Текст книги "Там, за горизонтом"

Такой же серый, невыразительный, убогий день в офисе. Открывается дверь начальницы.

РУДЕНКО (на пороге своего кабинета. Этакий портрет столоначальника в интерьере двери). Где этот мудифер?

Кто-то ей показывает на компьютер, за которым скрывается Руслан. Руденко подходит к нему. Перед ним разложены листы, обезображенные кровавыми следами красного фломастера.

РУДЕНКО. Чем вы тут занимаетесь?

РУСЛАН (не переставая что-то подчёркивать и вычёркивать). Обрезанием.

РУДЕНКО. Обрезанием чего?

РУСЛАН. Мёртвой плоти.

РУДЕНКО (повышая тон). Вы когда-нибудь научитесь говорить не загадками, а на простом, доступном…

РУСЛАН. Даже для дебилов…

РУДЕНКО (угрожающе). …даже для дебилов русском языке!

РУСЛАН. В переводе…

РУДЕНКО. …с зауми…

РУСЛАН. …на простой, доступный русский язык, работаю над правкой дикторского текста фильма согласно указаниям руководства.

РУДЕНКО. Вы, прежде чем браться за эту непосильную для вас работу, поучились бы у коллег. Почитали бы… ну хотя бы последний сценарий Васечкина.

РУСЛАН. «Я глупостей не чтец, а пуще образцовых».

РУДЕНКО. Ух-ух-ух!.. Какие мы умные! Да знаешь, кто ты на самом деле?

РУСЛАН. Кто?

РУДЕНКО. Дурак!

РУСЛАН. А вы?

РУДЕНКО. Я – начальник. Ты – дурак! Да к тому же ещё и юродствующий. Несёшь всякую заумь и думаешь, что лавр благородный. А ты кочка на пустом месте и несёшь всякую чушь. А стряхни с тебя всю эту заумную шелуху – и видно, что дурак. Понял?!

РУСЛАН. Да уж как не понять.

РУДЕНКО (уходя). Я – к руководству.

Всеобщий вздох облегчения. Все тянутся в коридор, на лестничную площадку.

Закусочная. На открытой веранде за столиком – Руслан, Максим и сотрудник предпенсионного возраста. У веранды расположились уличные музыканты.

Звучит шутовская песня.

 
Ах, Россия, ты, Россия,
Купола, Москва-река.
За окном дожди косые,
Тучи, Средние века.
 
 
Перед писарем в Приказе
Держит речь всесильный дьяк.
«Уясни себе, зараза,
Я – начальник, ты – дурак!»
 
 
Мчатся друг за другом годы.
Всё меняется вокруг.
И уже диктует моду
Не Москва, а Петербург.
 
 
И уже столоначальник
Слышит сквозь чиновный мрак
Вопль покорный и печальный:
«Ты – начальник, я – дурак».
 
 
Быт, сложившийся веками,
Разметал двадцатый век.
Царство, барство с мужиками,
Миллионы человек
 
 
Сгинули в огне реванша,
В кутерьме вселенских драк.
И опять звучит, как раньше:
«Я – начальник, ты – дурак!»
 

РУСЛАН (подходит к музыкантам. Обращается к одному из них). Ты – начальник. А пока вот тебе от дурака. (Протягивает музыканту 50 рублей.)

МУЗЫКАНТ. Выше нос и шире шаг! Ты – мужик, а не дурак! Понял?

РУСЛАН. Понял… (Возвращается к своему столику.)

МАКСИМ (опрокидывая в рот рюмку водки, блаженно потягивается). Не пьём, а лечимся. Ну, вот видишь, герой не нашего времени, что тебе умные люди говорят. Когда ты наконец поумнеешь? Чего это ты всё время лезешь на рожон? Бросаешься своей тощей грудью на пулемёт, как тот, как бишь его?..

ПОЖИЛОЙ СОТРУДНИК. Александр Матросов.

МАКСИМ. Вот именно. Даже уважаемый Алексей Венедиктович, дедушка трёх русских революций, тебе то же самое говорит.

РУСЛАН. Я думаю…

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. А ты не думай. «Нам с тобою думать неча, если думают вожди». «Партия сказала – комсомол ответил: „Есть!“» Вот и вся премудрость нашего бытия.

