Текст книги "Шекспир"

– Я обещал. И обещание собираюсь сдержать. Пусть их печатает кто-нибудь без моего участия и разрешения. Я тебе говорил и буду повторять: сонеты печатать нельзя. Большая часть написана не мной. Пойми. Независимо от пожара у Торпа, а даже и из-за него. Не судьба им быть изданными.

– Ты упрям.

– Сейчас ты попросишь новую пьесу. Я прав? – улыбнулся Уильям, чтобы подбодрить друга.

– Давай. Не возражаю, – Ричард нахмурился.

– Дописываю. Будет готова, принесу.

Когда Ричард ушел, Уильям задумался. Вся эта история с пожаром ему совсем не нравилась. Книги кто-то преднамеренно уничтожил. И Уильям догадывался кто. Интересно было, конечно, где раздобыл сонеты Торп. Вот ведь, искали как минимум трое, а нашел именно он. Уильям вспомнил про свой сундук в Стрэтфорде. Хорошо, что никто о нем не знает и не ищет первый экземпляр, считая, что его попросту не существует.

Догадки Уильяма подтвердились вечером. К нему во второй раз наведался незнакомец в черном плаще.

– Я пришел предупредить вас, – начал он, не поздоровавшись, – история с рукописью закончилась. Ее больше не существует. Ваши сонеты сгорели.

– Я знаю. Ко мне приходил мой друг и рассказал о пожаре. Я сразу догадался, что рукопись сгорела вместе с хозяином типографии.

– История закончилась, – повторил мужчина, – и не думайте ее написать заново. Например, достать откуда-нибудь часть сонетов и отдать своему другу. Сгорит и он.

– Даже не думал, – искренне заверил гостя Уильям, – Ричард знает, что ему придется довольствоваться изданием пьес. Не беспокойтесь.

– А я и не беспокоюсь, господин Шекспир. Беспокоиться следует вам, если вы нарушите нашу договоренность.

– Видите ли, я-то не собираюсь ее нарушать. Но несколько книг, как я понимаю, купили. Их могут переиздать другие издатели. Теперь мы не контролируем распространение сонетов.

– Я имею в виду другое. Вы единственный, кто знает автора. Это имя должно остаться в тайне. Книги-то не рукопись. По ним установить авторство не удастся. Перепечатывать их будут под вашим именем. Что ж, пусть будет так. Но доказывать, чьи они на самом деле, вам не стоит.

– Я дал обещание автору сохранить ее имя в тайне. И нарушать данное обещание не собирался и не собираюсь.

– Почему-то я вам верю, – гость повернулся к двери, – надеюсь, мы больше не увидимся, – произнес он и скрылся в темноте.

– И я надеюсь на это, – Уильям вздохнул с облегчением. Ему хотелось поскорее забыть все эти приключения с изданием сонетов. Поиск рукописи, уничтожение книг, пожар, визиты человека в черном плаще… Разыгрываемый на сцене подобный сюжет, наверное, имел бы успех. В жизни хотелось бы избегать таких поворотов судьбы.

Уильям присел за стол. Перед ним лежали наброски новой пьесы. Вдруг он вспомнил, как был влюблен, как легко писал за строчкой строчку, как старался отредактировать сонеты королевы, как восхищался ее сильными чувствами. Он представил себе Элизабет, ее восторженные глаза, которыми она смотрела на него, когда он читал ей сонеты.

– Как давно это было, – вздохнул Уильям, – нет ни сонетов, ни Элизабет, – он посмотрел на дверь. Ему неожиданно захотелось, чтобы она открылась, и в комнату впорхнула та, которая столько для него значила когда-то.

«Любовь не может пройти бесследно. Если ты любил кого-то так сильно, то это чувство останется навсегда в твоем сердце. Любовь лишь скроется от посторонних глаз, притворится, что спит. Но изредка она будет просыпаться и настойчиво напоминать о себе. Эх, не забыть мне тебя, Элизабет, мое темноволосое наваждение».

Уильям поводил пером по бумаге и с удивлением прочел то, что непроизвольно написала его рука:

 
Но из чего мы созданы?
Из снов, и сном окружена
Вся наша жизнь, что сна еще короче…[6]6
  William Shakespeare «The Tempest» (перевод автора).


