Текст книги "Мятежный лорд"

Глава 3

Кефалония, октябрь 1823 года

О выздоровлении Ады по-прежнему ничего не было известно, но так или иначе, а события в Греции немного отвлекали Байрона. Неожиданно, в начале октября, поутру, обитатели дома почувствовали, как у них под ногами заходил ходуном пол.

– Сэр, мне кажется или происходит нечто странное? – Пьетро осторожно заглянул в комнату Байрона, а вслед за ним возник на пороге и Бруно.

– Землетрясение, – спокойно ответил Джордж. Он сидел нога на ногу, безмятежно созерцая вид за окном. – В этих местах явление нечастое, но время от времени случающееся, – он поправил съехавшие чуть в сторону бумаги и откинулся на спинку кресла.

– С домом ничего не случится? – спросил обеспокоенный Пьетро.

– Думаю, ничего. Впрочем, одному Богу известно, что случится дальше. Но чутье мне подсказывает: природа учинит нам легкое неудобство и не больше. Ко мне хотел сегодня прийти доктор Джеймс Кеннеди. Вы помните его, Пьетро?

– Да, он заходил к вам на «Геркулес». Пытался вести беседы о Боге, вере и прочих ненужностях.

– Как верно вы подметили. В нынешних условиях это действительно ненужности, – улыбнулся Байрон. – Кеннеди служит тут всего год, врачом в гарнизоне. Говорят, обратил в веру нескольких человек. Между прочим, якобы имеет прелестную жену, которая способствует обращению в веру даже успешнее, чем он сам. Посмотрим, доберется ли милейший доктор до нас или землетрясение не позволит ему пуститься в опасный путь. Кеннеди – мой соотечественник, тоже шотландец. Я должен быть с ним в любом случае учтив, не так ли?

До Метаксаты в тот день доктор все же не доехал. А толчки продолжались, и к ночи стали еще сильнее. Поздно вечером Байрон, Гамба, Бруно и слуги оказались на улице возле дома.

– Как вы меня опередили? – воскликнул Джордж, покинувший дом последним. – Я никого не видел на лестнице. Вы прыгали с балкона? Или летели по воздуху? – он рассмеялся. – Думал, я сбегаю с корабля первым!

Постояв некоторое время на улице, Байрон продолжил шутить:

– Хорошо, что в доме нет женщин. Представьте, как бы мы сейчас действовали! Спасали бы прекрасных дам, падающих в самый неподходящий момент в обморок. Со второго этажа нести даму по шатающейся лестнице без перил!

Когда прошло еще немного времени, Джордж предложил вернуться в дом.

– Лично я пойду спать. Конечно, не исключено, что наше жилище развалится, но из-за этого я не собираюсь всю ночь простоять на ногах. Да и холодно уже, господа! – и он бодрым шагом направился к лестнице. Ловко удерживая равновесие, Байрон быстро взобрался наверх и скрылся в своей комнате.

Остальные последовали его примеру, а утром весело рассказывали, как спокойно пережили землетрясение, способное разрушить их дом. Прибывший из Аргостолиона доктор Кеннеди не преминул поделиться с Байроном своими размышлениями по поводу случившегося природного явления:

– Это Божье знамение! И следует задуматься о том, какой смысл оно в себе несет. Со мной никто из англичан не согласен, а я успел им сегодня с утра сказать о своих мыслях. Знамение нехорошее, и стоит подумать, к чему оно случилось. На Кефалонии разрушено несколько домов, в том числе и в Аргостолионе. Среди греков произошла паника. Их положение, и без того плачевное, еще больше осложнилось.

– На что же указывает Господь? – насмешливо поинтересовался Джордж. – Грекам не следует бороться за свободу? Они поступают неверно?

– Не в моих силах судить, но Господь точно хочет нас на этой земле покарать.

– Хорошо, дорогой доктор. Мы ночь пережили. Наш хлипкий домишко не рухнул, сия чаша нас миновала. Полагаю, нас не касается это предупреждение Господне. Как, кстати, пережили это явление солдаты гарнизона? Все ли живы и здоровы? – Байрон вежливо улыбнулся.

