Текст книги "Время любить"

По-видимому, они заметили ее еще в фойе кинотеатра «Художественный» на Невском. Оля Казакова пришла за полчаса. В фойе была выставка молодых художников. Оля обнаружила среди других работ две картины Пети Викторова: «Экспедиция Беринга» и «Охота на кита». Романтические картины Викторова заметно выделялись своим мастерством среди других полотен, написанных в модернистской манере. Оля еще раз порадовалась за друга Андрея. Все детали тщательно выписаны, ощущается романтика севера, любовь к его суровой природе. А если и есть некоторая условность, особенно в картине «Охота на кита», то это лишь усиливает романтичность обстановки. И киты великолепны, а от могилы полярника будто бы исходит северное сияние.

Оля так увлеклась рассматриванием картин, что не услышала звонка. И лишь когда зрители потянулись в зал, вспомнила, зачем она здесь. Нужно будет позвонить Пете и поздравить с успехом. Он подолгу пропадал на своем любимом севере, всякий раз привозил оттуда десятки новых картин. Мог работать на лютом морозе, в темную полярную ночь, освещаемую лишь северным сиянием. Викторов был ни на кого не похож. Поначалу Оле показалось, что в его письме чувствуется некоторое влияние Рокуэлла Кента, но позже это прошло. Наверное, просто киты и ледяные торосы вызвали у нее это ощущение.

Фильм Оле не понравился, обыкновенная сентиментальная история о двух влюбленных. Говорят друг с другом, как на дипломатическом приеме; корчат из себя этаких незаурядных, а все кончается свадьбой… А вот Асе Цветковой картина понравилась, говорит, два раза смотрела. Как тут было не пойти?..

Выбравшись с толпой зрителей из подворотни на Невский, – в Ленинграде во многих кинотеатрах заходишь в зал с центральной улицы, а выбираешься какими-то темными дворами в узкий переулок, о существовании которого и не подозревал, – Оля не стала дожидаться автобуса и пошла домой по улице Маяковского. Было около двенадцати ночи. Снег белел на обочинах, на крышах зданий, а проезжая часть и тротуар были чистыми. Уличные фонари горели вполнакала, от домов и деревьев в скверах падали на асфальт густые тени. Из амбразур подвальных помещений серыми призраками выходили бездомные кошки, но, увидев людей, снова ныряли в черные проемы. Впрочем, людей в этот час на улице было немного. Выплеснувшаяся из «Художественного» толпа зрителей как-то быстро рассосалась. Не доходя до улицы Жуковского, Оля услышала позади шаги. Обернулась и увидела трех парней в капроновых куртках и одинаковых шерстяных шапочках, которые называют «петушками». А впереди, с сумкой через плечо, шагал высокий парень в пушистой шапке и коротком «пуховике» с круглым воротником. Эти стеганые заграничные куртки на гагачьем пуху были очень модными. Издали казалось, что куртка тяжелая, будто выложена из кирпичей, а на самом деле была легкой, как пушинка. Кстати, у Пети Викторова тоже была такая. Оля еще обратила внимание, что ноги у парня длинные, как циркули. Шагов парня не слышно было. Скоро она забыла про него: шаги сзади стали чаще, она уже слышала дыхание парней. Нет, она не испугалась – и раньше к ней приставали на улице не только в вечернее время, но и днем.

– Девушка, куда вы так торопитесь? – послышался хрипловатый голос.

Умнее никто из этих «приставал» ничего еще не придумал. «Девушка, куда вы торопитесь? Девушка, не страшно вам, такой красивой, одной ходить по улице?..»

Она не сочла нужным даже отвечать на эту банальность. И вдруг почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за плечо и резко развернул к себе. Она была в своем любимом кожаном пальто, высоких мягких сапогах и круглой шерстяной шапочке с помпоном В руке маленькая замшевая сумочка. Встретившись глазами с парнем в капроновой куртке, она поняла, что эти «приставалы» совсем иного рода, чем те, с которыми довольно часто имела дело. Парень нагло ухмылялся и не отпускал. У него были близко посаженные глаза и выдающийся вперед подбородок. В верхнем ряду зубов – черная щербинка. Лица остальных двух парней, окруживших ее, почему-то не запомнились. Все они слились в одну большую ухмыляющуюся наглую рожу, дышащую перегаром.

