Текст книги "Мятежный лорд"

Глава 3

Месолонгион, март 1824 года

Погода не желала меняться к лучшему. Ненастье не позволяло Байрону выезжать, и он страдал от невозможности активно двигаться.

– Пьетро, у меня такое ощущение, что этот ужасный воздух отравляет мои легкие, – недомогания продолжались, а вместе с дурным самочувствием ухудшалось и настроение. – Меня охватывает страх, хотя я прекрасно осознаю, что повода для него нет. Но вдруг сердце сжимает, и мерещатся тени покойных. Хочется схватиться за пистолет и стрелять в пустоту. Я с трудом сдерживаю себя. Часто кружится голова. Думаю, оттого, что не хватает свежего воздуха.

Состояние Байрона тревожило Пьетро. С Кефалонии, куда долетели новости о его февральском приступе, шли письма с мольбами срочно вернуться на остров для поправки здоровья. Доктор Кеннеди успел списаться с доктором Бруно, и оба настаивали на консультации у других врачей. Но Байрона послания с призывами приехать на Кефалонию раздражали. Он не хотел даже слышать о возвращении, считая это не просто предательством по отношению к самому себе, но поражением, которое нанесли не турки, а обстоятельства вкупе с погодой. И чем сильнее настаивали друзья на отъезде из Месолонгиона, тем больше Байрон укреплялся в противоположном мнении.

В какой-то момент в начале весны Джордж неожиданно перестал хандрить и впал в иную крайность: его просто обуяло желание подшучивать над всеми подряд, а мишеней для шуток было предостаточно. Иностранцы после землетрясения боялись повторения напугавшего их инцидента. Один из английских филэллинов без устали талдычил о каре небесной, не расслабляясь ни на минуту в ожидании очередных толчков.

– Мы, Пьетро, позовем его в гости. В комнате наверху мои охранники будут катать по полу бочки, в которые мы положим пушечные ядра, – планировал Байрон. – Грохот будет обеспечен, а еще и трястись тут все начнет.

– Они на самом деле пол бы не проломили, – покачал недоверчиво головой Гамба. – Тут домишки хлипкие, не ровен час, – все рухнет.

– Не рухнет! – заверил Байрон. – Потрясем немного, напугаем и раскроем шутку.

Вечером, когда пришли гости, сулиоты начали запланированную вакханалию. Испугался не только тот, на кого была нацелена шутка, но и остальные гости. Перри тут же засуетился, предложив выйти на улицу. Все согласились, не понимая толком, что происходит: грохот стоял страшный – перекатываемые бочки скорее производили больше шума, чем трясли потолок и стены. Когда Байрон рассказал правду, гости постарались не обижаться на его выходку, попытавшись признать ее смешной. Однако в ушах долго стояли дикие звуки, сотрясавшие дом, словно наступил конец света и Господь действительно обрушил на Месолонгион кару небесную. В тот вечер разошлись пораньше, не имея желания продолжать непринужденную беседу.

Воспользовавшись улучшившимся самочувствием, на следующий день Байрон отправился осматривать восстанавливаемые за его счет городские укрепления. Работы шли неспешно…

– Кажется, греки не видят особой необходимости укреплять город, – прокомментировал Байрон. – Они устояли под натиском османов без фортификационных сооружений и не понимают, что это чистая случайность. По непроходимым дорогам продвигаться сложно обеим сторонам. А как обернется дело, когда станет сухо?

– В этом году турки готовятся к решительным действиям, – отметил Пьетро. – Судя по донесениям шпионов, они настроены вернуть утраченные за зиму позиции.

– Неудивительно! – Джордж хмурился, наблюдая за медленным течением строительства. – К Ларисе стянуты большие силы, в заливе опять снуют турецкие корабли. А греческие клики никак не могут объединиться! Да, они теперь видят в нас друзей, искренне помогающих им в борьбе за свободу. Выбор непрост: среди греков нынче много мусульман, которым надо вернуться к христианству, перейти от варварства к цивилизации. Им следует вспомнить наконец свое великое прошлое!

