Текст книги "Шестое сомнение"

– У нас с тобой разные весовые категории, у меня первый разряд по шахматам, и мне неинтересно играть с тобой, простым любителем.

Но когда его всё-таки уговаривали сыграть, и если он начинал проигрывать, даже по нескольку раз меняя свои ходы с разрешения противника (при этом не разрешая перешагивать сопернику), то Илюша под тем или иным предлогом прерывал партию – под видом, что у него нет времени, или нечаянно перевернёт шахматную доску, либо смахнёт локтем фигуры с доски, или обвинит соперника в пропаже своей шахматной пешки. И с той поры Илюша уверовал, что не обязательно знать и уметь, достаточно убедить в этом окружающих, чтобы они поверили, и тогда сам начинаешь верить в свою ложь.

Он и будучи в последствии начальником часто применял этот способ само возвеличивания, а когда некоторые дотошные товарищи, набравшись наглости, спрашивали его:

– Илья Геннадьевич, скажите, пожалуйста, как нам всё-таки подключать эти электролампочки, последовательно или параллельно (или что-нибудь в этом роде), он, с видом умудрённого большим опытом чиновничьей работы и утомлённого высокой должностью руководителя производства, всегда неизменно отвечал:

– Вы этого всё равно не поймёте, если я вам объясню интеллигентным, научным языком, поэтому сходите в конструкторско-технологический отдел, и там вам объяснят доходчиво, по-простому, по-мужицки.

А ещё с детских лет Илюша любил докторов. Ему нравилось, как эти люди в белых халатах прослушивали его, простукивали, прощупывали, а затем задумчиво выписывали ему освобождение от уроков, хотя он был совсем не болен, а только умел слезливо говорить, что у него всё и везде болит. Выписываемые врачами справки об освобождении Илюши от школьных занятий гарантировали ему, как это ни странно, успешные отметки по всем предметам, чтобы дополнительно не травмировать болезненного ребёнка, и из жалости к убогому. Его маме достаточно было принести в школу аккуратно выполненные домашние задания, которые делала она сама, пока могла. И Илюшу это сильно впечатляло, обыкновенная бумажка, подписанная человеком в белом халате, определяла в конечном итоге, кто хорошо учится, а кто плохо, кто физически развит, а кто тюфяк, кому жить – а кому умирать. Он тоже очень хотел стать врачом, всё равно каким, и решать судьбу пациентов, выписывая соответствующие справки.

Во время своих многочисленных болезней Илюша в основном жил у своей двоюродной бабушки в деревне, чтобы не было кривотолков среди его сверстников о его симуляции заболеваний. Здесь он был предоставлен самому себе по причине бестолковости и с увлечением предавался врачеванию лягушек и мышей, всех, кого поймает на пустыре за огородом.

Он препарировал беспомощных животных, предварительно наколов их булавками на дощечку, рассматривал внутренние органы больных, ища заболевания, при необходимости делая пациенту декапитацию головы для составления более полного диагноза, по примеру знаменитого академика Павлова, отрезавшего собакам головы с целью изучения условных рефлексов. Затем, если он не сильно уставал, зашивал повреждённых животных бабушкиными нитками, приматывал отрезанные головы к туловищам изолентой, купленной для этих целей в городе, и оставлял их так до утра.

На следующий день Илюша пораньше бежал на пустырь, чтобы посмотреть, выжил ли очередной больной, но в основном результат был отрицательный, что нисколько не огорчало молодого начинающего лекаря, а наоборот вдохновляло к новым свершениям, так как иногда пациент с операционной дощечки исчезал таинственным образом, и это наводило Илюшу на мысль (не обращая внимания на стаю ворон, которые постоянно кружили над пустырём), что он всё-таки идёт в правильном направлении.

