Текст книги "Мятежный лорд"

* * *

Семейство Хантов отправилось в Леричи, где Байрона ждал Трелони. Особняк Лафранчи превратился в сумасшедший дом, и никакие баловства отпрысков Ли не могли сравниться с попыткой слуг вытащить всю мебель, которую Джордж намеревался перевезти в Геную, и погрузить ее в повозки. Животные принимали посильное участие в бедламе, крутясь под ногами или выскакивая из-за угла в самый неподходящий момент. Отовсюду слышались крепкие итальянские ругательства, Джордж пытался запираться в своей комнате, но и туда проникал всеобщий хаос.

– Дорогая, напиши, пожалуйста, Хобхаусу вежливое письмо, – попросил Терезу через два дня после отъезда друга Джордж. – Пиши на итальянском. Он хорошо понимает письменную речь. У меня нет ни сил, ни желания ему писать. Он во Флоренции, после поедет в Рим. Напиши, дорогая.

Графиня толком не понимала, о чем писать совершенно чужому человеку, но послушно села за высокий письменный стол. Она вспомнила о кузине, синьоре Сакрати, и сначала написала отцу, попросив прислать Хобхаусу рекомендательное письмо к знатной родственнице. Графиню сильно коробило снисходительное к ней отношение Хобхауса, а передав ему такое письмо, она словно бы показывала свое истинное положение в обществе. Когда письмо было написано, Тереза справилась у Джорджа, хочет ли он взглянуть на него. Байрон отказался, сказав, что полностью ей доверяет.

– Я упомянула, что у вас болели ноги и доктор успешно сумел облегчить ваше состояние, – пересказывала содержание Тереза. – Поблагодарила господина Хобхауса за визит, который вас осчастливил, и пообещала отправить ему рекомендательное письмо от отца кузине Сакрати…

– Прекрасно! – Джордж махнул рукой. – Отправь ему немедленно. Сегодня пришло письмо от Мэри Шелли. Она нашла прекрасный дом в Генуе и всего в миле от предлагаемой твоим братом виллы. Мэри так любезна, что предлагает Хантам поселиться с ней. Это хорошая идея. Мэри будет не так скучно одной с маленьким сыном. А нам станет посвободнее.

Тереза обрадовалась: ей не нравились ни Ханты, ни вдова Перси, к которой она в душе ревновала Джорджа. Остальные дамы уже не представляли опасности: Джейн уехала в Англию. Хант и Мэри снабдили ее рекомендательными письмами, а продажа того небольшого количества мебели, которое ей принадлежало, обеспечила скудный капитал. Клер отбыла к брату в Вену. Напоследок Трелони безуспешно сделал мисс Клемонт предложение, но она отказала: после смерти дочери и близкого друга жизнь в Италии стала для нее невыносима…

В итоге в среду двадцать пятого сентября особняк Лафранчи и дом через реку опустели.

– Я прощаюсь с этим местом, – Джордж склонил голову. – Здесь мы встречались с Перси, отсюда начался его последний путь. – Он быстро пошел к экипажу, дав сигнал слугам двигаться вслед за двумя головными повозками.

В душе было пусто. Доселе Джордж и не подозревал, как его вымотали переезды по Италии. Венеция, Равенна, Пиза, а теперь и Генуя – прекрасные палаццо, в которых он жил, мелькали перед уставшим взором.

– На днях, – обратился Джордж к Терезе, сидевшей напротив, – я видел отражение Перси в зеркале, – он потрепал собак, улегшихся у их ног и не обращавших ни малейшего внимания на тряску, – экипаж ехал по булыжной мостовой, переваливаясь, как старуха, из стороны в сторону.

– Синьора Шелли в зеркале? – переспросила Тереза.

– Именно! Обычно его тень мелькала то здесь, то там. И скорее я ощущал присутствие Перси, но толком разглядеть не мог. А вчера в зеркале вдруг заметил его отражение. Лицо было очень четко видно. Я хотел обернуться, но Перси отрицательно покачал головой. Он прошептал еле слышно: «Уезжайте отсюда!» и добавил: «Генуя станет тебе последним пристанищем». Я не удержался и повернулся – пусто, потом снова посмотрел в зеркало – Перси исчез… – Джордж выглядел растерянным, будто искренне верил, что вновь увидит отражение друга.