[Закрыть]
 

– Джеймс, я собираюсь писать сказки, – сообщил Уильям другу, – волшебные истории.

– В виде пьес, надеюсь? – спросил Джеймс. – меня же интересует только то, что можно поставить на сцене.

– Конечно. Другое я писать не умею. Пьесы, это будут пьесы.

– Хорошо. Тогда пиши сказки. Я рад, что ты хоть что-то захотел написать.

– Не ворчи. Мы нашли прекрасных авторов. Я театру больше не нужен, – Уильям печально улыбнулся.

– Ты надеешься, что я отпущу тебя, позволю так вот просто взять и уйти?

– А что тебе остается? Отпустишь. И не уйти, а уехать.

– Ты опять про Стрэтфорд. Уильям, ты бежишь оттуда, не пробыв и недели. Последние годы только и слышу про твое возвращение. Но ты что-то не торопишься осуществлять задуманное.

– А разве стоит торопиться? Такое решение необязательно выполнять быстро. Я пытался остаться в Лондоне, потому что когда-то так сюда стремился. И чем я занят? Изредка пишу, а в основном брожу по городу без цели. Постоянно езжу в Оксфорд и Стрэтфорд. Поездки мне даются все тяжелее.

– Ты сам перестал играть на сцене. Поэтому и занять себя не в силах. Возвращайся в театр. Тебе всегда найдутся роли.

– Я устал. И играть на сцене тоже стало тяжело.

– Уильям, ты же не старик. А тебе и то, и другое, и третье дается с таким трудом! Постарайся, встряхнись. Тебе нужны силы. Для внучки, для сына.

– Вот на них я и хочу тратить оставшиеся годы.

– Так что со сказками? – перевел разговор Джеймс. – Мы начали с того, что ты хочешь писать волшебные истории.

– Мэри читала сказки Уильяму, я заслушался и подумал, почему бы не написать пьесу с таким же сюжетом. Пожалуй, это последнее, что я сделаю для театра. Две-три сказки, и прощай, Лондон.

– Никуда ты не уедешь. Две-три сказки! Так, как ты сейчас пишешь, это два-три года. Потом возникнут другие планы. Так ты нас и не оставишь.

– Мэри сказала, что я уеду, когда буду готов, когда по-настоящему захочу уехать. Она права. Усталость берет свое, но, видимо, она меня еще окончательно не одолела.

– Влюбиться тебе надо опять. Тут ты станешь снова счастлив, и усталость пройдет.

– Мэри – моя последняя любовь. Рядом с ней я счастлив, поверь.

Уильям посмотрел на друга. Джеймс жил театром. И по сей день он волновался за новые постановки, искал актеров, репетировал. Его энтузиазм и энергия, казалось, были неиссякаемы. Иногда Уильям завидовал другу. Того никогда не мучали размышления о жизни, любви, верности. Он не переживал за своих детей, потому что их у него не было, не страдал от любви к женщинам, потому что они ему не нравились. Бежать из Лондона Джеймс не хотел, потому что родился и вырос в этом городе, и бежать ему было некуда.

– Спасибо, что выслушал меня. Твое терпение безгранично, Джеймс. Единственное, что меня радует в Лондоне, – это встречи с тобой в нашем любимом трактире.

– Пожалуйста. Мне несложно тебя слушать. Если тебе помогают мои уши, пользуйся ими сколько тебе заблагорассудится. Но мой рот будет повторять тебе одно и то же: пиши, работай, возвращайся в театр. Только не тоскуй и не уезжай насовсем. В Стрэтфорде ты зачахнешь в обществе своей жены. Она будет постоянно ворчать и изводить тебя.

– Я буду ходить в гости к дочке, играть с Элизабет, – лениво отбивался Уильям, – ты в гости будешь приезжать. В Стрэтфорде тоже есть трактир.

– Неужели? – притворно удивился Джеймс. – Но такого, как этот, нету точно…

Глава 12
Возвращение. 1612 год

Шло время, а он так и не уезжал надолго из Лондона.