Эта детская страсть к врачеванию осталась за Ильёй Геннадьевичем на всю жизнь, и где бы он впоследствии ни работал, чем бы ни занимался, но как только в его окружении заходила речь о какой-нибудь болезни, Илюша сразу же воодушевлялся и начинал давать советы заболевшим, как излечиться тем или иным способом, при этом преобладающий способ у него по-прежнему оставался хирургический. Либо он рекомендовал поездку в какой-нибудь госпиталь на операцию, к его хорошо знакомым хирургам.

И за эту страсть всегда и во всём учить других правильным способам лечения от любых болезней и проблем, известных только ему одному, не обладая при этом соответствующими знаниями, Илья впоследствии получил от товарищей по работе ироничную кличку Лекарь.

Правда, после окончания школы Илюша не стал поступать в медицинский институт ввиду полного отсутствия знаний в области химии и биологии, а поступил в технический институт на электромеханический факультет, где работали преподавателями родственники его матери, хотя его знания по физике были такими же, как и по химии. И даже после успешного окончания этого факультета Илья понятия не имел, как и куда бегут токи по проводкам и откуда берётся их напряжение, да это ему было и не важно.

Он пошёл работать в планово-экономический отдел электромонтажного предприятия, где работал одним из руководителей его родной дядя, и его больше привлекало, куда бегут денежные потоки и где концентрируется их напряжение, чтобы вовремя вклиниться в них и успеть незаметно конденсировать часть.

Сослуживцы недолюбливали Илюшу, и некоторые даже презирали его за постоянную лживость и трусость, а однажды на совещании у директора после его очередного вранья в адрес рядом сидящих товарищей, с целью обелить себя перед руководством, ему отвесили увесистого пинка под зад при выходе из зала заседаний, после чего Илюша старался выходить с совещаний последним.

Прорваться же к руководящим вершинам производственной власти ему помогла природная изворотливость, беспринципность, умение в сложной ситуации вовремя подставить успешных товарищей по совместной работе и обвинить других в своих махинациях.

При этом всеобъемлющая безграмотность Ильи Геннадьевича просто не знала границ, но уже будучи на ответственной должности и с сединами на плешивой голове, он во всех областях знаний имел собственные суждения общего характера, и подчинённые вежливо выслушивали его, дабы не быть уволенными за несогласие и дерзость, так как знали, что от умников их начальник избавлялся при первой же возможности, как от возможных конкурентов и как от своей очевидной бестолковости на их фоне.

Однажды у него дома, в туалете, перегорела и лопнула лампочка, оставив свой цоколь в патроне, и Илья Геннадьевич, надев диэлектрические резиновые перчатки и постелив диэлектрический коврик под ноги, попытался выкрутить цоколь, не выключив рубильник, и получил удар электротока в голову от оголённых проводов на потолке туалета, которые он не заметил и нечаянно прикоснулся к ним теменем. Тогда он вынужден был попросить соседа по дому, работающего у него на предприятии, и тот успешно заменил ему лампочку за полминуты.

После этого досадного недоразумения Илья Геннадьевич был вынужден уволить соседа с работы под предлогом прогула, так как тот стал рассказывать всем на работе о его тупости и безграмотности.

Тем же, кто оставался работать на его предприятии, Илья Геннадьевич старался платить как можно меньше и нерегулярно, зная, что им всё равно деваться некуда, будут работать и так какое-то время. Он хорошо помнил показательный случай, подсмотренный им в детстве через дырку в заборе, живя в деревне, когда бабушкин сосед неудачно резал жеребёнка на осенний праздник, а раненое животное неожиданно вскочило и поскакало по огороду, неся на спине своего палача. И из этого эпизода он сделал тогда вывод, который пригодился ему и в дальнейшем, что даже смертельно раненная скотина будет какое-то время выполнять свои функции, пока не сдохнет.

Правда, иногда бывали и досадные исключения.

Как-то раз Илья Геннадьевич вальяжно прохаживался по цеху и к нему подошёл бригадир монтажников с наглым вопросом:

– Послушай, начальник, – неучтиво обратился он, – работу мы почти всю выполнили, а зарплаты всё нет. Согласно договору, вы должны нам заплатить уже восемьдесят процентов, и мы знаем, что деньги к вам на счёт от заказчика, давно поступили, а?