– О, да! Сегодня рано утром все были на плацу и старались маршировать, как обычно. Их немного покачивало, будто они пьяны или находятся на корабле во время бури, а в остальном держались молодцом! – гордо сказал Кеннеди, словно в том была его собственная заслуга.

Землетрясение продолжалось и в этот день, и на следующий. Еще несколько домов практически раскололо пополам, как трескается от удара молнии старое дерево. На смену землетрясению пришел сильный шторм. Волны выше человеческого роста бились о берег, обрушивая на него всю свою мощь. Корабли в гавань не заходили: слишком велика была опасность пойти ко дну. Громко кричали чайки, пролетая низко над землей, а вода в море из лазурной превратилась в темно-синюю, почти черную. Белевшие на горизонте паруса исчезли, и даже горы, казалось, почернели и перестали отражаться в воде. Небо покрылось тучами, дул сильный ветер.

Прогулки верхом пришлось временно прекратить, но Байрон постоянно выходил из дома прогуляться, утверждая, что такая погода ему нравится больше, чем стоявшая доселе жара. Он подолгу стоял на холме, глядя на волны, не обращая внимания на ветер, который раздувал полы плаща и смешно взъерошивал волосы.

– Доктор не прав, – обращался Байрон к Пьетро, частенько составлявшему ему компанию. – Буря – это жизнь! А землетрясение лишь встряхивает людей от оцепенения, в котором они находятся. Плохо, когда все вокруг застыло и природа спит. Вот увидите, скоро начнут происходить события.

– Но вы же верите в знаки, предзнаменования, – вежливо начал говорить Пьетро. – Почему вы не согласны с господином Кеннеди? Ведь он, в сущности, рассуждает о том же. Разве Божье знамение не сродни тем знакам, которые получал господин Шелли перед гибелью?

Байрон задумался.

– Отчасти ваши суждения верны, – наконец он отвлекся от созерцания обрушивавшихся о берег волн. – Однако Перси видел послания либо из загробного мира – от Аллегры, например, либо из мира потустороннего, например, передаваемые привидениями. Миры эти разные и не имеют ничего общего с Божьим промыслом. Тем более что природные явления – вещь совершенно объективная, и наивно полагать шторм или дождь письмами от Господа. Я верю в существование сил, которые выше и сильнее нас. Но при чем здесь землетрясение?

– Господин Трелони считал бурю хорошим знаком…

– Буря, конечно, природное явление. Но если оно случается в начале пути, то обычно знаменует собой удачный поход. Я не слыхал о том, что знаменует землетрясение. А вот привидения, визиты умерших людей, явления, не присущие обычному положению вещей, как, предположим, стекающая по стене кровь, говорят о многом.

Пьетро стало жутковато, и он даже обернулся, ожидая увидеть за спиной бестелесное создание. Байрон заметил его движение.

– О, не бойтесь, мой друг! В вашей жизни никогда не происходило ничего подобного. А значит, жить вам долго. Я вот постоянно сталкиваюсь со странными явлениями. Мне происходящее сейчас нравится. Природа заставляет потусторонние силы на время удалиться. Наверное, они боятся грома. Лишний шум им не нужен. Привидения и им подобные любят тишину. Вы заметили, они приходят, когда человек один. Бывает, конечно, видение является нескольким сразу. Но это крайне редкий случай. И люди в таком случае собираются особенные, объединенные чем-то, невидимым глазу, зато заметным оттуда, – и Джордж покрутил рукой в воздухе.

– После того как мы сюда приехали, ничего не происходило с вами странного? – спросил Пьетро.

– Лишь раз. Помните, мы остановились в небольшом монастыре по дороге с Итаки в Аргостолион? Там мне привиделся Перси. Его слов я не разобрал, а может, он ничего и не говорил. Впрочем, был второй раз. Когда уезжал Трелони, я почувствовал необъяснимую тревогу, словно мы больше не увидимся. Я очень беспокоюсь за свою дочь: не хотел бы передать ей в наследство особенности моего мозга. Я не вижу, как она развивается, чем интересуется, много ли читает и что. Мне сложно дать совет ее матери, да та меня и не послушает. Учитывая собственный опыт, я смог бы помочь Аде облегчить не только головные боли, но и избавиться от демонов в душе…

– Почему вы не поможете себе избавиться от них, если в силах помочь дочери?

