Текст книги "Неискушенные сердца"

– Ты всегда будешь меня встречать вот так? – хрипловато спросил он.

– А об этом надо спрашивать? – Она наслаждалась знакомым запахом сандала.

– Я спрашиваю потому, что, клянусь, если ты в этом мне откажешь, я погибну.

– Парис, я хочу тебя поблагодарить за то, что ты позволил Александрии выйти замуж за Адама. Я знаю, чего тебе это стоило – заключить союз с Гордонами! Но я уверена: ты правильно поступил. Мировое обязательство спасает меня от многих страхов не только за себя, но и за ребенка.

Он просунул одну руку ей под плечи, а другую положил на живот

– По сравнению с Венецией ты такая маленькая!

– Но Венеция может родить в любую минуту, дорогой. А я только в ноябре.

– Слава Богу, ты хорошо себя чувствуешь.

– Это потому, что веду совершенно нормальный образ жизни. Я даже езжу верхом каждый день. Спасибо тебе за заботу, но двуколка не для меня.

Он притянул ее к себе.

– Но будь осторожна! Больше я ни о чем не прошу. – Он коснулся губами ее лба, там где кудряшки вились на висках. – Хочешь я тебя порадую? Я только что разрешил Алексу ехать в свой проклятый университет.

Она обхватила его за шею и спрятала лицо у него на груди.

– Иногда тебя можно даже выносить, – прошептала она ему куда-то под мышку.

Воздух был густой и пропитанный солью весь день. Солнце жарило холмы и проникало сквозь толстые стены замка, духота казалась невыносимой. Табризия заметила, что Венеция оттолкнула ужин и поморщилась от боли в спине, начавшейся еще за завтраком. С облегчением увидев, как Александрия и ее новоиспеченный муж исчезли в своем крыле, едва поев, она тихо сказала Шеннон и Дамаскус:

– Думаю, у Венеции начались схватки.

Сестры отвели ее в солярий, зная, что первые схватки начинаются за восемь часов до родов. Они удобно устроили ее в большом кресле, подняли ей ноги и подложили под спину подушки, а потом стали говорить обо всякой чепухе, чтобы время пролетело незаметно, Венецию мучили сильные боли уже пять раз в час. Они давали ей пить, массировали спину, шутили, загадывали загадки, а когда схватки стали возникать через каждые пять минут, решили перевести ее в спальню и готовы были к ночному дежурству. Восемь часов прошли, но признаков близких родов не наблюдалось. Венеция корчилась в кровати, потела от усилий, а трое женщин, ухаживавших за ней, потели от жары и волнений.

Прошло четырнадцать часов. Венеция всеми силами сдерживалась, чтобы не кричать. Она уже была почти в агонии.

Миссис Холл засуетилась.

– Ради Бога, нам нужно акушерку или доктора! Это не должно так долго тянуться.

И тут вскоре показалась ручка ребенка. Миссис Холл в ужасе объяснила, что это ненормально.

– Наверное, он лежит поперек, это очень опасно. В единственных родах, где я помогала, ребенок шел головкой вперед, как положено, – объяснила она, ломая руки. – О бедняжка!

Александрия постучала в дверь, взволнованная криками. Трое братьев с белыми лицами стояли у нее за спиной, она требовала открыть. Но Табризия твердо сказала миссис Холл:

– Я хочу, чтобы вы увели Александрию. Уберите ее подальше, и пусть она не услышит ни звука. И ради Бога, успокойте ее. Ей самой скоро придется пройти через это.

После того как миссис Холл ушла, Табризия облегченно вздохнула. Она любила служанку, но сейчас та больше мешала, чем помогала.

Шеннон всю трясло. Она не могла больше выносить страданий сестры и пошла искать Париса. Он сидел в холле.

– Мы должны что-то дать ей от боли, – настойчиво сказала она брату. – Дай из того, что давал Энн.