– Отпустите меня сейчас же! – не узнавая своего голоса, сказала она. Нет, тогда она еще по-настоящему не испугалась, думала, что все сейчас закончится дурацкими шуточками и она, отчитав их как полагается, пойдет дальше.

– Нам как раз не хватало такой смазливой цыпочки, – произнес тот, со щербинкой, и вдруг, приблизив к ней лицо, прошипел: – Будешь, курва, орать – ножа схлопочешь! Понятно?!

Они стали подталкивать ее к темной арке, возле которой остановили. Со стороны Невского вспыхнули фары машины и сразу же погасли. Мимо промчалось такси с зеленым огоньком. Как назло, никого на улице не видно. Прямо перед глазами маячила на белом фоне нарисованная синим посылка. Окно почтового отделения тускло светилось. Наверное, она все-таки изо всей мочи закричала, когда переступила черную тень, отделяющую арку от тротуара, потому что чья-то грубая рука с запахом вареной колбасы зажала ей рот. Этот отчаянный крик и услышал парень с ногами-циркулями…

– Там направо столярка, – проговорил тащивший ее в темноту парень. – Стукни чем-нибудь по замку, и он отскочит…

Они втащили ее в каменный двор, окруженный высокими стенами без окон, краем глаза она заметила над головой медленно ползущий по желтой стене, маленький, едва освещенный лифт. Будто кто-то прямо в небо возносился. Она стала изо всех сил вырываться, тогда другой парень сгреб ее в охапку и поднял в воздух. И вдруг что-то произошло: руки парня разжались, и она шмякнулась на истоптанный снег, а вокруг слышались сдавленные крики, ругань, утробные вздохи, глухие удары. Кто-то над ней грязно выматерился, затем послышался удаляющийся топот. Лежа на снегу, она видела, как неподалеку поднимались со снега двое, скоро они исчезли из ее поля зрения.

– Вы не ушиблись? – услышала она спокойный голос.

В следующую секунду сильная рука подняла ее с земли и осторожно поставила на ноги. Это был тот самый парень в «пуховике», только шапки не было на его голове. Русые волосы спустились на лоб. Оле пришлось задрать голову, чтобы увидеть его лицо.

– У вас шапку украли, – растерянно произнесла она первые пришедшие на ум слова.

– И верно, – пощупав длинной рукой голову, сказал парень, однако в его голосе не было большого сожаления. – А я и не заметил.

– Боже, меня всю колотит, – вдруг всхлипнула она. Только сейчас пришел настоящий страх, даже ноги ослабели, и она невольно ухватилась за руку высокого парня. – Какие она мерзкие, и все на одно лицо… Бр-р! – Ее передернуло от отвращения.

– Грабители или… – посмотрев на нее, произнес парень.

– Ограбили они вас, – сквозь слезы улыбнулась Оля. – А меня до смерти напугали.

– Надо было хотя бы одного обездвижить… – вырвалось у парня.

– Как это… обездвижить? – переспросила девушка.

– Тут темно, я боялся, что не рассчитаю и… – Парень рассмеялся. – Сдали бы его в милицию, там он назвал бы своих дружков, да и шапку бы мне вернули… – Он снова внимательно посмотрел на девушку: – По-моему, я где-то вас видел.

– Все так говорят…

– Но я действительно вас где-то видел, – упорствовал он. – Я редко ошибаюсь.

Оля обошла замкнутый каменный двор, но шапки нигде не было. Они вышли на улицу, ветер растрепал парню волосы, защелкал кожаными полами Олиного пальто. Улица была пустынна, вроде бы фонари стали светить еще слабее. Фасады многоэтажных зданий напоминали шахматные доски – черные и желтые квадраты. В одном окне свет, в другом – темень.

– По-моему, милиция на улице Чехова, – вспомнила Оля.

– После драки кулаками не машут, – усмехнулся парень.

– А как же ваша шапка?