– Меня спасать уже поздно, – усмехнулся Джордж. – Это нужно было делать раньше, но никто не понимал моих терзаний. Перси понимал, да сам был таким же. И мы только и могли тянуть друг друга дальше вниз…

* * *

Стоило Байрону помянуть Перси Шелли, как он явился перед ним во плоти. Точнее, конечно, явился не настоящий Шелли, а похожий на него человек. Джорджу Финли исполнилось двадцать три года. Он успел окончить в Англии университет и заинтересоваться двумя вещами: историей и освободительной войной в Греции. Финли представлял собой новое поколение филэллинов, прибывших в Грецию благодаря известности Байрона и его непосредственному участию в судьбе страны. Попав на Кефалонию, он тут же разузнал, где живет знаменитый поэт, и появился на пороге домика в Метаксате среди прочих визитеров.

Байрон обычно принимал практически всех, кто к нему приходил. Узнав, что у дверей стоит его соотечественник – а родители Финли были шотландцами, – он мгновенно велел Пьетро привести гостя в так называемую гостиную. Она представляла собой небольшое помещение, которое обитатели дома использовали еще и как столовую. За одним из двух столов ели, а второй был завален книгами, равно как и стул, стоявший рядом с ним. Возле стены аккуратными стопками также лежали книги, в числе которых Финли заметил романы Вальтера Скотта…

– Проходите, мой друг, проходите, – поприветствовал соотечественника Байрон. – Тут вам не Италия, где я принял бы вас с куда большим размахом. Однако здесь идет война – излишние удобства совершенно ни к чему. Тем более мы, полагаю, вскоре отправимся на материк, где пользы от моих действий будет побольше.

Финли сел на стул, а Джордж внимательно начал его разглядывать. От пристального взгляда Байрона молодому человеку стало не по себе. В свои годы он был уже довольно самоуверенным, легко завязывал знакомства и не терялся в присутствии людей старше и образованнее. Но Байрон воздействовал на него странным образом. Он словно бы гипнотизировал своим надменным взглядом, а речь его отличалась монотонностью и производила впечатление полной незаинтересованности, несмотря на вежливость высказываемых фраз. Улыбка на лице Байрона казалась равнодушной и слегка насмешливой. Неожиданно он сказал:

– Извините за долгую паузу. Вы очень напомнили мне близкого друга, который погиб в прошлом году. Вы – вылитая копия Шелли! – улыбка сошла с его лица. – Пьетро! Посмотрите, как господин Финли похож на Перси!

Пьетро подошел к столу, за которым сидели Байрон и Финли. Он не находил сходство таким уж сильным, но и в самом деле молодой человек обладал такими же мягкими чертами лица, как и Шелли. Высокий лоб, зачесанные назад густые вьющиеся волосы, довольно длинный тонкий нос и пухлые губы довершали образ.

– Да, Джордж, вы правы, – обсуждать нюансы внешности гостя Пьетро тактично не стал и просто согласился с Байроном.

– Я никогда не встречал господина Шелли, – откликнулся пришедший в себя Финли, – но считаю за честь быть на него похожим. Очень сожалею о его смерти. Это огромная потеря для европейской литературы.

Байрон кивнул. Теперь он говорил еще медленнее, чем раньше, время от времени обрывая предложения на полуслове:

– Потеря для мировой литературы. Потеря для меня лично еще большая, поверьте. Восполнить ее невозможно. И тут являетесь вы. С таким сходством. Вы пишете стихи?

– Нет. То есть пишу изредка, но особых талантов к этому не имею, – ответил Финли.

– А что вас интересует?

– История. Я очень люблю историю и старательно ее изучаю.

