Текст книги "Montgomery tales. 18+"

ЛЮБОВЬ ЗВЕРЯ

Федор втиснулся в переполненную маршрутку и попытался принять такое положение, которое позволило бы ему продержаться в скрюченном, неустойчивом и довольно унизительном положении минут 12—15 – после чего можно будет выпустить выходящих людей на узловой остановке (выйдет больше половины лоховоза) и сесть, как человек, на сидение. Прямо над дверью висела бумажка с нарисованным мужиком с кривой рожей и гипертрофированными ушами и с надписью: «Не хлопай!!!». Над водителем другая бумажка: «Громко называй свою остановку, а то уедешь в Ебеня!» Федор перечитал еще раз: «А то уедешь в Ереван!»

«Какой, на… еще Ереван?», – подумал Федор, но тут же забыл о всех этих тупых и хамских шутках, развешенных по салону, и сосредоточился на сохранении неудобной, но всё еще терпимой, позе. В маршрутке было душно, воняло чужим несвежим дыханием, окна мгновенно запотели и проследить за дорогой, чтобы громко назвать свою остановку, стало невозможно. Все ехали в Ереван.

Федор продал свою машину и ездил от метро до дома на маршрутке, потому что у него было не всё в порядке с головой, и он это знал. В последний раз, когда он был за рулем, он в приступе ярости пошел в лобовую атаку по встречке. Каким образом его «противник» вывернул свой «мерин» прямо перед бампером «тахо» Федора, тот так и не понял, зато сразу же пришел в себя и зарекся садиться за руль.

Контузило его в Сирии. Федор – кадровый офицер, был кадровым офицером, теперь он инвалид третьей группы и пенсионер. Устроился в обход дотошных проверок – по знакомству – в ЧОП, от дальнейшего лечения после военного госпиталя, где провалялся полгода, и от реабилитации отказался. «Ну их нахрен, – рассудил Федор. – Эти „психи“ меня точно овощем сделают, лучше я сам как-нибудь». Достал необходимые препараты, что посоветовали знающие люди, закидывался регулярно транквилизаторами, ноотропами и сосудистыми, старался не держать себя в руках. Даже в ЧОПе взял должность, не требующую особого напряга – склады инспектировать на предмет исправности сигнализации и организации охраны. Зарплата небольшая, но счет в банке позволял сводить концы с концами, квартира своя, машину продал, опять же…

Маршрутка заложила лихой поворот, душман за рулем материл кого-то в дешевую мобилу, на Федора насел задницей жирдяй в вонючем ватнике.

– Земляк, подвинься малёха, – просипела жирная задница.

– Да тут не особо есть куда, – попробовал отодвинуться Федор, и в спину ему вонзился рычаг гидравлики «газели».

– Подвинься, сказал, – жирдяй принял мягкий ответ Федора за слабину и начал наглеть. Он подвигал задом влево-вправо, пытаясь расчистить для него побольше пространства.

Федор понял свою ошибку и сказал уже правильным голосом:

– Эй, баран, жопу убери!

Жопа втянулась, откуда высунулась, и Федор отодвинул спину от острого рычага. «Спокойно, – скомандовал себе бывший офицер-десантник, так, на всякий случай, его еще не накрывало. – Это гражданские, всё нормально».

Осень бушевала во всю: деревья вспыхнули и горели ярко и пышно, словно компенсировали серый морок неба и окружающего сырого воздуха своим неутомимым и таким теплым огнем. Федор вдыхал запах осеннего парка, такой свежий и сладкий после духоты маршрутки. До его дома оставалось три-четыре минуты неспешной прогулки по мокрой тропинке по краешку парка – небольшой бонус в конце скучного дня.

