Текст книги "«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма"

Серьезно, Раппард, я бы предпочел стать кельнером в гостиничном ресторане, чем изготавливать акварели, как некоторые итальянцы.

Я не говорю, что это относится к каждому из них, но Вы понимаете, как я оцениваю направление и тенденции, которым следует эта школа. Мои слова не означают, что я не отдаю должное многим из них, а именно тем, в чьем творчестве есть нечто от Гойи: например, Фортуни, Морелли, иногда даже Тапиро, Хейльбут, Дюэ. Лет десять или двенадцать назад, работая у Гупиля, я впервые увидел эти вещи и нашел их великолепными, они даже вызвали у меня больший восторг, чем тщательно выполненные работы тех же немцев или английских рисовальщиков или, например, Рохюссена или Мауве. Я давно поменял свое мнение, так как считаю, что те художники напоминают птиц, способных петь лишь на одной ноте, а мне больше по душе жаворонки и соловьи, менее шумные и более страстные, способные рассказать нам гораздо больше. Как бы то ни было, у меня очень немного произведений немецких мастеров – сейчас сложно найти хорошие экземпляры времен Бриона. В свое время я собрал коллекцию гравюр на дереве, главным образом вышеназванных художников, которую подарил одному другу в Англии, покинув Гупиля. Сейчас я об этом очень сожалею. Если захотите приобрести нечто красивое, закажите в редакции «L’Illustration» журнал «L’Album des Vosges» с рисунками Т. Шулера, Бриона, Валантена, Юндта и др. Кажется, он стоит 5 франков, но боюсь, что его уже раскупили. В любом случае будет нелишним поинтересоваться. Скорее всего, он уже подорожал – для просмотра его не высылают, поэтому сам я не решился справиться о нем.

Мне известны лишь немногие факты из жизни английских художников: я имею в виду, что не смог бы изложить полную биографию ни одного из них. Однако за три года, проведенные в Англии, я увидел много их работ и благодаря этому немало узнал о них самих и об их творчестве. Если не жить долгое время в Англии, оценить их в полной мере почти невозможно.

У них иные чувства, особая манера восприятия и самовыражения, к которым поначалу нужно привыкнуть: этих англичан непременно стоит изучать, потому что они – великие художники. Израэльс, Мауве и Рохюссен наиболее близки к ним, но, скажем, картина Томаса Феда разительно отличается от полотна Израэльса, рисунок Пинуэлла, Морриса или Смолла выглядит иначе, чем рисунок Мауве, а Гилберт или Дюморье отличаются от Рохюссена.

Кстати, о Рохюссене: я видел у него великолепный рисунок – французские генералы в старой голландской ратуше требуют у бургомистра и членов городского совета сведений и документов. Я нахожу его таким же прекрасным, как, например, сцену у доктора Вагнера в «Госпоже Терезе» Эркман-Шатриана. Мне известно, что одно время Вы были невысокого мнения о Рохюссене, но я уверен, что, увидев его главные рисунки, Вы полюбите его всем сердцем.

Для меня английские рисовальщики в искусстве значат столько же, сколько Диккенс в литературе. Они всегда будят в тебе одно и то же благородное и здоровое чувство, к которому возвращаешься вновь и вновь. Мне бы очень хотелось, чтобы однажды у Вас появилась возможность спокойно осмотреть всю мою коллекцию. Просмотр множества работ английских художников за один раз помогает их понять, они начинают говорить сами за себя, и становится ясно, какое прекрасное целое образует эта художественная школа. Точно так же, прочтя всего Диккенса, Бальзака или Золя, можно понять их книги по отдельности.

Сейчас, например, у меня не меньше пятидесяти листов, посвященных Ирландии, – по отдельности их можно и не заметить, но, когда видишь их вместе, они поражают.

Мне неизвестен портрет Шекспира работы Менцеля, но я бы с удовольствием посмотрел, насколько один лев понял другого. Ибо Менцеля роднит с Шекспиром то, что они оба такие ЖИВЫЕ. У меня есть маленькое издание «Фридриха Великого» Менцеля. Захватите его[127]127
  Вероятно, имеется в виду упомянутый портрет Шекспира. – Примеч. перев.