– Вы, ребята, работайте, работайте, я подумаю в ближайшее время, что можно сделать для вас, – ответил устало Илья Геннадьевич и хотел было небрежно похлопать бригадира по плечу.

Но неожиданно бригадир с омерзением грубо оттолкнул в сторону его пухлую руку и сунул ему под нос огромный кулак с фигой, на фалангах пальцев которого топорщились рыжие волоски, похожие на ржавую колючую проволоку, и неприлично заорал на него:

– Во! Ты это видел? Во! Или ты нам заплатишь всё немедленно, или мы подаём на тебя в суд, – чем привлёк ненужное всеобщее внимание окружающих.

Илья Геннадьевич опешил от такой наглости работяги и даже испугался, слегка помочившись в штаны, но потом быстро опомнился и, мгновенно повернувшись, как мог с огромным животом, молча ретировался.

«Какая наглость! Как они могут такие дерзкие слова говорить мне! Мне, почти что владельцу этого предприятия! Уволю! Немедленно уволю!», – думал он с негодованием, почти пробегая по цеху в свой кабинет.

Но в кабинете, немного поостыв, дал команду бухгалтерии, чтобы немедленно выплатили всю задолженность этой бригаде, а увольнять их пока не стал, затаив злобу до подходящего случая.

Но бригада, закончив объект и получив, согласно договору, все деньги, сама уволилась с предприятия, оставив Илью Геннадьевича без удовлетворения мести.

В дальнейшем он старался обезопасить себя от непосредственных контактов с работягами и всегда при возникновении конфликтных ситуаций посылал к рабочим своих заместителей.

Хотя некоторое время Илья Геннадьевич всё ещё продолжал заигрывать с умеренной оппозицией трудового коллектива. На общих собраниях он старался сам вручать назначенным передовикам производства почётные грамоты и пустяшные подарки, за которыми некоторые бесчувственные работяги даже не подходили для вручения к трибуне, а зубоскалили в толпе собравшихся: «Сам носи эти разовые китайские часики и уборную у себя на даче заклеивай этими грамотками, чтобы снизу не поддувало, для защиты от геморроя».

Он организовывал праздничные вечера по случаю, и даже сам принимал участие в расставлении наискосок обеденных столов в заводской столовой, демократично спрашивая у ответственного за это мероприятие:

– Как вы считаете, товарищ, так интеллигентнее будет?

На что «товарищ» с издёвкой отвечал:

– О, да, Илья Геннадьевич, очень красиво, как в дорогом столичном ресторане выглядит.

– А ты что, бывал там? – настораживался завистливый и жадный до чужих денег Илья Геннадьевич.

– Ну что Вы, Илья Геннадьевич, с моей-то зарплатой, – отвечал ему ответственный, вовремя спохватившись, – я это по телевизору видел. Его только директора крупных предприятий посещают, таких как Ваше.

И, польщённый враньём, Илья Геннадьевич важно уходил, задрав голову, знатной своей походкой «шлёп-шлёп».

Любовь к лести в собственный адрес зародилась у Илюши ещё с детства, когда его мама объясняла и хвасталась соседкам, отвечая на вопрос «Почему ваш Илюша так часто не ходит в школу?».

– Понимаете, мой Илюша страдает тяжёлым наследственным заболеванием, не поддающимся лечению, плоскостопие называется. Да он у меня такой умненький, что по всем предметам задания и контрольные работы экстерном сдаёт, сразу все за полгода, как Володя Ульянов в Казанском университете.

При этом все соседи знали, что папа у Илюши работал завхозом в этой школе и по указанию директора школы периодически списывал, при необходимости, пропадающее школьное имущество, такое как ковры, посуду, краску, шифер и другие расходные материалы.