– Нет! – взорвался он. – Скорее я увижу ее на смертном одре!

Венеция лежала без сил. Она оцепенела, не кричала больше, а только выла, как раненое животное. Шеннон рванулась было к ней, в своей обычной манере, но тут же упала в обморок.

Табризия посмотрела на Дамаскус.

– Теперь нас только двое.

Дамаскус на секунду закрыла глаза, потом кивнула.

– Держи ее, я попытаюсь повернуть ребенка, – решилась Табризия. – Если не получится, значит все. Но если я вообще ничего не сделаю, Венеция может умереть.

Она как следует вымыла руки и осторожно принялась за дело. Медленно надавила, вправляя ребенка обратно, дюйм за дюймом передвигая неродившееся дитя.

Дамаскус подбадривала:

– У тебя все прекрасно получается, Табризия. Продолжай.

Табризия чуть-чуть надавила на плечико, чуть-чуть повернула дитя и добилась наконец того, что головка показалась как надо. Обе женщины просили Венецию глубже дышать, тужиться, уверяли, что больше ничем не могут помочь ей.

И тут с потоком крови и воды выскочила на свет Божий маленькая девочка. Жалобный вопль роженицы огласил комнату, потом он перешел в счастливое рыдание. Плакала не только Венеция, но и те, кто помогал ей в эти страшные часы. Табризия и Дамаскус рожали вместе с ней. К тому моменту, когда мать и дитя были помыты, обихожены и удобно устроены, стрелки часов обежали циферблат ровно два раза.

Шеннон возвращалась в Дуглас. Парис решил проводить ее и заодно отвезти Алекса в Эдинбург, в университет. Парис непременно хотел быть дома к ночи. Теперь он всегда возвращался домой, как бы долго ни задержался. Табризия лежала в постели, когда он приехал из города. Он с удовольствием посмотрел на нее.

– Знаешь, скажу я тебе, огромное преимущество иметь в замке ребенка. Дитя отвлекает внимание нашей чертовки миссис Холл, и она не возникает у постели, как только я начинаю заниматься с тобой любовью.

– Парис, ты знаешь сам, что любишь ее не меньше меня!

– Да, конечно. Но она предсказуема, как флюгер. И когда я готов, я не могу рассчитывать, что она не появится под каким-нибудь предлогом и не пробудет до тех пор, пока я не растрачу свою энергию зря.

– Дамаскус права. Мужчины очень вульгарны, – засмеялась Табризия.

– Ты такая красивая, что у меня дыхание перехватывает, – с нежностью сказал Парис.

– О дорогой, я чувствую себя, как свинья, наевшаяся инжира, – возразила она.

– Да ты никогда не выглядела так прелестно! – заявил он.

– Иди, я покажу тебе!

Он взял ее на руки и понес к зеркалу. Она привалилась к его сильному телу, и они принялись рассматривать свое отражение. О, сколько раз за прожитое вместе время они так делали! Сейчас они являли собой настоящую картину счастья и никогда раньше не чувствовали себя ближе друг другу. При взгляде на их отражение у Табризии вырвались слова:

– Возьмите канву вашей жизни и нарисуйте на ней рай. А потом входите в него.

Жизнь была тяжелая, но она научилась быть счастливой сейчас, сегодня, не припасать счастье на будущий день, который может никогда не наступить.

Глава 20

Подули резкие октябрьские ветры. Холмы, окрашенные в сентябре папоротниками красно-бурого цвета, превратились в мрачные серо-коричневые. Промозглые морские туманы по утрам превращали горизонт в бесконечную череду оттенков серого. Влажность пропитывала абсолютно все в доме – в шести шагах от камина уже было сыро.

Трой удивительно хорошо поладил с Адамом Гордоном, они вместе ходили на бесконечные охоты, в то время как Александрия и Табризия неустанно шили наряды для ожидаемых младенцев. День ото дня Табризия все больше горела от нетерпения стать матерью.