Тереза захлопала длинными ресницами:

– Последнее пристанище?

– Да, так и сказал. Мне следует ехать в Грецию, – сделал Джордж странный вывод и оставшийся до Лукки путь молча смотрел в окно экипажа, задумчиво и печально.

В Лукке стало чуть веселее: к «каравану» присоединились шумные Пьетро и Руджеро Гамба. Они были рады наконец покинуть город, который хоть по красоте и дерзал сравниться с Флоренцией, но принимал их негостеприимно, в любой момент готовый выпроводить вон. Сначала отец и сын сели в экипаж к Джорджу, но места там оставалось крайне мало: на полу разлеглись два здоровых ньюфаундленда, возле Терезы примостилась мартышка. Поэтому, быстро пересказав новости, Гамба пересели в полупустой экипаж, идущий следом.

Ближе к Леричи Байрон почувствовал себя плохо. Он предсказывал приближающийся приступ лихорадки, видимо, спровоцированный сырой погодой, стоявшей в последние дни в Пизе.

– Придется задержаться в Леричи, дорогая, – объявил он Терезе. – Я не вынесу даже короткого путешествия по морю, – говорил Джордж раздраженно, с трудом пытаясь оставаться вежливым.

Дорога окончательно вымотала Джорджа, и при встрече с Трелони и Хантом он сразу объявил, что направляется в гостиницу. Вещи тем не менее под руководством Эдварда и Пьетро начали потихоньку грузить на «Боливар». О вечерней прогулке верхом не могло идти и речи, поэтому вечером Трелони пришел к Байрону на ужин поговорить и обсудить новости.

– Пришло первое письмо от Клер, – сообщил Эдвард. – Вена ей не нравится.

– Я не удивлен, – фыркнул Джордж. – Австрия после Италии? Неужели она ожидала чего-то другого? Англичане там всегда будут считаться шпионами, а после Италии их архитектура, привычки, образ жизни будут казаться нам ужасающими, отвратительными и достойными лишь порицания, – Байрону сейчас не нравилось все и вся. – Впрочем, мой друг, меня судьба вашей возлюбленной не сильно волнует. Уж простите.

Трелони не обижался – он привык к выпадам Джорджа, направленным против Клер, и постарался сменить тему:

– Как вы проводили без меня время в Пизе? Случалось ли что-нибудь интересное?

– Смотря что понимать под интересным, дорогой Трелони. На мой взгляд, последним интересным событием стала смерть Уильямса и Шелли, – Байрон скривился. – Трагедия, но она хоть как-то разнообразила наши дни. Не хмурьтесь! Вы знаете, как я был привязан к Перси. Я тут рассказывал графине – он мне привиделся в зеркале.

– Отражение мертвого? Вы четко видели его лицо?

– О, яснее некуда! Он даже успел сказать, что Генуя будет моим последним пристанищем, – Джордж взял бутылку с джином. – Вы ешьте, мой дорогой друг, ешьте. Моему желудку показано есть поменьше, а пить побольше. Именно этого живительного напитка, а не вина. Джин лечит все желудочные проблемы лучше, чем клизма, которую мне тут пытались жестоко, но безуспешно ставить. Итальянские врачи – сущие дьяволы во плоти, поверьте! Лучше здесь не болеть. Я взял книгу по медицине – ту, что присылал Меррей из Англии. Согласно первому же предписанию заварил какие-то снадобья. Лечусь и надеюсь скоро встать на ноги.

– Плохой знак – ваше видение в зеркале! – заключил Трелони. – Видеть мертвеца в зеркале – дурнее не придумаешь! – он тоже плеснул себе джина. – С зеркалами вообще лучше не связываться. У нас поговаривали, в зазеркалье идет своя жизнь: попадешь туда – не выберешься. Придет кто-то оттуда – тоже плохо, зовет он тебя к себе. Один офицер попал в зазеркалье и умудрился прийти обратно. Так что хорошего? Вернулся седым и с помутненным рассудком. Бредил. Толком ничего от него не узнали.

