Текст книги "Мятежный лорд"

Глава 3

Генуя, июнь 1823 года

Ужин удался. Леди Блессингтон не стала подавать еду, традиционную для англичан, считая ее пресной и невкусной. Вместо этого на столе красовались блюда итальянской кухни, которые, несмотря на использование небольшого количества ингредиентов, отличались, на взгляд англичанки, прекрасным, тонким вкусом. Джорджу подобный подход казался немного забавным, ведь сами итальянцы называли свою еду простой и лишенной французского изящества. Но Байрон не стал ничего говорить хозяйке.

На столах красовались пироги с разной начинкой, тонкие куски мяса и замаринованная рыба. Новинкой для некоторых гостей были кукуруза и индюшка, завозимые из Нового Света. В начале июня стол уже изобиловал овощами: сваренными, обжаренными и сырыми, сбрызнутые лимонным соком и политые оливковым маслом. Среди овощей главенствовали недавно появившиеся в Италии помидоры. Местной кухарке заказали традиционную пасту с сыром и ньокки из сыра и шпината. Но Байрон едва притрагивался к еде. В основном он пил красное вино, по обыкновению, встав в дальний угол большой гостиной…

– Вы заскучали, мой друг? – Маргарита отошла от гостей, стараясь развлечь Джорджа. – Вы опять ничего не едите! – всплеснула она руками. – Так не годится. Следует хоть чуть-чуть насыщать желудок. Посмотрите, – леди Блессингтон показала на ближайший стол, заставленный закусками, – тут овощи и сыр, как вы предпочитаете.

– Спасибо. Я тронут вашей заботой. Но я привык есть мало. Моя диета длится уже много лет. Не обращайте на меня внимания, – Байрон взял бутыль с вином. – Не желаете?

– Пожалуй, хотя мне эти вина после французских кажутся простоватыми. Расскажите, дорогой Джордж, как у вас продвигаются дела с отъездом в Грецию? Ваша донна, как прежде, не отпускает вас? Я бы тоже не отпускала, – Маргарита игриво посмотрела на Байрона.

– Увы! – он вздохнул. – Ради Терезы я готов остаться здесь. Но, поверьте, когда любовь сковывает тебя по рукам и ногам, ты не можешь служить высоким целям, которые предначертаны тебе судьбой. Что ей судьба греческого народа! Пустяк! Однако мы продолжаем подготовку. Пьетро ищет врача, готового выехать с нами в июле. Представьте, никто не может ехать, – Байрон снова вздохнул. – Здесь, в Генуе, вообще нет хороших врачей. Пьетро писал в Ливорно, в Пизу. Пока нашел только недавнего студента, правда, с отличными рекомендациями. Без врача ехать не представляется возможным.

Леди Блессингтон согласилась: отправляться на войну без доктора – сумасшествие, а уж с частыми приступами лихорадки, как у Байрона, и подавно. Ей пришлось отойти к другим гостям, и Джордж остался наедине с собственными мыслями. Сомнения по поводу Греции его не терзали. Даже попавшие недавно в Геную из Анконы немцы, просившие помощи у Байрона, не поколебали решимости ехать. Их рассказ, полный горечи от поражения европейского войска, изобиловал подробностями различных несчастий, с которыми они столкнулись. Бедствующие филэллины по дороге домой просили милостыню и спали прямо на земле. Джордж вспоминал, как они описывали Грецию – нищую страну, полную страданий, где опасности подстерегали на каждом шагу и от турков, и порой от самих греков.

– В газетах пишут, греки наконец устранили противоречия в своих рядах, – подошедший к Байрону граф д’Орсе словно прочитал его мысли. – Теперь они имеют правительство и готовы отчаянно обороняться, – граф поднял трость с моноклем и посмотрел на бокал Джорджа. – Что вы пьете? Это деревенское вино итальянских простолюдинов? – он поморщился.

– Я бы подумал, моя помощь более не нужна, – Байрон надменно хмыкнул. – Однако господин Блэкьер, представляющий лондонский греческий комитет, просит в письмах ускорить мой приезд на Закинф, где меня будут ожидать дальнейшие инструкции.

– Так дело решенное? – слегка удивленно поднял бровь Альфред.