На школьных новогодних вечерах Дед Мороз, которого играл его папа, всегда первому Илюше вручал самый большой новогодний подарок за рассказанное им под ёлочкой стихотворение, одно и то же из года в год, до четвёртого класса школы, как за самое замечательное:

«В лесу лодилась ёлочка,

в лесу она лосла.

Зимой и летом стлойная,

зелёная била».

При этом детская Илюшина картавость преподносилась мамой окружающим как достоинство:

– Сыночек у меня слегка картавит по-ленински.

И эта его исключительность по отношению к сверстникам, с детских лет усвоенная Илюшей, не давала ему покоя и во взрослой жизни, до самой старости.

На свой шестидесятилетний юбилей Илья Геннадьевич заказал в подшефную редакцию местной городской телепрограммы, на бюджетные деньги, конечно, документальный фильм про свою личную жизнь. И демонстрировал его в своём кабинете через кинопроектор, на всю стену, подчинённым, собравшимся на его юбилей, вместо праздничного ужина.

…Вот его новорождённого торжественно и почтительно держит на руках главный акушер города, вот маленький Илюша стоит у классной доски и вписывает мелом ответ в сложном примере, а вот он в строгой школьной форме, застёгнутой, как у знаменитого Володи Ульянова, на все пуговицы, проводит сеанс одновременной игры в шахматы на семи досках, задумчиво прохаживаясь вдоль шахматных столов с сидящими за ними дядьками, обхватившими свои головы руками, и небрежно, не задумываясь, делает очередные ходы шахматными фигурами на досках, вот он висит на спортивных кольцах, сделав упражнение «Крест», поигрывая бицепсами, скомбинированными талантливыми операторами с его невзрачной фигурой, вот Илья объясняет своим незадачливым сокурсникам по университету, тыча указкой в сложные уравнения Пуанкаре, как надо правильно интегрировать пространство, сильно смахивая при этом развороте на Эйнштейна, вот он рвёт финишную ленточку на студенческой олимпиаде, изогнувшись вперёд в невероятном броске, как длинноногий темнокожий эллин, и вот уже Илья Геннадьевич в белой каске стоит наверху какой-то воздвигнутой сложной стальной конструкции и тычет слегка согнутым от руководящего бремени указательным пальцем вдаль, объясняя стоящим снизу невзрачным инженерам, как надо конструктивно собирать фермы, на фоне красных трепещущихся лозунгов: «Созидательный труд в массы!», и «Повысим производительность труда!». И вот, наконец, он в белоснежном докторском халате, с медицинским рефлектором на лбу, со стетоскопом на шее, в марлевой повязке на лице, руководит сложной хирургической операцией…»

– А-а-а, нет, нет, нет. Это случайно сюда попало! – быстро говорит демонстрирующий фильм Илья Геннадьевич и закрывает объектив своей пухлой ладошкой.

Базу отдыха трудящихся и оздоровительный центр на берегу моря, существовавший при старом руководстве, Илья Геннадьевич ухитрился приватизировать в свою пользу и закрыть от посещений, для того чтобы создать там расширенный лечебный комплекс лечения и восстановления здоровья по современным международным образцам, как он всем говорил на собраниях трудовых коллективов.

Но потом передумал и решил со временем перепродать его, с целью личной наживы, предпринимателям в области туризма. А чтобы как-то компенсировать наглый захват профилактория всеобщего восстановительного и лечебного отдыха, он стал организовывать для трудящихся еженедельные вечера отдыха в заводской столовой, с водкой и закуской на бюджетные деньги, как оздоровительные, под скромным названием: «Для тех, кому за тридцать».

Эти вечера первоначально Илья Геннадьевич посещал сам лично, по-хозяйски прохаживался вдоль столиков, чуть заметно здороваясь кивком головы с посетителями, либо вяло подавая правую руку, поджав при этом мизинец и безымянный пальцы, тем не в меру непочтительным знакомым, что первыми протягивали ему руку для рукопожатия. А в конце вечера, когда все уже основательно «оздоровлялись» на дармовщинку и начинали разбредаться кто куда, он подсаживался к какой-нибудь уставшей от веселья дамочке «за тридцать» и, тиская её за телеса, предлагал сделать интимные вещи фривольного содержания взамен подарка в виде китайских часиков или бесполезного плёночного фотоаппаратика, оставшихся у него после невручения наград ударникам труда.