[Закрыть] с собой, когда опять поедете в Гаагу. (За исключением Регаме), у меня нет тех гравюр, о которых Вы пишете, а также НЕТ Хейльбута, Маркетти и Жаке.

Уистлера у меня тоже нет, но в свое время я видел несколько его красивых гравюр, фигур и пейзажей.

Меня также поразили марины Уилли в «Graphic», которые Вы упоминаете.

«Поле вдовы» Боутона мне известно, это очень красивая работа. Я настолько переполнен всем этим, что всю свою жизнь построил так, чтобы иметь возможность изображать те вещи из повседневной жизни, которые описывает Диккенс и рисуют те художники, которых я упомянул. Милле говорит: «Dans l’art – il faut y mettre sa peau»[128]128
  «Искусство требует полной отдачи» (фр.).


[Закрыть]. Я уже ввязался в борьбу, я знаю, чего хочу, и болтовня об иллюстративности не собьет меня с пути. Мое общение с художниками почти свелось к нулю, хотя я не могу точно объяснить, как это произошло и почему. Мне приписывают всякие странности и скверные поступки. Из-за этого я порой испытываю чувство одиночества, но, с другой стороны, это помогает мне сконцентрировать свое внимание на тех вещах, которые остаются неизменными, а именно на вечной красоте природы. Я часто вспоминаю старую историю о Робинзоне Крузо, который не утратил мужества, оказавшись в одиночестве, и обустроил все так, что у него появилось поле для деятельности, так что благодаря исканиям и тяжелому труду у него была активная, полная событий жизнь.

Как бы то ни было, в последнее время я занимался живописью и акварелью и, кроме того, рисовал много фигур с моделей и набросков на улице. Помимо этого, в последнее время мне довольно часто позировал один человек из богадельни.

Мне давно пора вернуть Вам «Рисование углем» Шарля Роберта. Я перечитал эту книгу несколько раз и предпринял несколько попыток в этом направлении, но уголь дается мне нелегко, поэтому я предпочитаю работать плотницким карандашом. Я хотел бы однажды посмотреть, как работают углем: у меня такие рисунки очень быстро становятся безжизненными, и это, должно быть, вызвано тем, что можно было бы устранить, если бы мне довелось увидеть, как работают другие; когда приедете в следующий раз, я расспрошу Вас об этом.

Тем не менее я доволен, что прочитал эту книгу, и совершенно согласен с автором в том, что уголь – чудесный материал для работы, и мне бы хотелось научиться лучше его использовать. Возможно, однажды я это узнаю и много других вещей, все еще непонятных мне.

Одним словом, с благодарностью отсылаю ее Вам. Прилагаю несколько гравюр на дереве. Среди них две немецкие – Маршала. Я в восторге от гравюр Лансона и в особенности Грина, а также от «Углекопов».

Если у Вас имеются дубликаты, я буду признателен, если Вы мне их пошлете.

Я буду также рад письмам: если прочтете что-нибудь интересное, сообщите мне об этом, я очень мало осведомлен о том, что издается в настоящее время, – я несколько больше знаю о литературе прошедших лет. Во время болезни и после нее я с упоением читал Золя. Я думал, что Бальзак уникален, но теперь вижу, что у него есть последователи. И все же, Раппард, времена Бальзака и Диккенса, времена Гаварни и Милле – как давно это было. Даже если эти люди покинули нас недавно, с начала их карьеры прошло очень много времени и произошло много изменений, и, на мой взгляд, не всегда к лучшему. Однажды я прочел у Элиот: «Пусть умерло оно, но для меня все живо». В этом же духе я воспринимаю и ту эпоху, о которой Вам пишу. И поэтому я так люблю того же Рохюссена. Вы пишете об иллюстрировании сказок: известно ли Вам, что Рохюссен нарисовал несколько прекрасных акварелей на сюжеты немецких легенд? Я знаю одну его серию под названием «Ленора», в которой превосходно передано настроение.