Джордж кивнул.

– В Пизе ко мне приходил грек. Думаю, по весне ехать в Грецию. Я владею греческим, я люблю эту страну. В Генуе ничего не изменится: так же буду влачить существование, не наполненное высоким смыслом. Точнее, никаким смыслом не наполненное, пустое, гадкое существование…

– Я последую за вами, лорд Байрон! – пылко объявил Трелони. – Мне здесь без вас делать нечего! Клер меня отвергает, и я буду счастлив погибнуть во славу свободной Греции, не имея лучшей альтернативы! Выздоравливайте и рассчитывайте на меня! – заключил он.

* * *

Через четыре дня Байрон пошел на поправку. Точнее, ему стало чуть лучше, но оставаться в Леричи не хотелось более ни мгновения: воспоминания изводили его, повсюду мерещилась тень Шелли, и хотелось оказаться в таком месте, где ничего бы о нем так ярко не напоминало. «Боливар» был полностью готов к отплытию. На байроновский зверинец бегала поглазеть местная детвора, а слуги, без дела шатавшиеся по городу, пугали зазевавшихся прохожих…

Со вздохом облегчения в конце сентября Джордж взошел на палубу. Впереди его ожидало два коротких отрезка пути: по морю до Сестри, затем по суше до Генуи. Тереза старалась поднять Джорджу настроение, и ей это порой удавалось. Грецию Байрон старался в ее присутствии не обсуждать: тут уж настроение портилось у самой графини. Более всего Джорджа пугала настойчивость, с которой Тереза стремилась ехать в Грецию вместе с ним. Слова «женщине не место на войне» не действовали на нее.

– Она, дорогой Трелони, представляет себе войну как веселое и немного опасное приключение, на манер того, что случилось в Равенне. Мне несколько иначе видится ситуация, но переубедить графиню невозможно. Остается бежать. А как бежать, если Пьетро собирается меня сопровождать?

– Брат графини? – задал глупый вопрос Трелони, и так прекрасно понимая, о ком идет речь.

– Ну да. Подбирается прекрасная компания. Вы не находите, мой друг? Пресная жизнь, хоть и проводимая возле прекрасной дамы, стала мне порядком надоедать, – Джордж положил в рот кусочек холодной рыбы. А пил он на корабле простое домашнее вино, которым запаслись матросы.

С удовольствием деля трапезу с Байроном, Трелони согласно закивал в ответ. Он тоже был готов к новым приключениям. Поездки верхом и стрельба по мишеням в заброшенном сарае порядком поднадоели…

Приближался прекрасный полуостров Сестри. С моря он выглядел словно вытянувшийся перпендикулярно суше огромный кит. Но, как в старой сказке, на ките расположился целый город. Величественные палаццо выстроились вдоль берега, сразу возвещая путешественнику о том, в какой удивительный край он прибыл. Над виллами возвышались зеленые холмы. Позади них простирались голубое небо и лазурная гладь моря. В порту швартовались корабли. Их флаги развевались на ветру, приветствуя путников. «Боливар» под управлением Трелони в качестве капитана приближался к суше. Волны слегка покачивали корабль, как заботливая мамаша ребенка. Компания высыпала на палубу шумной толпой, но восторг от увиденного заставил на минуту замолчать даже собак. А потом началась обычная суета, предшествующая высадке на сушу… Оставалось преодолеть расстояние до Генуи – чуть более тридцати миль…

Часть вторая

Глава 1

Генуя, апрель 1823 года

– Да, дом красивый, но он не протапливается, – жаловалась новой знакомой беременная седьмым ребенком Марианна. – Холод зимой стоял ужасный, да и сейчас не очень тепло. Мебели почти нет, денег купить новую тоже нет. Я вспоминаю Англию и умоляю Ли отправиться обратно домой! Италия не для меня. Еще и Шелли умер совсем не вовремя. Уговорил мужа приехать сюда издавать журнал, а сам взял и умер. Лорду Байрону мы не нужны со своими проблемами. Денег нет, жить приживалами надоело. В Пизе жили у Байрона, здесь – у Мэри Шелли. А разница? Здесь гораздо хуже. Места больше, но холодно ужасно! Сорок комнат, где ж это видано! Зачем было селиться в такой огромный дом! Ей одной с маленьким сыном куда больше, чем нужно. И нам бы с Ли хватило места на вилле поменьше.

