Текст книги "Дневник Джессики"

Обожаю тополя. Всегда считал их необычными деревьями. Мне казалось, что только я видел их красоту. В дальнейшем, где бы я ни встречал их, я всегда вспоминал Уоквент. Не события, не людей, а просто это время, когда мир такой большой и неисхоженный.

Когда я подрос, и меня стали отпускать гулять одного, а это, на минуточку, уже лет шесть – самый важный возраст, я старался каждый день сходить куда-то, где я ещё не был. С высоты птичьего полета Уоквент напоминал… Да ничего он не напоминал. Разве что не получившуюся глазунью, знаете, когда желток растекается на сковороде. Слегка вытянутый овал с неровными краями. Увидите нечто похожее – добро пожаловать в Уоквент.

Здесь было около шестидесяти домов, одна школа, подобие поликлиники с терапевтом-дантистом-хирургом в одном лице, здание администрации с тремя кабинетами, река в северной части деревни, ближе к лесу, и небольшой пруд на западе. Именно туда и впадала река. Она называлась Волчья. Не знаю почему. Вероятно, там часто выли волки. Но сам Уоквент был окружен огромными лесными массивами, бескрайними даже для уже повзрослевшего меня.

Я провёл здесь достаточно времени, чтобы изучить каждый уголок, каждый дом, кроме одного. Он стоял поодаль от всех остальных, в нескольких милях от последнего дома в Уоквенте с северной стороны – ближе к лесу и реке.

На мое удивление, в Уоквенте практически не было детей. Ну, не считая нас с сестрой, моего двоюродного отсталого брата, у которого проблемы с парковкой и ещё одного человека – дочери нашего школьного психолога, Евы Бронсон. Мы познакомились на чьём-то дне рождения, перед зачислением в школу. Я помню, как она постеснялась взять какие-то сладости со стола.

Вообще, она производила впечатление очень стеснительного человека. Я помог ей со сладостями, просто принеся их. Так мы и познакомились, после чего стали относительно неплохо общаться.

Когда тебе шесть лет, а ты живёшь в деревне без единого сверстника, выбирать особо не из кого. Я не считал сверстниками людей моего возраста. Не знаю почему, наверное, глупое предубеждение. Для меня это были люди, с которыми я находил общий язык, в первую очередь, с которыми я был на одном уровне. А возраст – это всего лишь цифра, статистика. Не люблю статистику. Да и в классе у меня было человек восемь от силы. Даже не помню их имена. Но Ева была необычной и довольно милой. Она почти всегда носила джинсовое платье-комбинезон с разными нашивками, какие-то кеды и маленький рюкзак в виде белого кролика, с розовыми лямками. Я на самом деле не знаю, что это за одежда и как она называется, там не было штанин. Какое-то платье на подтяжках. Наверное, так выглядит платье-комбинезон. Но кролик был милым, как и сама Ева.

У нее были чёрные, как смола, волосы. Короткие, вроде бы, это называется каре. Поэтому она мне чем-то напоминала человечка из лего-конструктора, только лицо не было желтым. Наоборот, я считал её лицо весьма и глубоко интересным. Оно было очень живым, если вы понимаете меня. Бывает смотришь на человека, а лицо у него ничем не занято, кроме повседневности. Смотря на Еву, складывалось впечатление, что она ежесекундно что-то обдумывала или даже… мечтала.

У неё была на удивление восхитительная кожа, белая. Только щёки покрывала россыпь веснушек. Она их стеснялась и считала уродством, каким-то недостатком, потому что ни у кого больше из наших сверстников такого не было, но я убедил ее в обратном. И у нас были велосипеды!

Так вот, я уже подъезжал к этому дому и смотрел на него издалека, но что-то меня останавливало войти туда. Это даже домиком-то назвать было нельзя. Целый особняк! Я бы не сказал, что я боялся, но нечто меня останавливало.

Лето проходило очень медленно. Каждый день напоминал расплавленную патоку, которая едва тянется. Не помню, как я готовился к школе. Но в какой-то момент мне сказали, что завтра я туда пойду.

Спустя какое-то время я уже сидел за партой вместе с такими же несчастными. Всё было достаточно прозаичным. Серые школьные стены этой деревни немного угнетали меня, хотя учился я с большим успехом. Рутинные будни разбавлялись болями в коленях от отцовских наказаний.

Наказания – это моё хобби, я их коллекционировал. Когда я разбил вазу, которая случайно, между прочим, упала, меня отхлестали стеблем розы, очень больно, и на три часа поставили коленями на кукурузные зёрна.

Суть таких наказаний проста: собственное тело и его вес – твои главные враги. Первое время ты не ощущаешь ничего, но затем ноги вдавливают в себя зёрна кукурузы. Неприятно, думал я тогда. Пока не случился один забавный случай.