Но вскоре ночные жрицы любви города разнюхали про халявную выпивку в заводской столовой и потянулись туда снимать пьяненьких клиентов, и оздоровительный центр незаметно превратился в бордель, отчего там стали возникать потасовки и драки, с вызовом нарядов полиции и соответствующими разбирательствами. Из-за этой ненужной шумихи Илье Геннадьевичу пришлось закрыть оздоровительный центр, так понравившийся любителям выпить, о чём он и сам искренне сожалел.

Но неистребимая тяга к лечению любых живых существ в нём не угасала никогда. То Илья Геннадьевич открывал на бывшей базе отдыха центр по реабилитации калек с изготовлением протезов, но туда никто не шёл из-за отсутствия условий для проживания и громоздких протезов, изготовленных из дерева деревенскими умельцами за мизерную плату, и его пришлось закрыть, списав туда на освоение некоторые деньги. То он открывал ветеринарный центр по лечению домашних животных, но предлагаемая им зарплата ветеринарам была настолько мала, что туда никого не удалось нанять, и центр вскоре превратился в приёмный пункт бездомных животных по их усыплению и утилизации, который тоже вскоре пришлось закрыть из-за протестов некоторой несознательной части населения, живущего поблизости.

Наконец он открыл там медицинский центр по выращиванию стволовых клеток и искусственных органов человека, но так как квалифицированных специалистов найти не удалось и купить соответствующего оборудования тоже, то центр остался только на бумаге, куда списывались значительные затраты соцкультбыта.

Все эти хобби, оставшиеся с детских времён, сильно отвлекали Илью Геннадьевича от основной работы, и его производство стало приходить в упадок, расходы сильно превышали доходы, и он стал подумывать о заслуженном отдыхе где-нибудь на лазурных берегах Аргентины, подальше от людской суеты, тем более что он туда уже перевёл значительные суммы денег под видом закупок суперсовременных станков.

Но как-то раз, совершенно случайно, Илья Геннадьевич проезжал по территории своего предприятия и увидел, как из одного цеха, сданного им в аренду частной компании за предельно допустимые большие деньги, выезжает огромный грузовик, гружённый изготовленным электромонтажным оборудованием. Он заинтересовался этим и велел своим помощникам узнать, чем там арендаторы занимаются.

На следующий день ему доложили, что арендаторы работают в две смены и изготовляют разные трансформаторы и выключатели для городских электросетей, успешно выполняя крупный заказ, и каждую неделю, по плану, вывозят готовую продукцию потребителю. Илья Геннадьевич был возмущён до глубины души:

– Как же так получается, мы не можем свести концы с концами, а у нас под боком, на нашей территории, какие-то предприниматели работают в две смены и получают прибыль. Они что, за аренду не платят?

– Нет, что Вы, всё аккуратно платят, и больше, чем у других арендаторов, и за свет вовремя платят, и за воду.

– Всё равно. Поднять им немедленно арендную плату вдвое!

– Мы не можем, цена до конца года остаётся неизменной согласно договору.

Но у Ильи Геннадьевича глухая зависть к успехам других поборола чувство благоразумия, и он приказал:

– Наплевать. Заготовьте приказ, в связи с производственной необходимостью арендная плата этого цеха повышается в двое. Я подпишу.

Подчинённые состряпали такой приказ, подписали у директора и отнесли арендаторам. Конечно, те не стали платить, признав его не соответствующим договору и потому незаконным.

Через неделю Илья Геннадьевич опять увидел грузовик, гружённый готовой продукцией, выезжающий из цеха арендаторов. Раздражённый, он прибежал к себе в кабинет, вызвал помощника и спросил:

– Эти арендаторы заплатили дополнительно за аренду цеха?