Вилла Негрото, которую осенью подыскала Мэри, была весьма красива. Большой особняк стоял на холме, окруженный вечнозеленым садом. По всему периметру дома тянулся балкон, а внизу гостей встречали мраморные статуи, открывавшие вход в здание. Сначала Мэри понравилось ощущение удаленности от внешнего мира, которое она испытывала в новом доме. Но очень быстро она поняла, что в одиночестве постепенно сходит с ума. Образ Перси не покидал ее ни днем, ни ночью. Компания трехлетнего ребенка не спасала ситуации. Вот тогда Мэри и пригласила к себе Хантов, надеясь отвлечься в толпе шумных детей и в обществе Марианны. Но подруги из миссис Хант не вышло. И без того плохое самочувствие усугубилось новой беременностью. Марианна не вылезала из постели, требуя то одного, то другого. Возникшая с первыми холодами проблема с отоплением окончательно ввергла ее в дурное состояние духа…

– Интересно, Джордж, как Ли с ней живет столько лет, да еще постоянно производит на свет детей? – вопрошала Мэри у Байрона, который старался облегчить ее участь, помогая и морально, и финансово.

– Мне кажется, Ли это не беспокоит. Его вообще ничего не беспокоит, кроме денег, – ответил Джордж. – Сейчас он под разными предлогами пытается вытянуть из меня очередную сумму, хотя видит, что мы ведем весьма скромный образ жизни…

К марту Джордж окончательно впал в меланхолию, из которой его даже прекрасная Тереза не имела возможности вытянуть. Он устал от сцен ревности, от ее навязчивого желания постоянно с ним общаться, от итальянского языка. Джордж не стал любить Терезу меньше, просто чувства потеряли яркость, притупились. Ему часто хотелось уединиться и писать, не отвлекаясь на пустые разговоры.

Поселился Байрон в Альбаро, вблизи Генуи. Особняк, который он снял, принадлежал семье Салюццо и являлся «младшим братом» великолепного палаццо, расположенного напротив. В основном здании вполне могла бы жить особа королевской крови, и называлось оно под стать своему внешнему виду – Рай. Вокруг палаццо раскинулся огромный парк, откуда и шел проход к вилле Байрона. Она уступала по размерам дому, что сняла Мэри. Однако ее скромная красота, пожалуй, выгодно отличалась на фоне громоздких палаццо Рай и Негрото. Небольшая лестница с двух сторон вела к главному входу. Во внушительных окнах первого этажа отражались небо и зеленые деревья. Окна второго и третьего этажей отличались меньшим размером, зато были украшены решетками тонкой работы.

Наконец, в конце месяца пришли хоть какие-то новости, которые смогли разнообразить жизнь, застоявшуюся, словно вода в болоте: Джорджу прислали записку от прибывших в Геную графа Блессингтон и его жены. Они путешествовали вместе с младшей сестрой леди Блессингтон и с молодым французским графом Альфредом д’Орсе. Байрон слышал, что чета Блессингтон уехала из Англии примерно год назад по прекрасно знакомому ему поводу.

– Бежали от долгов, – делился он с Мэри, когда она заглянула в гости. – Как мне это понятно! Экстравагантный образ жизни: приемы, салоны, наряды, гости. Помню, конечно! Не они первые бегут в Европу, где жить дешевле, но, дорогая Мэри, куда скучнее!

– Ты вновь полюбил Англию? – улыбка у Мэри получилась печальной. – Я не против того, чтобы вернуться на родину, Джордж. Мне опостылела Италия.

– Нет, о любви к Англии речь не идет, поверь. Но я уеду отсюда, ты ведь знаешь. Стремление это безотчетно и, пожалуй, бессмысленно. Обрести счастье вдруг, нечаянно, невозможно. Я мечтал, думал о том, как окажусь в другом месте. Ты знаешь, я писал Августе. Да, я писал любимой сестре, предлагая ей приехать в Ниццу…

– Ты бы сбежал отсюда, оставив Терезу? Бросив меня? – почти закричала Мэри.