– Здесь меня задерживает лишь одно обстоятельство. Как только оно разрешится, я выезжаю. О корабле я договорился и даже погрузил на него две пушки…

* * *

Странным образом после прощального ужина у Блессингтонов все ускорилось. Письма из Греции и Лондона заставляли Байрона действовать быстрее, заодно поторапливая и тех, кто готовился выйти с ним. Из Флоренции спешно вернулся Трелони. Пьетро искал капитана, который будет управлять «Геркулесом» во время перехода по морю. Вдруг Джорджу стало безумно жаль покидать Терезу. Он ни с кем не делился своими переживаниями, испугавшись, что чье-то мнение заставит его остаться в Генуе.

Установившаяся жара гнала Джорджа к воде. Он плавал, а потом страдал – начиналась лихорадка, но приступы длились недолго. После короткого сна, заставив себя встать с постели, Байрон садился писать. Гостей, как и раньше, на вилле Салюццо принимали редко. Впрочем, банкиру Чарльзу Бэрри Джордж был рад.

– Не люблю пить в одиночку, – объяснял он свое гостеприимство Чарльзу, на что тот не знал, как реагировать: смеяться над шуткой или обижаться, если Байрон серьезен. – Ем, напротив, один у себя в комнате. Поэтому, дорогой Бэрри, отужинать не предлагаю.

– Достаточно бокала вина в вашей компании, – банкир кланялся и улыбался в ответ.

Они прошли в тенистый сад, разбитый между двумя виллами, и сели за столик под раскидистым зеленым деревом. Беседа текла неспешно, вращаясь вокруг одной и той же темы, изредка менявшей медленное течение и странным образом направляясь в иную сторону.

– Я, знаете ли, не любил свою мать, – как-то сказал Байрон, оставив на время обсуждение свободы Греции. – Вы спросите: как так случается? Пожалуй, я и сам не дам сразу ответа. Видимо, начиная с матери, потом все женщины, с которыми я должен был, просто обязан был быть близок, отдалялись от меня, раздражали, предъявляя непонятные требования, обвиняя в чем-то… Но я писал матери длинные письма, делясь с ней впечатлениями от пережитого или жалуясь на несправедливости. Мне необходимо было это общение. Сейчас я чувствую ту же необходимость в общении с леди Байрон. Моя жена пишет о нашей дочери, я по мере возможности даю ей советы. О себе рассказываю мало, но странным образом не могу не писать этой женщине, выгнавшей меня из Англии.

– Не желаете ли вернуться? Вас примут обратно с радостью. Тем более, в настоящий момент, когда такие люди, как вы, нужны нашей бедной родине! – искренне воскликнул Бэрри.

У ног Байрона улегся ньюфаундленд. Итальянский жаркий климат изводил мохнатую собаку, поэтому до наступления вечерней прохлады пес искал место в тени, где мирно укладывался подремать. Джордж потрепал его по загривку, не отвечая сразу на призыв Бэрри.

– Почему же Англия бедная? – в итоге откликнулся он. – Она куда как богата, судя по нашему королю. Посмотрите на простых итальянцев и сравните с простым англичанином. Английские крестьяне чуть не в роскоши живут по сравнению с местным людом. Блага современного мира сюда доходят медленно. Изобретения, давно используемые в Англии и во Франции, здесь людям неведомы, даже богатым. Гигиена не в моде. Обычной воды для принятия ежедневной ванны не допросишься.

– О, мой дорогой друг, я говорил о великих умах отечества. В Англии не хватает свежих идей, великих душевных порывов. Вы будете видеть свою дочь, а возможно, и помиритесь с леди Байрон, – тут Бэрри спохватился и замолк на минуту. – Нет, конечно, ваши чувства к графине… Конечно, но ведь она формально замужем. Ее муж упорно добивается возвращения ему жены… Оно, кажется, и к лучшему, – он опять запнулся, заметив отстраненное выражение лица Джорджа.

Стемнело. Тито принес из дома свечи и вторую бутыль с вином. Банкир засобирался домой.

– Простите, дорогой друг, если я вас обидел. Возможно, я вам давал неправильные советы, совершенно не отвечающие вашим истинным помыслам.

