Текст книги "Мятежный лорд"

Тринадцатое апреля не привнесло ничего нового.

– У меня очень сильно болит голова, – пожаловался Джордж Пьетро. – Не говорите докторам, а то опять захотят моей крови. Жар немного спал, так что подготовьте, пожалуйста, письма, которые я не прочел.

Он сел за стол и попытался читать. Буквы прыгали перед глазами. Байрон в раздражении смахнул часть листков на пол. Пришлось вернуться в постель. Вскоре в дом вернулись Бруно и Миллинген. Увидев, что состояние Байрона не улучшается, они дружно предложили кровопускание.

– Вы хотите добиться моей смерти раньше, чем то угодно судьбе, – говорил Джордж, превозмогая себя. – Нет! Я не позволю вам проводить эту операцию. Вспомните пиявки! Нет! – упрямство больше походило на детский каприз, но против воли пациента никто ничего не мог сделать.

Врачи ушли.

– Пьетро, я боюсь, что теряю память, – Гамба присел возле кровати, прислушиваясь к тихому голосу Байрона. – Представьте, какой страх я испытал! Память – это все, что осталось из прошлого, это то, что заставляет работать мозг, что держит нас в жизни. Без памяти я превращусь в животное. Нет, в стул, в стол, в предмет… Представьте, я начал вспоминать латинские поэмы, которые учил в школе и с тех пор крайне редко повторял. Короче говоря, мой друг, с памятью все в порядке, гораздо лучше, чем с телом. Я вспомнил все поэмы на латыни и их перевод на английский. Ошибся лишь в одном месте! А врачи пытаются поиздеваться надо мной! Нет, пока я не так слаб умом, как они полагают!

Четырнадцатого он проснулся к полудню. Сильная слабость не позволяла Байрону передвигаться даже по комнате. Но так как жар уменьшился, он тут же заявил о желании ехать верхом или, на худой конец, прокатиться на лодке. Врачи пришли в ужас и приложили все усилия, чтобы угомонить своего пациента.

– Не переживайте, – попытался успокоить Байрона Бруно. – Признаки выздоровления налицо. Еще несколько дней, и встанете на ноги.

Оставшись дома, Байрон усадил Пьетро за стол и начал диктовать ему ответы на письма, поток которых не уменьшался. Многие просто не знали о его болезни и продолжали считать Джорджа вполне дееспособным. Но к вечеру стало ясно: жар вновь охватывает его тело. Пьетро забеспокоился: речь Байрона стала походить на бред. Прибывшие врачи настаивали на кровопускании.

– Моя мать умерла от вашего адского метода лечения, – ненадолго придя в себя, заговорил Джордж. – Я поклялся ей, что никогда не позволю провести над собой подобную экзекуцию.

– Опасно пускать кровь нервному пациенту, но лечить жар не только не опасно, а необходимо, – встрял Миллинген.

– А кто тут не нервный?! – резко ответил Байрон. – Еще до того, как подхватить лихорадку, я много волновался. Я стал раздражительным и слабел в этом ужасном, болотном, сыром климате. Кровопускание убьет меня! Несколько раз в жизни я переживал сильнейшие лихорадки и всегда, всегда обходился без кровопускания! – он рухнул на подушки в изнеможении.

Позже Пьетро, оставшись с Байроном наедине, посоветовал ему ехать на Кефалонию или Закинф.

– Доктор Томас на Закинфе сможет осмотреть вас и дать свое заключение. В любом случае там теплее и лучше уход.

Байрон кивнул. Он и сам уже хотел уехать из проклятого места, но очередной день показал, насколько подобные планы пока неосуществимы: на море стоял шторм, а ветер не позволял выйти в море.

– У меня меньше болит голова и не ломит суставы, – сообщил Байрон врачам.

Но жар продолжал изводить Джорджа. Единственным радостным событием в тот день стало для него благодарственное письмо от турок, которые высказывали свою признательность за освобождение пленных и готовность соответствующим образом ответить на великодушный жест Байрона. Ночью Джордж не переставая кашлял. Из-за слабительного его постоянно рвало. Загнанный в угол, он дал обещание врачам сделать поутру кровопускание.