С наступлением ноября стало холоднее, но суше. Бледное зимнее солнце светило довольно ярко, но тепла не давало. Ребенок должен был появиться в этом месяце, и Парис не мог скрыть озабоченности из-за приближающегося испытания для его любимой. Он решил поехать в Эдинбург за настоящей умелой акушеркой и поселить ее в Кокбернспэте на период до и после родов. Хотя жена его была в прекрасном состоянии и не казалась слишком тяжелой, но через несколько недель ей рожать, и он решил не испытывать судьбу. Он уехал на заре, чтобы вернуться с акушеркой задолго до темноты.

Табризия пошла в кладовую рядом с маслодельней, хотела взять травы для белья, чтобы оно пахло свежим сеном. И тут она с удивлением увидела, как, сильно запыхавшись, во двор въезжает на лошади Маргарет.

– Что случилось? – взволнованно спросила она.

– О Табризия! Твой отец… У него приступ. Я не думаю, что есть надежда… Он умирает, он все время спрашивает про тебя.

– Заходи, Маргарет, я переобуюсь и оденусь потеплее.

Маргарет скользнула взглядом по ее увеличившемуся животу:

– Скоро рожать. Вряд ли тебе стоит ехать. Я говорила Магнусу, сейчас тебе надо думать кое о чем поважнее, чем он.

– Конечно, я поеду, – настаивала Табризия. – Просто пойду оденусь потеплее. Я прекрасно себя чувствую. А что за приступ? Он очень мучается?

– Давай скорей, мы можем поговорить по дороге в Танталлон, – ответила Маргарет.

Табризия быстро вернулась, уже в меховой накидке.

– Я только скажу Александрии, что еду в Танталлон.

– Да я ее видела, – быстро солгала Маргарет. – Она сказала, Парис бы тебя не отпустил.

– Да, я знаю, – тихо согласилась Табризия. – Но я должна. Ты ведь понимаешь, правда, Маргарет?

– Я присмотрю за тобой. Можешь на меня положиться, – заявила в ответ та.

Когда Табризия брала лошадь из стойла, на конюшне был молодой парень. Он надел седло, помог ей вскочить. Хотел что-то сказать, но постеснялся, и в тот же миг две молодые женщины унеслись прочь.

Парис пошел прямо к ювелиру, забрать кольцо, заказанное для жены. Он еще не подарил ей кольца после венчания. Теперь у нее будет кольцо по размеру – изумруд, окруженный бледными аметистами. Когда Парис вышел от ювелира, он ощутил странное волнение и посмотрел на северо-восток, в сторону дома. На небе висели снеговые тучи. Значит, будет сильный буран. А рано утром, на заре, кроваво-красные полосы расчертили небо – верный признак, что еще до захода солнца разыграется буря. Он вздохнул. Ему дали адрес опытной акушерки, и Парис поспешил за ней Женщина собиралась уезжать по другому вызову, но он быстро принял решение вложил деньги ей в руку и пообещал, прислать за ней экипаж. И не задержавшись, даже не напоив лошадь, поспешил в Кокбернспэт.

Еще до того как Маргарет и Табризия добрались до первой вершины, началась метель. Сначала полетели мягкие крупные хлопья, а потом все закрутилось, завертелось, завыло, и мир покрылся сплошной белой пеленой.

– Маргарет, надо вернуться! – кричала Табризия.

– Нет, нет! Я знаю короткий путь! Держись ко мне поближе! – приказала Маргарет.

– Что это она задумала? – пробормотала Табризия.

Но тут ее внимание отвлекла боль, пронзившая тело. И Табризия поняла – это схватки. Спасаясь от слепящего снега, она отворачивалась. Когда стало ясно, что передней лошади она не видит, ее охватила паника.

– Маргарет! Маргарет! Я не вижу тебя!

Маргарет замедлила шаг и сквозь сплошную белую пелену Табризия различила темный силуэт. А, вот снова! На этот раз боль ударила в спину, Табризия не могла дышать.