Джордж покачал головой:

– Нет, нет, дорогая. Ты бы не осталась в одиночестве. Относительно Терезы… Я в любом случае намереваюсь поговорить с ее отцом. Им лучше уехать обратно в свой дом в Равенне. Там сейчас спокойно – их примут обратно, уверен. Но Августа так и не решилась. О, было бы чудно вновь встретиться с ней, увидеть ее, поговорить.

– Ты влюблен, значит, правда, – пробормотала Мэри. – Правда то, о чем говорила твоя жена перед отъездом. Ты и Августа…

– Замолчи, Мэри! – закричал Джордж. Собаки чуть привстали и зарычали, готовясь защитить хозяина. – Никакой грязи, о которой твердят в Англии! Я обожаю мою сестрицу. Не имею ли на то права? Грязные домыслы оставим на совести тех, кто сам бы рад. Она не решилась, а я уверен, ей просто не дали, не позволили быть рядом со мной, шантажируя и угрожая. Итог – одиночество и прозябание, мое – в Италии, Августы – в Англии.

Вернувшись к теме разговора, Джордж, однако, взбодрился. Приезда англичан он ждал с нетерпением, несмотря на явное сопротивление Терезы. Графиня чувствовала, что над ее любовью собираются тучи. Она устраивала скандал за скандалом, но Джордж уже не прислушивался к словам Терезы. Он отправил Блессингтонам ответную записку, и англичане устроили встречу, якобы случайно остановив экипаж прямо напротив виллы Саллюцо. Ну и как тут не пригласить соотечественников в дом. Джордж выскочил на улицу, раскланялся, и вскоре завязалась беседа, из которой бедная Тереза опять не понимала ни слова. Ох, уж эти англичане! Они никак не желали говорить на итальянском или, на худой конец, на французском, а Байрон постоянно забывал переводить…

– Лорд Байрон, сэр, мы вас будем рады видеть в Генуе, в отеле, где мы остановились, – щебетала прелестная леди Блессингтон, все более и более раздражая Терезу.

Она и вправду была хороша – Маргарет Блессингтон, хрупкая брюнетка с тонкими чертами лица. Младшая сестра Маргарет, которой исполнился двадцать один год, немного проигрывала старшей сестре, но тоже обладала немалым очарованием. Ревность, постоянная спутница Терезы, и в Генуе не оставила ее в покое. То, что леди Блессингтон сопровождает муж и явно влюбленный в нее граф д’Орсе, не меняло настроения Терезы. По собственному опыту она видела: никакой муж не поможет, если ты влюблена и потеряла от переполнивших чувств голову. Тем более, влюблена в Байрона…

Ежедневные сцены не меняли положения вещей в лучшую сторону. Напротив, Джордж все более отстранялся от итальянской графини, неожиданно обнаружив в Блессингтонах притягательные черты и, таким образом, назначив их своими новыми друзьями. Они путешествовали большим кортежем, перевозя с места на место немыслимое количество мебели, безделушек, а также милых сердцу Байрона павлинов, мартышек и собак.

Чтобы немного уменьшить гнев Терезы, Джордж представил ее брата англичанам, и теперь Пьетро вечерами с удовольствием ездил с ними верхом на прогулки. Альфред д’Орсе великолепно управлял лошадями. Его выезд из дома всегда сопровождался большой помпой. Итальянские синьорины и донны выходили из домов специально поглазеть на двадцатидвухлетнего розовощекого француза, лихо вскакивавшего на лошадь и выделывавшего, перед тем как покинуть площадь, немыслимые фортеля…

Окрестности Генуи радовали глаз: сельские пейзажи, виноградники, величественные виллы, возвышавшиеся на холмах над морем, никого не могли оставить равнодушными.