РУСЛАН. Вам хорошо, Алексей Венедиктович. Вы, наверное, и родились правильным мальчиком, три килограмма на пятьдесят сантиметров, с богатым партийным опытом.

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Да не скажи. Опыт приходит во время еды.

РУСЛАН. Какой еще еды?

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Сначала тебя едят поедом. А потом, если до конца не съели, дают тебе возможность есть кого-то.

РУСЛАН. Но это же сплошное людоедство.

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Так ведь по сути ничего не изменилось. На заре моей туманной юности, полстолетия тому назад – господи, как время бежит! – я работал в молодёжной газете, в одном областном центре. И был у нас ответсекретарь…

МАКСИМ. Секретварь?

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Можно и так сказать. Некий Мышкин, полный идиот. Мы его называли парикмахером. Он самолично правил, стриг все наши материалы под одну гребёнку. Делал это виртуозно. Двумя, тремя взмахами пера напрочь уничтожал всякую индивидуальность. Как говорит наша Ра-Гнида, чтоб и дебилу понятно было. Мы долго возмущались в кулуарах, терпели, а потом, когда терпение иссякло, подсунули ему статью видного партийного публициста Жукова из газеты «Правда». Фамилия распространённая, он в суете и не обратил внимания, ну и постриг Жукова до среднедебильного провинциального уровня. Мы этот номер газеты отправили Жукову. Во скандал был! Мышкина как ветром сдуло, ну и нас – вслед за ним. Я долетел аж до Москвы.

МАКСИМ. Нехудший вариант.

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Да. Если иметь в виду Москву-Товарную. Три рэ за ночь за разгрузку цемента. И снова сизифов труд с многотиражки наверх.

РУСЛАН. Плохой рецепт.

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Почему?

РУСЛАН. С Гнидой так поступить невозможно. По сравнению с ней ваш идиот Мышкин был академик. Прогресс налицо. Она ведь не сама правит, а нашими безропотными руками. Стрелочников, козлов отпущения – сколько угодно.

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Удивительно. В совдеповские времена, в условиях жёсткого тоталитарного режима, режиссёров на телевидение набирали по конкурсу. Проходили лучшие из лучших. Их выращивали. Сначала – ассистент-режиссёр. Через три года – режиссёр третьей категории. Ещё через три – второй. Первую категорию получали только лауреаты всесоюзных фестивалей телевизионных программ. А уж высшую – победители международных конкурсов. Не знаю, как другие каналы, я там не работал, а научно-популярное и учебное телевидение, по признанию ЮНЕСКО, считалось лучшим в мире. В 1996 году Ельцин одним росчерком пера ликвидировал его. Триста человек, высоких профессионалов, штучный товар, как теперь говорят, в одночасье были выброшены на улицу. А канал, как шубу с барского плеча, Ельцин сбросил на руки очередному олигарху в награду за удачно проведённую предвыборную кампанию.

РУСЛАН. Зато сейчас, в разгар перестройки, в условиях демократии, берём не какчеством, а коликчеством. Швыряем фильмы на экран пригоршнями, «числом поболее, ценою подешевле».

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. Ещё бы, любой маленький фаворит, очередной Васечкин, печёт фильмы как блины.

РУСЛАН. «Ну как не порадеть родному человечку».

МАКСИМ. О господи, не надоело вам жевать одну и ту же жвачку? Тут душа горит, покоя сердце просит!

РУСЛАН. Сам же начал.

МАКСИМ. Начал! Каюсь. Больше не буду. Лучше выпью. (Опрокидывает следующую рюмку.)

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. А что, опять вчера напеликанился?

МАКСИМ. Ой, не то слово. А тут ещё вы, как дятлы, долбите по голове. Одно и то же, одно и то же. Вам что, больше говорить не о чём?

АЛЕКСЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ. А о чём говорить-то?

МАКСИМ. Ну хотя бы о бабах. Ах, каких мы вчера тёлок подцепили! Пальчики оближешь. А тут… Всё! Пока Гниды нет, надо расслабиться. Давай ещё закажем.

РУСЛАН. Нет. Мне ещё стричь и стричь.

МАКСИМ. Ну и стриги купоны, а мы ещё посидим.

Руслан уходит.

Вечер. Гараж. Тёма бешено крутит ручку. И вдруг машина чихнула: раз, второй, заворчала и… замолкла.

РУСЛАН. Вот это да! Пациент подаёт первые признаки жизни. Как тебе это удалось?