– Маргарет! У меня начались схватки! – беспомощно закричала она.

Маргарет подъехала к ней.

– О моя дорогая. Слезай с лошади, мы отдохнем и решим, что делать. Давай поводья, я подержу, чтобы она спокойно стояла.

Табризия, мысли которой были в полном беспорядке, передала поводья и спрыгнула с лошади. Маргарет не спешилась, лишь долгим взглядом посмотрела на нее.

– Ты – безмозглая дура. Такая же, как твоя мать.

Она пришпорила лошадь и исчезла в туче снега, уводя с собой лошадь Табризии.

Табризия не сразу поняла, что Маргарет не вернется. Она не могла поверить, что та все подстроила специально. Маргарет просто сумасшедшая! Табризия прошла несколько шагов, снег оказался по колено. Наверное, она на вершине горного хребта или нет? Она шла, пока ветер не стал сбивать ее с ног. Она решила спуститься ниже. Крутящийся снег вместе с ветром врывался под одежду. От сильнейшей новой схватки Табризия осела в сугроб. Она заговорила с ребенком:

– Все в порядке. Все будет хорошо. С тобой ничего не случится, поверь, я здесь.

Потом стала умолять свою покойную мать:

– Пожалуйста, объясни мне, что делать. Ой, вот опять!

Тут она что-то заметила в складках холма и пошла туда, но боль снова заставила ее опуститься на колени. Табризия закрыла глаза. В животе было страшное напряжение, и она промерзала до костей, сидя в снегу.

Боль отпустила, она снова смогла дышать. Со своего места Табризия увидела вход под навес для овец – там обычно пастухи спасают их от бури.

Она вползла внутрь, радуясь, что здесь сухо, нет резкого ветра и крутящегося снега. Она произнесла благодарственную молитву Господу, понимая, что ей и дальше потребуется его помощь. Табризия отдохнула и вспомнила слова Париса. Много раз он пытался внушить ей, как внезапно здесь налетают бури. Ей надо думать о нем и посылать сигналы его сердцу. Он найдет ее! И, конечно, рассердится на ее глупость.

Когда днем все собрались за едой, миссис Холл спросила Александрию про Табризию.

– Я не видела ее сегодня, – сказала та.

– Ты не думаешь, что его сиятельство взял ее в Эдинбург, а? – спросила она взволнованно.

– Да нет, не думаю. Ей пора рожать, но кто знает. Мой братец носится, как собака с костью, когда дело касается дамы его сердца. Пожалуй, лучше убедиться. Трой, как только поешь, поищи ее. Вдруг начались схватки, и она где-нибудь застряла, а ей нужна помощь.

Адам Гордон казался взволнованным.

– Такой сильный снегопад! Она не могла упасть в сугроб?

– Пошли, – скомандовал Трой. – Поищем вместе.

– А вы проверьте все комнаты в замке.

Отдыхая между приступами боли, Табризия размышляла над словами Маргарет, сказанными о ее матери. В чем-то они поразительно похожи. Обеих любили большие, сильные мужчины, лорды, но, когда они пытались подарить им ребенка, судьба вмешивалась, готовая все разрушить.

Нет! Табризия быстро отбросила от себя эту мысль. Парис обожает ее, она уверена в нем. Магнус тоже клялся, что любил Даниэль, как ни одну женщину в мире. С горечью она постаралась выкинуть из головы сумасшедшую женщину – Маргарет.

Она понимала: судя по частоте и силе схваток, ребенок может появиться в любую минуту, но вопреки всему надеялась, что до тех пор ее найдут. Однако время шло, и Табризии стало ясно: ей придется справляться одной. Ребенок, которому она помогла появиться на свет пару месяцев назад, стал для нее хорошей практикой. И, подойдя к вратам судьбы, каким-то чудом – что, впрочем, свойственно женщинам – Табризия вынесла, казалось, невыносимое. Она сама родила своего сына. Без всякой помощи.