Однако наиболее значимые рисунки Рохюссена попадаются редко – все лежат в папках богатых коллекционеров. Стоит с воодушевлением заняться коллекционированием гравюр на дереве, как слышишь всяческие рассуждения об «иллюстративности». Но что происходит с ксилографией? Хорошие экземпляры встречаются все реже, их все сложнее доставать, и те, кто охотится за ними, больше не находят их. Недавно я ознакомился с полной серией Доре о Лондоне – уверяю Вас, это великолепно и благородно по настроению. Например, та «Ночлежка для бедняков», которая, кажется, у Вас есть, – если нет, то Вы все еще сможете ее достать.

До свидания, жму руку.

Ваш Винсент

В числе прочего я сейчас работаю над акварелью с изображением сирот, начал много различных вещей – я по уши в работе.

Закончив письмо, я вышел прогуляться и вернулся с пачкой листов из иллюстрированных журналов, а именно из старых «Hollandsche Illustratie», что позволяет мне приложить к данному отправлению несколько дубликатов.

В первую очередь три очень красивых Домье.

Один Жак.

Если они у Вас уже есть, буду признателен, если Вы их при возможности вернете мне.

«Физиологию пьяницы. Четыре возраста человека» Домье я всегда считал одной из самых выдающихся его вещей.

Здесь есть душа, как у де Гру. Я счастлив, что могу послать Вам этот лист, – Домье попадается все реже.

Не будь у Вас других работ Домье, этот мастер все равно был бы достойно представлен в Вашей коллекции. Однажды мне довелось увидеть великолепные рисунки Франса Хальса – в этом журнале все найдется, будь то Франс Хальс или Рембрандт.

Помимо этого, прилагаю к письму несколько чрезвычайно красивых Моренов и старых Доре – листы, которые попадаются все реже и реже.

Разумеется, Вы, как и я, уже слышали болтовню на тему «иллюстративности» – по большей части она направлена против Доре и, естественно, против Морена.

Полагаю, Вы, несмотря на это, не перестанете почитать этих художников – однако подобные рассуждения могут отчасти повлиять на мнение неподготовленного человека. Поэтому, посылая Вам листы, я считаю нелишним добавить, что в этих потемневших гравюрах на дереве чувствуется аромат времен Гаварни, Бальзака и В. Гюго – нечто из почти забытой сегодня «Богемы», к чему я испытываю глубокое почтение, и всякий раз, когда я вижу эти листы, они побуждают меня делать все, что в моих силах, и энергично браться за дело.

Разумеется, я вижу различия между рисунками Доре и Милле, но один не исключает другого.

Существует не только различие, но и сходство. Доре умеет моделировать торс и изображать суставы лучше, безгранично лучше многих из тех, кто с высокомерным всезнайством глумится над ним. Доказательством служит, например, тот оттиск «Купальщиков на море», который он считал лишь грубым наброском.

Вот что я скажу: если бы рисунки Доре раскритиковал кто-нибудь вроде Милле – я сомневаюсь, что он мог так поступить, но предположим, что он это сделал, – у него было бы на это право; но если его произведения поносят те, кто обеими руками не способен создать и десятой доли того, что способен сотворить Доре одним пальцем, то все их претензии – это просто вздор, стоило бы им помолчать и научиться рисовать лучше.

Как нелепо, что в наши дни пренебрежение к рисунку стало настолько распространенным явлением.

Вы, разумеется, видели рисунки Лейнена в Брюсселе? Насколько они остроумны и забавны и насколько мастерски выполнены! Но стоит заговорить о них с кем-нибудь, то услышишь высокомерный ответ с долей презрения: «Да, это довольно мило». Наверняка сам Лейнен навсегда останется бедняком, хотя он, должно быть, очень деятелен и плодовит и будет рисовать все больше и больше. Что ж, я тоже не против всю жизнь оставаться бедняком, при условии, что я буду деятелен и все более плодовит и мне будет ежедневно хватать денег на хлеб.

Еще раз кланяюсь Вам, надеюсь, что Вам понравятся эти гравюры на дереве и что вскорости я вновь получу весточку от Вас. До свидания.