ТЁМА (вытирает пот со лба). Не знаю.

РУСЛАН. Это уже что-то. Вот поставим на ноги, подкуём нашего железного заморского коня, а там и отпуск подойдёт, и покатим мы с тобой, Тёма, по городам и весям.

ТЁМА. Правда?

РУСЛАН. Правда. Куда бы ты хотел поехать?

ТЁМА. Не знаю… В Оптину пустынь.

РУСЛАН (удивлённо). Почему в пустынь?.. Оптину?

ТЁМА. Бабуля рассказывала. Она была там в молодости. На богомолье ходила. Всё собиралась туда ещё раз. Не успела. Там тишина. Покой. Сосны шумят. Добрые старцы. Благодать.

РУСЛАН. Ну что ж. Сядем мы с тобой в этот роскошный лимузин и прямиком в Оптину пустынь. Вот будет чудо.

ТЁМА. Да-а-а…

Оба склоняются над капотом лимузина. Какие-то детали вынимают, моют, снова вставляют, припаивают какие-то провода. Огромные старинные часы бьют одиннадцать раз.

РУСЛАН (снимая халат). Всё, на сегодня хватит. Всё равно всех дел не переделаешь. Что-то нужно оставить и на завтра.

Картина четвёртая

Комната Руслана в полутьме. На всех предметах – мягкий свет от клубка золотых нитей на письменном столе. От этого света холостяцкое жилище кажется тёплым и уютным.

РУСЛАН (входя). Привет, друг сердечный. Всё светишься. (Подходит к приёмнику. Нажимает клавишу.)

ГОЛОС ДИКТОРА. А сейчас мы предлагаем вашему вниманию Вариации на тему Моцарта, опус два Фредерика Шопена. (Звучит нежная, светлая музыка под стать всей атмосфере комнаты. Под эти чарующие звуки Руслан готовится ко сну. Ныряет в постель и засыпает под музыку Шопена.)

И снится ему, что он на своём «мерсе» рассекает вечерние улицы Москвы. Брезентовый верх машины откинут, и свежий встречный поток воздуха приятно освежает лицо и тело. Вот он огибает Манежную площадь, выезжает на Тверскую, сворачивает на Поварскую, подъезжает к Большому залу Консерватории, и тут Чайковский характерным жестом предлагает ему остановиться. Тот факт, что памятник вдруг ожил, его нисколько не удивляет. Он сворачивает в переулок, оставляет там машину, снова проходит мимо Чайковского и слышит за спиной характерный стук дирижёрской палочки о пюпитр и чей-то голос.

ГОЛОС. Так судьба стучится в дверь!

Руслан подходит к афише: «Музыкальный университет культуры. Абонемент № 1. Эпоха романтизма в музыке. 1-е отделение: Ранние фортепьянные пьесы Фредерика Шопена. 2-е отделение: Роберт Шуман. Ведущий и исполнитель – лауреат международных конкурсов, профессор Московской консерватории Владимир Ветров».

Руслан подходит к кассе.

РУСЛАН. Один билет, пожалуйста.

КАССИРША. Разве вы не обратили внимания, что это абонемент? Все билеты проданы давно. Да и концерт давно начался. Вы опоздали, молодой человек.

РУСЛАН (огорчённо). Жаль. Очень жаль. Не достучалась.

КАССИРША. Что вы сказали?

РУСЛАН. Судьба, говорю, не достучалась. (Медленно идёт к выходу.)

КАССИРША. Молодой человек! Молодой человек!

РУСЛАН (оборачиваясь). Это вы мне?

КАССИРША. Да. Простите, я совсем забыла. Вам, кажется, повезло. Тут один слушатель сдал свой билет.

РУСЛАН (возвращаясь к кассе). Сколько он стоит?

КАССИРША. Ничего не стоит. Это же абонемент.

Руслан выбегает из помещения, покупает цветы в цветочном киоске, возвращается и протягивает букет кассирше.

КАССИРША. Это мне?

РУСЛАН. Вам.

КАССИРША. Спасибо. Очень мило с вашей стороны. Давно мне никто цветы не дарил.

РУСЛАН. С моей лёгкой руки этот пробел в вашей биографии заполнен.

КАССИРША (грустно). «Свежо предание, но верится с трудом».

РУСЛАН. Вы верьте. В жизни всё может быть.