Байрон опять напоминал полководца на поле битвы. Но Пьетро со скептицизмом смотрел на людей, чьи взгляды на жизнь пытался изменить Джордж.

– От обороны следует переходить к нападению, – продолжил Байрон, постукивая тростью по мыску сапога. – Мне сложно предугадать, до каких высот поднимется Греция в будущем. Но сейчас им следует перейти от песен и гимнов к политическим решениям, дабы создать единое правительство…

Объединение так пока и оставалось мечтой. Отовсюду к Байрону летели послания с предложением присоединиться к той или иной партии. Даже Колокотрони не пренебрегал комплиментами в адрес Джорджа, приглашая к себе. Заполучить деньги самого знатного филэллина хотелось многим. Байрон это понимал и двигаться с места отказывался, пытаясь добиться единства в рядах греков, сидя в зловонном Месолонгионе.

– Европейские страны будут гарантировать независимость Греции, – рассуждал он по пути домой. – На данный момент особой разницы между турками и греками нет. Но последние должны стать лучше во всех смыслах этого слова. Вскоре плоды цивилизации зацветут здесь пышным цветом. Сейчас между Востоком и Западом существует вакуум, который должны заполнить греки! Англию они должны воспринимать как друга. Тем более что мы ведем курс не на колонизацию, а на освобождение стран Латинской Америки, что подтверждает искренность намерений англичан. Мы поддерживаем стремление народов к свободе и цивилизации, осознав, что именно этот путь находится в сфере интересов Англии…

Лошади шлепали копытами по лужам, чуть подсохшим на весеннем солнце. Они фыркали, крутили головами и совершенно не слушали высокопарных речей наездника. Так же как, впрочем, и люди, которые брели по кромке грязной дороги. Некоторые узнавали Джорджа и приветственно махали руками, другие не обращали на всадника ни малейшего внимания. Бедностью, крайней нищетой веяло от их одежды, неумытых, изможденных лиц, от грязных, тонких ручонок ребятишек, которыми они держались за истрепанный подол материнской юбки. Они не ведали о возлагаемых на них надеждах цивилизованных стран, пытаясь выжить в своем крохотном и убогом, на взгляд филэллинов, мирке.

* * *

К середине марта на город свалилась очередная напасть – чума. Причина смерти приезжего грека выглядела странной и весьма пугающей. Точно врачи определить не могли, но склонялись к самому страшному варианту. Тело умершего было покрыто черными гнойниками, а кровь из сосудов проникла в ткани.

– Теоретически это могло быть и отравление, – объяснял Бруно Байрону и Пьетро. – Но никаких иных признаков отравления нет.

– С чего бы травить обыкновенного торговца? – спросил Байрон.

– Именно! Ничего из дома не пропало. На месте крупная сумма денег. В городе, откуда он приехал, свирепствует эпидемия. Пока неясно какая. Это необязательно чума.

Тем не менее в Месолонгионе приняли необходимые меры предосторожности. Магазины и кафе закрылись. Тех, кто общался с торговцем, поместили в карантин. Врачам поручили тщательно следить за любыми признаками распространения болезни. Люди начали с подозрением смотреть друг на друга, стараясь лишний раз не общаться.

– Грязь! Грязь и полное отсутствие гигиены! – восклицал Байрон, понимая, что, если и правда начнется эпидемия чумы, она уничтожит сопротивление греков успешнее любого османского вторжения. – На всякий случай я отправлю срочное послание на Закинф. Распространение болезни заставит нас уйти из города!

Вскоре новости из Гастуни заставили вздохнуть спокойно: в городе свирепствовала эпидемия скарлатины. Но некоторое время греки продолжали передавать слухи о лютой чуме, которую якобы специально распространили турки…

После того как стало ясно, что чума миновала, возобновились учения в постоянной греческой армии. Байрон пожелал принять в них участие и маршировал в строю наравне со всеми, несмотря на свою хромоту. Однако вскоре возобновился дождь, и несколько дней хорошей погоды канули в небытие. Ливень хлестал во всю мощь, и о выходе на улицу не могло быть речи. В доме снова разгулялись сквозняки, а ставни приходилось держать закрытыми круглые сутки, порой забывая о том, сколько на часах времени, утро ли за окном или темная ночь. Джордж от нечего делать фехтовал с Пьетро, но невозможность двигаться и выходить из душного, промозглого помещения постепенно погружала его в состояние глубокой меланхолии…

* * *

– Пришла почта, – сообщил утром очередного хмурого дня Пьетро.