– Не берите в голову, – махнул Байрон рукой. – Мне бы самому знать свои истинные помыслы. Давайте выпьем еще по бокалу, – он взял в руки череп. – Мириться с леди Байрон – вещь невозможная. Между нами пролегла пропасть, которую не преодолеть. Про возвращение в Англию я не думаю. Но, решив греческие дела, я, быть может, приеду. Скорее всего, поеду на родину, в Шотландию. Хотелось бы встретиться и с Вальтером Скоттом, который является не просто талантливым писателем, но и прекрасным человеком. Относительно графини, на моей стороне стоит ее отец. Он желает воссоединения с семьей Гамба в Равенне. В данный момент это лучший выход. Пока я буду в Греции, Тереза поживет с родственниками, а там видно будет.

Долгая беседа вымотала Байрона. Он устало прикрыл глаза рукой.

– Пожалуй, и правда, идите, дорогой Бэрри. Самочувствие мое оставляет желать лучшего. Доктора в Италии лечат хуже английских, хоть и те с больными обходятся отнюдь не милосердно. Но уверен, что борьба за свободу Греции поставит меня на ноги, вселит бодрость. А жизнь в Италии? Люди здесь, по крайней мере, честнее, чем в Англии. Сам английский язык провоцирует ложь и неискренность. Чем меня и привлекает милая Тереза, так это искренностью поступков, которые порой раздражают, но они идут из души и не прикрыты фальшью англичанок…

Фигура господина Бэрри быстро исчезла, затерявшись среди деревьев. А Джордж обдумывал собственные слова. Опустившаяся темнота не заставила его уйти в дом. Напротив, она окутывала, бережно обнимала, ласкала и нашептывала шелестом еле слышного ветра. Какими далекими теперь виделись дни, проведенные в Англии. И впрямь он позабыл, как пахнет Лондон, как завораживающе красиво выглядел цветущий сад в имении матери, как чудно выглядела его маленькая новорожденная дочь. Видения преследовали Джорджа, не отпуская, не позволяя вернуться в настоящее. Тоска, верная его спутница, вернулась и потревожила.

– Caro! – сквозь листву деревьев послышалось шуршание женского платья. – Ты позволишь присесть рядом с тобой?

Возле столика появилась Тереза. Ее нежно-розовое платье приятно гармонировало с окружающей зеленой листвой. Кудряшки обрамляли лицо, не в пример англичанкам не бледное, а слегка тронутое солнцем. Тереза всегда старалась защищать кожу от ярких лучей, закрываясь полами широкой шляпы, но, несмотря ни на какие уловки, графиню даже зимой нельзя было назвать бледной. Байрону Тереза напоминала ребенка, превратившегося в женщину, при этом сохранившего детскую наивность и непосредственность.

– Господин Бэрри ушел? – напомнила Тереза о себе, задав вопрос, на который имелся очевидный ответ. – О чем вы говорили? О Греции? – как она ни сдерживалась, интерес к определенной теме скрыть не удавалось.

– Садись, дорогая Тереза, – Джордж указал на стул, где несколько минут назад сидел банкир. – Мы обсуждали Англию. Я сказал, что не желаю туда возвращаться, хочу только посетить родную Шотландию. Я сказал, что люблю Италию и итальянских женщин, в особенности одну прекрасную графиню. В Англии, дорогая, все женщины одинаковы: манеры, разговоры, образование – ничто не выделяет никого из них. В конце сезона, когда заканчивается череда обедов, ты и не вспомнишь, с кем ты беседовал, кого видел, как звали ту или иную высокомерную леди…

Тереза послушно дослушала речь Байрона. Не раз она внимала его рассуждениям об Англии, но перебивать не стала. В итоге терпение было вознаграждено.

– Я отправляюсь в Грецию в июле, Терезита, – Джорджу тяжело дались эти слова. Он вдруг понял, что сам себе предсказывает будущее. – Не знаю, сколько пробуду там, но я обещаю стремиться к тебе всем сердцем. И как только увижу, что греки более не нуждаются во мне, вернусь.

Тереза вздохнула.

– Вам пишет греческий комитет? Приходили письма? – В последнее время действия комитета начали раздражать Джорджа, и это могло остановить его в последний момент.