КАССИРША. Дай-то бог. Я вам желаю хорошо провести вечер в обществе прекрасных музыкантов: Шопена, Шумана и Ветрова.

РУСЛАН. Спасибо. (Убегает.)

БИЛЕТЁРША В ФОЙЕ. Опаздываете, молодой человек. Первое отделение заканчивается. Подождите минутку. Сейчас закончится исполнение очередной пьесы, и я вас впущу.

Раздаются бурные аплодисменты, и билетёрша впускает Руслана в зал. Зал заполнен. Только одно место в тринадцатом ряду свободно. Руслан, извиняясь направо и налево, протискивается к нему. Рядом – девушка. Что-то знакомое чудится ему в чертах её лица. Может быть, где-то мельком встречались. На сцену выходит Владимир Ветров.

ВЕТРОВ. И в заключение первого отделения послушайте Вариации на тему Моцарта, опус два Фредерика Шопена.

Зал погружается в чарующие звуки фортепьянной пьесы. Лица, лица, лица: молодые и пожилые. В зале – студенты и пенсионеры. Но молодых лиц гораздо больше. И снова бурные аплодисменты.

ВЕТРОВ. И, как мы уже договорились, я готов ответить на ваши вопросы. Есть вопросы? (Пауза. Руслан поднимает руку.) Пожалуйста, молодой человек.

РУСЛАН. Я, собственно, как и все ваши слушатели и почитатели, могу сказать массу восторженных слов в ваш адрес. Но, думаю, вы не нуждаетесь в дешёвых комплиментах.

ВЕТРОВ. В дешёвых – нет. Так что вы хотите сказать?

РУСЛАН. Дело в том, что Шопен совсем иначе исполнял это произведение.

ВЕТРОВ. Вот как? Интересно. Пройдите, пожалуйста, на сцену.

Оживление в зале. Руслан проходит на сцену.

ВЕТРОВ. Итак, слушаем вас, молодой человек.

РУСЛАН. В вашем исполнении, как впрочем, и многих выдающихся исполнителей, эта пьеса звучит несколько элегически, с налётом светлой моцартовской грусти. Это уже стало традицией с течением времени. Время, как море гальку, как-то облизало Шопена.

ВЕТРОВ. Вы полагаете, что в исполнении Шопена эта пьеса звучала иначе?

РУСЛАН. Да. Не так гладко и гармонично. Она звучала как обнажённый нерв. Особенно поражали шопеновские rubato. Эти едва уловимые внутритактовые замедления и ускорения передавали всю сложность, изменчивость его романтической натуры.

ВЕТРОВ. Откуда вы всё это знаете?

РУСЛАН. Я присутствовал на одном из первых его концертов.

ВЕТРОВ. Вот как? Интересно. (Оживление. Смех в зале.) И где же это было?

РУСЛАН. Весной 1829 года я по делам приехал в Варшаву на несколько дней. И мои польские друзья, Титус Войцеховский и Ян Матушиньский, пригласили меня на концерт их друга, выпускника Варшавской консерватории, Фредерика Шопена. Это трудно было назвать концертом в общепринятом смысле этого слова. Он исполнял свои произведения в очень узком кругу, в гостиной ректора Варшавской консерватории Юзефа Эльснера. Эльснер представил его как исключительное дарование и даже как музыкального гения. И там я впервые услышал эти Вариации на тему Моцарта. Все были потрясены. Правда, после концерта, в беседе с моим приятелем, венским журналистом, Шопен, очевидно, в силу своей природной скромности, сказал: «У Эльснера даже величайший осёл выучился бы».

ВЕТРОВ. Простите, когда это было?

РУСЛАН. Весной 1829 года, то ли в конце апреля, то ли в начале мая.

ВЕТРОВ. Надо же! Как вам удалось так хорошо сохраниться за без малого двести лет? (Смех в зале.)

РУСЛАН. Н-не знаю. Но, как видите, удалось.

Оживление и смех в зале. Возгласы.

ЗРИТЕЛЬ 1. Эй, приятель, поделись опытом, как сохранить бессмертие?

ЗРИТЕЛЬ 2. А ты, случайно, не Шопен?