– О! Вам следует, мой друг, написать историю Греции. В особенности тот период, который мы наблюдаем сейчас. Мы являемся свидетелями больших событий. Уверен, Греция обретет свободу, а у вас есть шанс изложить происходящее для потомков. Каковы ваши планы? Куда вы последуете, покинув Кефалонию?

– Пока я принял приглашение одного из английских капитанов посмотреть Ионийские острова. Он хочет исследовать здешние моря. Заодно посмотрим, чем занят турецкий флот. Далее, возможно, проследуем в Месолонгион. Там, насколько я знаю, сосредоточены основные силы греков.

– Согласен с вами, – кивнул Байрон. – Скорее всего, мы последуем туда же. Пока я здесь жду ответа от греческого правительства и дальнейших указаний от лондонского комитета, – он помолчал, продолжая пристально смотреть на Финли. – Позвольте просить вас об одолжении. Как только прибудете на материк или ранее узнаете что-то важное, напишите мне без промедления. Я стараюсь вникнуть в обстановку, сложившуюся в греческом лагере, раздираемом междоусобными войнами, мешающими вести войну основную. Примкнуть к какой-то одной клике было бы ошибкой. Поэтому пишите мне сюда, на Кефалонию. Если я уеду, то письма перешлют по новому адресу. А может, судьба позволит нам свидеться еще раз.

Остаток дня после ухода Финли Байрон провел в своей комнате в одиночестве. Сходство молодого шотландца с Перси поразило его в самое сердце и пробудило воспоминания, которые без того были яркими. Байрона не отпускала мысль, что Перси не просто так явился ему в облике Финли. Он был уверен: друг хочет находиться рядом. И либо зовет его к себе, либо, напротив, таким образом будет сопровождать Джорджа на земле…

* * *

Наконец пришли известия от Трелони. Несмотря на его утверждение о том, что все не так плохо, как кажется на первый взгляд, Байрон не испытал большого оптимизма ни на второй взгляд, ни на третий. Власть находилась в руках людей, преследовавших исключительно собственные интересы. Хуже того, они не имели никаких талантов или достоинств, которые можно было бы использовать на благо Греции. Простой народ действовал неорганизованно и спонтанно, не получая ясных приказов от своих лидеров.

– Греки уже понимают, кто ими пытается руководить, – пересказывал Байрон письмо Пьетро. – Они осознают их несостоятельность, понимают их корыстные мотивы. Трелони также считает большим плюсом желание греков бороться против османов любой ценой. Освободительное движение не повернешь вспять, чего бы там ни делали новые предводители этого племени. Согласен: желание бороться всегда двигало людьми сильнее, чем указания тиранов, которые ими управляли. Однако стоит признать: сотрудничать нам по-прежнему не с кем. На чью бы сторону мы ни встали, мы будем содействовать интересам отдельной партии.

– Как приняли Брауна и Трелони? – спросил Пьетро.

– О! Прием, судя по всему, им оказали радушный. Правительство понимает, с кем имеет дело, – с богатыми англичанами, которые готовы делиться деньгами. Действительно, почему бы не поделиться с ними. Кстати, Трелони уговаривает нас выехать немедля. Греческие лидеры настойчиво просят передать мне слова, заверяющие в их якобы искреннем желании сотрудничать. Они готовы принять нас и принять мои деньги, дабы истратить их на нужды освободительной войны.

Джордж остался у себя размышлять о дальнейших действиях. Было заметно: он вовсе не уверен в том, что следует послушать совета Трелони и срочно выезжать на материк. Пьетро подобное поведение Байрона не тяготило, и он спокойно вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Просмотрев последние послания, лежавшие перед ним на столе, Джордж взял в руки письмо от Терезы. Следовало что-то ответить, иначе она расстроится, обидится и все это выплеснет на бумагу в следующих посланиях Джорджу. С одной стороны, ему, конечно, были приятны ее пылкие заверения в любви и верности. С другой – желание писать такой же длинный, полный страсти ответ напрочь отсутствовало. Тем не менее Байрон взял чистый лист бумаги и вооружился пером. Текст опять получился кратким: искренне заверив Терезу в своей любви и сославшись на дела, Джордж поставил подпись «Всегда твой», как делал обычно в конце писем к графине и Августе. Затем он вновь предался размышлениям…

– Остаемся пока на Кефалонии, – объявил Джордж Пьетро и Бруно, спустившись вниз. – Здесь от меня больше пользы. Мое влияние растет, и я не хочу давать деньги отдельному человеку или клике. На Кефалонии я независим. Уверен, Трелони мое решение не понравится, но ему придется принять его.