– Да, уехать из Стрэтфорда было гораздо проще, чем туда вернуться, – размышлял Уильям, – никто не заставляет меня бежать отсюда. И скука, конечно, там будет во сто крат сильнее. Почему же я словно жду какого-то знака, который бы меня подтолкнул к последнему шагу? Смерть сына, матери, рождение внучки – ничего в итоге не значило. Я обещал себе ездить домой чаще и не выполнил данного обещания.

Мысль о том, чтобы все-таки послушать Джеймса и не пытаться уехать, Уильям упрямо отвергал. Ему нравилось сидеть в Стрэтфорде на втором этаже у окна с видом на огромный сад гораздо больше, чем сидеть на втором этаже дома в Лондоне с видом на такой же дом напротив. Прогулкам вдоль Темзы он предпочитал прогулки вдоль Эйвона. А уж Тауэр, на который постоянно натыкался его взгляд, наводил исключительно на страшные, неприятные думы.

В Оксфорде Уильям появлялся все реже. За последние три года Мэри успела родить двоих детей. На этот раз они в самом деле были детьми Джона, который стал мягче и приветливее, чем раньше, и только что не боготворил свою жену. Уильяму не хотелось мешать установившейся семейной идиллии. Изредка он навещал сына, который обожал крестного и с удовольствием ходил с ним на прогулки.

Писать Мэри прекратила – целыми днями она возилась с маленькими детьми, стала меньше читать и, как она выражалась, «идеи перестали приходить в мою голову, заполненную криками младенцев». Под именем Франса Бомонда Джеймс выпустил еще один спектакль, а после, сидя за кружкой пива в любимой таверне, они с Уильямом решили несчастного Франса похоронить.

– Представляешь, мы объявим, что идет последний спектакль рано ушедшего от нас господина Бомонда, тридцати трех лет от роду. Публика всплакнет и повалит в театр.

Уильям отдал две пьесы, шедшие под именем Франса, Ричарду, предупредив, чтоб тот был наготове.

– Скоро мы объявим, что автор умер. Так что можешь подготовить тираж заранее, а потом сразу же выложишь книжки в магазине. Некоторое количество точно разметут под впечатлением его неожиданной смерти.

Филд поблагодарил друга, опять что-то буркнув про сонеты, которые никак не давали ему спать спокойно. Уильям перестал на эти фразы обращать внимание, не считая эту тему более или менее интересной для обсуждения. Вопрос с сонетами был закрыт для него раз и навсегда.

Как и обещал Джеймсу, Уильям написал три сказки. Сначала Джеймс боялся, что зрители не воспримут новые пьесы Шекспира, слишком уж они не походили на то, что он писал ранее. Но красивые, волшебные сюжеты вызвали восторг у публики. Критики тоже не остались в стороне и писали, что автор с таким огромным опытом вполне может себе позволить подобные экзерсисы. «Шекспир – уникальный драматург, – писал один из любителей театрального искусства, – ни одна его пьеса не проваливалась на сцене!»

Сам Уильям причины своего успеха понять не пытался. Он, как и прежде, считал, что не пишет ничего выдающегося.

– Сказки хороши, – соглашался он, – но я ничего особенного не сделал. Все они существовали раньше. Я лишь нашел удачные сюжеты и переработал их для театра.

Последнюю пьесу-сказку он назвал своим прощальным словом, которое он говорит со сцены зрителю. «Буря» и вправду получилась прекрасно: на сцене возводились сложные декорации, изображавшие остров, актеры, игравшие роли духов, действительно, словно парили в воздухе, а их голоса неведомым образом «шуршали». Крушение корабля в море каждый раз вызывало гром аплодисментов.

Но «попрощаться» Уильяму толком не удалось. Джеймс умолял написать для него новую историческую драму, которую хотел видеть в театре король.

– Кто ж напишет лучше, чем ты? – заламывая руки, вопрошал он Уильяма. – ты столько их написал! Чего тебе стоит написать еще одну. Последнюю, так и быть.

– Тебе сложно отказать. Ты же все равно уговоришь. Раз ты решил, что выполнять заказ буду я, значит, по-другому не будет.

– Ты умеешь писать такие вещи. Я бы и рад предложить новому автору. Но сколько мы с этими историческими драмами попадали впросак, когда их писал не ты? Вечно напишут то, что потом перечеркнет цензура.