– Вы думаете, милиция будет искать ее? – Парень улыбнулся. Улыбка у него приятная, белозубая. – Черт с ней! Это у меня уже третья шапка, которую я теряю…

– И все при таких обстоятельствах?

– При разных… – уклончиво ответил он.

Она еще дрожала, все случившееся начинало ей казаться сценой из только что увиденного фильма – там тоже два подонка напали на девушку, только выручил ее знакомый парень, с которым она поссорилась…

– Я все еще не могу во все это поверить, – поежилась Оля. – Будто это случилось не со мной…

– Наверное, надо познакомиться? – улыбнулся он. – Меня зовут Глеб. Глеб Иванович Андреев.

Оля тоже назвалась, но руку протянуть не догадалась. Он тоже не сделал такой попытки.

– Вспомнил, где я вас видел, – сказал Глеб. – Вы играете в теннис.

– Красивый вид спорта… Только я даже ракетку в руках не держала.

– И все-таки я вас где-то видел, – настаивал он.

«Надо же какой настырный!» – подумала девушка. Однако чувство благодарности к нему вытеснило эту промелькнувшую мысль.

– Такое со мной впервые, – сказала она. – Сначала я даже не очень испугалась, думала, они просто так… Я громко закричала?

– Я думал, кого-то режут, – улыбнулся Глеб.

– Ас вами подобного не случалось?

– Со мной? – произнес он удивленно. – Да нет… ко мне почему-то не пристают.

Они шагали рядом по пустынному тротуару. Пересекли улицу Некрасова, затем Салтыкова-Щедрина. Здесь было оживленно, по-видимому, в Доме офицеров закончилось какое-то мероприятие: от здания отъезжали черные «волги» и «газики», шли военные, моряки, девушки.

Оля сбоку рассматривала Андреева. Высокий, почти такой же, как ее брат. И очевидно, такой же сильный. Как он разбросал по двору этих подонков! И совсем не переживает, что такую хорошую шапку из-за нее потерял… Лоб чистый, высокий, красивый разрез светлых глаз. Интересно, кто он по профессии? Военный? Или спортсмен? Баскетболист? Или самбист?

– Не ломайте голову, – улыбнулся он, перехватив ее взгляд. – У меня самая обычная профессия: я – инженер-конструктор одного НИИ.

– Как вы узнали, что я думаю? – поразилась она.

– Тут не надо быть телепатом, у вас все на лице написано.

– Хорошо, теперь я вам скажу, почему вы оказались рядом… – начала она. – Вы были в кинотеатре «Художественный», смотрели этот скучный фильм, потом шли по улице и про себя ругали режиссера…

– Я был у приятеля на Марата, мы с ним прокручиваем одну интересную идею… В общем, засиделись у чертежной доски, пока его жена меня не прогнала.

– Почему я такая бездарная! – воскликнула Оля.

– Вы артистка?

– Я не волшебник, я еще учусь… – впервые улыбнулась Оля. – У вас просто дар все отгадывать!

– Вас обязательно будут снимать, – помолчав, серьезно сказал Глеб.

– Вряд ли, – вздохнула она, вспомнив Беззубова. – Я не умею ладить с режиссерами.

Он проводил ее до дома, она ожидала, что спросит телефон, но он не спросил. Прощаясь, не подал руки, лишь наклонил немного свою простоволосую голову со взъерошенными волосами и ушел, даже ни разу не оглянувшись. Поднимаясь к себе на третий этаж, Оля с досады кусала губы: странный парень! Другой бы на его месте… Даже не поинтересовался, где она учится… Она даже сама себе не хотела признаться, что ей очень хотелось бы, чтобы он позвонил и они встретились. Может, рассердился из-за шапки?.. Вряд ли, не похоже, чтобы он вообще о ней помнил, пока они шли. И что за странная штука эта жизнь! Подумав так, она улыбнулась: сколько раз люди произносят эту банальную фразу! И в жизни, и на сцене.

Дверь открыл Андрей.

– Андрюшка! Когда ты приехал? – прислонившись к стене, спросила она.

– Я уже хотел идти тебя разыскивать…

– На меня напали какие-то подонки… – всхлипнула Оля. – Они затащили меня в подворотню.