Он не жаловался на судьбу, хотя было обидно бросить армию, считай, в самом начале карьеры. Он не боялся загреметь в «дурку», как его пугали доктора реабилитационного центра, когда он их послал, отказавшись пройти курс дополнительного обследования. Тем более он не боялся драк, в которые стал гораздо чаще втягиваться, чем до контузии. Он опасался только попасть в тюрьму за причинение тяжких телесных, потому что бил умеючи и крепко. А по-настоящему боялся Федор только одного – причинить вред своей Оленьке, невесте. Ольга уже три года была его невестой. Что называется, заходилась уже в невестах: сначала Федору нужно было закончить одно, потом другое, всё он чувствовал себя не готовым к семейной жизни. А когда решился – послали в Сирию миротвóрить. Это было такое принудительно-добровольное дело, что откажись – и на карьере можно ставить жирный черный крест: пять лет Заполярья – это самое меньшее. А так – полгода максимум, а то и через четыре месяца можно свалить с орденом и звездой майора на каждом погоне. А теперь вот контузия, списание из рядов Вооруженных Сил и проблемы с головой. Такие дела.

«Такие дела», – подумал Федор, поворачивая ключ в замке. Квартира его встретила холодом и сыростью – уходя утром, он оставил открытыми дверь на балкон и окно на кухне. Федор приготовил холостяцкий ужин – яичницу с луком и чай. «Сейчас перекушу, и на боковую…», – Федор подумал о скором сне и зевнул. И тут проснулся телефон:

– Ну ты где? – голос Оли звучал возбужденно, в том смысле, что она явно уже что-то выпила и была очень энергична и в настроении.

– Где… Дома, – Федор озадаченно окинул взглядом стол. – Ужинаю.

– У-у, как скучно! – но судя по голосу молодой женщины, ей совсем не было скучно. – Слушай, а давай к нам! А то мне без тебя тоже скучно, как и тебе там.

– Так, постой. Куда к вам? К вам – это к кому? И мне не скучно, мне завтра на работу.

– Всё, давай, давай, приезжай! – Голос Ольги не допускал возражений. – Бери такси, и в метро. Только до метро такси бери, так быстрее. Мы тут в нашей кафешке сидим. Ну кто, кто… Светка, Ленка и ее парень, как его, Вадим. У Светки же бёздник. Ну мы так, немножко, просто мне тебя не хватает, слышишь? Ну я жду. Да мы только пришли. Давай, не тормози.

Федор набрал местную службу такси, назвал адрес и номер своего телефона. Он не мог отказывать Ольге в ее капризах. Вот так, он полагал, и должен поступать любящий мужчина: женщина хочет – вынь да положь. Если есть, что вынуть, конечно. Вот только бы крышу не подорвало. Федор закинулся церебролизином, фенотропилом, хотел было еще транквилизаторов зарядить сверху, но подумал, что это будет перебор. В препараты Федор почти не верил, пил их так, для очистки совести, ну и на всякий случай – а вдруг хоть какая-то польза. И с агрессией у него было всё в норме – не зашкаливала, и так называемые триггеры – провоцирующие факторы вроде того жирдяя в маршрутке – на самом деле не действовали, держать себя в руках Федор не разучился. Проблема была в другом: его время от времени действительно перекрывало. Начиналось это внезапно и могло ничем не быть спровоцировано, ну или какой-нибудь ничтожной мелочью, на которую вообще обращать внимания не стоило бы. Словно накрывало какой-то волной гнева и ярости. Причем, шла эта волна изнутри – вспыхивала багровым пламенем прямо где-то внутри головы, за глазными яблоками и еще глубже, а потом в считанные секунды пламя охватывало весь мозг, сознание меркло… Ну то есть после приступа в памяти почти ничего не оставалось, так, какие-то не связанные друг с другом картинки. И еще дрожь в руках и чувство какой-то опустошенности и даже, что, кстати, Федора немного настораживало – какой-то глухой, но отчетливой удовлетворенности, какая бывает после хорошего секса. За вычетом, правда, важной составляющей – хороший секс приятно вспоминать, прокручивая перед глазами и даже в других ощущениях отдельные моменты, а тут и вспомнить было нечего – буквально. «Будто было всё так хорошо, ну просто супер, а в оконцовке битой по башке вырубили» – рефлексировал Федор.