– Мои пьесы тоже исправляли и выбрасывали целые куски.

– Да, бывало. Но их не запрещали показывать. Что-то просили убрать, но в целом, согласись, ты у нас никогда не пытался выступать против власти. Потому мы и королевский театр, что основной автор, которого ставим, – Уильям Шекспир. И вот, нам снова король оказывает доверие. Кому я поручу такую пьесу? Тут необходимо чутье, опыт работы именно с историческими хрониками.

– Ты же сам мне говорил, что я мало читаю? И у меня в пьесах много ошибок?

– Говорил. Но критика другу никогда не будет лишней. Это не значит, что ты не умеешь писать исторические драмы. И в этот раз я даже не настаиваю на том, чтобы ты прочел больше, чем тебе самому требуется. Работай как обычно. Всех это устраивает.

– У тебя есть идеи, про кого должна быть пьеса? Какое время описывать?

– Все равно. Главное, чтобы без намеков на свержение короля с престола и прочих невоспринимаемых цензурой вещей.

Уильям обещал подумать и дома сел перелистывать толстые тома исторических хроник, с помощью которых чаще всего и продумывал сюжеты для пьес. Задание короля ему было не по душе, но, начав работать, он позабыл на время о своих душевных метаниях. Пьесу следовало закончить как можно скорее. Король не любил долго ждать выполнения своих приказов.

Уильям писал хоть и редко, но очень быстро. Если уж он находил понравившийся ему сюжет в поэме, легенде, древних преданиях, то садился за стол, и перо стремительно начинало летать над бумагой. Джеймса всегда поражала такая скорость письма. Стоило Уильяму только захотеть написать новую пьесу, как через месяц она лежала перед Джеймсом.

– Ты вполне способен писать двенадцать пьес за год, – упрекал Джеймс Уильяма в лености, – когда-то ты писал по три. Теперь одну. При твоих способностях такое расточительство никуда не годится.

Но Уильям знал, что главное – найти сюжет, который захотелось бы описывать. А искать такой сюжет можно все двенадцать месяцев в году. Некоторые казались ему слишком примитивными, другие были переписаны многократно, третьи не удивляли, четвертые не смешили, а пятые не вызывали слез. Истории королей изобиловали свержениями с трона, заговорами и отравлениями. По большому счету выбор был невелик.

В молодости Уильям считал, что сюжетов полно. Он с головой погружался в приключения героев, не успевая описывать одних, как тут же появлялись другие, еще более достойные внимания. Но и тогда он быстро понял, что творчество – это не столько порыв, сколько работа, порой так же надоедающая, как любая иная.

Для новой пьесы главным героем в итоге был выбран Генрих Восьмой. История его развода с Екатериной и женитьба на Анне Болейн и стала основой сюжета. Но, несмотря на то, что все необходимые приготовления для написания пьесы Уильямом были произведены, он чувствовал такую усталость, что никак не мог заставить себя писать так же быстро, как и всегда.

– Я собираюсь поехать в Стрэтфорд, – сказал он Джеймсу, – не беспокойся. Я не подведу тебя и пришлю пьесу как можно скорее.

Уильям засел в своей комнате второго этажа в родном городе и принялся за работу. Он заставлял себя писать каждый день, исписывая назначенное количество строк. В Стрэтфорде он не ощущал былого вдохновения, но усталость не окутывала его тело так сильно, как в Лондоне, и он надеялся закончить к сроку.

В новой пьесе Уильям то тут, то там вставлял ремарки, которые могли бы быть полезными при постановке спектакля. Он не был уверен, что вернется помогать Джеймсу, как он делал это прежде. Пояснения, конечно, отвлекали от основного действия, но Уильям твердо решил довести дело до конца, подробно описывая, что имеет в виду в каждой важной сцене.

Конец Уильям дописывал, совсем выбившись из сил. В Стрэтфорде скука сменила усталость, и он хотел наконец-то закончить пьесу и отправить ее в Лондон. Уильям не пожалел красок, описывая рождение Елизаветы. Речь Генриха на ее крестинах была напыщенной и полна счастливых прогнозов на будущее правление юной принцессы. В ту же речь он вставил и слова о преемнике Елизаветы, нынешнем короле Якове. С отвращением перечитав после написанное, Уильям не стал ничего исправлять.

