement en ‘archiphonème + qualité spécifique’» [Trubetzkoy 1936b: 13]. Указанное противоречие было бы невыводимо из этой формулировки, если бы нуль интерпретировался как значимое отсутствие признака, т. е. тоже как «qualité spécifique», но это создало бы, в рамках комментируемой теории, трудности при определении маркированности, которая и была введена как «трансцендентальная категория», позволяющая переходить от фонемы в оппозиции к архифонеме в нейтрализации. При внесении же описанных коррективов определение маркированности стало бы сугубо эвристическим фактом (ср.: [Шаумян 1962: 138–139; Вazell 1956]).

Принципиально иной подход к описанию нейтрализации декларирован Московской фонологической школой (МФШ). В противоположность упомянутым выше фонологическим направлениям, московская теория нейтрализации сосредоточивает внимание не на совпадении (отсутствии различия), а на сохранении различия, но на более высоком уровне, т. е. «на первый план выдвигается момент функциональной значимости» [Кузнeцов 1941: 148]. Центральной идеей этого подхода является идея групповой различимости, сформулированная А. А. Реформатским еще в начале 30-х годов, в период его увлечения лингво-полиграфической проблематикой [Реформатский 1933: 49]. В. Н. Сидоровым была введена специальная единица – самим автором, впрочем, нигде в печати не отраженная – для уровня групповой различимости, названная гиперфонемой. В европейской фонологии коррелятом данного понятия может быть архифонема, но лишь в чисто терминологическом аспекте. По существу же это понятие противоположно понятию архифонемы как в его отношении к понятию оппозиции, так и в отношении к уровню фонем вообще [Reformatski 1957; Реформатский 1970]. Среди европейских фонологов, пожалуй, только А. Мартине близко подошел в своей теории нейтрализации к понятию гиперфонемы, когда он, со свойственной ему тонкостью анализа, указал на ряд противоречий в пражской концепции и обосновал применение понятия архифонемы к таким простым фонологическим единицам, которые способны в определенных позициях расщепляться на два или более фонологически отличных элемента, но которые не тождественны ни с одним из этих элементов [Martinet 1936: 54]. Что же касается понятия гиперфонемы, фигурирующего в фонологической концепции К. Пайка, то это – чистейшей воды омонимия, поскольку для Пайка гиперфонема – это фонологический контекст (слог, слово и т. д.), в котором исследуется поведение минимальной «бихевиоремы» – фонемы [Pike 1955: 41].

Но, как это ни парадоксально, встречаемость понятия и особенно термина «гиперфонема» в трудах московских фонологов находится в обратной зависимости от его фундаментальности в фонологической концепции МФШ. Даже в исследованиях тех фонологов, которые сознательно стоят на позициях Московской школы, обычным является использование термина «архифонема», причем вместе с вызываемыми им пражскими ассоциациями (ср., например, работы С. К. Шаумяна, И. И. Ревзина). Отчасти это объясняется фрагментарностью и спорадичностью описаний данного понятия в работах теоретиков МФШ (Р. А. Аванесов, например, вообще не пользуется терминами «нейтрализация» и «гиперфонема»), отчасти – некоторой двусмысленностью этих немногочисленных описаний.

С одной стороны, о гиперфонеме неизменно говорится там, где излагается теория нейтрализации, и при этом подчеркивается сохранение групповой различимости фонем, соотносимых с данными гиперфонемами; отсюда естественно было бы заключить, что всякий конкретный вариант принадлежит к определенной гиперфонеме и всякая нейтрализация есть гиперфонемная ситуация (см.: [Кузнецов 1941: 116; Реформатский 1970: 116]). С другой стороны, употребление гиперфонемы неизменно иллюстрируется весьма замкнутым кругом материала – таким, как баран, корова, собака, где первая гласная определяется как гиперфонема А/О, или такими, как где, кто, где первая согласная определяется как гиперфонема К/Г; при этом подчеркивается, что во всех подобных случаях имеет место слабая позиция, не чередующаяся с сильной, т. е. констатируется неполный фонемный ряд (см.: [Кузнецов 1959: 35; Аванесов, Сидоров 1945: 44; Аванесов 1956: 32–33]). Поскольку иллюстрация впечатляет сильнее, чем декларация, именно второе, суженное, употребление понятия гиперфонемы обусловило, по-видимому, его незаслуженную непопулярность.