274 (237). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 22 октября 1882

Воскресенье, день

Дорогой Тео,

не буду рассказывать, как сильно порадовало меня твое письмо и то, что к нему прилагалось, – это очень кстати и послужит мне серьезным подспорьем.

У нас стоит настоящая осенняя погода: дождливая и промозглая, но полная настроения, она прекрасно подходит для создания фигур, в особенности тех, что выделяются своим тоном на фоне мокрых улиц и дорог, в которых отражается небо. Именно такие сюжеты особенно удачно получаются у Мауве.

У меня благодаря этому опять появилась возможность поработать над большой акварелью, изображающей толпу перед конторой лотереи, кроме того, я начал еще одну вещь с видом на пляжное побережье, композицию которой предлагаю твоему вниманию.

Я полностью согласен с твоим утверждением о том, что порой мы будто глухи к природным явлениям, а порой природа как бы больше не говорит с нами.

Зачастую так бывает и со мной, и тогда я берусь за совершенно иные дела, которые мне помогают справиться с этим. Когда мое восприятие пейзажа или эффектов света притупляется, я обращаюсь к фигурам, и наоборот. Иногда остается лишь выжидать, пока это настроение не пройдет, но в большинстве случаев мне удается преодолеть отсутствие чувствительности, заменяя мотивы, на которых было сосредоточено мое внимание. Меня все больше занимают фигуры. Я помню время, когда пейзаж вызывал во мне очень сильные чувства, и холст или рисунок, на котором удачно передан эффект света или настроение ландшафта, производил на меня гораздо более глубокое впечатление, чем фигура. В общем, художники, писавшие фигуры, вызывали во мне скорее холодное почтение, нежели горячую симпатию. Однако я очень хорошо помню, что даже тогда на меня произвел неизгладимое впечатление рисунок Домье – старик под каштанами на Елисейских Полях (иллюстрация к Бальзаку); хотя рисунок и не был особенно важным, но меня настолько изумили сила и мужество, отразившиеся в замысле Домье, что я подумал: «Должно быть, хорошо вот так чувствовать и мыслить, не замечать очень многих вещей или равнодушно проходить мимо них и быть сосредоточенным лишь на том, что дает пищу для размышлений и затрагивает человека как такового более непосредственным и личным образом, чем луга или облака».

И поэтому меня все так же привлекают английские рисовальщики и английские писатели с их трезвой, словно утро понедельника, деловитостью и подчеркнутой умеренностью, прозаичностью и склонностью к анализу; в создаваемых ими образах есть нечто надежное и сильное, то, на что можно опереться в дни, когда чувствуешь себя слабым. То же самое относится и к французским писателям, таким как Бальзак и Золя. Упомянутые тобой книги Мюрже пока мне неизвестны, но я надеюсь ознакомиться с ними.

Писал ли я тебе, что читаю «Королей в изгнании» Доде? Мне понравилась эта книга.

Меня очень заинтересовали названия книг, в особенности «Богема». Как далеко мы в наши дни ушли от богемы времен Гаварни! Мне кажется, в то время было больше сердечности, веселья и жизненной силы. Однако я не могу знать наверняка. И сейчас есть много всего хорошего, а могло бы быть еще больше, будь между людьми больше согласия.

Как раз в эту минуту из окна моей мастерской можно наблюдать великолепный эффект. Город с его башнями, крышами и дымящимися трубами вырисовывается темным, мрачным силуэтом на фоне светлого горизонта. Этот горизонт – всего лишь широкая полоса света, над которой нависает темная туча, снизу более плотная, а сверху разорванная осенним ветром на большие комки и клочья, уплывающие вдаль. Однако благодаря этой полосе света внутри темной массы города повсюду блестят мокрые крыши (на рисунке их следует воспроизвести, наложив полоски гуашью), и это позволяет отличить красную черепицу от кровельного сланца, несмотря на то что весь ландшафт однотонен.

По переднему плану проходит Схенквег, искрящаяся линия среди влаги, тополя покрыты желтой листвой, края канав и луга окрашены в насыщенный зеленый цвет, фигурки – черные.