– Пришел журнал «Мир и путешественник». В нем опубликовали отрывки из моего письма комитету. Зачем привлекать внимание к поступку, мотивы которого далеки от геройства, хвастовства, желания покрасоваться? Поэт возжелал славы на поле брани… Нет, подобных мыслей я не имею. К тому же мои советы в комитете не слышат. Вместо легкой артиллерии они отправляют в Грецию артиллеристов, которым не из чего стрелять. А греки предпочитают старые мушкеты, из которых палят, спрятавшись за валуном.

– Зачем вы туда едете? – Тереза задавала этот вопрос сотню раз. Ее удивляло отношение Джорджа к греческому комитету, мнение членов которого он не уважал и не принимал, и отношение к грекам, которых он одновременно превозносил и считал отсталыми.

Вопрос графини остался без ответа. Байрон встал и отправился в сторону дома. Если бы он знал ответ на ее вопрос, насколько стало бы проще уезжать. Ему самому было непонятно, что заставляет его покидать Италию. Любимая женщина, устоявшийся образ жизни… Помогать грекам он мог бы, не присутствуя в Греции лично, как делают многие филэллины. Джордж обернулся.

– Если бы я был не я, то кем бы я был, Терезита? – шедшая следом графиня резко остановилась. – Понимаешь, интересно узнать, кем я могу еще стать, не в будущей жизни, а в нынешней.

Она его не понимала – Джордж четко видел написанное на лице милой Терезы непонимание. Она честно старалась найти ответ, но в ее голове он не отыскивался.

– Зачем вам быть кем-то еще? – наконец спросила Тереза. – Вы известный поэт, разве этого недостаточно? И я люблю вас именно таким.

– О, твоя любовь, дорогая, самое ценное, что я имею. Ты должна простить мне недостойное тебя поведение.

Они подошли к заснувшему дому. Ньюфаундленд привычно толкнул огромной головой дверь и проследовал к лестнице. Пропустив вперед хозяев, он улегся охранять их покой. Тереза и Джордж молча поднялись наверх.

– Спокойной ночи, – Джордж поцеловал руку графине и направился в свою комнату.

– Спокойной ночи, – прошептала Тереза, понимая, что ее уже все равно не слышат.

Ни отца, ни Пьетро не было: они любили уехать без предупреждения на охоту или в поисках иных приключений. Поделиться переживаниями было не с кем. Тереза прошла к себе и тихонько заплакала, глядя на портрет Джорджа, стоявший в изголовье ее кровати…

1820 год, Равенна

Алджернон кряхтел над очередным письмом в Лондон. Доклад не изобиловал интересными фактами и уж тем паче новыми открытиями. Уважаемый лорд Байрон своим привычкам в Равенне не изменял. Но Алджернон скрупулезно перечислял действия соотечественника: «до трех дня не появлялся». Тут можно было бы поделиться личными предположениями: Алджернон считал, что Байрон просто-напросто спит. Но он воздержался и продолжил писать. «После трех Байрон поехал к итальянской графине и пробыл там до шести. Затем ездил верхом в излюбленном месте – возле кладбища Равенны. Ужинал он в восемь, а с девяти до полуночи вновь пребывал у своей возлюбленной. Время до рассвета Байрон обычно проводит в кабинете – видимо, пишет поэмы. Ест крайне мало – ходят слухи, соблюдает диету. Редко принимает гостей. Сам в гостях говорит редко, в основном слушает. Несмотря на вежливые ответы, по выражению лица часто видно, как он реагирует на реплики собеседника»…

Отложив перо, Алджернон подумал, что не прочь вести подобный образ жизни. За окном стояла восхитительная итальянская осень – теплая, радующая глаз цветами всевозможных оттенков, скупая на дожди.

– В отличие от Англии, – в продолжение своих мыслей сказал вслух Алджи. – Оседлать бы сейчас коня и проехаться по окрестностям. Потом написать пару стихотворений, затем поехать к прекрасной, молодой итальянке, которая замужем, а потому не представляет для холостяцкого статуса никакой угрозы, – вздохнув, он продолжил писать.