Байрон подошел к столу и быстро просмотрел толстую пачку.

– Обычные послания от греческих вождей. А вот тут что-то интересное, – он выудил письмо из Англии. – Посмотрите, мой друг, депутаты в конце концов прибыли в Лондон! Сколько мы ждали этой новости! Пишут, есть надежда быстро получить заем. А вот еще важное письмо – от Трелони и Стенхоупа. Дорогой Эдвард давненько не присылал о себе известий. Теперь они встретились с графом в Афинах и дружно призывают меня все-таки прибыть на встречу в Салону. Придется ехать, Пьетро. Трелони подтверждает, что там состоятся переговоры по поводу объединения Западной и Восточной Греции и по поводу усиления обороны страны. Как мы и подозревали, турки начинают укреплять свои позиции. Весной или летом они начнут наступление… – он замолчал на минуту, дочитывая письмо до конца. – Греческое правительство предлагает мне принять должность генерал-губернатора Греции.

Байрон заметно повеселел: перспектива прельщала его, а возможность выехать из Месолонгиона не для поправки здоровья, а по важному делу прибавляла оптимизма.

– Пьетро, приготовьте мне бумагу для ответа, – попросил он, усаживаясь за низкий столик. – Сейчас же отвечу и отправлю в Афины!

– Вы принимаете пост? – полюбопытствовал Гамба, заранее предполагая ответ.

– Конечно! Но я напишу, что прежде всего прибуду в Салону. Мне надо убедиться, что греческие правители действительно объединяются. А потом я, конечно, буду готов служить Греции сколько ей это понадобится. Кроме того, дорогой друг, следует точно понимать, что должность не является номинальной, что меня будут слушать, а мои приказы выполнять.

С ответом и несколькими бочонками пороха – результатом деятельности лаборатории Перри – в Афины отправили Финли. С ним вместе в путь пустился Уильям Хамфри, помощник Стенхоупа. Поздно вечером того же дня Финли вернулся в Месолонгион.

– С трудом, но мы добрались до реки Эвинос, – понурив голову, бормотал Финли. – Из-за дождей через реку стало практически невозможно перебраться. Но греки нам показали место, где они сами переходили на другой берег. Несколько лошадей, перевозивших порох, удалось переправить на другой берег. Затем на лошади, которую мы доставляли для господина Трелони, в реку ступил Хамфри. Но он не смог нащупать правильный путь, лошадь начала тонуть, течением на глазах уносило мои вещи, бумаги, а главное – семьсот долларов, большая часть которых принадлежала Трелони. В итоге переправившиеся греки повезли порох в Афины. Мы пытались искать мои сумки, но течение было так быстро, что вскоре поиски пришлось прекратить.

Никто не осмелился обвинять Финли или Хамфри в случившемся – ливень за окном говорил сам за себя.

– Ничего, – откликнулся Байрон. – Как только погода позволит, мы выдвинемся из Месолонгиона в Салону. Пока продолжим укрепляться здесь, а по получении займа следует в первую очередь вновь срочно объединить флот всех островов.

Казалось, Джордж не сдается. Но в течение нескольких дней погода лишь ухудшалась.

– Словно что-то давит мне на грудь, – пожаловался однажды Байрон Пьетро. – Мне трудно дышать в полную силу. Слабость разливается по телу. Не сообщайте об этом сестре, мой друг. Я написал ей накануне письмо – Тереза жалуется, что я не пишу так часто, как ей хотелось бы. Написал про ласточку, которую мы тут с вами видели недавно. Примета весны. Про здоровье, которое поправляется с каждым днем, – слухи о моем приступе, естественно, дошли до ушей прелестной Терезиты. Не волнуйте ее, Пьетро. Не стоит…

Не волновал Джордж и своих друзей в Месолонгионе. Маврокордато вместе с филэллинами по-прежнему наносил ежедневные визиты. Мало того, Джордж сам провоцировал кулачные бои и фехтовальные поединки. Он никому не показывал своей слабости, и только Пьетро замечал мелкие капельки пота, выступавшие у него на лбу от слабости, а не от физических упражнений; бледность и тяжелое дыхание.