Однако утром, почувствовав легкое улучшение, Байрон снова отправил докторов восвояси. Он сам написал ответ благодарным туркам, попросив Пьетро сделать перевод на греческий. Даже такое небольшое действие отняло у Джорджа все силы. Он вернулся в постель и сдался на милость докторов, будучи не в силах сказать хоть слово. Они тут же воспользовались моментом, лишив пациента фунта крови. Чуда не произошло.

На следующий день вновь пустили кровь. Боли в суставах прекратились, но голова заболела сильнее. Джордж не мог уснуть. Увидев Пьетро, он пробормотал:

– Береги себя, мой друг. Передай Терезе… – но договорить не смог. Он лежал, мокрый от пота, несмотря на лед, который постоянно клали ему на лоб.

Врачи заставили Пьетро уйти – они собирались ставить пиявки.

– Я скоро либо сойду с ума, либо умру, – пробормотал Джордж. Сопротивляться врачам у него не было сил, и он был вынужден принимать их действия как должное.

Ночью начались судороги. Байрон часто говорил сам с собой, бормотал непонятные фразы. Полностью забыться ему не удавалось – сон не приходил. Поутру Пьетро тихо вошел в комнату. Он хотел рассказать о хороших новостях, которые пришли в письмах из Англии. Заем был выдан, а Байрон назначался главой комитета по распределению полученных средств.

– Мне хотелось бы пригласить сюда Хобхауса и Напье, – довольно ясно произнес Джордж. – Чтобы они увидели, как обстоят дела на самом деле.

* * *

Восемнадцатого апреля в Месолонгионе праздновали Пасху. В двенадцать пополудни греки планировали палить из пистолетов и пушек. Пьетро боялся, что дикий шум помешает Байрону отдыхать, – ведь он и так едва спал все эти мучительные дни. Он отправил артиллерийский полк из города, куда надеялся привлечь внимание горожан. Специальный патруль ходил по улицам Месолонгиона, сообщая о болезни Байрона и обращаясь с просьбой не шуметь в непосредственной близости от его дома.

В три часа Джордж встал и с помощью Тито прошел к столу. Он попросил дать ему книгу Вальтера Скотта и начал читать. Однако, почитав несколько минут, Байрон упал в обморок. Тито перенес хозяина обратно в кровать.

Взволновавшись, в половине четвертого врачи собрали консилиум. Кроме Бруно и Миллингена в комнате сидели доктор Лука Вайя и Фрайбер, немецкий врач, помогавший Миллингену. Сначала мнения разделились, но затем все пришли к однозначному решению: поставить пиявки на все тело больного.

Врачи начали с висков, затем повесили пиявок за уши, по всему позвоночнику вниз к ногам, а потом и на ноги за коленями. Конвульсии и бред усилились. Тито не отходил от своего хозяина, не скрывая слез. Время от времени Байрон приходил в себя. Он попытался высказать свою последнюю волю, но Пьетро не удалось ничего записать: слова представляли собой отрывочные фразы, не имевшие никакого смысла. Порой он произносил имена сестры, жены и дочери, не в силах добавить к ним что-то еще.

Бруно дал Байрону глоток красного вина и опиум. Джордж уснул. Но через полчаса вновь проснулся. К тому времени пришел Перри, за которым просил послать Байрон. Джордж узнал его, однако не смог сказать ничего членораздельного, продолжая выкрикивать имена и отдельные слова.

– Несчастная Греция! Несчастный город! Мои несчастные слуги! – только эти фразы и возможно было разобрать. – Почему я не съездил домой, прежде чем приехать сюда?! – В тот момент все в комнате плакали, понимая, что конец близок.

– Я хочу спать, – успокоившись, прошептал Байрон Тито.

На часах было шесть вечера. Открыв глаза в это же время следующего дня, он тут же закрыл их навсегда. Врачи пытались нащупать пульс – безуспешно. Байрон умер…

* * *

Алджернон стоял чуть поодаль. Он видел, как Джордж спускается вниз по холму, а за ним идет красивая итальянская графиня – та, с которой он встречался в Равенне. Они подошли к морю совсем близко. На руке у Байрона болтался зонт, совершенно ненужный в такую солнечную погоду. Волны подбегали к ногам, касаясь носков туфель. Алджи услышал низкий, приятный голос Терезы Гвиччиоли:

– Caro…