Я нарисовал бы все это, вернее, попытался бы нарисовать, если бы не промучился весь день с фигурами грузчиков торфа, которые слишком глубоко засели у меня в голове, чтобы там было место для чего-то нового, – пускай они там и остаются.

Я очень сильно скучаю по тебе и часто о тебе думаю. То, что ты пишешь о некоторых обитателях Парижа, а именно о художниках, которые живут с женщинами, придерживаются более широких взглядов, чем остальные, – вероятно, отчаянно пытаясь сохранить молодость, – на мой взгляд, подмечено тобой очень остроумно. Такие типажи встречаются и здесь, и там. Возможно, там семейным людям еще сложнее, чем здесь, сохранить свежесть личного восприятия, потому что подобное стремление чаще всего расценивается как попытка плыть против течения. Как много людей впало в отчаяние в Париже: они хладнокровны, рассудительны, рациональны и совершенно пали духом! Я читал что-то в этом роде, в том числе о Тассаре, которого я горячо люблю, и очень переживал из-за того, что с ним произошло.

Тем более, тем более я считаю любое усилие, направленное против этого, достойным уважения. Я также верю, что успех возможен, и не стоит впадать в отчаяние, даже если время от времени терпишь неудачи и чувствуешь упадок сил; если это произошло, необходимо прийти в себя и набраться мужества, даже если дела идут совсем не так, как задумывалось изначально. Не думай, что я смотрю с презрением на людей, подобных тем, кого ты описываешь, лишь из-за того, что их жизнь не основывается на серьезных и досконально продуманных принципах. Мои мысли на этот счет таковы: целью должно быть действие, а не абстрактная идея. Я считаю принципы полезными и стоящими лишь тогда, когда они воплощаются в действии, и полагаю, что полезно размышлять и стараться быть последовательным, потому что это поддерживает работоспособность человека и сводит воедино различные стороны его деятельности. Полагаю, люди, которых ты описываешь, могли бы обрести более твердую почву под ногами, если бы осмысленно делали то, что они делают, но в остальном я, безусловно, предпочитаю их тем, кто выставляет напоказ свои принципы, ни в коей мере не утруждая себя и даже не думая о том, чтобы применить их на практике. Последним даже самые распрекрасные принципы не принесут пользы, тогда как первые могут достичь чего-нибудь великого, ЕСЛИ познают силу воли и мысли. Потому что великое создается не только под влиянием порыва, но представляет собой единую цепочку малых дел.

Что такое рисование? Как ему научиться? Это способность пробиться сквозь невидимую железную стену, которая отделяет твои чувства от твоего умения. Как преодолеть эту стену? Биться об нее бесполезно. По-моему, эту стену следует медленно и терпеливо подкапывать и продалбливать. Но послушай, как же сохранить усердие в такой работе, не дав отвлечь или оторвать себя от нее? Этого можно достичь благодаря размышлениям и определенным принципам, в соответствии с которыми ты строишь свою жизнь. И это можно сказать не только об искусстве, но и о других вещах. Великое не создается случайно – этого надо страстно желать. Что лежит в первооснове, обусловлены ли принципы действиями человека, или действия становятся результатом его принципов? Пожалуй, этот вопрос для меня неразрешим, и он совсем не стоит того, чтобы тратить на него усилия, так же как и на вопрос о том, что было раньше: курица или яйцо.

Однако я считаю очень полезным и важным развивать в себе силу мышления и волю.

Мне очень любопытно: увидев те фигуры, которые я рисую сейчас, найдешь ли ты в них нечто стоящее? Они ставят передо мной ту же дилемму, что вопрос о курице и яйце: следует ли создавать фигуры на фоне найденной композиции или сочетать разрозненные фигуры, чтобы композиция проистекала из них. Полагаю, результат будет примерно одинаковым, при условии, что ты работаешь. Я заканчиваю тем же, чем закончил свое письмо ты: мы схожи в том, что оба любим заглядывать за кулисы, иными словами, мы оба склонны все анализировать. Полагаю, это именно то качество, которое необходимо для занятий живописью: создавая картину или рисунок, следует использовать эту способность сполна. Возможно, в определенной мере это заложено в нас природой (это есть и в тебе, и во мне, – вероятно, мы обязаны этим юным годам, проведенным в Брабанте, и окружению, которое гораздо больше, чем бывает обычно, способствовало тому, чтобы мы научились думать), однако художественное чутье, как правило, начинает развиваться и созревает позднее, и только благодаря работе. Я не знаю, как устроить так, чтобы ты стал успешным художником, но твердо уверен, что в тебе есть задатки к этому и что они могут развиться в нечто стоящее.