В конце месяца грек, нанятый служить в постоянную армию, украл на рынке деньги, тут же был пойман и передан в военный трибунал. Немцы дружно голосовали за избиение вора палками, но Байрон выступил против подобного наказания.

– Даже если варварские методы приняты в цивилизованных странах, – сказал он в суде, – это не значит, что их следует применять в Греции.

Немцы продолжали настаивать на своем, и Байрон употребил всю свою власть, чтобы было избрано иное наказание. С грека сняли форму, а на спину повесили дощечку, на которой кратко описывалась суть его преступления. Он прошел с ней по городу, что произвело должное впечатление на жителей…

Впрочем, сами англичане являли собой не самый лучший пример: в тот же вечер была назначена дуэль между офицерами. Случайно узнав об этом, Джордж отправил Пьетро улаживать конфликт. Пришлось дуэлянтам пожать друг другу руки.

– Как мы можем советовать грекам объединяться, когда сами неспособны решить пустейшие споры мирно?! – возмущался Байрон, понимая, однако, что бездеятельность начинает негативно сказываться на настроении запертых в Месолонгионе солдат. – Мы пытаемся убедить греков в искренности наших намерений, но показываем им губительные примеры бездумного поведения!

В последний день марта Байрон официально стал гражданином Месолонгиона. Оказанная ему честь, как он считал, требовала еще большей отдачи и усилий на благо города. Усилия, как обычно, свелись к финансовой помощи: ни у правительства, ни у города не осталось никаких средств, и с каждым днем нищета все сильнее бросалась в глаза. Прекратилась оплата за еду и оружие солдатам, которую в свое время взяли на себя власти. Обещанные ими полторы тысячи долларов на восстановление укреплений они также не выделили. Все выплаты взял на себя Байрон…

* * *

Иностранцы продолжали тревожить своим поведением. Теперь уже немецкий солдат показал себя не с лучшей стороны. В полночь к Байрону прибежал жаловаться грек, в чьем доме жил злополучный немец.

– Он пришел пьяный, господин! – кричал грек. – Выломал дверь и бегал по дому с обнаженной шпагой, пугая моих жену и детей! Я сразу же побежал к вам, господин, за защитой!

Байрон отправил Пьетро с охраной.

– Арестуйте этого буяна и потребуйте объяснений.

Солдат вины не признавал. Он уверял, что выломал дверь, так как грек не впускал его в дом, где он жил уже несколько дней. «На улице шел сильнейший дождь, – твердил немец. – Прикажете мне мокнуть снаружи?» Состояние солдата говорило само за себя, но Байрон счел нужным написать ему официальный ответ, объясняя в деталях, почему его арестовали.

– Вот какими делами мы занимаемся, мой друг, – обратился он к Пьетро, передавая ответ. – Сознаюсь, я немного устал от подобных выходок с обеих сторон. Борьба за свободу превращается в постоянную борьбу с обстоятельствами.

– Вам надо отдохнуть, – вздохнул Пьетро. Ему становилось все сложнее отвечать на письма обеспокоенной сестры, которая словно чувствовала неладное. – Поехать в Италию, повидаться с Терезой, погреться на солнце…

– Нет! – раздраженно ответил Байрон. – Они зависят от меня, зависят! Без меня тут все рухнет! Нельзя мне покидать эту землю, нельзя!

Он устало сел на подушки. Пьетро померещилось, что Байрон больше не видит и не слышит его, полностью погрузившись в свой внутренний мир. На минуту стало страшно – человек напротив скорее походил на мертвеца, чем на живого…

Глава 4

Месолонгион, апрель 1824 года

В самом начале месяца произошел странный случай: вместо турок на Месолонгион пошел Караскатис. Он выступил из Анатолико на небольших судах со ста пятидесятью солдатами.