Пьеса о Генрихе отправилась в Лондон к ждавшему ее с нетерпением Джеймсу. Он был в восторге. Но так просто оставить Уильяма в Стрэтфорде он не мог себе позволить. Джеймс видел, что в этот раз его друг всерьез решил не возвращаться. Он по-прежнему считал такое решение неверным и до конца непродуманным. Поэтому Джеймс написал Уильяму письмо с просьбой вернуться, использовав все красноречие, на которое был способен.

«Уильям, – писал он, – без тебя постановка не состоится. Несмотря на ремарки, которые ты любезно вставил в текст, требуется твое присутствие в Лондоне. Мне все равно необходимы разъяснения по многим сценам. Писать друг другу письма мы не сумеем – король помнит про заказанную пьесу, и мы должны торопиться с постановкой спектакля».

Далее Джеймс хвалил Уильяма за прекрасную речь Генриха, в которой автор сумел отдать должное не только любимой народом Елизавете, но и теперешнему королю. Джеймс не скупился на красивые слова, решив любым способом вернуть Уильяма в Лондон. В письме он воздавал должное и оригинальному сюжету, и прекрасно выписанным героям, и глубокому понимаю исторического момента, и, естественно, языку, которым все это было написано.

Уильям только усмехнулся, прочитав длинное послание друга. Он прекрасно понимал, что пьеса не стоила и части того, что про нее писал Джеймс. Вымученная от начала до конца, она не вызывала у Уильяма никакого желания продолжать работать с ней дальше. Тем не менее через пару дней он засобирался в Лондон.

– Отец, ты же хотел остаться, – удивилась Джудит, которой в присутствии Уильяма всегда дышалось чуть легче, – ты говорил, что твой друг сам справится с постановкой.

– Так и есть, – кивнул Уильям, – он справится. Но, понимаешь, иногда нужно сделать вид, что от тебя действительно что-то зависит. Раз Джеймс написал такое письмо, я должен в последний раз пойти ему навстречу и поприсутствовать на репетициях.

– Но у тебя уже был последний раз, когда ты ставил «Бурю». Ты говорил, что прощаешься с театром, – Джудит была готова разрыдаться, представив себе, что снова надолго останется одна с полубезумной, больной матерью.

Уильяму искренне было жаль дочь. Сестра мало чем могла помочь Джудит, занимаясь собственным семейством. Вся надежда Джудит была на отца, который каждый год обещал остаться в Стрэтфорде насовсем.

– Я знаю, что подвожу тебя. Я прекрасно помню о своих обещаниях не покидать тебя, – Уильям приобнял дочь, – поверь мне еще раз. Пьеса про Генриха – это не прощание с театром. Ты права, я с ним уже попрощался. Это заказ самого короля, не более того. Я выжал из себя все, что мог, Джудит. У меня не осталось ни слов, ни вдохновения, ни желания писать. Генрих дался мне тяжело. И силы окончательно меня покидают. Так что не сомневайся, я скоро вернусь.

В Лондоне Уильям убедился, что Джеймс вполне справился бы и без него. Шекспир сидел на репетициях молча, лишь изредка отвечая на вопросы Джеймса, которые тот задавал ему, чтобы привлечь внимание к действию, разворачивавшемуся в тот момент на сцене.

– Тебе все это неинтересно, – сказал ему после Джеймс, – я вижу, что тебе самому неинтересна твоя пьеса. Я согласен, в этот раз ты угодил королю так, что стало слишком сладко. Перестарался.

– Я не старался. В этом все и дело, – откровенно ответил Уильям, – нашел сюжет, думал, что дальше дело пойдет, как всегда, быстро. Но не получилось. Я вымучивал каждое слово, каждую фразу. Я знал, что должен дописать, раз обещал тебе выполнить заказ. В конце силы иссякли окончательно.

– В этом и состоит талант! – воскликнул Джеймс. – Писать гениально, даже если кажется, что пишешь плохо! Уильям, я тобой восхищаюсь! И ты хочешь удалиться в Стрэтфорд и бросить сочинять пьесы? Да то, что ты умеешь, не умеет никто. Второго такого автора, пишущего для театра, в Лондоне нет. Во всей Англии нет!