– Представьте, мой друг, – делился Байрон с Трелони, – мирный вид простых крестьян, бредущих по пыльной дороге по своим неспешным делам, отчего-то поднимает мне настроение. Они идут к церкви или несут выращенные овощи на рынок – что бы они ни делали, это внушает веру в незыблемость бытия. Я умру, вы, дорогой Эдвард, умрете, а крестьяне так и будут брести по дороге, не ропща и не пытаясь изменить жизнь. Мы ведем умные беседы, а они безропотно несут свою ношу. Не пытаясь бороться, просто потому, что не знают, за что бороться, какой цели достичь.

Трелони, взявший себе за привычку регулярно ездить на охоту, внося тем самым посильный вклад в скудный рацион питания, принятый в доме Байрона, а также разнообразие в собственную жизнь, подумав, ответил:

– Позвольте, а как же карбонарии? Обыкновенный люд, угольщики, крестьяне, восставшие против иноземных, как вы выражаетесь, племен?

– Хм, – Байрон, казалось, был даже рад заданному вопросу, – карбонарии не совсем крестьяне! Скорее это итальянская знать, сумевшая убедить крестьян в необходимости революции. Но вы правы отчасти. Конечно, когда тебе не дают давить виноград, печь хлеб и верить именно так, как тебе привычно, ты пытаешься вернуть установленный порядок. Вся борьба крутится вокруг установленных привычек. Как милая Тереза, которая заполучила меня в полное владение после смерти Перси. А тут прибыли Блессингтоны, и она борется против них со всей страстностью итальянской натуры, – он рассмеялся. – Так и хочется ей сказать: женщины должны жить в гаремах, их необходимо запирать и не давать слова сказать лишнего. Но мы живем в ином обществе, где дамы имеют право на все!

Несмотря на улучшившееся в апреле настроение, Байрона тяготили дела, которые он вынужден был решать. До и после прогулок верхом, сопровождавшихся смехом и шутками, он вновь впадал в меланхолию. Блессингтоны выслушивали его терпеливо и с пониманием людей, рассуждавших так же, как он, имевших те же взгляды и образ мыслей.

– Журнал «Либерал», – жаловался им Байрон, – из-за моего участия только проигрывает. Это естественно. Общество настроено против меня…

– Ах, дорогой Джордж, – перебивала его леди Блессингтон, – вас обожают в Англии и во Франции. Иных стран мы не посетили, но там – вы бог, которому молится всякий образованный человек! – ее глаза сияли и заставляли мужчин чуть придерживать лошадей, чтобы насладиться прекрасным образом удивительной женщины.

– Не льстите, – Джордж нехотя прерывал поток комплиментов в свой адрес. – «Либерал» проваливается из-за меня. Я пытаюсь писать в Англию и прошу напечатать хотя бы две тысячи экземпляров, а потом, при успешной продаже номера, допечатывать. Они не слушают меня! Они не пытаются искать других авторов, а самое смешное – упорно высылают мне журнал! Он под запретом! Зачем пытаться высылать мне то, что я сам и писал! – он пришпорил коня и вырвался вперед. Затем, подождав всю компанию, продолжил: – Я прошу присылать те издания, которых здесь не дождешься. Они шлют, что считают нужным, да еще, представьте, морем! Морем отправления идут по четыре месяца. Зачем? Пытаясь избежать проверки, таможни, цензуры? Так те ищут запрещенную литературу – не отправляйте ее. Отправьте то, что я просил, и все! Но странно устроены англичане: они не приемлют иного мнения, кроме своего собственного. Я прошу брата господина Ханта выслать мне последний роман Вальтера Скотта, а тот шлет экземпляр «Либерала»!

Блессингтоны не спорили. Графиня вообще была в восторге от Байрона, хотя первое впечатление о нем у нее осталось не самое приятное: слишком худой, слишком высокомерный, неромантичный и не совсем денди, по крайней мере, как она лично понимала дендизм… Но позже Маргарет стала им искренне восхищаться, вознамерившись даже написать о Джордже книгу. Естественно, юный граф д’Орсе превосходил внешне стареющего Байрона. Но тонкий ум, блестящие манеры, обволакивающий голос и обворожительная манера смеяться, чуть растягивая тонкие губы в улыбке, – короче то, что приходит лишь с опытом, оттачивается годами, – делало Джорджа в глазах леди Блессингтон неотразимым.