Хорошо посидели в кафе. Пить Федор не стал, несмотря на то, что Ольга его постоянно соблазняла «пропустить для настроения».

– Зайка, у меня настроение просто супер, когда ты рядом. Мне и так хорошо. Да нет, не стоит, а ты выпей, чего там, – отказывался Федор на разные лады. Но вечер получился нормальный: девчонки веселились, Вадим этот тоже оказался нормальным парнем. Молодой, правда, но отслужил на флоте, а сейчас пахал где-то в строительном бизнесе, прораб, что ли. И девушку свою любит, обходительный такой, и мороженое заказал на всех. Выходили из кафе поздно, уже после двенадцати. Оля выпила чуть лишку и разомлела.

– Поехали к тебе, а?

Федор помялся. Два месяца назад он зарекся приводить Ольгу к себе домой – вдруг накроет, а они вдвоем, в закрытой квартире… Он один раз представил себе, как бьет Ольгу, и всё – больше не разрешал себе даже думать в эту сторону. Это было вначале лета. Федор пришел в себя, руки дрожали, даже в коленках чувствовалась какая-то противная слабость, а перед ним лежали трое парней – в отключке и в собственной крови: двое взрослых уже, здоровяки лет по двадцать пять, а один – подросток лет пятнадцати, а то и меньше. Федор помнил, как они спросили, нет ли у него курить, он полез в карман и еще не закончил движения, как багровая вспышка внутри черепа ослепила его, вышибив из реальности. А когда он вернулся в эту так называемую реальность, эти трое валялись на асфальте, словно их разметало взрывом фугаса. Может, надо было сдаться в дурку? А как же они с Ольгой? И оставшись среди нормальных, Федор не мог ответить себе на вопрос, как же они теперь с Ольгой?

Он посмотрел на чуть покачивающуюся Олю на высоких каблуках и подшофе. «И куда она одна?», – решился Федор.

– Ладно, поехали. Сейчас такси придет.

Дома он положил девушку на свою кровать, а себе постелил на полу в кухне.

– Спокойной ночи, зайка моя.

– Ну куда ты? Иди ко мне. Тут так холодно…

– Не могу, я же тебе говорил.

– Да, говорил, – у Ольги было игривое настроение, она была во вкусе и твердо решила не отпускать от себя Федора. – говорил, что в полночь ты превращаешься в серого волка и можешь меня съесть.

– Я не шутил, – попытался улыбнуться Федор.

– И я не шучу… – Ольга сбросила с себя одеяло и обняла мужчину ногами. – Но полночь прошла, когда еще мы сидели в кафе. Я специально смотрела на часы. И ты до сих пор человек… мужчина… и очень такой ничего себе. – Женщина, обхватив ногами тело Федора, притянула себя к нему, так, что уперлась ему в бедро своей промежностью.

Федор почувствовал, как им овладевает возбуждение. Секунды две он сопротивлялся этому мощному чувству. Может быть, даже меньше – полторы.

Любили они друг друга жарко. Редкий, сдерживаемый обстоятельствами секс имеет свои преимущества – он такой же яркий, как при первом свидании, только без многочисленных неточностей и недопониманий, сопутствующих большинству первых свиданий. Федор встал с кровати, обернув бедра простынею.

– Тебе колы или молока?

– Шампанского!

– Алкоголя нет, извини.

– Ты зануда, – Ольга сделала гримаску.

– Я сейчас, никуда не уходи, – Федор зашел в ванную, потом прошел на кухню, взял из холодильника пакет молока и вернулся в комнату. Ольги в постели не было. Федор не успел ни о чем подумать, он развернулся и увидел, что Ольга стоит в дальнем углу комнаты, прижав руки к лицу, ее огромные глаза были невероятно широко распахнуты, в них отражался ужас. Багровое пламя обожгло мозг, мышцы налились расплавленным металлом и вздулись, последнее, что почувствовал Федор – сильнейшее возбуждение, многократно превосходившее то, когда Ольга прижалась к нему, обхватив его голыми ногами.