– Ты не добавил: на всей земле, – горько усмехнулся Уильям.

– Про всю землю не знаю. Я не господин Дрейк, путешествовавший по морям и океанам во славу Англии и королевы. Хотя подозреваю, что в других странах, узнай они про твои пьесы, тоже начали бы их срочно ставить.

– Джеймс, не пытайся меня уговорить остаться. Я обещал Джудит. Конечно, не впервые. Но сколько можно давать своим детям обещания и не выполнять их. Я выполнил свой долг перед зрителями, театром, перед тобой, в конце концов. И даже перед Ричардом Филдом, который имеет возможность печатать мои пьесы первым. А перед детьми я свой долг не выполнил и наполовину. И не говори мне сейчас о деньгах. Да, они обеспечены, но в мире существуют и другие обязанности, которые необходимо успеть выполнить прежде, чем умрешь.

– Опять ты за свое. Что за любимая тема – смерть. У тебя столько лет впереди. Успеешь и пьесы написать, и долг выполнить.

– Откуда мы знаем, сколько нам осталось? Нельзя слишком торопиться, но нельзя и опоздать. А я и так уже во многом опоздал.

– Неужели, Уильям, ты жалеешь, что стал актером и приехал в Лондон?

– Ты меня об этом спрашивал, мой друг. Жалеть ни о чем содеянном нельзя, если ты не совершил никаких совсем ужасных преступлений. Когда я уезжал, то был уверен, что иначе поступить не могу. В Стрэтфорде и теперь живется не намного лучше, чем тогда. Но и в Лондоне я проживаю день за днем без особого смысла и без желаний. В Стрэтфорд меня зовут обещания, которые я дал детям. Сыну, когда тот умирал, Сьюзен после рождения внучки, Джудит. Меня зовут дети и внучка, с которыми я не жил столько времени.

– Вы близкие люди? Вы понимаете друг друга?

– Пожалуй, нет. Мы не близки, и нам сложно разговаривать о чем-либо кроме хозяйства, маленькой Элизабет, больной матери или о том, что выросло в саду. Там мне будет не хватать тебя и Ричарда. Надеюсь, вы сможете изредка навещать меня.

– Эту просьбу я от тебя слышал. Не надейся, что я про нее забуду. Ладно, пока впереди премьера. Костюмы у актеров будут получше, чем у настоящих королей. Декорации – красивее, чем настоящие дворцы и замки.

– Не перестарайся. Зритель не должен отвлекаться от сюжета, разглядывая очередное платье. Потом никто и не вспомнит, о чем шла речь в пьесе, – улыбнулся Уильям.

– Ты же сказал, что пьеса тебе не удалась. Не вспомнят, и не надо. Зато расскажут, какой это был прекрасный спектакль.

– И то верно. Слушать там нечего. Пусть смотрят.

Несмотря на все, о чем он говорил с Уильямом, Джеймс надеялся, что Шекспир изменит свое мнение. Пьеса, может, была и не лучшим его творением, но и вовсе не такой уж плохой, как это представлял автор. Поэтому Джеймс старался сделать спектакль, которому не будет равных. Уильям увидит, что опять написал удачную пьесу, и забудет свои горькие слова.

Наступал июль, а с ним и день премьеры. Актеры лихорадочно повторяли слова, Джеймс, игравший Генриха, патетически вскрикивал, что ничего не готово и спектакль провалится, Уильям наблюдал за суматохой со стороны. Но дух театра не мог не оказывать на него влияния. И он тоже чувствовал, как быстрее бьется сердце, охваченное предпремьерным волнением.

После премьеры предстоял спектакль перед королем. Ну а пока зрелищем должны были насладиться его подданные. Несмотря на стоявшую в Лондоне жару, билеты были раскуплены. Имя автора гарантировало зрителям хорошее зрелище, способное развеять летнюю скуку оставшейся в городе публики.

И вот Уильям, пристроившись в боковой ложе, приготовился смотреть на собственное произведение, совершенно не приводившее его в восторг. Костюмы актеров впечатляли, Джеймс не соврал. В какой-то степени они выглядели даже вычурно и помпезно, но зрителей это, видимо, не смущало.