У Андрея даже лицо потемнело, а кулаки сами по себе сжались в два увесистых булыжника.

– Что за шутки!

– Меня спас высокий симпатичный парень в «пуховике», – неестественно весело произнесла она, раздеваясь в прихожей. – Он раскидал негодяев, как котят. Меня спас, а у него ондатровую шапку сперли!

– Все, точка, – рубанул воздух рукой брат. – Больше без меня на последний сеанс не пойдешь!

– Андрей, ты больше никуда не уедешь? – вскинула она влажные с блеском глаза на брата.

– Тебя же на день нельзя тут одну оставить, – добродушно ворчал брат, поднимая с пола ее синюю шапочку с помпоном. – Ничего себе происходят приключения со студенткой театрального института!

– Он какой-то странный… – думая о своем, произнесла Оля.

– Кто?

– Какой ты бестолковый! Да Глеб Андреев, который спас меня от этих подонков!

– Чем же он странный?

– Не попросил телефона, не предложил встретиться…

– Не он странный, а ты! – заметил брат. – Встретился нормальный, порядочный парень, а ты удивляешься? Неужели теперь такое редко в нашем мире?

– Да нет… Я просто…

– Ты просто не можешь поверить: как же это он сразу не признался тебе в любви, – рассмеялся Андрей.

– Я ему, видно, не понравилась… – вздохнула Оля.

– Я гляжу, тебя это больше огорчило, чем встреча с подонками?

– Ты знаешь, он чем-то напоминает тебя, – мягко сказала Оля, а потом ядовито прибавила: – Такой же здоровенный, сильный и… глупый!

Глава седьмая

Они встретились на кладбище в Андреевке весной 1984 года. Молодой майор ВВС в кожаной куртке с меховым воротником и девятнадцатилетняя девушка в узком сером пальто с длинными белыми волосами, спускающимися на спину. Он стоял у могилы своего отца, Бориса Васильевича Александрова, она – у могилы Александры Сидоровны Волоковой, умершей в 1981 году. На кладбище тихо, кроме них, тут нет никого. Снег еще белел под хвоей у ограды, ярко сверкал на солнце в лесных низинах, но могилы уже освободились от сугробов. Высокие, но не очень толстые сосны негромко шумели, в ветвях тренькали синицы. Пышные облака загораживали солнце, и тогда колеблющиеся кружевные тени скользили по земле. У ограды на старых венках с истлевшими лентами, сваленных в кучу, изумрудно вспыхивали железные листья; впаянные в бетонные надгробия фотографии будто оживали – на строгих и улыбающихся лицах умерших менялось выражение, вырубленные надписи загорались золотым огнем.

Худощавый майор стоял без фуражки, голенища хромовых сапог блестели, вьющиеся светлые волосы чуть приметно шевелил легкий ветер. Лицо у майора задумчивое, серые глаза заволокло дымкой воспоминаний… Он знал отца веселым, голубоглазым, полным сил. Они вместе ходили за грибами, ездили на рыбалку, вечерами мастерили во дворе самокат. У отца были золотые руки, все в Андреевке тащили ему для ремонта самые различные вещи. И отец никому не отказывал. К сараю он приделал пристройку, провел туда свет и иногда допоздна возился там с керосинками, репродукторами, мясорубками, паял кастрюли и ведра. Иван Борисович до сих пор помнит напоминающий топорик паяльник. Длинная изогнутая железная ручка и медный наконечник. Кислота шипела от раскаленного паяльника, припой резво прыгал, как ртуть. Один мазок, другой – и на ведре или кастрюле ровная аккуратная пайка… Иван уже в школу ходил, когда началось это самое: отец стал пить, постепенно забросил все свои занятие, люди уже не носили ему вещи для ремонта, потому что они неделями валялись на верстаке. Отца уволили с одной работы, потом с другой, какое-то время, ценя его как отличного токаря и слесаря, брали на работу то в промкомбинат, то на Климовский стеклозавод, а потом он вообще нигде не работал. Часто не ночевал дома, но мать не ревновала: знала, что валяется где-нибудь под забором или на лужайке в привокзальном сквере, где чаще всего собирались местные пьяницы. Сначала Иван с матерью в сумерках ходили туда и, погрузив бесчувственного отца в тачку, привозили домой, но потом мать махнула на все рукой. Раза три отец куда то очень надолго исчезал, но рано или поздно снова объявлялся в Андреевке. Один раз даже целый год не пил. И снова на работе у него дела пошли хорошо, а соседи стали приносить свою хозяйственную утварь… Но он опять сорвался – дружки-приятели не давали покоя – и уже больше не мог остановиться… Мальчику было больно и стыдно за отца, особенно когда везли его через все село, бесчувственного, в тачке.