Отчего-то Пьетро так и полагал: Байрон был не готов двинуться с места. Сначала он долго собирался в Грецию, сейчас он так же долго будет собираться переехать из Кефалонии на материк, если вообще решится на этот шаг.

Буквально на следующий день пришли очередные новости: греческое правительство проголосовало за то, чтобы просить англичан выделить им заем на четыре миллиона испанских долларов. Двух членов правительства отправили в Англию для проведения переговоров. Новость Байрона обрадовала.

– Без больших средств реальных действий греки предпринять не смогут, а мои возможности слишком скромны, – его настроение переменилось в лучшую сторону. – Я распорядился продать имение в Англии, но больших денег за него не выручат.

– Вы продаете свое имение? – удивился Пьетро.

– Да. В начале осени я отправил распоряжение Киньярду. Он не идет покупателям на уступки, но более десяти тысяч получить за Рочдейл сложно. Хотя и эта сумма пригодится: на содержание небольшого отряда, на продовольствие, на лекарства.

Депутаты, выбранные правительством, впрочем, в Англию выезжать не торопились. Они прибыли на остров Идра, где сосредоточились основные силы греческого флота, и не выдвигались дальше.

– А вы в курсе, мой друг, что на Идре все мужчины – моряки? – спросил Байрон, услышав название острова, на котором задержались депутаты. – Они долгое время не воспринимали известия о начале освободительной войны с радостью. Жителей вполне устраивала служба во славу турок.

– Почему они передумали?

– Сложно сказать, – Джордж покачал головой. – Не исключено, что они были вынуждены подчиниться обстоятельствам. Соседний с ними остров Спеце восстал, и им просто пришлось примкнуть к ним. Греческая революция не похожа ни на одну другую, поверьте, дорогой Пьетро. Подобной раздробленности, противоположности мнений, отстаивания собственных интересов, вопреки интересам несчастной страны, я не припомню во Франции, например. Промедление губительно, но греки никуда не торопятся, чего-то выжидая. А порой они, напротив, мужественно выступают против османов, идя на верную погибель.

– Французы – более благородная нация? – Пьетро помнил о любви Байрона к Наполеону и хотел перевести разговор в новое русло. Джордж с удовольствием откликнулся:

– О, да, конечно! Благородства в нации тем больше, чем более она развита. Французы ушли далеко вперед, оставив тех же греков прозябать на задворках. После поражения в России, страшной зимой двенадцатого года, разбитая армия Наполеона приплелась домой. Но до сих пор двести солдат из тех, кто был выгнан из России, пребывают в весьма приличных условиях в доме инвалидов наравне с остальными офицерами. Поражение не стало для них позорным клеймом…

* * *

В конце месяца в гости к Байрону с Корфу пожаловал лорд Сидни Осборн. Лорд был младше Джорджа менее чем на год, а кроме того, состоял в родстве с его сводной сестрой Августой.

– О, если я вам расскажу, как переплетены наши судьбы, доктор, – говорил Байрон Кеннеди, который не оставлял привычки регулярно навещать Джорджа и вести с ним многочасовые беседы, – то вы ужаснетесь! – Байрон подмигнул Осборну, сидевшему напротив. – Вы не возражаете, мой дорогой лорд?

– Нет, что вы! Разве только милейшему доктору наскучит эта семейная сага, – улыбнулся Осборн. – Когда заметите первые признаки, вы, Джордж, тут же прекращайте повествование.