Федор сидел в кресле, перед ним на коленях стояла Ольга, взяв его дрожащие руки в свои и прижимала их к лицу. Он боялся на нее взглянуть, но сделал усилие и посмотрел на ее лицо. Глаз заплыл, губы разбиты. Федор отдернул свои руки, вскочил, отошел на два шага назад, потом ринулся к ней, сжал в объятиях. Потом вдруг упал на колени, но ему показалось это нелепым театральным жестом, он снова встал, обнял женщину, прижал к груди и замычал от невыносимой душевной боли.

– Оля! Оленька! Прости! Тебе больно! Прости! М-м-м!

Он даже зарычал, как зверь, по крайней мере, он услышал, что рычит, как зверь, и снова забормотал:

– Оля! Оленька…

– Серый волк, – всхлипнула Ольга.

– Что? Что ты сказала? – Федор не понимал, он бросился осматривать женщину, ощупывать ее всю: руки, бока, спину, ноги. Он не понимал, почему на ней так мало повреждений, ведь он помнил, что происходило с другими – множественные переломы, разбитые в кашу лица, даже рваные раны… А Ольга, конечно, пострадала, будто ее грузовик сбил, ну почти грузовик, но все же по сравнению с другими жертвами безумия Федора она, можно сказать, отделалась легким испугом.

– Оленька, что ты сказала, я не понял.

– Ты превратился в серого волка, как и говорил.

«Это шок, – подумал Федор, – она в шоке. Надо вызвать скорую. Плевать, что посадят, так мне и надо, скотине!» Он дрожащими руками поднял со столика телефон:

– Сейчас я скорую… Оленька… Сейчас…

– Не надо скорую. Намочи полотенце холодной водой и принеси.

Федор остолбенел.

– Ну чего ты встал? Федя, полотенце!

Федор бросился в ванную за полотенцем. В душе у него творилось что-то странное, будто ад и рай сместились, как две проекции на один экран: ужас и отчаяние, ликование и благоговение; боль и облегчение от боли он чувствовал одновременно, внутри одного – собственного – сердца; мысли о суициде и о невероятном счастии обрушившимся на него, как ослепительно чистая снежная лавина и грязь селевого потока… Очень непростые чувства для простого российского офицера, но именно такие невероятно сложные чувства терзали его в этот момент.

Федор позвонил на работу, сказал, что заболел. Чем заболел? Сложно сказать, пусть будет простуда. Справка? Будет вам справка, не волнуйтесь, да такая, что страшно станет. Ольга тоже на работу не пошла – куда с таким лицом. Они проговорили до рассвета, а когда окончательно выдохлись, уснули, обнявшись на тесной полуторной кровати.

Ольга сама захотела рассказать Федору, что случилось, хотя тот и просил ее, если ей тяжело, не говорить ничего. Но она рассказала ему всё. Тяжело Федору было слушать, но он, сцепив зубы выслушал рассказ женщины до конца. Ему еще не разу не говорили, что же именно происходило во время его припадков ярости – жертвы были без сознания, а полиция его каким-то чудом еще ни разу не брала на месте преступления.

Когда Федор вышел из комнаты, – рассказывала Ольга, – она встала взять сигарету, и тут услышала сдавленный стон. Женщина хотела было броситься на кухню к Федору – так стонут люди от внезапной головной или зубной боли, – но потом она услышала глухое рычание и вспомнила его слова, про то, что он в кого-то превращается, в какое-то чудовище (которое она в шутку называла серым волком). Ольга испугалась и машинально отошла в дальний угол комнаты. Потом вошел Федор с перекошенным от злобы лицом, в руке он держал пакет молока, и… у него была мощная эрекция: простыня упала с его бедер, и мужчина стоял перед ней полностью обнаженным. Мужчина, превратившийся в монстра, увидел ее, отшвырнул молоко и прыгнул к ней. Он ударил ее по лицу, и она отскочила, как мяч, к противоположной стене, а Федор шагнул к ней и вновь замахнулся, но… Ольга отчетливо заметила, что когда Федор замахивался, когда он ее бил, он каким-то невероятным усилием воли или как-то еще (было непонятно, как действовал его разум и его ли разум управлял им) сдерживал себя – буквально задерживал руку, делал небольшие, но заметные глазу паузы… Кто-то внутри этого монстра вел с ним борьбу.