Оказавшись на холоде, младенец тут же закричал, и она поспешно прижала его к своей обнаженной груди, завернувшись вместе с ним в накидку. Он быстро нашел сосок и, когда стал вытягивать из нее тепло, умиротворенно затих. Сама она не чувствовала холода и боли, перед глазами все плыло. Не было сил ни на что, и она смежила ресницы.

Быстро, как только мог, Парис пробирался сквозь метель. До дому осталось пять миль. С великим облегчением он увидел башни Кокбернспэта, однако неизъяснимое волнение, не отпускавшее весь день, снова сжало сердце. Встретив Адама и Троя, он понял, что дурные предчувствия не обманули.

– Ты не брал с собой Табризию в Эдинбург? – спросил Трой, уже зная ответ.

– Табризию?

– Она исчезла. Мы обыскали все кругом, мы ищем с середины дня, – с несчастным видом ответил Трой.

– Ее лошади нет, ты что не видишь? – рявкнул Парис.

– Да. Но мы надеялись, может, она уехала с тобой, – ответил Трой.

– Собери всех, кто был днем в конюшне. Кто-то же помог ей сесть в седло! Если она попала в метель, она долго не выдержит, – простонал Парис.

Трой нашел молодого парня.

– Куда она отправилась? – тревожно спросил Парис.

– Она поехала с той смуглой женщиной из Танталлона, – сообщил парень.

– Маргарет!

С искаженным лицом Парис закричал:

– Где Мэнглер? Иди сюда, девочка!

Адам увидел, как Парис вскочил на коня и вихрем унесся в снегопад.

– Ему нельзя ехать одному.

– Трой кивнул.

– Я возьму Яна и еще людей. Мы поедем за ним.

– Парис ехал медленно, с трудом пробиваясь вперед. Снег доходил лошади до брюха, она тонула в сугробах. Мэнглер бежала легко, словно летела над белым снегом, не мучаясь, как люди и лошади.

Мысли Париса прыгали. Почему судьба так играет с ним? Стоило ему найти любовь своей жизни, как провидение хочет отнять ее у него через несколько коротких месяцев счастья! Неимоверным усилием воли он заставил разум успокоиться. Терзания ничего не дадут. И хотя уже наступила темнота, луна освещала все вокруг, как днем. Ничего не видно – ни следов, ни падшей лошади. Ничего. Он повернулся в седле – его люди с ним. Через несколько долгих часов они добрались до Танталлона.

Большими шагами Парис пересек главный холл и остановился у подножия лестницы, когда появилась Маргарет. С облегчением он увидел лошадь Табризии в конюшне и решил, что они сумели преодолеть метель.

– Маргарет, слава Богу! Где Табризия?

– Табризия? – спросила она, явно озадаченная. – Откуда я знаю?

Он посмотрел в ее полубезумные глаза и все понял.

– Игра закончена, Маргарет! Ее лошадь в здешней конюшне. И тебя видели сегодня в Кокбернспэте. Ты хотела ее смерти, да? – спросил он, не веря самому себе.

– Я избавила тебя от одной жены, а ты женился на другой! – закричала она, гневно сверкая глазами.

– Ты убила Энн. Ты и твоя мать. Вы обе! – вдруг понял Парис.

Маргарет засмеялась.

– Она была орудием моей матери с той минуты, как появилась у тебя в замке, беременная от другого. – Она снова захохотала. – Мы с матерью избавились от той французской сучки Даниэль много лет назад, и какова ирония судьбы – ее ублюдочная дочь должна была снова помешать нам!

– Где Табризия? – строго спросил Парис.

За спиной Маргарет возник Магнус, и она оказалась как в ловушке.

– Рожает где-то в горах! Они уже оба замерзли! Новый взрыв истерического хохота потряс замок.