– Никак нет. Говорят, это незаконно.

– Ах, незаконно! Тогда перекопайте им дорогу к цеху, в связи с производственной необходимостью. Выройте там такую траншею, чтобы их грузовик не смог её переехать и вывезти продукцию на следующей неделе. И не закапывайте, пока не заплатят нам дополнительно за аренду!

Подчинённые так и сделали, не посмев ослушаться начальника.

К концу следующей недели Илья Геннадьевич решил лично посмотреть на то, как арендаторы не смогут вывезти готовую продукцию заказчику. Он подъехал на своём автомобиле и стал прохаживаться вдоль траншеи с озабоченным видом, поминутно заглядывая в неё, как будто что-то высчитывая. Увидев его, из цеха вышел начальник арендаторов и неучтиво окликнул Илью Геннадьевича, занятого делом:

– Эй, директор, ты зачем нам дорогу к цеху перекопал?

Илья Геннадьевич нехотя оторвался от созерцания ямы и устало ответил безграмотному грубияну:

– Понимаете, товарищ, нам срочно понадобилось проложить здесь силовой кабель, вот и вырыли эту траншею, в связи с производственной необходимостью, но, по-моему, не достаточно глубокую, не по ГОСТу, за всем приходится самому присматривать.

– Так кладите свой кабель быстрей и закапывайте этот ров, нам продукцию вывозить надо.

– Видите ли, товарищ, – объяснил он тихо бестолковому арендатору, – кабель подходящий ещё не завезли, смежники по логистике подводят, нечётко сработали.

И тут арендатор не выдержал, сделал шаг в сторону Ильи Геннадьевича и заорал на него:

– Ты что меня лечишь, лекарь козлячий! (Имея в виду, наверное, «ветеринар», за попытку создания им ветеринарного центра на базе отдыха). Не нужен здесь никакой кабель, мы знаем! Если до обеда эту траншею не закопаешь, мы сами её к вечеру закидаем камнями, чтобы грузовик наш проехал!

Такой наглости и грубости от какого-то мелкого частного предпринимателя Илья Геннадьевич никак не ожидал. Его, глубокого специалиста в медицине, обозвать козлячим лекарем! Это просто невыносимо! От неожиданности он опешил, даже испугался от такой неучтивости какого-то быдла, попятился назад, оступился и почти упал в вырытую им траншею, зацепившись гузном за противоположный её край. И судорожно стал цепляться за комья земли, загребая их под себя пухлыми ладошками, пытаясь выкарабкаться из ямы.

– Давай руку скорее! – закричал ему подбежавший арендатор, протягивая свою.

Но не успел. Гузно Ильи Геннадьевича соскользнуло с зацепа, и он упал на дно ямы, сильно ударившись копчиком и повредив себе седалищный нерв. Подоспевшие из цеха рабочие помогли выкарабкаться ему из неловкой ситуации, но Илья Геннадьевич весь трясся и никого не узнавал. Он никак не мог понять, где он вообще находится и что с ним произошло, и даже говорить не мог, а только мычал и пучил глаза.

Вызванная скорая помощь вскоре приехала, врачи быстро осмотрели травмированного и увезли в психоневрологический диспансер.

Там продержали Илью Геннадьевича два с лишним месяца, пытаясь вернуть ему сознание, и пришли к неутешительному выводу, что временное слабоумие рецидивировало и переросло в старческое, не поддающееся лечению. Вскоре Илью Геннадьевича выписали из больницы с приличным диагнозом – болезнь Альцгеймера, вместо старческого слабоумия, и отправили доживать свой век домой.

На работе Илью Геннадьевича уже вскоре все забыли, и его предприятие, как большой океанский лайнер в море проблем, поплыло дальше, разгребая производственные недостачи после прежнего руководства, никак не ощутив на себе горя утраты своего бывшего «хозяина», как в революционной песне – «отряд не заметил потери бойца».