– Федя, я всё поняла: ты любишь меня, и любишь так сильно, что даже в состоянии полного помутнения и озверения, ты беспокоишься за меня, хочешь защитить. И я подошла к тебе и легла на пол… Ты совсем не помнишь?

– Нет, – то ли промычал, то ли прохрипел Федор. Во рту у него неистово пересохло, сердце клокотало, он слушал Ольгу, верил ей и не верил: она рассказывала будто не про него, будто пересказывала какой-то страшный сон или фильм ужасов. Чертовски, дьявольски страшный фильм ужасов.

– Я легла на пол, раздвинула ноги и позвала тебя. Ты склонился надо мной, потом еще несколько раз ударил меня по лицу, но не кулаком, а так… – женщина показала, как Федор наотмашь бил ее ладонью и тыльной стороной ладони. – Потом ты лег на меня и взял меня – сильно и грубо. Ты схватил меня за волосы и делал эти движения сильно и глубоко. И при этом ты так страшно рычал… Мне было страшно, Федя…

– М-м-м… – снова замычал Федор, как от зубной боли. Ему было чудовищно мучительно слышать, что Оле было страшно. Страшно и больно.

– Мне было страшно, Федя, – повторила Ольга. – И больно. И еще мне было хорошо. Мне было очень хорошо, Федя. Я чувствовала, как сильно ты меня любишь и как сильно ты меня хочешь. Будто ты настоящий зверь… Нет, будто это ты, но и зверь… Я не знаю, как сказать. – Ольга уткнулась лицом Федору в грудь.

– Никогда… – прохрипел Федор, – никогда этого не повторится. Я этого не допущу.

– Ты не сможешь, – просто сказала Ольга. – Ты уже не сможешь по-другому. Ну то есть зверь будет возвращаться.

– Тогда я уйду. Я уеду куда-нибудь нахрен.

– Как уеду? А я? Ты меня спросил? Я ведь люблю тебя, я хочу быть с тобой.

– Но я же больной на всю голову! – не выдержал Федор. – Ты соображаешь, что говоришь? Хочу быть с тобой… С кем? С этим бешеным зверем?

– Ну да, – Ольга посмотрела на Федора, как на дурочка. – Ты что, не понял? Мне хорошо было с этим зверем. Федя, мне понравилось, туповатый ты военный.

– Но я же опасен! – вид у Федора был действительно немного туповатый.

– Это потому что дикий, не прирученный. Надо тебя, не знаю, объездить, что ли.

– Слушай, кто из нас двоих больной на всю голову? Я думал, что это я, но теперь сомневаюсь.

– Какая разница? Главное, что мы вместе, и что мы любим друг друга.

Они еще поговорили, поспорили, а когда за окном стало совсем светло, они уснули.

Ольга осталась пока у Федора, пока не пройдут синяки, не заживут раны на губах. Федор вышел на работу, приезжал поздно вечером, его ждал ужин, Оля в уютном халатике, иллюзия домашнего тепла. Иллюзия – потому что где-то внутри притаился кровожадный зверь. Федор не чувствовал его возни в себе, его дыхания, но он постоянно ощущал внутри себя его напряженное ожидание: будто зверь ждал, когда Федор расслабится, пойдет на кухню за молоком или выйдет на балкон покурить, тогда он вырвется и набросится на Олю и будет ее терзать. Но Оля пообещала обуздать этого зверя, приручить его. Оленька просила его не уходить, не бросать ее. А если женщина просит, как говорится, вынь да положь. Но, может быть, не в этом случае? И каждое утро Федор выходил из дома с намерением не возвращаться. Но и сбежать он не мог – совсем не в его духе был такой поступок. И он ждал. И зверь ждал.