Лорд чем-то неуловимо походил на Байрона, хотя прямого кровного родства между ними не существовало. Он унаследовал тонкие черты отца и стройную фигуру. Матери Джордж не видел и судить о ее внешности не мог. Отец же, лорд Френсис Осборн, отличался приятной наружностью и нравился женщинам. Младший Осборн жениться пока не удосужился, однако успел стать героем некоего скандала, из-за которого ему пришлось покинуть Англию. И в этом Байрон находил сходство с собственной судьбой. Осборн прибыл на Корфу в качестве представителя английского правительства и, как многие англичане, сочувствовал борющимся за свободу грекам…

– Так кем же приходится вам досточтимый лорд? – поинтересовался Кеннеди. – Вы родственники?

– Отчасти, – усмехнулся Байрон. – Нас связывает моя сводная сестра Августа. Она мне сестра по отцу, который был женат на первой жене лорда Френсиса, то есть отца дорогого Сидни! – выпалив последнее предложение на одном дыхании, Джордж замолчал, гордо посмотрев на доктора, словно в подобном хитросплетении судеб была его немалая заслуга.

– Да, так случилось, – воспользовавшись паузой, заговорил Осборн. – Леди Осборн, первая жена моего отца, упаси Господь ее душу, – вместо того чтобы перекреститься, лорд усмехнулся и воздел взгляд к потолку, – отличалась удивительной, просто необыкновенной красотой. Впрочем, я сужу лишь по сохранившемуся у отца портрету и по рассказам тех, кто ее знал. Такие женщины умеют сводить с ума мужчин. Кажется, они кротки и невинны, как младенцы. Кротость заканчивается мгновенно, стоит только мужчине упасть к их ногам.

Доктор Кеннеди поджал губы, но комментировать слова гостя не стал.

– Леди Осборн умерла рано, – продолжил Сидни, не обращая ни малейшего внимания на выражение лица доктора. – Ей не исполнилось и тридцати. Амелия успела родить отцу Байрона Августу.

– Скорее Августа похожа на меня, то есть на нашего отца, а не на мать, – встрял Джордж. – И характер у нее байроновский.

– Возможно. Я Августу знаю хуже, чем вы, мой друг, – не возражал Осборн, игнорируя доктора, для которого вроде и предназначался рассказ. – Позже отец женился на моей матушке, но умер, когда мне стукнуло десять лет.

– Вот! Опять! – воскликнул Джордж. – Мой отец также был женат дважды и умер рано, раньше отца дорогого Сидни. Так что мы оба провели детство и юность либо с матерями, либо в ужасных школах.

– О, я школы ненавидел! – закивал Осборн. – Страшные воспоминания.

– Я постоянно умолял мать меня оттуда забрать, – подхватил Байрон. – Учителя ненавидели учеников, и это было взаимно!

Вскоре разговор перешел на события не такие давние.

– Вы в курсе, Джордж, что о вас в Англии ходят слухи, один другого лучше. В особенности относительно вашего отъезда и причин расставания с вашей женой. Про свои неприятности, позвольте, умолчу. Последнее, что я слышал о вас перед тем, как покинул Англию – это история похорон вашей внебрачной дочери.

– Бедная Аллегра! – Байрон заметно опечалился. – Но что английское общество может иметь против ее похорон? Да, она – внебрачный ребенок, тем не менее я признал Аллегру. Знаю, девочку не хотели хоронить в церкви, которую я выбрал. На ее могиле нет надписи, которую я просил сделать. Слова эти до сих пор стоят перед моими глазами: «Я пойду к ней, но она не вернется ко мне».

– Неужели книга Самуила? – воскликнул Кеннеди, не выдержав долгого молчания. – Понятно, почему они отказались воспроизвести эти слова в церкви.

– Вы видите, Сидни, и тут те же предрассудки, – Байрон хмурился все сильнее. – Так о чем же говорят в Лондоне?