РУСЛАН. Нет. Я не Шопен. Я даже не принадлежал к близкому кругу его друзей. Но эту пьесу я трижды слушал в его исполнении. Второй раз – 11 августа 1829 года в Вене. Этот концерт запомнился восторженным возгласом Роберта Шумана: «Шапки долой, господа, перед вами гений!». И третий раз – 26 февраля 1832 года в Париже. Но чаще всего я слушал его в гостиных и салонах общих знакомых. Сев за рояль, Шопен обычно играл до изнеможения, и у нас не было сил его остановить. Волнение, сжигавшее его, охватывало всех.

ВЕТРОВ. Вы так увлекательно и достоверно об этом говорите. Может быть, так же ярко и достоверно вы продемонстрируете нам, как звучали эти вариации в первоначальном авторском исполнении?

В зале уже всеобщий хохот. Зал развеселился.

ВОЗГЛАС ИЗ ЗАЛА. Давай, приятель, не робей! (Бурное веселье.)

РУСЛАН (невозмутимо). Как вам угодно. Могу и продемонстрировать.

Хохот. Возгласы: «Браво! Бис!» Руслан идёт к роялю. Замирает перед клавишами. Зал бурлит и хохочет, как в цирке на потешной клоунаде. И сквозь шум, визг, хохот, сквозь всю эту дьяволиаду зала пробиваются божественные звуки. И постепенно это чудище смиряется и затихает, и над притихшим залом уже властвует Шопен, неведомый и незнакомый. Яростные, почти дисгармоничные аккорды разрывают душу. Кажется, исполнитель собрал всю боль, накопившуюся в этом далеко не лучшем из миров, и пригоршнями швыряет в зал. Такое впечатление, что усилиями реставратора из-под обычной картины сквозь вековые наслоения проступают яркие, бьющие по глазам краски древней фрески. И заканчивает пьесу этот безумный исполнитель каким-то невероятным фортепьянным воплем, криком израненной души. Зал отвечает всеобщим эхом: «А-ах». И эти дьявольские руки, из которых ушла вся энергия, бессильными плетями опускаются вниз. Мёртвая тишина взрывается шквалом аплодисментов.

ВЕТРОВ. Я могу только повторить реплику Роберта Шумана: «Шапки долой! Перед вами гений!» И… великий мистификатор, то, что вы продемонстрировали, – это чудо.

РУСЛАН. Уважаемый маэстро, уважаемые дамы и господа! Поверьте мне. Я здесь ни при чём. Все восторги – к автору. Я только добросовестно передал первое авторское исполнение этой пьесы, свидетелем которого мне посчастливилось быть. Шопен впитал в себя всю радость и боль нашего бытия. В его душе пылало неугасимое пламя творчества. Поэтому и сгорел так рано. И только сгорая на костре этих эмоций, можно донести до зрителя его произведения в первозданной чистоте. Спасибо. Я и так, кажется, злоупотребил вашим вниманием. (Уходит под бурные аплодисменты. Зал стоя провожает его.)

ВЕТРОВ. Антракт. (Перевозбуждённые, взвинченные слушатели покидают зал.)

Руслан проходит к своему месту и словно спотыкается о взгляд своей соседки.

ДЕВУШКА. Надо же, прослушала всё первое отделение и ни сном ни духом так и не почуяла, что сижу рядом с гением.

Руслан застывает в изумлении. Этот лучистый взгляд с искорками смеха. От голубых глаз словно исходит свет далёкой звезды. И глубокий, слегка насмешливый, чарующий голос. Где он это всё видел и слышал? И словно в свете молнии – лабиринт.

ДЕВУШКА (звонко хохочет над его нелепой застывшей позой). Что это вы как соляной столп Лота? Я что-то не то сказала?

РУСЛАН. Вы – Ариадна.

ДЕВУШКА. А вы, оказывается, не только гений и мистификатор, вы ещё и опасный человек. От вас ничего не скроешь. Ариадна, сударь. К вашим услугам.

РУСЛАН. Простите, я не представился. Руслан Лохов.

АРИАДНА. Имя-то вроде бы соответствует. А вот фамилия – совсем неподходящая для гения.

РУСЛАН. Друзья… и недруги зовут меня Русло, по первым слогам имени и фамилии.

АРИАДНА. Русло. Судя по всему, бездонное и без берегов.

РУСЛАН. Это почему же?

АРИАДНА. Гениальность и безумие – беспредельны.

РУСЛАН. Вы так думаете?

АРИАДНА. Мне так кажется.