В следующий раз это произошло в воскресенье. Багровая вспышка вновь застала Федора врасплох: они с Олей смотрели телевизор, Федор наклонился за пультом, чтобы передать его Ольге, и началось…

Когда спустя какое-то время они сидели на кровати и обсуждали произошедшее, произошло, казалось, чудо: Федор помнил отдельные детали, они будто проступали сквозь прорехи в густом черно-красном тумане, прежде окутывавшим память сплошной пеленой. Ссадин и синяков на лице и теле Ольги было в разы меньше, чем после прошлого раза. Она уже не выглядела такой испуганной, хотя и вся дрожала, будто в ознобе.

Через две недели случился еще один приступ. Темно красный дым начал заволакивать сознание Федора, мышцы его напряглись, дыхание участилось… Но, помутнев и изменившись, сознание не померкло. Федор словно наблюдал за собой, находясь внутри собственного тела, как симбиот из научно-фантастического фильма про инопланетян. Да, он чувствовал себя не человеком, в которого вселился инопланетный паразит, он ощущал себя этим чужеродным существом, которое пока только отчасти владеет захваченным телом, и поэтому тело всё же делает то, что хочет. А хотело оно странного: оно хотело причинять боль и искать в этом наслаждение. Оно хотело, чтобы тот, которому оно причиняет боль, тоже искало наслаждения в этой боли. Существо, в котором оказался Федор, именно так понимало любовь – через причинение страданий. С одной стороны, это было просто и грубо, а с другой, за этой простотой грубости скрывались такие бездны, которые раньше Федору и не мерещились. Он хватал Ольгу за руки и, выламывая их ей за спиной, входил в нее и одновременно чувствовал ее боль в суставах и ее наслаждение от того, как его член заполняет собой ее влагалище, к этому примешивалось собственное острое наслаждение от своей силы в руках и в набухшем члене. Монстр знал, что чем сильнее он скрутит руки и чем глубже войдет в женщину, тем острее станет удовольствие. В идеале, пик наслаждение должен совпасть с хрустом ломаемых костей… Но тут вмешивался Федор – та его часть, которая наблюдала за монстром изнутри, он силой своего сознания сдавливал чудовище где-то в районе ствола головного мозга – так ему казалось – и заставлял остановиться и перенаправить канал, по которому тот получал свое извращенное удовольствие, из источника чужой боли на источник сексуального наслаждения. Тогда монстр входил в азарт и интенсивнее совершал фрикции, пытаясь компенсировать недостаток садистического удовлетворения. Федор-симбиот внутри зверя тоже получал интересное удовольствие от своей власти над монстром и от того, как круто он защищает от него свою возлюбленную. Это была настоящая оргия, секс втроем, только круче: два человека и зверь.

Но богатство ролевой палитры этим не исчерпывалось, что показали следующие и следующие сеансы уже управляемого безумия. Ольга не просто помогала Федору обуздать зверя, она сама становилась сообщницей этого зверя, а значит, таким же зверем. Она упивалась его энергией и звериной страстью, кроме того ее заводил собственный страх, ведь каждый раз она оказывалась на краю пропасти, куда ее увлекал монстр, и останавливаться на этом краю, заглядывать в бездну, на необозримой глубине которой открывались ворота в адское пекло, доставляло ей неизъяснимое удовольствие, глубже и острее которого она никогда до этого не испытывала. А Федор не только управлял монстром в том смысле, что останавливал его от нанесения увечий, он вступал с ним в сговор, – в тайне от Ольги Федор мог брать управление полностью на себя и наслаждаться насилием в любви, которое не понимал и не одобрял ранее.

Им не нужны были стоп-слова, они не придерживались правил safe, sane, consensual (безопасность, разумность, добровольность), скорее, у них были правила «опасность, безумие и вынужденность), но их это не просто устраивало, это стало для них воздухом и водой, светом и надеждой, источником вдохновения и условием жизни. Что ждало впереди эту пару? Счастье или трагедия? Ответов на вопросы не было, да и не могло быть. Ответ даст только сама жизнь. Или смерть.