Теперь предстояло описать общую обстановку, изменившуюся с приходом осени. Итак, «приехало много иностранцев, в том числе англичан. Замечено, что большая их часть тайно поддерживает борьбу карбонариев. Лорд Байрон, переехавший к графу Гвиччиоли, несмотря на любовную связь с его женой, явно имеющий секретные связи с Романией и Болоньей, участвует в приготовлениях к готовящемуся восстанию».

– Правительство по какой-то причине не сильно волнуется по поводу Байрона, – снова сказал вслух Алджернон. – Не воспринимает его всерьез. А кто воспринимает? Секретные английские службы и итальянские карбонарии. М-да, еще граф Гвиччиоли, чья жена стала чуть ли не официальной любовницей лорда. Принял бы я его всерьез? – Алджи задумался. – Принципы у него сверхлиберальные, он вызывает сенсацию везде, где появляется. Уехал из Англии со скандалом, связанным с разводом с женой, а теперь создает скандал, уводя графиню Гвиччиоли от мужа. Хм, политикой не пахнет. Зачем ему карбонарии? Свобода Италии от австрийцев?

На следующий день Алджернон отправил письмо. Вечером его навестил коротышка:

– Ясно, он связан с революционерами, сэр! Ясное дело! Яснее дня! Тут полно иностранцев. Они планируют выступить, и немедля. Поверьте, среди них будет тот ваш лорд, – итальянец отчаянно жестикулировал, вращал темными зрачками и всем своим видом подчеркивал жаркую заинтересованность в вопросе.

– Почему никаких мер к нему не принимают? Не высылают отсюда? – спросил Алджернон. – Если он так опасен?

– А, сэр! Он написал про Данте – про идеи независимости и демократии. Я послал отчет. Мне сказали, из него не понять ни слова. Я говорю, как переводить этого английского поэта, если я все слова понимаю, а смысл нет. Они говорят, значит, не страшно. Пусть пишет ваш английский лорд, если ни черта непонятно, что он хочет сказать! – коротышка расхохотался.

Алджернон натянуто улыбнулся:

– Вы что же, считаете лорда Байрона дурным поэтом?

– Упаси Господь, сэр! Хотя, если поэта ни черта не понять, то хорош ли он или плох, не мне судить! Я шпион, а вовсе не визитер литературных лондонских салонов, – он хмыкнул. – В отличие от вас, сэр.

– С чего вы взяли, что я посещал литературные салоны?! – про себя Алджернон ужаснулся: откуда такие догадки – он и впрямь в юности грешил стихоплетением и зачитывал свои вирши после обедов в великосветских салонах.

– Да ни с чего, сэр! Просто так болтнул! Если плохой поэт нужен публике, она провозгласит его лучшим. Так я считаю, – коротышка поклонился и направился к двери. – О следующей встрече сообщу непременно. Ждите записки, – он вышел, оставив за собой запах пота и давненько немытого тела.

Алджернон стряхнул оцепенение. Из Англии приходили письма с настойчивыми просьбами следить за Байроном. Итальянцы не принимали его во внимание. Австрийцы, вслед за итальянцами, терпели его выходки. И даже граф Гвиччиоли пока не всадил лорду пули ни в спину, ни в лоб. Дабы развеяться, Алджи пошел на прогулку. Свежий воздух чуть взбодрил его, и даже появилось желание прочесть Данте или, на худой конец, размышления по поводу его пророчеств у Байрона. Подойдя к книжной лавке, которую хозяин готовился закрыть, он спросил по-итальянски:

– Есть ли у вас Данте или работа лорда Байрона «Предсказание Данте»?

Хозяин лавки перекрестился, посмотрел по сторонам и тихо прошептал:

– Запрещено цензурой. Нету, – захлопнул дверь перед носом у Алджернона и нарочито громко начал греметь замками…

Глава 4

Генуя, июль 1823 года

Наконец-то пришла заказанная форма. Иногда со стороны казалось, что Джордж готовится к постановке спектакля, в котором будет играть главную роль. Житейские дела периодически отвлекали его внимание от главного действия на мелочи, не требовавшие на посторонний взгляд такого пристального и серьезного изучения. Байрон тщательно просматривал почту и ежедневно садился отвечать. Что-то вызывало у него раздражение, что-то – желание ответить, внести поправки, высказать свое мнение…

– Отец, – делился он с Трелони, – представлен в моей биографии, присланной из Франции, ужасным человеком, грубым деспотом. Я оспариваю сей факт, хотя сомневаюсь, что кто-то возьмет на себя труд поправить искаженные сведения, – говорил Джордж деловито, словно в суде выступал или в палате лордов. – Разве мать терпела бы такие выходки! Глупо так писать, даже не представляя истинного характера отца! Я пишу, что он неаккуратно обращался с деньгами, но деспотом, представленным в биографии, ни в коей степени не был.