Магнус снял со стены двойной палаш и с размаху ударил им женщину, с которой жил многие годы. Тело Маргарет еще какое-то время стояло, после того как голова слетела с плеч. Потом, обмякнув, повалилось и, переворачиваясь, покатилось по ступенькам. Голова отлетела в другую сторону, лицо было спрятано под спутавшимися черными волосами.

– Ищите ее, ищите! – кричал Магнус. – Соберите всех моих людей!

Снова и снова прочесывали они с факелами снежную ночь, и все бесполезно.

Мэнглер нашла ее утром. Именно она. Взволнованный лай сообщил Парису – огромный зверь что-то обнаружил. Он молился, чтобы это не было животное или заблудший пес.

С трудом он вполз под навес, заваленный снегом. Она лежала недвижная и холодная. Слышалось лишь тихое попискивание ребенка. По крайней мере он жив!

Парис громко закричал, чтобы несли факелы. Он передал сына Яну и осторожно поднял Табризию, не осмеливаясь осмотреть, боясь, что она уже покинула этот мир и его в нем. Пока он пробирался сквозь глубокие заносы, сердце его билось, как колокол. И вдруг он ощутил слабое биение еще одного сердца у своей груди. Слабое, торопливое, но отчетливое. Дикая надежда проснулась в нем, и он поспешил в Танталлон.

– Бренди и виски! – крикнул Парис, поднимаясь с Табризией в апартаменты.

Ян шел за ним с ребенком. Все домочадцы ожили, слуги тащили одеяла, грелки, горячую воду. Разводили

огонь и грели еду, вытирали лужи от растаявшего на коврах снега.

– Разотри ребенка виски! – приказал Парис Яну, укладывая Табризию на большую кровать. – И плесни немножко сюда, в чашу.

Он принялся растирать руки и плечи жены. Ян в это время изо всех сил трудился над младенцем. Но вскоре тот начал сердито протестовать, и мужчины обменялись улыбками.

– Думаю, его больше не надо оживлять, – решил Ян, заворачивая малыша в шерстяное одеяло.

Табризия открыла и снова закрыла глаза. Парис поднес бренди к ее губам, она закашлялась, когда напиток попал ей в горло.

– Мальчик, мой ребенок, – прошептала она, когда его крики дошли до ее сознания.

– Он здесь, любимая, – успокаивал Парис, забирая ребенка у Яна и прикладывая его к матери.

– Принеси горячих кирпичей, – велел Парис слуге.

Подошел Магнус посмотреть, как дочь, и Парис тихо сказал:

– С ней все будет в порядке.

Глаза старика наполнились непролитыми слезами. Парис подложил теплые кирпичи к ногам Табризии, напоил ее горячим бульоном, не позволяя ни о чем спрашивать и успокаивая, что дитя крепкое и сильное.

– А теперь все уходите отсюда. Ей нужно отдохнуть.

Когда наконец, они остались одни, Парис сел на край кровати и взял жену за руку. Он залез в карман камзола, вынул замечательный подарок, надел его ей на палец и поднес руку к губам. Глаза ее засияли, как аметисты на кольце

– Я, наверное, ужасно выгляжу, – прошептала она.

– Ты самое восхитительное создание в мире, – уверил он жену, и глаза его наполнились слезами.

– Нет. Он, – решительно сказала Табризия, глядя на сына.

– Он? Когда я увидел его в первый раз в той норе, он походил на лисенка, – пошутил Парис.

Она с нежностью прикоснулась к рыжему пушку на головке ребенка

– А в честь какого большого города мы назовем его? – спросил Парис. Сердце его переполнилось любовью.

– Никакого. Я собираюсь основать свою собственную династию, – улыбнулась Табризия. – Я родила его среди зарослей вереска – так его и назовем Дадим ему имя – Хит Кокберн!

Муж наклонился и поцеловал ее.

– Я ни в чем не могу тебе отказать, – признался он. И ничуть не сожалел об этом.