– Якобы вы похоронили дочь в церкви, в которой регулярно молится ваша жена, да еще напротив того места, где она сидит. Поверьте, я лично не слушаю подобные речи, но находится масса людей, пересказывающих нелепицы одна другой безумнее, – лорд взял бокал с вином и встал из-за стола. Он направился к окну, из которого открывался прекрасный вид на море. Лорд сменил тему: – Вы неплохо устроились здесь, мой друг! Дом не очень хорош, но место замечательное. И правильно, что не торопитесь на материк.

Джордж был опечален словами Сидни о похоронах дочери и на последние фразы не отреагировал.

– О, Боже! – наконец вымолвил он. – Я выбрал эту церковь, даже не подозревая о том, что леди Байрон туда постоянно наведывается. Уж подавно я не в курсе, где она предпочитает молиться. Видимо, на обедах совсем стало не о чем вести беседы, раз там обсуждают похороны бедной девочки.

В комнате установилась тишина. Осборн продолжал смотреть в окно. Он не чувствовал неловкости или раскаяния из-за пересказанных им сплетен. Доктор, напротив, очень желал высказаться по поводу неподобающего места для могилы незаконнорожденного ребенка, но страдающее выражение лица Байрона сдерживало его порывы…

Сидни Осборн пробыл на Кефалонии три дня. После скомканного первого визита он приходил к Джорджу дважды, и разговоры велись теперь исключительно о ситуации в Греции. Как ни странно, лорд владел информацией и охотно делился ею с Байроном, доктором и остальными обитателями дома в Метаксате.

– Видите ли, – рассуждал он, шагая из угла в угол небольшой гостиной, – русские пытаются сделать греков своими союзниками на основании общей веры. Общая вера – сильное преимущество, поэтому, дабы Англии не потерять имеющиеся неплохие позиции в стране, стоит приложить куда большие усилия, чем мы прикладываем в настоящее время. Сейчас идут переговоры о создании греческого комитета в Италии, мой друг! – Сидни обратил свой взор на Байрона.

Тот не преминул мгновенно ответить:

– Ну, дорогой Осборн, вы меня насмешили! – Байрон скривил рот в подобии улыбки. – Весь греческий комитет тут же обратят в карбонариев, уверяю вас! Италия – не лучшая страна для создания оплота помощи грекам. И почему именно там?

– Непосредственная близость к Греции, – спокойно ответил лорд. – Русские далеко. Отдельные личности, попадающие на греческую территорию и участвующие в военных действиях, не играют значительной роли. Пока не играют. Если мы будем сидеть сложа руки, все может измениться. Греческий комитет предлагает грекам наладить экономику, чтобы получать живые деньги. Иначе им не выжить. Дело ведь не только в борьбе с турками. Им следует стать самостоятельными экономически, – Сидни выпрямился во весь свой высокий рост: если бы он вытянул руку к потолку, то легко бы его коснулся.

– И какие меры предлагает грекам Англия? – заинтересованно спросил Байрон.

– Два совершенно реальных пути! Разводить шелкопрядов и производить вино. Это даст немедленный результат. Протекция Англии поможет легко продавать производимые товары.

– Прямо сейчас им следует укрепить флот. Ждать поступления денег за вино и шелк нет времени, – возразил Джордж. – Пока греки не противостоят туркам на море, им не выиграть войны. Мелкие победы на суше не сломят морского владычества османов. А без моря торговля невозможна.

– Верно, – кивнул Осборн. – Англия готова дать заем. Там ждут делегатов греческого правительства. Ситуацию и правда следует переломить в пользу греков. Большая часть турецкого флота начала отходить в сторону Дарданелл: они не видят здесь для себя большой опасности. Возле Месолонгиона оставлен Юсуф Паша с четырнадцатью судами. С их помощью турки с легкостью будут держать Месолонгион в блокаде и защищать свой форт в проливе. Плюс к этому после гибели Боцариса возле города стоит Омер Паша. Фамилия Омера – Врионис. Он албанец, служил Али Паше и слава его, боюсь, даже преуменьшает совершенные им жестокости. С ним – двадцать тысяч человек. Обстановку ухудшает голод в Месолонгионе и окрестностях, а также эпидемии болезней, которые быстро распространяются, так как их нечем лечить.