На столе высилась стопка бумаг, а некоторые исписанные листки валялись, отброшенные, на полу. Трелони не стал возражать, но в памяти свежи были слова тех, кто помнил жуткий нрав отца Джорджа. Он и сам говорил, что мать едва с ума из-за него не сошла, – ее невыносимый характер, изводивший Байрона в детстве, являлся следствием жестокого обращения с ней мужа. Однако сейчас Джорджу лучше было не перечить. Неважное самочувствие сказывалось на состоянии его духа: он часто раздражался по пустякам, по большей части молчал, проводя время в своей комнате. Приближающийся отъезд, с одной стороны, воодушевлял Байрона, с другой – напротив, делал его нервным, особенно в связи с отсутствием четких указаний по поводу дальнейших действий…

– Не расстраивайтесь, дорогой Джордж, – вымолвил Трелони.

– Не расстраиваться! Хороший вы мне даете совет, мой друг! – вспылил Байрон. – Осквернение памяти моих предков не может не ввергать меня в уныние! Что станется с воспоминаниями, когда все упомянутые в них умрут?! Представьте, сейчас я что-то в силах поправить, внести ясность. Да и знакомые отца еще живы. Если книга с подобным, мягко говоря, преувеличением его пороков дойдет до Англии, многие будут возмущены.

– После смерти пусть говорят обо мне что хотят, – заявил Эдвард. – Какая разница? Пусть приукрашивают мои подвиги. А ваши-то, дорогой Байрон, как представят, учитывая то количество слухов, которые ходят уже теперь! – он по-прежнему пытался представить дело в шутливом свете.

Но Джордж поддерживать шутливый тон не желал.

– Ужасно! Поэтому я все-таки напишу письмо. Вдруг получится убедить их исправить, – он всплеснул руками. – А история о смерти первой жены отца? Якобы она умерла от горя, не в состоянии вынести его жестокого поведения. В действительности бедная женщина отправилась с отцом на охоту сразу после родов. Тогда на свет появилась моя любимая сестра Августа. И вот мать Августы, будучи слаба и не совсем оправившись, заболела. Потому и умерла.

Джордж положил перед собой чистый лист бумаги и принялся писать, излагая собственный взгляд на биографию отца. Трелони не уходил, да его и не гнали. На столе он заметил продолжение «Дон Жуана».

– Позвольте? – он взял исписанные листки и принялся читать. Нет, талант Байрона, как считали многие в Англии, не исчерпал себя. Трелони продолжали восхищать поэтические строки, выходившие из-под пера Джорджа. Он зачитался и не заметил, как тот закончил письмо.

– Вот ответ. Благодарю за оказанную честь. Но прошу по возможности внести изменения, – перед Байроном лежали три страницы. – Пишу тут и про моего двоюродного деда, пятого лорда Байрона, убившего на дуэли мистера Чаворта. Дед вовсе не страдал по поводу своего поступка и даже хранил шпагу, которой пронзил несчастного. Я же был, представьте дорогой Эдвард, влюблен во внучку мистера Чаворта. Наши семьи отчасти желали этого брака, дабы устранить давнюю вражду, – Джордж показал на письмо: в нем он описал и этот эпизод из своей жизни. – Мы так и не поженились, оно и к лучшему. Был момент, когда я имел возможность с внучкой мистера Чаворта встретиться. Она уже к тому времени вышла замуж, но милая, мудрая Августа отговорила меня. Сказала, старые чувства могут вспыхнуть вновь, а это не нужно ни мне, ни замужней даме…

Не поняв, зачем описывать такие подробности малознакомому человеку, Трелони вновь промолчал. Пошелестев бумагами, он промолвил:

– Вы превосходно пишете. Я почитал новые части. Их стоит опубликовать как можно быстрее. Что ваш издатель?