В одной из сцен Генриха приветствовали салютом из пушек. Джеймс подготовил для зала сюрприз – пушки палили, как настоящие, выплевывая в воздух загоравшуюся настоящим огнем бумагу. Огонь, едва вспыхнув, тут же гас, но впечатление салют оставлял сильное.

Вдруг Уильям почувствовал запах дыма. Зрители тоже почуяли неладное, а некоторые показывали пальцами куда-то вверх. Уильям посмотрел на соломенную крышу и с ужасом увидел, что она вся объята пламенем. Публика в ужасе побежала к выходу. Заигравшиеся актеры, заметив, что происходит в зале, тоже обратили свой взгляд наверх…

– Ничего не осталось от театра, – причитал вечером Джеймс, – ничего! Сгорел дотла.

– Никто из людей не сгорел, вот что важнее, – отметил Уильям, – в такой толпе всякое могло произойти.

– Но театр-то сгорел! – не сдавался Джеймс. – Придется отстраивать здание заново.

– Зато премьера прогремела на весь Лондон. Ричард сказал, что его друзья только и говорят о пожаре в «Глобусе» во время премьеры пьесы Шекспира. Никакие костюмы и декорации не наделали бы столько шума.

– М-да, переборщил я немного с этими пушками, – признал Джеймс, – тебе специально не говорил про них. Думал, увидишь, как они палят, ахнешь.

– Я ахнул. Ты своего добился. Надеюсь, что у короля ты эту сцену повторять не станешь.

– Спалить королевский дворец? Нет, этого мне не простят. Отправят в Тауэр, а то и сразу голову отрубят или четвертуют.

– Самое ужасное, что никто не услышал последние слова Генриха. Такая речь пропала! Если бы я знал, что на залпе из пушек все и закончится, то и стараться бы не стал выписывать финал. Джеймс, ты испортил все впечатление от пьесы, – продолжал смеяться над другом Уильям, – поэтому дело не в Тауэре, а в концовке. Король должен услышать посвященные ему строки.

– Услышит, – пообещал Джеймс, – все равно пушки сгорели вместе с театром. Остались только костюмы, которые были на выбегавших из здания актерах.

– Честно тебе скажу, это лучшее, что было в спектакле. Сохранилось главное: актеры и их костюмы. Не переживай.

Король остался спектаклем доволен. Слухи о пожаре дошли и до него. После представления он пообещал помочь «слугам Его Величества» построить здание заново.

– Финал сработал, – довольно заметил после этого Джеймс, – получим немного денег от короля и построим нечто совершенно невообразимое. Другого такого театра в Лондоне не будет. Так что, Уильям, придется тебе опять задержаться в столице. Куда ж мы без тебя?

– Ты ошибаешься. Именно теперь-то я точно уеду. «Глобус» сгорел, а с ним и прошлое. Новый театр пусть строят молодые. Я ждал знака свыше и дождался. Куда уж яснее и понятнее? Наш театр исчез, Джеймс. Он испарился, словно его и не было. А твой залп из пушек был дан в его честь. В честь нашей с тобой дружбы и лет, проведенных на той, старой, сцене…

В этот раз Джеймс понял, что все серьезнее некуда. Уильям собрал вещи и сдал квартиру, переехав на несколько дней к Ричарду. Джеймс тоже звал Уильяма к себе, но Уильям был уверен, что тот начнет опять уговаривать его остаться, призывая себе на помощь все красноречие, на которое был способен.

Ричард уговаривать не пытался. Он, конечно, бормотал, что ему непонятно, как может Уильям хотеть все бросить, будучи на пике славы. Марта молчала, бросая укоризненные взгляды на мужа. Она с самого начала была на стороне Анны и поэтому радовалась, что Уильям взялся за ум и решил вернуться к семье.

В Стрэтфорде Уильям никого не предупреждал о своем приезде.

– Сколько раз я им говорил, что вернусь, – объяснял он Филду, – сейчас просто приеду и буду там жить, ничего не объясняя и не обещая.

– Так правильнее, – кивнул Ричард, – опять же не отрежешь себе путь назад, если захочешь сбежать из стрэтфордской дыры.