Нет, внешне он оставался вполне жизнерадостным, хотя и ходил под себя, но кушал всегда с аппетитом и много. Но, безусловно, о переезде его в Аргентину с таким диагнозом и речи быть не могло. Родственники перевезли Илью Геннадьевича с глаз подальше, в созданный им когда-то медицинский центр по выращиванию органов на бывшей базе отдыха заводчан, и отдали его под присмотр двух стареньких охранников, которые жили там.

Охранники по мере возможности заботились об Илье Геннадьевиче, три раза в день кормили его разными молочными кашками, полезными для пищеварения, меняли ему подгузники по мере надобности, раз в неделю мыли, к его неудовольствию, которое выражалось в том, что он капризничал, размахивал руками и пытался встать из ванны, но, получив несколько шлепков по спине от мойщика, успокаивался и затихал.

А всё остальное время Илья Геннадьевич лежал в шезлонге посередине двора в окружении трёх маленьких собачек-инвалидов, которые чудом сохранились после закрытия приёмного пункта по утилизации животных. Они, прихрамывая, бегали вокруг лежащего и с видимым удовольствием вылизывали ему руки и лицо от остатков еды, прилипшей во время обеденного приёма пищи. Он радостно улыбался им, булькатил, выпуская пенку из полуоткрытого рта, и выглядел вполне счастливым. Из двора оздоровительного центра ему видна была белая полоска морского прибоя вдалеке, и Илье Геннадьевичу казалось, наверное, что он находится сейчас на лазурном берегу аргентинского пляжа, наслаждается заслуженным отдыхом и что жизнь его вполне удалась.

Хотя, кто его знает, что у него было в это время на уме, в прошлой жизни он был всегда такой скрытный, осторожный…

ПАДАЮЩАЯ ПТИЦА

В полуденный зной, когда всё живое попряталось от жары, по центральной и единственной, слегка наклонной, пустынной улице в глухой деревне не спеша и тяжело катилось колесо от телеги, неизвестно кем запущенное. В душной предгрозовой тишине было слышно, как оно постукивает своим стальным ободом по камушкам на дороге, как бы предупреждая возможных зевак на своём пути. Но старая деревня замерла в сонной духоте, вспоминая молодые годы, и некому было на него посмотреть. И только одна маленькая девочка, с детским интересом смотревшая из окна дома на улицу, увидев одинокое колесо на дороге, воскликнула:

– Бабушка, бабушка! Смотри, колесо по дороге катится!

Бабушка не спеша подошла к внучке, посмотрела на дорогу и задёрнула занавески на окне.

– Не надо на него смотреть, внученька, это ведьмино колесо, оно жертву себе ищет, и кто-то должен сейчас умереть от него, – сказала тихо бабушка и отвела внучку за руку от окна.

Осторожно позвякивая, колесо прокатилось, вихляя из стороны в сторону, как бы нехотя выискивая себе добычу, почти через всю деревню и собралось уже выкатиться на такую же пустынную просёлочную дорогу, ведущую в город, как вдруг ему навстречу неожиданно из-за поворота выехал мотоциклист, поблёскивая хромированными деталями своего агрегата и треща выхлопными газами. Он зачем-то резко повернул на деревенскую улицу и на полном ходу налетел на катящееся колесо от телеги.

От сильного удара мотоциклист вылетел из седла, прокатился кубарём по пыльной улице, цепляясь за камни, и, ударившись головой о забор бабушкиного дома, затих, вытянувшись на спине. Его мотоцикл заглох и остался лежать на дороге, беспомощно вращая своими колёсами, а тележное колесо после удара свернуло на тропинку, ведущую к ручью, и исчезло там в кустах.

На потревоженной улице опять восстановилась знойная гнетущая тишина, и, казалось, слышно было только, как колотится сердце у лежащего под забором водителя мотоцикла, толчками выталкивая кровь на траву из повреждённой артерии у него на шее.