– Обижен за публикации в «Либерале». Впрочем, сотрудничеству с Хантом приходит конец. Отъезд в Грецию поставит точку в моем посильном участии в издании опального журнала. Он во многом поставит точку, и слава богу!

– Сколько вышло номеров? – поинтересовался Трелони.

– Четыре.

– Чем собирается заняться Ли? Он не просится в поход с нами?

– Понятия не имею, чем он займется. Скорее всего, будет воспитывать очередного отпрыска. Греция ему ни к чему. Ли хватает борьбы с женой и неуправляемыми детьми. Как жаль Мэри! Она с ними пыталась отвлечься после смерти Перси, но Ханты извели ее окончательно. Ей следует быстрее выехать в Англию. Как только она утешит Терезу, надеюсь, сразу тронется в путь.

На следующий день выяснилось, что в дальнейшей судьбе Мэри странным образом начал проявлять участие Хант. Надвигающийся, как черная туча над его головой, отъезд Байрона крайне беспокоил Ли. Финансовое положение, не улучшавшееся, а ухудшавшееся день ото дня, отягощалось плохими продажами журнала. Когда Шелли звал Ханта в Италию, тот и предположить не мог, что его ожидает вдали от родины. Смерть Перси оставила всю семью на попечении Байрона, не почитавшего Ли за близкого друга.

– Он хочет продолжать висеть на моей шее, – жаловалась Джорджу Мэри. Всячески обхаживавший ее Трелони тоже был тут как тут. После отказа Клер выйти за него замуж Эдвард кинулся к ногам Мэри Шелли. – Когда я объявила, что уезжаю в Англию, он пытался меня уговаривать остаться или взять их семью с собой. Но мне едва хватает средств на путешествие. И те даешь ты, Джордж, – ее лицо приобрело печальное выражение, которое редко менялось на чуть более радостное.

– Нет уж, пусть выкручивается сам, – резко вставил Трелони, выражавший готовность помогать Мэри, но никак не огромной семье Ли. – Простите, дорогая, мой неподобающий тон. Однако вам следует соблюдать свои интересы в данном вопросе.

Байрон согласно закивал. Он расположился напротив Мэри за столиком в саду. Трелони стоял возле стула Мэри, преданно глядя на нее сверху вниз.

– Ох, Эдвард, сядьте же, – махнула она платком, которым изредка промокала сухие глаза. – Мне надоело каждый раз задирать голову, чтобы обратиться к вам.

Трелони с видимым удовольствием сел возле Мэри и наполнил свой бокал вином.

– Где ваш череп? – спросил он Джорджа, заметив, что тот пьет из обычного бокала. – Неужели потерялся?

– И не надейтесь! Просто я его уже отнес на корабль. Мы скоро выходим в море, вы помните? – Байрон усмехнулся. – До десятого осталась неделя. Или до двенадцатого.

– Почему ты выбрал эти две даты? – Мэри удивленно посмотрела на него.

– Я обращался к одной женщине. Она гадает на картах и сверяется со звездами – двойное предсказание. Оба говорят за эти числа. Гадалка не советовала переносить отъезд.

– И погода благоприятствует, – вставил Трелони. – Все спокойно: ни облачка, ни сильного ветра.

– Ах, вы помните, когда погиб Перси, тоже ничего не предвещало беды, – Мэри нахмурилась. – Надеюсь, Джордж, за тобой не приходит Аллегра, и нет иных знаков, предвещающих беду.

Байрон и Трелони переглянулись и дружно ответили «нет». Но оба помнили, о чем еще говорило предсказание: путь назад в Италию отрезан всем: Джорджу, Эдварду и Пьетро. Брат Терезы не знал о гадалке и спокойно готовился к отплытию. А Байрон и Трелони долго обдумывали сказанное пожилой итальянкой.