– Его племянника оскорбил кто-то из Месолонгиона, – объяснил Пьетро Байрону, узнав новости в городе. – Рынок закрыт, лавки тоже. Народ напуган.

Маврокордато приказал организовать оборону, а Байрон попросил свой полк быть готовым к обороне.

– Пьетро, следите за соблюдением строжайшего нейтралитета, – попросил он. – Нельзя ввязываться в ссоры ни словом, ни действием.

По улицам ходили группы вооруженных людей. Неожиданно перед лицом опасности греки стали серьезнее. Не было слышно громких песен и бесцельных выстрелов. Целый день в городе ждали нападения, но инцидент был быстро исчерпан – Караскатису принесли извинения, и он ретировался обратно в Анатолико, даже не сделав попытки высадиться на берег.

– Поговаривают, попытка Караскатиса напасть на нас – дело рук политических врагов Маврокордато, – доложил вечером Пьетро. – Если бы Месолонгион не подготовился к встрече с противником, кто знает, чем бы закончилось это происшествие.

– Именно! – воскликнул Байрон. – Каждый раз мне кажется, что распри закончились, что греки объединяются. И каждый раз я жестоко ошибаюсь. Не было ли в принципе жестокой ошибкой ехать сюда? Разочарование время от времени заставляет меня задумываться о пользе моего предприятия. Чего я достиг? Чего добился? По большому счету ничего. Ничего, мой друг, не сдвинулось с места…

– Создана постоянная армия, – начал возражать Пьетро, – строятся фортификационные сооружения вокруг города…

– Да, конечно, – Джордж устало кивнул. – Я имею в виду, что внутри меня ничего не изменилось. Я истратил тут тридцать тысяч испанских долларов. Изрядная сумма, но это вовсе не все, что я имею. Проблема не в деньгах. Дело хоть как-то сдвинулось с места. Если бы не я, здесь царил бы хаос и, возможно, хозяйничали бы турки. Я беспокоюсь о себе, потому что меня подводит собственное тело. Но не подумайте, мой друг, я не собираюсь бросать начатое. Мне поручат командовать, я буду командовать. Насколько хватит сил, поверьте, положу их на благо Греции.

Речь Байрона путалась и порой походила на бред больного человека. Однако он не сдавался. Едва выглядывало солнце, вместе с Пьетро они ехали на прогулку верхом, радуясь скудному теплу, медленно разливавшемуся по окрестностям. Турки вновь оживились, и опять можно было разглядеть их корабли у входа в залив. Байрон и Гамба пришпоривали лошадей и ехали по подсохшей земле, несмотря на дожди. Весна брала свое. Повсюду видны были приготовления к отражению атаки врага: жители словно бы просыпались после зимней спячки, стряхивая с себя оцепенение.

Отъезд в Салону, несмотря на улучшившуюся погоду, откладывался. В данной ситуации Байрон считал неуместным покидать город, который так на него рассчитывал.

– Турки что-то затевают, – говорил он, – мы готовимся к обороне. Настроение людей на подъеме. Придется нам подождать еще немного. Объединение Греции, конечно, дело первостепенной важности. Но меня поймут неправильно, если я сейчас уеду. Я ощущаю связь с этим местом, Пьетро, и не в силах покинуть Месолонгион, когда турки опять подошли так близко.

Неожиданно к Байрону прислали записку от Маврокордато. Джордж отвлекся от своих рассуждений и быстро прочел послание.

– Вот, посмотрите, мой друг! В моем доме живет шпион! – Байрон возмущенно размахивал листком бумаги. – Они не смеют врываться сюда и потому просят мою охрану препроводить господина Волпиотти, занимающего одну из верхних комнат, вниз к воротам.

Бумаги, позже найденные в комнате шпиона, доказали его вину. В тот же день был пойман еще один шпион, пытавшийся сбежать из города. Его заметили немецкие офицеры – он во весь опор скакал в сторону Лепанто. Теперь с пойманными шпионами разбирался военный совет.