РУСЛАН. Ну слава богу, что только кажется. «Нам казалось, мы кратко блуждали. Нет. Мы прожили долгие жизни. Мы вернулись. И нас не узнали, и не приняли в милой Отчизне. И никто не спросил о Планете, где мы близились к юности вечной».

АРИАДНА. Это кто же стихи такие фантастические написал?

РУСЛАН. Достаточно известный, можно сказать, даже хрестоматийный поэт. Александр Блок. Он тоже безумец?

АРИАДНА. Все поэты – безумцы.

РУСЛАН. А может, не безумцы, а просто другие. И мир видят по-другому. «Увидишь на ноже карманном ты вдруг пылинку дальних стран. И сразу мир предстанет странным, окутанным в цветной туман».

АРИАДНА. Тоже Блок?

РУСЛАН. Тоже Блок.

АРИАДНА. Ну тогда с вами всё ясно. Вы – поэт. Это ведь тоже род безумия.

РУСЛАН. А может – ясновидения? Недаром поэтов и художников называют творцами, как и Всевышнего. А что касается меня, то я ведь уже говорил. Я не творец. Я исполнитель.

АРИАДНА. И свидетель.

РУСЛАН. И свидетель.

АРИАДНА. Вы, случайно, не были среди волхвов, приветствовавших рождение Христа? С вами какие-то невероятные чудеса происходят.

РУСЛАН. А разве не чудо, что в семье заурядного плотника родился Иисус Навин, а в семье простого русского учителя из Симбирска родился величайший злодей двадцатого века, чьими благими намерениями была вымощена дорога в ад? Мир полон чудес, как добрых, так и злых.

АРИАДНА. Мир – скорее, лабиринт в пространстве и времени, где в поисках выхода блуждают герои, безумцы и прочая тварь божья.

РУСЛАН. Ну, мне-то это не грозит.

АРИАДНА. Почему?

РУСЛАН. Со мной Ариадна как-никак.

АРИАДНА. В таком случае позвольте вывести вас из этого лабиринта в фойе на чашку кофе. В нём тоже пылинки дальних стран. Но после глотка этого ароматного напитка мир становится яснее и проще.

Руслан и Ариадна направляются в фойе. Звенит звонок.

РУСЛАН. Ну вот, як бiдному женитися, то й нiч мала.

АРИАДНА. Это как же понимать по-русски?

РУСЛАН. Бедному жениться – и ночь коротка.

А звонок продолжает звенеть, резко и противно. Руслан и Ариадна затыкают уши и закрывают глаза. А звонок не утихает. Руслан открывает глаза – звонит будильник на тумбочке.

РУСЛАН (с яростью хлопает будильник по загривку). А чтоб тебе неладно было! Вечно звонишь в самый неподходящий момент. Даже кофе не дал допить! Ублюдок!

Встаёт. Подходит к окну. Раздвигает шторы. За окном – серый, промозглый, обычный будний день.

Офис, такой же серый, будничный и холодный. Из своего кабинета выходит Руденко с листками бумаги. Направляется к Руслану.

РУДЕНКО. Что за хрень вы мне представили?

РУСЛАН. Это не хрень.

РУДЕНКО. А что это?

РУСЛАН. Сценарные заявки.

РУДЕНКО. Мудянка это всё. Сплошная мудянка, а не сценарные заявки. Я тоже, к вашему сведению, начинала сценаристом в солидной компании, прежде чем занять этот высокий пост. И знаю, что к чему. Что за страсть рыться в навозной куче?

РУСЛАН. «Навозну кучу разгребая, петух нашёл жемчужное зерно».

РУДЕНКО. И стишата твои навозные.

РУСЛАН. Это не мои стишата.

РУДЕНКО. Ну, значит, такого же мудозвона, как и ты.

РУСЛАН. Ивана Андреевича Крылова.

РУДЕНКО. Крылова… Ты мне ещё «Слово о полку Игореве» процитируй.

РУСЛАН. Это можно. «Боянь бо вещий. Аще кому хотяще песнь творити, то растекашится мыслию по древу…»

РУДЕНКО. Ты что, издеваешься?!

РУСЛАН. Но вы же просили «Слово».