Через несколько секунд калитка в заборе слегка приоткрылась, из неё высунулась голова всё той же девочки с короткими косичками, торчащими кверху белыми бантиками. Она посмотрела на лежащего человека и вытаращив васильковые глазки, радостно закричала:

– Бабушка, бабушка! А под нашим забором какой-то дядя лежит помирает, наверное, на него ведьмино колесо наехало!

Бабушка, недовольно ворча про себя, шаркающей походкой добрела до калитки, отодвинула за себя внучку и выглянула на улицу. Увидев лежащего без движения парня под своим забором, она подошла к нему и пристально посмотрела на него. Перед нею лежал светловолосый юноша спортивного телосложения, напомнивший ей кого-то из своей бесконечно длинной жизни. У неподвижного мотоциклиста из шейной артерии, пульсировав, вытекала кровь, и ресницы на веках чуть заметно подрагивали. Старушка присела рядом с пострадавшим и приложила свою сморщенную ладошку на ранку, кровь тут же перестала течь и ранка затянулась, оставив после себя небольшой багровый шрамчик на левой стороне шеи. А бабушка удовлетворённо пробормотала:

– Ну вот и славненько, сейчас водицы из ковшика целебной попьёшь и ступай отседа, касатик, а то как бы ещё чего хуже не было. – Вздохнула, тяжело поднялась и пошла к себе за водой, продолжая бормотать про себя:

– Ну Пантелеичиха, ну ведьма, разборки свои учинила у меня перед калиткой, ну я тебе, сучка старая, припомню, ты у меня ещё пожалеешь за эту выходку. – И добавила громко, обращаясь к внучке, стоящей у калитки:

– Олеся, присмотри тут за этим добрым молодцом, чтобы вороны ему глаза не выклевали, а я за водичкой в колодец схожу. – И зашаркала в сторону колодца, находящегося во дворе дома.

Олеся испуганно посмотрела на небо и на старую водокачку, которая стояла сразу за огородом, но там ворон не было видно.

Водокачка была воздвигнута давно, ещё в колхозные времена, из красного кирпича в виде круглой башни, чем-то напоминавшей рыцарский замок. Потом её забросили из-за ненадобности, и там поселились голуби, а два года назад голубей оттуда прогнали вороны и стали шкодить по деревенским дворам, воруя всё, что плохо лежит, в том числе цыплят и утят, если не доглядишь.

Олеся медленно, бочком, подошла к лежащему и стала его разглядывать. У молодого парня глаза были закрыты, и он тихо дышал, как будто спал, голубая курточка на нём была расстёгнута и на правой половине груди пострадавшего была видна татуировка падающей вниз головой птицы со слегка сложенными крыльями и длинным хвостиком, а на повёрнутой набок её голове был виден крючковатый клюв и большой хищный глаз, смотрящий прямо на девочку. Птица была похожа на сокола, который заселился в пошлом году на башне, предварительно прогнав оттуда ворон. А когда наглые вороны всё же иногда пытались схватить одного из цыплят, гуляющих во дворе бабушкиного дома, которых сокол принимал, наверное, за своих, он стремительно падал с башни, полусложив серпом свои крылья, и бил клювом наглую ворону, не давая цыплят в обиду. У добровольного сторожа бабушкиных цыплят тоже были гордый крючковатый нос, большие зоркие глаза и пятнистая грудка, похожая на тельняшку матроса.

Веки у спящего задрожали, он медленно открыл глаза, и стало видно, что они у него тоже василькового цвета. Вздохнув, как от длительного сна, он повернул голову, увидел перед собой стоящую девочку со смешными косичками и спросил:

– А ты чья будешь, красавица такая?

– Я бабушкина и здесь живу, – охотно ответила Олеся улыбнувшемуся ей парню.

– А я что тут делаю? – удивлённо произнёс парень, приподнявшись на локтях.

– Тебя ведьмино колесо сейчас задавило, и ты умер под нашим забором, а моя бабушка тебя спасла, – быстро затараторила девочка, сжимая ладошки от удовольствия, что она первая сообщает лежащему дяде эту страшную новость.