– Разногласия внутри страны столь сильны, что полностью сводят наши усилия на нет, – перед Байроном лежала очередная пачка писем с просьбой выделить деньги той или иной клике. – Маврокордато пытаются очернить, а потому следят за каждым его шагом. Нам пришлось встать на его сторону, но разве мы сделали неправильный выбор? Я собираюсь опубликовать подробнейший отчет о происходящем в газете. Стенхоуп отчасти был прав, торопясь основать здесь типографию. Иначе слухи останутся слухами.

Байрон засел за написание статьи, заручившись согласием Маврокордато обнародовать детали расследования последних происшествий. Количество дел не позволяло ему как следует отдыхать. Он мало спал, соблюдал строжайшую диету и, пользуясь отсутствием дождя, старался часто и надолго выезжать верхом. Постоянно находясь рядом, Пьетро чувствовал неладное, однако к советам друга Джордж, как и раньше, не прислушивался…

* * *

Девятого апреля из Англии пришло письмо от Августы. Сестра вложила в него небольшой портрет Ады. Вначале это послание очень обрадовало Байрона. Он в сотый раз принялся рассказывать Пьетро о том, что видел дочь лишь однажды – сразу после ее рождения, о том, как скучает по ней и по сводной сестре, вспомнил умершую Аллегру… С каждой минутой его речь становилась все печальнее. Пьетро хотел отвлечь старшего товарища, но тот говорил не переставая, не давая шанса вклиниться.

– Когда нас познакомили с Августой, мир для меня перевернулся! – Джордж грустно улыбался и не выпускал письмо сестры из рук. – Я часто ей писал. Обо всем! Я всегда обращаюсь к ней: «Милая Августа» Постоянно переписываться мы начали, когда мне исполнилось лет шестнадцать. Она была на пять лет меня старше, и вначале я немного стеснялся отвечать на ее письма. Тем не менее очень быстро я почувствовал, насколько мы близки, насколько хорошо понимаем друг друга. Я рассказывал ей обо всем, что происходило в моей жизни, – он вновь посмотрел на листки бумаги, которые держал в руках. – Мне не хватает ее, Пьетро! Расставание далось с трудом. Я звал Августу, я хотел, чтобы она уехала из Англии. Кажется, там удерживает ее моя жена, не желающая нашего общения. За многое следует поблагодарить леди Байрон: из-за нее я покинул родину, из-за нее не вижу дочь, не общаюсь с сестрой…

Снаружи дождь барабанил по ставням, будто пытаясь войти в дом непрошеным гостем. Джордж с усилием продолжал говорить. Казалось, каждое слово дается ему с великим трудом:

– Видите, мой друг, Августа тоже болела, но в те дня, когда мне становилось лучше.

Пьетро ничего особенного в данном факте не увидел, однако послушно кивнул.

– Сейчас мне хуже, а Августа здорова. Это ли не знак?! Мы помогаем друг другу. Мы не можем болеть одновременно. Один, будучи в бодром состоянии, поддерживает другого. И наоборот. Как иначе? – бормотал Джордж. – Связь между нами очевидна. Нас хотят разлучить, не позволить нам общаться. Ада пережила еще один приступ, схожий с моим. Августа пишет, девочка уже чувствует себя хорошо. Мне следует написать леди Байрон, чтобы она следила за ее здоровьем. Если меня настиг приступ эпилепсии, то это не значит, что Ада будет страдать от этой болезни – она будто не передается по наследству. Но стоит обратить внимание.

В наступившей тишине они услышали, что стук капель прекратился. Байрон подошел к окну и распахнул ставни: дождь затих. По небу быстро бежали серые облака, кое-где пробивалось солнце.

– Не поехать ли нам, мой дорогой друг, на прогулку? Я не могу оставаться в этой комнате более ни минуты! Мы не выезжали несколько дней. Сколько? Я не помню даже, сколько я не выходил!

– Вы уверены, сэр? – обеспокоенно спросил Пьетро: Джордж вовсе не выглядел здоровым и способным к длительным прогулкам верхом.

– Не пытайтесь меня отговорить! Пахнет весной, – Байрон закашлялся. – Мне надо подышать свежим воздухом. В груди словно что-то сжимается, нет сил дышать нормально. Поехали!