Сначала Уильям опять думал начать убеждать Ричарда, что его намерения тверды, как скала, но промолчал. «К чему убеждать других, когда в первую очередь необходимо убедить себя, – подумал он, – вдруг сяду через год в телегу и в Лондон!»

– Так и есть, – произнес он вслух, – путь назад всегда должен оставаться открытым.

Марта опять кинула на Ричарда испепеляющий взгляд и влезла в разговор:

– Анна-то как будет рада, если вы проведете остаток дней вместе.

Уильям вздрогнул:

– Анна болеет. Ей все равно, буду ли жить с ней в одном доме или нет.

– Ей не все равно. Она, конечно, чувствует, когда любимый муж находится с ней под одной крышей. И девочки будут довольны.

– Девочки – да. Особенно Джудит меня ждет. Ну и маленькая Элизабет, – с теплотой сказал Уильям.

– Джудит все никак не выйдет замуж? Ты там подыщи ей достойного жениха. Годы идут. Ей сколько? Двадцать пять?

– Двадцать семь.

– Много, – припечатала Марта, – засиделась.

– Ты о своих дочках печалься, – вмешался Ричард, – у них такого приданого, как дает Уильям, не предвидится.

– А кто виноват? Ты, Ричард, обделил своих детей. Чего ты добился в жизни? – Марта начала сыпать упреками.

Уильям встал и вышел на улицу. Он пошел медленно, толком не осознавая куда, глядя по сторонам. Он прощался с городом, который принял его когда-то сразу, не заставив ни страдать, ни унижаться. С городом, который подарил ему большую любовь, который сделал его богатым. С городом, в котором навсегда останется жить образ молодой Элизабет и королевы Елизаветы. С городом, в котором остаются друзья, поддерживавшие его, сочувствовавшие и радовавшиеся вместе с ним. Он шел вдоль Темзы, оглядываясь на оставшийся позади грозный Тауэр, свернул к мосту, возле которого на другом берегу Элизабет впервые назначила ему встречу в карете.

Уильям подошел к театру. Точнее, к тому, что от него осталось. Неподалеку виднелась таверна, в которой они провели столько часов с Джеймсом.

– Осталось навестить Эдмунда, – произнес Уильям и пошел обратно через мост, в сторону кладбища.

– Я все-таки уезжаю, – обратился он к брату, присев рядом с могильной плитой, – не знаю, когда смогу снова навестить тебя. Но я нужен им там, в Стрэтфорде. А ты будешь жить в моей памяти, как и этот город, как все те, кого я покидаю. До свидания, Эдмунд. Ведь мы увидимся скоро, уверен.

Уильям вернулся к дому Филда.

– Ну вот и все. Финал, – сказал он, глядя на собор Святого Павла, – история закончилась там, где начиналась…

* * *

Постепенно он привыкал к размеренной жизни в Стрэтфорде. Иногда он писал письма Джеймсу, Ричарду и Мэри. Порой брался за пьесу, которую начал писать в юности, пытаясь достоверно описать события своей жизни. Но чаще сидел у окна, глядя на любимый сад.

Анна при нем ругалась с Джудит реже, и все же ее резкий, громкий голос порой достигал его ушей. В такие моменты Уильям спускался вниз и выходил погулять. Джудит постоянно боялась, что он не выдержит и уедет. Он возвращался к ужину, улыбался дочери и видел в ее глазах облегчение.

На улице с ним почтительно здоровались горожане, всячески показывая уважение одному из самых богатых жителей Стрэтфорда.

«Я вернулся сюда героем, – писал Уильям в письмах друзьям, – все меня почитают, считая, что я добился многого в жизни, сумел заработать деньги. Они зовут меня разбирать местные дрязги и ссоры. Прислушиваются к моему мнению по всяким пустячным проблемам, возникающим время от времени в городе. Кто-то кому-то задолжал денег, отрезал кусок лишней земли и тому подобная ерунда.

Моя дочь Сьюзен тоже недавно попала в такую историю. Я ходил с ней в суд. Представь, ее оклеветали. Якобы Сью изменяет мужу. Уж я ее знаю. Она не такая женщина. Пришлось призывать негодяя, распускавшего сплетни, к ответу. Церковный суд мы выиграли. Клеветника отлучили от церкви. Такие вот тут происходят нелепые происшествия…»