До свидания, старина, благодарю за то, что ты мне прислал, и крепко жму руку.

Твой Винсент

У меня уже стоит печка; как бы мне хотелось, чтобы мы могли провести вечер, рассматривая рисунки, эскизы и гравюры на дереве, – у меня опять появились новые экземпляры, и они великолепны.

Надеюсь, на этой неделе мне будут позировать осиротевшие мальчики, тогда, может быть, мне удастся спасти тот рисунок с изображением сирот.

278 (240). Тео Ван Гогу. Гаага, среда, 1 ноября 1882

1 нояб.

Дорогой Тео,

вот уже несколько дней я поглощен тем, что ты, возможно, тоже посчитаешь интересным, и, думаю, мне стоит обстоятельно написать тебе об этом. С одним из своих писем Раппард прислал мне резюме речи Херкомера о современной гравюре на дереве.

Я не могу пересказать тебе все подробно, возможно, ты уже прочел эту статью (которая была опубликована в каком-то английском журнале по искусству, кажется в «Art Journal»). Она посвящена главным образом рисункам в «Graphic». Херкомер рассказывает, как в свое время он сам, целеустремленный и полный энтузиазма, работал в этой газете, и вспоминает о великолепных страницах первых номеров. Ему не хватает слов, чтобы в полной мере выразить, насколько значительной он считает работу ее первых художников. Он останавливается на том, как в те годы развивались методика и техника, и отмечает разницу между старыми и новыми гравюрами на дереве и т. д. и т. д. Затем он обращается к современности и переходит к основной теме своей речи. Он утверждает: «Граверы по дереву стали искуснее, чем когда-либо, но одновременно с этим, мысленно возвращаясь в те времена, когда был основан „Graphic“, я вижу и упадок». И продолжает: «На мой взгляд, угрозу представляют две вещи, против которых я протестую: одна относится к издателям, а вторая – к художникам. Обе стороны совершают ошибки, которые, если их не исправить, могут испортить все дело».

По его словам, издатели требуют вещей, рассчитанных на эффект: «Correct & honest drawing is no longer wanted, complete designs are no longer in request, a „bit“ just covering an awkward corner of a page, is all that is required»[129]129
  «Верный и добросовестный рисунок более не является желаемым результатом, совершенный, подробный рисунок больше не пользуется спросом, требуется лишь „клочок“, способный заполнить собой свободный угол страницы» (англ.).


[Закрыть].

«The managers declare that the public require the representation of a public event or so and are satisfied if it is correct & entertaining, caring nothing for the artistic qualities of the work. I do not believe what they say. The only excuse you may accept is „dearth of good draughtsmen“»[130]130
  «Те, кто заправляет в издательстве, утверждают, что читатели хотят видеть изображения общественных событий или тому подобное, и будут довольны, если рисунки окажутся достоверными и забавными, при этом художественные качества работ их мало заботят. Я не могу поверить в подобные заявления. Единственным приемлемым оправданием может быть только отсутствие искусных рисовальщиков» (англ.).


[Закрыть].

После этого он обращается к художникам, говоря, что в наши дни, к сожалению, красота оттисков зачастую зависит не от рисовальщика, а от гравера. Он призывает художников не допускать подобных обстоятельств, а рисовать точно и энергично, чтобы гравер оставался тем, кем он должен являться, – выразителем идей рисовальщика, а никак не хозяином его работ. Далее следует вывод: горячий призыв ко всем сохранять любовь к своему делу и не позволять себе расслабляться.