Из огромной стопки Байрон достал письмо.

– Мне писал губернатор Месолонгиона, Константин Метаксас, – он протянул письмо Осборону. – Губернатор родом из Кефалонии, кстати. Просит срочно прибыть к нему на выручку. Утверждает, что именно там я смогу помочь более всего. Я уже выслал туда медикаменты для раненых и лекарства для предотвращения эпидемий.

– С отъездом повремените. Пусть положение дел чуть прояснится. Ехать туда, где голод и болезни, с одной стороны, благородно, а с другой – вы отсюда прекрасно помогаете стране, и неизвестно еще, чем кончится противостояние в Месолонгионе.

* * *

Вскоре к приглашению приехать в Месолонгион присовокупилось приглашение прибыть на Идру. На острове обосновался Маврокордато. Пользуясь личным знакомством с Байроном, он настоятельно звал друга к себе, подкрепляя свои слова мнением идриотов, которые были бы рады видеть его на острове.

– Пишите, Пьетро, ответ, – после некоторого раздумья Джордж уселся за стол, готовый продиктовать письмо. – Следует срочно отправить депутатов в Лондон. Во-вторых, следует не менее срочно отправить флот к Месолонгиону. Пожалуй, стоит просить Трелони и Брауна ехать на Идру, – добавил Байрон. – Пусть посмотрят, как обстоят дела на месте, и постараются убедить в необходимости принятия срочных действий, о которых я пишу Маврокордато.

Октябрь заканчивался. Несмотря на неопределенность планов, Джордж чувствовал себя хорошо. Он редко впадал в меланхолическое состояние духа, и только разговоры о дочерях или жене могли испортить ему настроение. С утра до вечера Байрон принимал посетителей, отвечал на письма и выезжал на лошади.

– Поэзией занимаются бездельники, – ответил он Пьетро на вопрос, почему крайне мало пишет. – Когда некуда девать силы и время, пишешь длинные поэмы. Лучшего применения времени и деньгам, чем для Греции, я для себя не вижу…

1821 год, Равенна

Интересные происходят события: Гамба высланы все-таки из Равенны! Возлюбленная лорда осталась пока здесь, но это ей, как и полагал Алджернон, грозило неприятностями. Муж требовал либо вернуть ему жену, либо отправить ее в монастырь…

– Какие дикие нравы, – вздыхал Алджи, но в глубине души желал принятия подобных законов в Англии. – Женщина, впрочем, находится под постоянным присмотром, а с другой стороны, требует от мужчины хоть какой-то ответственности. И даже не знаю, что бы я предпочел, будучи итальянкой, сбежавшей от мужа. Вроде папа римский позволил ей уйти, но с условием проживания под одной крышей с отцом и братом. Это ли свобода? – он расхаживал по своей небольшой комнате и казался себе со стороны эдаким революционером, борцом не пойми за что.

К борьбе за свободу Италии теперь добавилась борьба за свободу Греции, и Алджернон хотел уже, чтобы Байрон как-то определился, иначе становилось сложнее за ним следить. Отчеты получались сумбурными. В них сплетались в единый клубок приверженцы греческого принца Маврокордато и сторонники карбонариев, то есть борцы за единство и свободу Италии.

– Боже мой! – восклицал Алджернон, лавируя между стулом, узкой кроватью, креслом и столом. – Какой полет мысли, какие фантазии! Какие приключения! Я бы тоже писал книги!

Он остановился и вздохнул. Следовало успокоиться. Цель в какой-то степени достигнута. Графиня вынуждена будет последовать за отцом и братом в изгнание, которое, впрочем, и изгнанием-то не назовешь. Пока Гамба находятся во Флоренции, и для них это не худший исход. Вслед за графиней поедет Байрон. Его вроде никто не высылает, однако без прекрасной Терезы он не останется в Равенне. А что ему здесь, в самом деле, делать? Подвиги хороши, когда их совершаешь на публике, которая готова аплодировать стоя. Если публика отсутствует, то, хоть разбейся в лепешку, усилия тщетны и удовлетворения никакого.