Пьетро сделал последнюю попытку отговорить Байрона:

– Ветер слишком сильный. Через мгновение может снова полить дождь. Посмотрите на небо: здесь оно расчистилось, а вдали собираются тучи.

Уговоры были бесполезны. Джордж начал собираться на улицу.

– Проедем столько, сколько позволит дорога, – сказал он, вскакивая на лошадь. – Смотрите, над городскими стенами туч нет, – он показал вперед плетью. – Ветер дует серьезный, но он туда их быстро не пригонит.

В самом деле, тучи будто решили пуститься в пляс: они то летели в одну сторону, то меняли направление и начинали свой дикий танец, перемещаясь в другую. Ветер тоже резвился: он гонял мусор по улицам, подкидывая отбросы в воздух, переворачивая и швыряя их куда заблагорассудится. Плохо закрепленные ставни в некоторых домах хлопали что есть силы, грозя свалиться на головы редких прохожих.

Застоявшиеся лошади поскакали к городским стенам…

Всадники проехали три мили за городом, и тут их накрыл ливень. Тучи неожиданно сгустились над головами и извергли из себя такое количество воды, какое должно было вылиться в течение месяца, а то и двух. Сплошная стена воды заслоняла дорогу, и передвигаться приходилось наугад. Обычно Пьетро и Байрон на обратном пути, возле стен, садились в лодку, дабы вернуться к дому, а слуги отводили лошадей. Но тут Пьетро сказал, что следует быстрее вернуться верхом.

– В лодке возвращаться опасно! – крикнул он. – Штормит, да и зальет нас за полчаса пути.

– Я же солдат! – крикнул в ответ Байрон, перекрывая шум дождя. – Подобные пустяки не должны меня пугать! Иначе как я, по-вашему, буду вести себя во время сражения?

Они спустились в лодку и отправились в обратный путь. Дома Байрона тут же начала сотрясать дрожь. Он переоделся, но ни сухая одежда, ни зажженный очаг не помогли согреться. К восьми вечера он по-прежнему лежал на диване, страдая от ревматических болей в суставах, в дурном настроении. Прибежавший по просьбе Пьетро доктор Бруно предложил пустить кровь.

– У вас вообще нет иных способов лечения, кроме как лишить мое тело очередной порции крови? – Байрон привстал на локте. – Нет уж! Я помню, чем закончился предыдущий опыт.

В этот момент в комнату зашел Миллинген. Ему быстро описали симптомы болезни и спросили его мнения.

– Больше народу умирает от скальпеля, а не от копья, – пошутил Джордж и в изнеможении откинулся на подушки: любое движение вызывало у него боль; лоб покрылся испариной.

Врачи переглянулись.

– Необязательно пускать кровь, – согласился Джулиус. – Состояние не представляет такой опасности. Подождем до завтра. Но при ухудшении, пожалуйста, зовите нас сразу же!

Комната опустела. Полумрак окутал предметы. Оставшись сидеть за столом, Пьетро перебирал последние письма.

– Про заем из Англии не пишут? – слабым голосом поинтересовался Джордж.

– Пишут, но ничего нового. Опять лишь обещания. Пока деньги не выданы…

На следующий день на Байрона продолжила накатывать дрожь, но он встал с постели и в обычный час приступил к делам. Посетители, которых он принимал, несмотря на недомогание, отнимали последние силы. Пьетро старался взять на себя основную часть дел, и все-таки постоянный шум и суета не давали Байрону расслабиться. В обед он съел свою маленькую порцию овощей и выпил виски.

– Есть не хочется, Пьетро, – Джордж встал из-за стола и направился к дивану.

Однако вскоре визиты продолжились. Отдых получился коротким и не принес облегчения. Вечером зашли Бруно и Миллинген. Увидев, что жар спал, они не стали предлагать кровопускание, прописав покой и сон…

Вместо покоя утром одиннадцатого апреля Байрон опять поехал верхом.

– Вы же знаете, мой друг, как мне помогают движение и воздух, – объяснял он Пьетро. – Сидеть взаперти – занятие не для меня. Пока не пошел дождь, мы обязаны выехать. Далеко не поедем – вон до той оливковой рощи, где можно чудно прогуляться.