Потом пришло равнодушие и презрение. Пьяный отец был занудлив, слезлив и сварлив. Мать и сестры уходили из дома, когда он заявлялся туда на своих нетвердых ногах. До самой смерти терпела художества отца лишь его мать – бабушка Ивана. А когда она умерла, за отцом уже больше никто не присматривал. Он продал и пропил отчий дом, все хозяйство, жил где придется – то у сестер, то просто у знакомых. Мать получила квартиру от стеклозавода, туда отцу доступа не было.

А год назад эта история с магазином и нелепая смерть отца. Конечно, не он ограбил магазин – милиция нашла истинных воров, – но, попав в помещение, отец не смог удержаться и вусмерть упился, на что и рассчитывали грабители…

Еще в детстве Иван Александров сделал для себя вывод, что водка – это самое страшное в жизни человека. Водка отняла у него горячо любимого отца, превратила его в незнакомого, грубого, чужого человека. При живом отце-пьянице он рос сиротой. Лишь после похорон пришла на смену презрению жалость. Возненавидев водку, Иван за все свои тридцать два года не напился ни разу. Конечно, в большие праздники он мог выпить рюмку-две, но не больше. И то делал это с отвращением, не понимая в душе – что люди находят приятного в этом зелье? Не понимал и того, почему иные люди при любом поводе и даже без повода тянутся к бутылке…

Снова солнце спряталось за огромное пышное облако. Ослепительный диск вдруг стал бледным, на него можно было безбоязненно смотреть, а облако напоминало огромный розовый абажур, до краев наполненный мягким светом. На соседнюю могилу опустились сразу три синицы, деловито обследовали холмик, поклевали невидимые крошки, наверное оставшиеся с прошлого года, и вспорхнули на ближайшую сосну. С нижней ветки внимательно смотрела на майора сорока. Белое с черным оперение ее тоже отсвечивало розовым, а крепкий клюв блестел. Из всех могил на кладбище выделяется монументальностью надгробие Андрея Ивановича Абросимова. На высоком гранитном цоколе – бронзовый бюст. В рубашке с распахнутым воротом, пышной бородой, чуть занесенной в сторону, сурово смотрит на входящих на кладбище знаменитый земляк, немало положивший фашистов в военные годы. Иван учился в третьем классе, когда здесь осенью торжественно открывали памятник Абросимову. Он хорошо запомнил этот день, потому что тогда всех школьников отпустили с занятий. Андрей Иванович Абросимов во время войны был назначен старостой в Андреевке. И никто не знал, что он помогает партизанам, которыми командовал его сын – Дмитрий Андреевич. Разнюхал обо всем старший полицай Леонид Супронович. Когда фашисты пришли за Абросимовым, он вступил с ними в неравную схватку и положил четверых, а когда его вешали, ухитрился еще нескольких гитлеровцев покалечить. И для партизан он сделал немало, с его помощью были освобождены советские военнопленные, которых вели на базу.

Иван услышал негромкий вздох, оглянулся и увидел, как незнакомая девушка в сером пальто, обхватив сосну, как-то странно опустилась на землю. В несколько прыжков он оказался рядом, кажется, наступил на свежий, еще без надгробия, холмик, нагнулся над потерявшей сознание девушкой. Глаза ее с длинными черными ресницами закрыты, голова откинулась назад, обнажив белую полоску тонкой шеи. Девушка не упала, скорее, сползла вдоль ствола на землю. Она и сейчас еще обнимала дерево. Чистое, с маленьким носом лицо было бледным, накрашенный рот чуть приоткрылся.