* * *

Внутри прекрасной виллы царил аскетизм. Нагрянувшие по греческому вопросу гости из Англии несказанно удивились, увидев внутреннее убранство дома и образ жизни его обитателей. Эдвард Блэкьер, член лондонского греческого комитета, и Андреас Луриоттис, имевший британское гражданство и представлявший интересы правительства Греции, посетили Байрона, узнав о его желании помочь борьбе Греции за независимость. Джон Хобхаус, став активным членом греческого комитета, много рассказывал о своем друге, который готов немедля выступить на помощь истерзанной войной стране. Через Италию Блэкьер и Луриоттис направлялись в Корфу, поточнее узнать о положении дел…

Гостей на вилле Салуццо бывало немного. Гамба, как обычно, занимали одно крыло дома, а Байрон, отгородившись от внешнего мира, проживал в другом. С Джорджем в основном общался Пьетро, нашедший в Байроне хорошего друга. Руджеро Гамба порой не брезговал ужином со слугами. С ними ему было куда проще найти общий язык, чем со странным возлюбленным дочери. Тереза привыкла к тому, что Джордж предпочитает есть либо в одиночестве, либо с друзьями. Впрочем, ел он крайне мало, доводя себя до крайнего истощения, но самому Байрону худоба доставляла истинное удовольствие. Он не видел в этом ничего плохого, хвастаясь итогом успешной диеты. Представитель греческого комитета и господин Луриоттис увидели перед собой истощенного человека, будто пребывавшего на хлебе и воде в течение нескольких месяцев. Несколько лихорадочный блеск его глаз лишь добавлял образу загадочности и чем-то походил на выписанный самим же Байроном образ Шильонского узника – только что кандалами не прикован…

– Вы по-прежнему готовы помогать грекам в их борьбе за свободу? – с сильным акцентом вопрошал Луриоттис. – Сейчас нам, как никогда, нужна поддержка. Мы рады видеть вас, синьор Байрон, в своих рядах. Синьор Хобхаус заверил нас в вашей искренней помощи и согласии выехать в Грецию в ближайшее время. Объединившись с другими филэллинами, вы добьетесь успеха. Мы готовы предоставить вам любую информацию.

Излишняя активность Хобхауса слегка покоробила Джорджа, но длительное бездействие несказанно утомило его. Хотелось совершить что-то важное, а главное – сдвинуться с насиженного места. Блессингтоны не могли вечно развлекать Байрона беседами во время прогулок верхом. Он знал об их намерении двигаться дальше: задерживаться в Генуе надолго не входило в их планы. Августа, удерживаемая в Англии родственниками и друзьями, не ехала во Францию. Выбора не оставалось. Греция виделась Джорджу в свете юношеских воспоминаний страной возвышенных чувств и прекрасных идей о свободе.

– Да, конечно, но действовать я собираюсь самостоятельно, используя собственные средства. Если Греция сочтет мой приезд полезным, то лично буду готов оказать ей любые услуги, – после паузы заявил он. – С помощью господина Карвелласа я получаю самые последние сведения о состоянии дел в Греции. Как я понимаю, там не хватает мудрого и умелого руководства, не хватает опытных военачальников. А в рядах греков нет единства, что также мешает успешной борьбе за независимость.

– Вы совершенно правы, – кивнул Блэкьер, – в Грецию едут энтузиасты, филэллины, не имеющие понятия об ужасах настоящей войны. Если вы сможете возглавить хотя бы небольшую часть людей, помочь оружием, а главное, объединить их под своим началом, то большего мы бы и желать не смели. Вы уже представлены членам лондонского греческого комитета, и, думаю, к концу месяца вам придет официальное письмо с подтверждением того, что вас приняли.

– Отлично! Это большая честь для меня, – еще более воодушевился Байрон. – Я начну покупать необходимое вооружение и обмундирование. Если поеду сам, то на своем корабле отвезу закупленное. Вам же я дам письмо к моему дальнему родственнику, лорду Сидни Осборну. Он служит казначеем сената на Корфу и вряд ли имеет возможность оказать вам официальную помощь. Государственная служба сковывает людей по рукам и ногам. Но тем не менее на некое неофициальное содействие вы сможете рассчитывать…

Блэкьер и Байрон пообещали друг другу обмениваться письмами и любой информацией, которую обе стороны сочтут полезной.