– Мне думается, мы вернемся в Англию или останемся в Греции, – размышлял Трелони. – Вы, дорогой Джордж, станете кем-то вроде короля. Греки вас не забудут и превознесут до таких высот, что уехать от них вы уже не сумеете. А я? Останусь при вас. Но обязательно съезжу в Англию рассказать про наши подвиги. Глядишь, напишу воспоминания…

– Иных знаков, кроме как ехать в Грецию, нет, – ответил Мэри Байрон. – Десятое или двенадцатое – числа, угодные звездам. Хорошо бы успеть, – иногда казалось, он говорит, словно в бреду, и Мэри становилось страшно. Она вспоминала другого Джорджа. Джорджа, который приехал в Женеву и на спор писал страшную историю про вампиров. Джорджа, с которым был так близок Перси. Не истощенный и больной, лысеющий, высокий мужчина, потерявший интерес к увеселениям, театрам и приемам, а галантный, светский денди с загадочной улыбкой на устах…

– Помню, даты всегда играли важную роль, – вступил Трелони. – Моряки смотрели на числа, и если какое-то число имело плохое знамение у команды, никогда не выходили в море, ждали, пока не наступит следующий удачный день. Мы поступим так же. Не волнуйтесь, дорогая Мэри, наш путь будет счастливым. Со дня на день придут письма с точными указаниями куда направляться.

Мэри вздохнула. Мир, который строил поэт Перси, рушился на глазах. Уехала Клер, теперь уезжают Байрон и Трелони. Ей самой придется возвращаться в Англию на милость отца Перси, обещавшего помощь внуку, только если тот будет жить рядом с ним. Красивые мечты юности исчезали в воздухе, растворяясь, тихо улетая прочь.

– Возвращение домой неизбежно, – промолвила она. – Я не забуду Италию и те дни, что мы провели здесь. Мы ведь были счастливы, не правда ли, Джордж?

Он кивнул:

– Безусловно. Лучшее всегда остается позади, дорогая Мэри. Лишь потом мы понимаем, насколько прошедшие дни прожиты лучше, полнее, чем настоящие, а тем более будущие. Мы оглядываемся с грустью, потому что понимаем: прежними мы не будем. Позаботься о Терезе в первые дни после моего отъезда. Первые дни станут для нее самыми тяжелыми. Когда она уедет с отцом в Равенну, отправляйся в путь сама.

– Я же тебе обещала. Конечно, я буду рядом с ней, не сомневайся.

* * *

Тереза лишь внешне смирилась с неизбежностью расставания с Байроном, но внутри все у нее сопротивлялось и бунтовало. Ссориться Терезе больше не хотелось. Она сознавала, что его решение не изменится. Обещания Джорджа вернуться к ней из Греции казались лишенными смысла. Предчувствия, обычно терзавшие Джорджа, теперь изводили Терезу. Единственным человеком, который готов был выслушать ее, оставался брат.

– Не отступай от него ни на шаг. Будь рядом, – твердила Тереза. – Он неспособен позаботиться о себе. Джордж часто болеет, но ненавидит врачей. Позаботься о нем, пожалуйста.

Пьетро кивал. Он любил Байрона как старшего брата и готов был следовать за ним по пятам. Пока основная часть хлопот по подготовке к отъезду легла на него. Джордж давал поручения, а Пьетро пытался достойно их выполнять.

– Конечно, не сомневайся. Я уже давал тебе подобные обещания и готов дать еще сколько угодно. Поезжай с отцом и жди нас обратно. Война не продлится долго, ведь сколько людей едут помогать Греции, – Пьетро воодушевляла возможность действовать, но он искренне верил, что возвращение в Италию не заставит себя долго ждать. О письмах Байрона в Лондон своему банкиру, в которых говорилось о его намерениях пробыть в Греции четыре года, никто не ведал.

На вилле в Альбаро установилось странное спокойствие. Но тишина была только видимостью. Она скрывала страхи и душевную боль ее обитателей, не позволяя им вырываться наружу. Порой казалось, в доме никто не живет – слуг звали редко, а животные словно чуяли недоброе и не резвились, как раньше, устраивая шум и гам на первом этаже. Трелони почти все время проводил на корабле, отдавая последние указания перед выходом в море. Ему одному приключение виделось очередной забавой. А жизнь так не баловала его ими в последнее время. Предсказанные даты могли отсрочить письма из лондонского комитета или вести из Греции, но регулярная переписка оборвалась; четкие инструкции о том, куда направляться Байрону, не приходили.