Иван Борисович приподнял ее, осторожно посадил на скамейку у соседней могилы, растерянно огляделся и поднял с желтого песка маленькую сумку на длинном ремне. Ему еще ни разу не приходилось приводить в чувство упавшую в обморок женщину. Чем больше он смотрел на нее, тем ему становилось тревожнее, не бледность его смущала – нечто другое, необъяснимое. Он, как только пришел сюда, заметил ее, еще подумал, что вроде бы не местная. Своих, андреевских, он знал. Но на кладбище мысли у человека совсем иные, чем в каком-либо другом месте, поэтому он скоро забыл о существовании девушки. Может, чувствовал, что она тут рядом, но думал совсем о другом.

Вспомнив, что в таких случаях брызгают водой или бьют по щекам, чтобы привести в чувство, он поднял ладонь и опустил… Не поднималась рука ударить девушку по гладким нежным щекам, на которые ресницы отбрасывали темную тень. Он приложился ухом к груди: сердце билось часто и сильно. От слабого дыхания трепетала светлая прядь волос, спустившаяся на щеку. Прислонив девушку к сосновому стволу, сбегал к ограде, смахнул осыпавшуюся хвою и сучки и взял две пригоршни чистого талого снега. Петляя меж могил, по узкому проходу вернулся к ней и встретился глазами с ее большими, расширившимися, голубыми, как небо над головой, глазами.

– Вам стало плохо… – начал он.

– Такого со мной еще не было, – слабым голосом произнесла она.

Он машинально посмотрел на деревянный крест, на стесе которого химическими чернилами было написано, что здесь с миром покоится прах Александры Сидоровны Волоковой. «Вроде бы у бабки Саши по женской линии не было близких родственников, – подумал он. – Есть сын Павел, большой человек… Что же он могилу-то матери как следует не оборудовал?» И тут же дал себе слово в следующий приезд поставить на могилу отца приличное надгробие с фотографией, как у других. Могила запущенная, видно, мать и сестры редко посещают ее, если вообще приходят сюда… Не сделана ограда, нет скамейки, цветника.

– У вас снег тает в ладонях, – сказала девушка. Он разжал ладони, и крупный зернистый снег, похожий на мокрую серую соль, просыпался на землю.

– Это моя бабушка, – перехватив его взгляд, показала глазами на могилу девушка.

– Вы – дочь Павла Дмитриевича? – удивился он. У Абросимова была лишь одна дочь – Лариса Абросимова, в которую он много лет был безнадежно влюблен. В ту самую Ларису, с которой сидел в школе за одной партой, которую провожал домой с вечеринок, ревновал, из-за которой дрался с парнями за танцплощадкой.. Лариса уехала в Москву к отцу, поступила в институт, на последнем курсе вышла замуж за однокурсника и уехала с ним по распределению в Волгоград. Не воспользовалась отцовским положением – чего стоило замминистру оставить дочь с зятем в столице! – видно, гордая, независимая… Лариса вот вышла замуж, а он, затаив на сердце обиду, остался холостяком. Пожалуй, он один в тридцать два года в авиаполку был неженат. Стоит ли винить Ларису? Она училась в Москве, а он – в Чугуеве. Летом два раза встретились в Андреевке, а потом девушка вдруг перестала приезжать сюда. И вот пришло то самое последнее письмо от нее… Он помнит его наизусть. Лариса сообщала, что полюбила другого, видно, это судьба… Свою судьбу она устроила, а на его судьбу, наверное, ей было наплевать. С того времени изменилось и отношение Ивана Александрова к женщинам: он перестал им верить, хотя и понимал, что из-за своей сердечной неудачи нелепо обвинять в жестокости всех женщин. Понимал, но ничего поделать с собой не мог. Не то чтобы он по-прежнему любил Ларису Абросимову, но вот жениться на ком-либо в голову не приходило, хотя девушки и не обходили его своим вниманием. Что-то унесла с собой от него Лариса, а что именно – он толком и сам не знал…

– Вы слышали такую пословицу: «Не было гроша, да вдруг алтын?» – сказала девушка. – Я совсем недавно узнала, что у меня есть отец и бабушка Саша. У нее был еще один сын – Игорь Иванович Найденов, а я его дочь – Жанна.