Между тем фундаментальность понятия гиперфонемы следует из сформулированной выше аксиомы: всякий звук речи представляет по крайней мере одну функциональную единицу более высокого уровня, т. е. соотносится с определенной гиперфонемой. Для русского вокализма в позициях после твердого согласного можно говорить о трех гиперфонемах, представленных звуками [ъ], [ы], [у]: в любой из указанных позиций данные «звукотипы» различаются. Это означает, между прочим, что в анализе выделение гиперфонем должно предшествовать выделению фонем5050
  Этот тезис убедительно обоснован П. С. Кузнецовым на материале французского языка, см.: [Кузнецов 1941: 163 и сл.].


[Закрыть], так как последние связаны с более тонкой различимостью: если гиперфонемы различимы в любой позиции, то фонемы различимы лишь в некоторых специальных позициях. Таким образом, гиперфонемы образуют первичный результат второго лингвистического членения (в понимании Мартине). Содержание дальнейшего анализа определяется пониманием гиперфонемы как кодовой единицы для некоторой группы фонем и состоит в выяснении состава этой группы (которая может ограничиваться одной фонемой).

Очевидно, что при таком методе описания фонологической системы исходным материалом для анализа являются конкретные звуки в конкретных позициях в слове. Это обстоятельство снимает проблему релевантных / иррелевантных признаков на гиперфонемном этапе описания: релевантность признака, как и система фонем, не может постулироваться; это – остаток после снятия всех характеристик, которые обусловлены позицией. Набор дифференциальных признаков и набор фонем должен быть конечным результатом фонологического анализа, непосредственным объектом которого является набор гиперфонем.

Основным свойством гиперфонемы, подлежащим исследованию, является ее парадигматическая разложимость на фонемы; назовем это свойство разрешимостью5151
  Данным термином пользуется Л. Ельмслев при описании различных типов синкретизма, см.: [Ельмслев 1960: 347].


[Закрыть]. Разрешимость гиперфонемы предполагает снятие нейтрализации, т. е. наличие таких позиций, которые допускают не только групповую, но и индивидуальную различимость фонем: эти позиции называются сильными. Остальные позиции являются слабыми, или позициями нейтрализации. Следует заметить, что как сильные, так и слабые позиции должны определяться в пределах одного и того же «морфемного ряда» – это краеугольный принцип МФШ. Гиперфонемы, для которых в данном языке их морфемный ряд не содержит сильных позиций, являются неразрешимыми.

Приведем любопытный пример гиперфонемной ситуации, характеризуемой одновременно и разрешимостью, и неразрешимостью гиперфонемы. Такая ситуация возникает в рамках англо-таитянского двуязычия. В языке таити система согласных характеризуется обилием пустых клеток: смычные представлены фонемами /р/, /t/, фрикативные – фонемами /f/, /v/, /h/, сонорные – фонемами /m/, /n/, /r/. В условиях указанного двуязычия разнообразие английских согласных сводится в произношении таитянина к фонологическому минимуму родного языка, и, например, англ. /d/, /k/, /g/, /s/ сохраняют лишь свое групповое отличие, реализуясь в «гиперфонеме двуязычия» Т [Vernier 1959: 14– 15]. В результате какие-нибудь cunt и dance, столь контрастные с английской точки зрения, получают единообразное представление в виде tanata, так что во фразе «I like this…» понять, что же, собственно, нравится таитянину, можно только из «контекста ситуации». Гиперфонема Т оказывается здесь разрешимой с точки зрения английского языка, но неразрешимой с точки зрения таитянского. Примерами с неразрешимой гиперфонемой в русском языке являются и упомянутые nomina animalis корова, баран, собака. Впрочем, относительно последнего уместно напомнить, что подругу Эллочки Щукиной звали Фима Сóбак.

Для выяснения природы нейтрализации полезно сопоставить гиперфонему и ее разрешение, т. е. набор фонем и дифференциальных признаков. Из характера описанной процедуры следует, что набор признаков, представленных в гиперфонеме, не меньше набора признаков, представленных в ее разрешении. В качестве предварительного соглашения будем считать релевантными признаки, служащие основанием противопоставления фонем. Остальные признаки, сопутствующие релевантным, назовем избыточными. Такое понимание релевантности получило широкое распространение, и дальнейшее обсуждение призвано выяснить, насколько это понимание оправданно.

Всякому признаку приписывается бинарный характер; это означает, что признак может принимать два значения: + или – в обозначении х или х°, где х – символ некоторого признака. Для каждого релевантного признака можно определить его маркирующее значение: из двух значений х и х° маркирующим является то, которое не входит в характеристику гиперфонемы. Фонема, обладающая в оппозиции маркирующим значением оппозиционного признака, является маркированной. Позиционное варьирование по релевантному признаку дает вариант; позиционное варьирование по избыточному признаку дает вариацию. В следующих ниже схемах отношение вариантов обозначено двойной прямой линией, отношение вариаций – волнистой.