Вместе с Джорджем погулять отправились несколько офицеров. Солнце и пение птиц способствовали хорошему настроению: все шутили и смеялись. Байрон заметно повеселел, а Пьетро понадеялся, что болезнь отступила.

Тот день прошел не лучше предыдущего. После прогулки Джордж пожаловался на недомогание. Спать он не мог, мучаясь от участившихся болей в суставах. Его то бросало в холод, то охватывал жар. Несмотря на протесты, поток визитеров пришлось сократить до нескольких самых близких людей, включая врачей.

– Не вините себя, Пьетро, – Джулиус пытался успокоить Гамбу, который страдал оттого, что не отговорил Джорджа от прогулки. – Позавчерашний ливень не прошел бесследно, и быстрого улучшения не ждите.

От кровопускания Байрон вновь отказался, раздражаясь все сильнее.

– Примите горячую ванну, – посоветовал Бруно. – И постарайтесь поспать. Я могу дать вам лекарства, которые уменьшат боль и помогут уснуть.

– О нет! Опиума мне не прописывайте! – сердился Байрон. – Ваши средства никуда не годятся, – капризным голосом продолжал он. – Уберите отсюда эти никчемные пилюли! Пьетро, дай стакан с джином. Он согревает лучше…

Когда пришел Финли, Байрон пустился в рассуждения о знаках судьбы, гаданиях и предсказаниях. Его речь прояснилась и потекла в известном Пьетро направлении.

– Когда-то мне гадали. Я был мальчишкой, лет десяти, – Байрон уселся на диване. – Моя мать обожала хиромантию и астрологию, и я унаследовал эту страсть. Мне гадали по руке. Старик, изучавший мою ладонь, сказал тогда: «Проявите осторожность, юноша, когда вам исполнится тридцать шесть. Потому что далее линия жизни на вашей руке обрывается». Конечно, изменить ход вещей человек способен. Он может пойти наперекор судьбе, но, как видите, дается это с трудом. И кто знает, выйду ли я из схватки с судьбой победителем.

– Вы слишком суеверны, – сказал Финли. – Не следует обращать такое внимание на нелепые предсказания. Вы простыли, не более.

– Мне одинаково сложно решить, во что верить в этом мире, а во что не верить. Вам повезло, мой друг, а может, вы просто молоды. Многие считают странной мою веру в счастливые и несчастливые дни. Однако вам уже не убедить меня начинать новое дело в пятницу или воскресенье. Я уверен: в эти дни начинания ничем хорошим не закончатся. Уверен, потому что так случалось всю мою сознательную жизнь. Вот вы, дорогой Финли, очень похожи на Перси Шелли. Ему предсказывали, что он умрет, утонув в море. Так и случилось! Я хоронил его, точнее, сначала по его желанию кремировал на берегу. Не ваша ли теперь очередь сыграть эту роль в отношении меня?

У присутствовавших пробежали мурашки по коже. Финли вздрогнул – схожесть с Шелли всегда его пугала. Тут врачи спохватились и принялись вновь советоваться по поводу состояния здоровья Байрона. Бруно предложил использовать потогонные средства.

– Потоотделение прекрасно помогает справиться с жаром.

– Я готов пустить пот вместо крови, – откликнулся Байрон.

Гости вышли из комнаты, оставив больного с врачом. Через некоторое время Джорджу действительно стало лучше, и он ненадолго уснул. Утром двенадцатого Бруно явился с новыми идеями. Он принес слабительное. К подобному методу Байрон также отнесся положительно. Несмотря на слабость, он принял горячую ванну и тут же вернулся в постель. Пьетро заметил, как у Байрона усиливается раздражение. В темной комнате, всегда полной людей, обсуждавших насущные дела, стояла непривычная тишина. Врачи шептались по углам, пытаясь прийти к общему мнению. Жар не спадал, но пускать кровь Джордж, как и прежде, категорически отказывался. За весь день он смог съесть немного супа и при всем желании не вышел на улицу – его даже не пришлось отговаривать.