– Вообще-то я местный, но про такого не слышал, – удивился Иван Борисович.

– Я приехала сюда из Москвы, – продолжала она. – Думала, бабушка еще жива…

– А там лежит мой отец, – кивнул он на могилу Александрова.

Она обвела кладбище глазами:

– Как здесь красиво. И тихо. – Ее взгляд остановился на нем: – А какая она была, моя бабушка?

– Сова-то? – наморщил он лоб. – Или нет, Совой тут звали другую бабку, она похоронена на старом кладбище… А бабка Саша была очень набожной, только люди говорили, что она своему богу поклонялась.

– У каждого свой бог… – задумчиво проговорила Жанна. – А я вот ни во что не верю. И сюда приехала, потому что думала, меня обманули, а оказывается, у меня была бабушка…

Неделю назад модно одетая красивая женщина в кожаном плаще подошла к ней на улице – Жанна только что вышла из дверей медучилища – и протянула ей толстый конверт с заграничными марками.

– Вы Жанна Найденова? – спросила она. – Тогда это вам.

Улыбнулась и ушла, даже ни разу не оглянувшись. Жанна обратила внимание, что каблуки на ее сапогах не узкие, как у всех, а широкие, на каучуке.

В конверте оказались фотографии высокого симпатичного человека, снятого на фоне белой виллы, у черного автомобиля и на пляже многолюдного курорта. Все фотографии были цветные, кроме одной, на которой была запечатлена рослая полная женщина с поджатыми губами и суровым взглядом. На обратной стороне – надпись: «Это твоя бабушка Александра Сидоровна Волокова, проживающая в Андреевке…» В короткой записке сообщалось, что пишет ей отец – Игорь Иванович Найденов, он живет в ФРГ, помнит свою дочурку Жанну и шлет ей свои приветы и пожелания счастья! Очень бы хотелось ее повидать, но как это осуществить, он пока не знает… О матери ни слова.

Это было ударом грома среди ясного неба: Жанна считала, что ее отец умер, – так ей сказала мать. В доме не было ни одной его фотографии… Девушка перерыла все в шкафах и комоде и в клеенчатой тетради с записями рецептов приготовления варений и солений обнаружила всего две фотографии отца. Да, человек у виллы был ее отцом! Конечно, он изменился, стал гораздо старше, чем на любительских снимках из клеенчатой тетради, но это несомненно был он.

Был тяжелый разговор с матерью, она нехотя рассказала про бегство отца за рубеж За все долгие годы она не получила от него ни строчки, и очень странно, что он решился написать ей, Жанне… А про Александру Волокову она вообще ничего не слышала; по крайней мере, муж ей никогда не говорил, что у него есть родственники, – ведь он бывший детдомовец и фамилию получил там. Найденов… Наверное, его нашли где-нибудь на вокзале, – в войну много моталось по России бездомных детей…

– Вы не простудитесь? – нарушил течение ее мыслей голос майора. – У вас нет температуры?

Она промолчала. Не расскажешь ведь незнакомому человеку, от чего ее часто тошнит, даже вон плохо стало…

– Чем я могу помочь вам? – Голос у него мягкий, заботливый. А ей так всего этого сейчас не хватает…

– Помочь? – переспросила она. Нет, ей никто сейчас помочь не может. Единственный человек, которому она сказала, что беременна, даже в лице изменился… Этот человек бросил ее и сбежал из Москвы. Она даже не знает куда. И человека этого зовут Роберт…

Майор молчал, переминаясь с ноги на ногу. К носку начищенного сапога прилип ржавый прошлогодний лист.

– Я не хочу возвращаться в Москву! – вырвалось у нее. – Я не хочу видеть никого… даже маму… Скажите, вас никто ни разу не предавал?

Он молчал, пристально вглядываясь в рогатого жука, пробирающегося по песку к могиле.