Вечером того же дня Джордж поделился планами с Трелони и Пьетро Гамба.

– Дорогой друг, как ни печально, но «Боливар» придется продать. Не исключено, что его купит леди Блессингтон. По крайней мере, она выказывала к шхуне интерес. В любом случае «Боливар» не выдержал бы путешествия по морю до Греции. Займитесь поиском нового, более прочного корабля, на котором мы смогли бы предпринять подобный переход.

Дважды просить засидевшегося без дела Трелони не пришлось. Пьетро, который также рвался в бой, вызвался помогать и Эдварду, и Джорджу. Неприятный разговор предстоял лишь с одним человеком – с Терезой, вознамерившейся ехать с Байроном, чего бы то ни стоило. Спасение пришло со стороны ее отца. Руджеро, прекрасно понимая, что дочь отпускать в Грецию нельзя, полностью встал на сторону Джорджа, предложив, как только он уедет в Грецию, возвратиться в семью, в Равенну… Второй вопрос, мучавший Джорджа, касался Мэри Шелли.

– Тебе следует вернуться в Англию, – продолжал советовать Байрон. – Все расходы по переезду я возьму на себя.

Письмо, отправленное им отцу Перси с просьбой помочь Мэри, определив ей содержание на воспитание сына, возымело некое действие. Старик смягчился и пообещал помощь, но с одним условием: внук должен вернуться в Англию, где и будет воспитываться. Мэри расставаться с сыном не желала ни при каких условиях.

– Вернувшись вместе с Перси, ты будешь иметь возможность видеться с ним и при этом получать от Шелли деньги, – увещевал Джордж. – Я уеду в Грецию, а там видно будет. Но пока я буду спокоен за тебя.

Доводы оказались убедительными – Мэри засобиралась в Англию. Она написала письмо Джейн Уильямс о грядущем приезде, однако не торопилась покинуть Италию, с которой ее связывали не только горестные, но и счастливые дни.

– И правда, не спеши, – сказал в конце апреля Джордж. – Я получил известие из Англии: я стал членом греческого комитета. Дело решено. Подожди до моего отъезда, чтобы утешить Терезу. Она с места не сдвинется, пока я не покину Геную.

Конечно, Мэри согласилась. У Терезы не было с ней тесной дружбы, но они провели много времени вместе, и у них была общая любовь к Байрону, объединявшая и разъединявшая одновременно. Да и жалела она молодую графиню, в итоге прошедшую ту же дорогу, что и все остальные женщины лорда: пылкая любовь, угасание чувств и расставание. В глубине души Мэри чувствовала: Джордж не вернется к Терезе. Отъезд в Грецию означал конец их страсти, которая утихла после смерти Перси, словно он забрал с собой в могилу все остававшиеся где-то на донышке чувства Джорджа…

Вскоре еще одно событие ускорило сборы Байрона. Блессингтоны решили уехать из Генуи в начале июня. Даты были определены, и последние люди, которые удерживали Джорджа в Италии, уезжали, лишая его общения. Единственным стимулом действовать, жить, писать оставалась Греция, с которой были связаны все его помыслы. Из Лондона греческий комитет слал в Италию письма с просьбами, вопросами, пожеланиями.

Большинство в Англии действительно не представляло себе истинной ситуации, сложившейся в стране, которую они дружно собирались освобождать. Байрон, будучи в двух шагах от арены, где разворачивалось «представление», постоянно общаясь с греками, стоявшими во главе сопротивления, видел более или менее объективную картину, которую и рисовал соотечественникам.

Впрочем, делиться деньгами англичане не спешили.

– Такие у нас борцы за свободу, – разговор во время очередной прогулки верхом не мог не коснуться Греции. – Я готов вложить собственные средства в данное предприятие, и это все, что в моих силах.

Урезав до минимума свои расходы, Джордж тратил деньги на подготовку корабля и вооружения. Жизнь закипела вновь и заиграла яркими красками. Он видел выход вдали узкого коридора и надеялся, что там его ждет новый поворот судьбы.