В его голосе слышатся нотки упрека, и он говорит не без грусти, будто спорит с невыносимым для него равнодушием.

Свою речь он завершает следующими словами: «To you – the public – the art offers infinite pleasure & edification. For you it is really done. Therefore clamour loudly for good work and be sure it will be forthcoming»[131]131
  «Публика, искусство предлагает тебе безграничное наслаждение и назидание. Оно создается именно для тебя. Поэтому упорно требуй хорошей работы, и, будь уверена, та не заставит себя ждать» (англ.).


[Закрыть].

Все сказано совершенно здраво, умно, честно. Его ораторская манера производит на меня такое же яркое впечатление, как некоторые письма Милле.

Меня это вдохновляет, и мое сердце наполняется радостью, когда я слышу нечто подобное.

Знаешь, очень жаль, что искусство, лучше всего подходящее для обычных людей, сейчас не вызывает интереса.

Если бы художники объединились для того, чтобы их работы (которые в конечном счете все же создаются для народа – по крайней мере, я считаю это высочайшим, благороднейшим призванием любого человека искусства) могли попасть в руки простой публики и были бы доступны всем и каждому, это принесло бы такие же результаты, каких достиг «Graphic» в первые годы своего существования.

В этом году Нейхейс, ван дер Вельден и несколько других художников создавали рисунки для журнала «De Zwaluw», который выходит раз в месяц и стоит 7,5 цента. Среди них есть и удачные, однако видно, что многие выполнены без должного старания (речь идет не о первоначальных рисунках, а о манере их воспроизведения), и ходят слухи, что журнал продержится не дольше своих предшественников. Почему же дела идут так плохо? Книготорговцы утверждают, что он не приносит дохода, и вместо того, чтобы его распространять, мешают этому.

А художники, по-моему, относятся к делу недостаточно серьезно. Ответ, который дает большинство художников здесь, в Нидерландах, отвечая на вопрос: «Что такое гравюра на дереве?», звучит так: «Это те вещи, которые можно найти в „Южно-Голландском кафе“». То есть они приравнивают их к напиткам. А их создателей, вероятно, к пьяницам.

А что говорят торговцы? Предположим, я отнесу кому-нибудь из них сотню набросков, которые мне удалось собрать, но, боюсь, в лучшем случае я услышу: «Неужели вы всерьез думаете, что эти вещи чего-то стоят?»

Моя любовь и почтение к великим рисовальщикам времен Гаварни и наших дней возрастают тем сильнее, чем ближе я знакомлюсь с их творчеством, к тому же я и сам изо всех сил стараюсь зарисовывать то, что ежедневно встречаю на улицах.

Причина, по которой я ценю Херкомера, Филдса, Холла и остальных основателей «Graphic», по которой они мне нравятся и будут нравиться больше Гаварни и Домье, заключается в следующем: последние смотрят на общество более язвительным взглядом, тогда как первые, подобно Милле, Бретону, де Гру, Израэльсу, выбирают такие же правдивые сюжеты, как Гаварни или Домье, но вкладывают в них более благородное и серьезное настроение. Полагаю, именно это следует сохранять.

Художнику не обязательно быть священником или сборщиком подаяний, но он должен относиться к людям с сердечной теплотой, и я, например, нахожу нечто благородное в том, что «Graphic» каждую зиму так или иначе поощряет людей сохранять чувство сострадания к беднякам. У меня есть оттиск Вудвилла, где изображена раздача талонов на торф в Ирландии, еще один – Стениленда, под названием «Помоги помогающим», с различными сценами в больнице, которой не хватает денег, «Рождество в сиротском доме» Херкомера, «Бездомные и голодные» Филдса и т. д. Я нахожу их еще более прекрасными, чем рисунки Бертолла и ему подобных в журнале «Vie élégante» или в других изысканных изданиях. Возможно, мое письмо покажется тебе скучным, но все, что я описал, вновь ожило в моей памяти. Я собрал и привел в порядок сотню своих этюдов, а когда покончил с этим, меня охватила тоска, и я было подумал: «Что толку?», но потом полные энергии слова Херкомера, который призывает не сдаваться и утверждает, что сейчас непременно следует возложить руку на плуг, очень благотворно на меня повлияли, и я подумал, что стоит вкратце поделиться с тобой содержанием его речи. Мысленно жму руку, верь мне,

твой Винсент

Надеюсь на днях получить от тебя весточку; из дому пришло славное письмо.