– Нет ничего на свете страшнее предательства, – продолжала она. – Когда тебя предают, не хочется больше жить…

И тут она подумала, что ведь ее отец – предатель! Он изменил Родине, подло сбежал с теплохода за рубеж… Он предал и мать, и ее, Жанну… Тогда она на глазах матери разорвала его письмо и фотографии. Даже и те, что обнаружила в клеенчатой тетради.

– У вас хорошее, доброе лицо, – будто говоря про себя, произносила странные слова Жанна. – И вас тоже предали, как и меня…

– Ваша бабка слыла тут колдуньей, – ошарашенно сказал он. – Наверное, это у всех Волоковых в крови…

– Я не знаю, зачем приехала сюда, – задумчиво сказала Жанна. – Может, бабушка меня позвала?

Лицо ее снова побледнело, в чистых голубых глазах – страдание. Ему показалось, что она пошатнулась. Осторожно обхватил ее рукой за тонкую талию. И вдруг он подумал, что все, что сейчас здесь происходит, нереально, будто во сне: он, она, кладбище, тонкий запах духов от ее волос, такой беззащитный девичий профиль с мягким подбородком… И чем больше он смотрит на нее и слушает, тем сильнее она ему нравится… Кто же ее предал? Неужели есть на свете такие дураки, которые могут отказаться от такой девушки?..

Пушистая голова ее склонилась на его плечо, она глубоко вздохнула и, чуть повернув голову, посмотрела на него – таких глубоких, несчастных глаз он еще ни у кого не видел. Он и сам не заметил, как его рука коснулась ее волос, потом бледной, почти прозрачной щеки.

– У вас все будет хорошо, вот увидите, – произнес первые пришедшие на ум слова и сам понял, что они банальны, так все говорят, когда больше нечего сказать.

– Я хотела бы, чтобы меня похоронили здесь… – сказала она, снова окинув взглядом кладбище, высокие, чуть слышно шумящие сосны.

– Не думайте о нем, – вдруг сказал он. – Он не стоит вас, Жанна.

– Я же говорила – вы добрый, – улыбнулась она. – Просто удивительно, что вы до сих пор не женаты.

– Я женат, и у меня пятеро детей.

– Я даже знаю, на ком вы женитесь… – тоном гадалки продолжала она.

– На ком? – эхом отозвался он.

– Да все это ерунда! – ответила она. – Не обращайте внимания… Несу какой-то бред!. Будто кто-то мне все это на ухо нашептывает… – Она перевела взгляд на могилу Волоковой: – Может, она?..

Жанна поднялась со скамейки, но тут же схватилась за сосну. Лицо ее снова побледнело. Краски на нем так быстро менялись, что невозможно было за ними уследить. Только что щеки были розовыми, теперь бледные. А вот глаза голубые. Красивые, неглупые глаза.

– Я вас провожу, – сказал он.

– У меня здесь, наверное, больше нет родственников.

– Пойдемте к нам? – вдруг предложил он.

– У вас есть квашеная капуста? – Она смотрела мимо него на ограду. – Или соленые огурцы? Кажется, за огурец я готова полжизни отдать! Ночью в поезде мне все время снились огурцы в деревянной кадушке… – Жанна отвела от лица белую прядь и пристально посмотрела ему в глаза. – Странно… – наконец произнесла она. – Я говорю вам, Иван, все, что мне приходит в голову… Роберту – да ну его к черту! – я бы ничего такого не сказала…

– На ком же все-таки я женюсь? – снова спросил Иван Борисович.

– Я не знаю, – честно призналась она. – Говорю же вам, на меня что-то сегодня нашло.

Он взял ее под руку и осторожно повел к деревянным воротам. Она доверчиво опиралась о его руку. Сумка болталась на длинном ремне сбоку. На ногах у нее высокие сапожки с острыми каблуками. Рука маленькая, с розовыми ногтями, нежный запах духов не раздражал, наоборот, вызывал какие-то приятные воспоминания.

– Не бывает так на свете, чтобы человек был совсем один? – говорила она, а в ушах его будто бы звучал колокольчик. – Когда я узнала у первого встречного, что бабушка умерла и дом продан, я подумала, что тут, в Андреевке, я совсем одна… И вот рядом вы, Иван Александров.