РУДЕНКО. Придурок. Нет, вы такого придурка видали? Господи, каким же мусором твоя несчастная головёшка забита! Понятно, почему там нет места для полезной информации. Ну что это у тебя за «электорат»? Убогие люди собираются в кочегарке и рассуждают о высокой политике. Где ты только таких уродов находишь?

РУСЛАН. Понимаете, Максим Горький написал свою пьесу «На дне» более ста лет тому назад.

РУДЕНКО. О господи, опять на классику потянуло.

РУСЛАН. «Ученье – вот чума, ученье – вот причина. Уж коли зло пресечь, собрать все книги да и сжечь».

РУДЕНКО. Чего ты там бормочешь? Никак стишками балуешься.

РУСЛАН. Не балуюсь. Цитирую.

РУДЕНКО. Очередную хрень.

РУСЛАН. Не хрень.

РУДЕНКО. Ладно, ближе к делу.

РУСЛАН. Так я и говорю, Горький написал «На дне» более ста лет тому назад.

Руденко в комическом молчаливом отчаянии, обращаясь к аудитории, вздымает руки.

РУСЛАН. За это время кровопролитные войны и революции сотрясли Россию до основания. А ничего не изменилось. Всё вернулось на круги своя. Опять Русь-мачеха швыряет на дно далеко не худших своих чад. Они и собираются в этой древней угольной кочегарке, потому как больше им собираться негде. И вы только посмотрите, какие типажи: тот же Сатин, Актёр, Васька-Пепел… Один к одному, только реальные, не выдуманные.

РУДЕНКО. Ну и целуйся с ними. Зачем ты нам это дерьмо впариваешь? Кому это интересно? Кто этот хлам смотреть будет? Выбрось его на помойку. Там ему и место. А это что за заявка? «Адыгейские чудотворцы». Что это тебя на Кавказ потянуло? Тоже мне кавказский пленник! Есть у нас редакция информации, пусть она ими занимается.

РУСЛАН. Понимаете, это фильм-диагноз.

РУДЕНКО. Ты мне Лазаря не пой. Я учёная. Диагноз оставь врачам. Тоже мне, доктор нашёлся. Профессор кислых щей.

РУСЛАН. Да не в этом дело.

РУДЕНКО. А в чём?

РУСЛАН. Понимаете…

РУДЕНКО. Ничего не понимаю.

РУСЛАН. Адыгея – самая спокойная республика Северного Кавказа. Но и там наши чиновнички действуют как слоны в посудной лавке. Там и так все живут как на вулкане. А эта чиновничья рать своими неразумными, хамскими действиями способна взорвать всё. Пять лет идёт кровопролитная война на Кавказе. И дело здесь не только в террористах. Тупые, наглые, безмозглые чиновники, которые не знают и не хотят знать ничего об исторических традициях, менталитете народа, особенностях его характера, мышления, – эти чинуши пострашнее любого террориста. Они способны взорвать не только Кавказ. Это же раковая опухоль России. Неужели вы этого не видите?!

РУДЕНКО. О господи! Спаситель нашёлся. Оставь это тем, кому по службе положено этим заниматься: президенту, Думе, спецслужбам, Верховному суду, в конце концов.

РУСЛАН. «А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет времён Очакова и покоренья Крыма».

РУДЕНКО (обращаясь к коллективу, делает жест пальцем у виска. Насмешливо). Вы опасный человек. Я начинаю вас бояться. (Угрожающе.) Вы специально это делаете? Да вы просто диссидент! Надо же, диссидента вырастили в своих рядах. И освободи ты нас наконец-то от своих никчёмных, заумных стишат.

РУСЛАН. Эти заумные стишата не мои.

РУДЕНКО. Тем более. Такой же бестолочи, как и ты. Да пойми ты наконец, что не надо путать божий дар с яичницей. Богу – богово, а Кесарю – кесарево. Всей этой высокой политикой пусть наши лидеры занимаются. Пусть у них голова болит. Им за это деньги платят, и немалые. А нам рейтинг нужен, понимаешь, рейтинг! Мы – цепные псы его величества рейтинга.

РУСЛАН. Цепные псы – это уж точно. Опять этот мифический рейтинг. Вы размахиваете им как дубиной и вышибаете всякую свежую мысль, убиваете на корню любой плодотворный замысел.

РУДЕНКО (в ярости). Вон! Прочь с глаз моих, мудифер с перевёрнутыми мозгами.

Руслан уходит. Вслед ему летят его сценарные заявки…