288 (248). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 26 ноября, и понедельник, 27 ноября 1882

Воскресенье

Дорогой Тео,

вчера у меня наконец выдалось время прочитать «Водопийц» Мюрже. Я вижу в этом произведении нечто столь же очаровательное, что и в рисунках Нантейля, Барона, Рокплана, Тони Жоанно: нечто остроумное, нечто яркое. И все же оно мне показалось очень традиционным, по крайней мере эта книга (остальные я еще не читал), и, по-моему, оно отличается тем же от, например, Альфонса Карра и Сувестра, чем Анри Монье и Конт-Кали отличаются от вышеупомянутых художников. А я стараюсь сравнивать только тех, кто принадлежит к одной эпохе.

Это произведение наполнено духом богемы (хотя подлинная действительность того времени в этой книге скрыта) и потому привлекло меня, хотя, на мой взгляд, ему не хватает оригинальности и искренности чувств. Вероятно, другие романы Мюрже, персонажами которых не являются художники, лучше этого – похоже, что образы художников вообще никогда не удаются писателям, в том числе и Бальзаку (его художники довольно неинтересны). Даже если у Золя Клод Лантье и правдоподобен – подобные Клоды Лантье, несомненно, встречаются в реальной жизни, – тем не менее нам хотелось бы видеть у Золя художников иной породы, нежели Лантье, который, как мне кажется, списан Золя с реального человека, далеко не худшего представителя того направления, которое, по-моему, называют импрессионизмом. А ядро художнического сообщества состоит не из таких людей.

С другой стороны, я знаю очень мало удачно нарисованных или написанных портретов писателей: художники тоже, как правило, следуют общепринятой традиции, изображая писателя человеком, просто сидящим за столом с кипой бумаг, а иногда не утруждают себя и этим, и получается господин в воротничке, к тому же с лицом, лишенным определенного выражения.

У Мейсонье есть картина с изображением художника, которая мне очень понравилась: наклонившаяся вперед фигура повернута к нам спиной, его ноги, если не ошибаюсь, на перекладине мольберта, видны только приподнятые колени, спина, шея и затылок, а еще рука, держащая карандаш или что-то вроде того. Но этот парень молодец, он передал то же напряженное внимание, которое присуще известному персонажу Рембрандта: сгорбившийся паренек также сидит за чтением, подперев голову рукой, и сразу чувствуется, насколько глубоко он поглощен своей книгой.

Возьми портрет Виктора Гюго кисти Бонна – хорош, очень хорош, – но я предпочитаю того Виктора Гюго, которого всего лишь несколькими словами описал сам автор:

«Et moi je me taisais – Tel que l’on voit se taire un coq sur la bruyère»[132]132
  «И я молчал – как, мы видим, молчит вереск на пустоши» (фр.).


[Закрыть].

Видишь, как прекрасна эта маленькая фигурка на пустоши? Разве она не такая же живая, как маленький – в сантиметр высотой или около того – генерал [17]93 года Мейсонье?

У Милле есть автопортрет, который мне очень нравится: это всего лишь голова в чем-то подобном пастушьей шапке.

Но этот взгляд прищуренных глаз, этот напряженный взгляд художника – как же он прекрасен, в нем есть нечто задиристое, смею выразиться.

Опять наступило воскресенье. Сегодня утром я опять побывал на дороге Рейсвейксенвег: луга частично затоплены, благодаря чему на переднем плане наблюдалось сочетание зелени и серебра с корявыми черными, серыми и зелеными стволами и ветками согнувшихся от ветра старых деревьев, а на заднем плане – силуэт маленькой деревушки с острым шпилем на фоне ясного неба. Там и сям – то изгородь, то куча навоза, в которой копается стая ворон.