Однажды я стал свидетелем родительской ссоры прямо перед уходом в школу. Они громко ругались, Джесс, моя сестра, ревела как резаная. Я не мог слышать даже свои мысли, одни сплошные крики. Меня это смутило в достаточной степени, поэтому весь день я был очень задумчивым.

Я не понимал, зачем люди ругаются, когда банальные споры можно решить мирным путем. У меня болела голова, поэтому на уроке физкультуры я просто сидел на мягком газоне около футбольного поля. Солнце заливало все вокруг.

Конечно же, такая отрешённость не допускалась. Много чего не допускалось в школе. Отец, например, переучил меня писать именно правой рукой, в то время как я был левшой – потому что это не допускалось, по его строгому и субъективному мнению.

Ко мне подошла мой учитель, мисс Каарт. Приятная женщина, я бы даже сказал, девушка. Она всегда с большим уважением относилась ко мне и называла уникальным. Всё дело в том, что я почему-то осваивал весь материал быстрее остальных учеников, для шести лет.

– Питер, все хорошо? Ты сегодня сам не свой. Может, тебя отпустить домой? – она мягко подсела ко мне и приобняла за плечи.

– Нет, спасибо. Домой я как раз не хочу, – ответил я и уставился на зеленую траву.

– Проблемы? – мисс Каарт всегда задавала правильные вопросы. Тебе как бы и не надо было говорить, она будто все и так понимала.

– Почему люди становятся такими глупыми с возрастом? – я сверлил взглядом газон. – Не видят простых решений… проблем?

– О, Пит, знаешь, это весьма сложный вопрос. Я думаю, ответ на него придёт к тебе с возрастом и опытом.

Ответ, кстати, так и не пришёл. Вместо него пришла привычка привыкать к таким людям.

– А если ответ придёт в том возрасте, когда я сам стану таким же? – я бросил на неё пронзительный взгляд ребенка. Она мягко улыбнулась, будто объясняла малышу, почему небо голубое, а трава зелёная.

– Я думаю, тебе это не грозит. Иди-ка ты домой сегодня. Я тебя отпускаю.

– Спасибо, мисс Каарт.

Я забрал свой рюкзак из класса и медленно побрел в сторону своего дома. По пути решил заскочить к бабушке, там всегда была какая-то уже готовая еда. Я шел максимально медленно – не было у меня сегодня настроения идти домой быстро.

На следующий день меня забирал после занятий отец. Но мисс Каарт, при всём её светящемся нимбе учителя от Бога, имела один большой недостаток – она считала, что исправить можно кого угодно в вопросах воспитания.

Она была молода, гуманна и в некотором смысле, как уже сейчас я понимаю, амбициозна. Это очень хорошо для большого города, однако для маленькой деревни в шестьдесят домов и очень консервативных людей это было сродни рыжим женщинам во времена Инквизиции. Они на генетическом уровне не воспринимали ничего, кроме собственного мнения.

Именно по этим причинам я смотрел на то, как сейчас мисс Каарт отчитывает моего отца по некоторым вопросам воспитания, а мои колени так и стонали, предчувствуя глупое животное непонимание отца и такие же методы. Это был настоящий факап. Он то и дело бросал на меня суровый взгляд.

С одной, нормальной стороны, меня не за что было наказывать, но с другой, вы его не знаете ни черта. Я увидел, как он разворачивается и идет ко мне. До этого я слышал обрывки фраз по типу «не стоит выносить ссор из избы и учить мальчика ссориться с женой… чтобы ребёнок этого не слышал… Вы же понимаете, как… И сами были ребёнком… Ну почему сразу неженка?!».

– Пойдём.

Он был как никогда краток и категоричен. Я сделал вид ещё до его прихода, что мои шнурки безумно интересны моему вниманию, однако он просто взял меня за ворот рубашки и потащил в машину. Резко и черство, как и всегда.

– А теперь скажи, какого черта ты всем в школе рассказываешь, что творится у нас дома, ты трепло?

– Я всей школе ничего не рассказывал, – сказал я, насупившись.

– Если бы не рассказывал, я бы всю эту ересь не выслушивал сейчас. Дома поговорим, нытик. Давай, скажи: «Да папа, я нытик и больше так не буду». Ну? – я смолчал.

– Тебе сейчас вмазать или дома? Я не слышу!

– Я больше так не буду, – тихо сказал я и уткнулся в стекло. Всяко интереснее того, что меня ждало дома.

А дома меня ждала соль. Самая обычная пищевая соль. На заботливо расстеленной газете лежало около полкилограмма соли. Знаете, чем отличается какая-то крупа или кукуруза от обычной соли? Да тем, что эти чёртовы кубики соли очень мелкие и въедаются в кожу! Жжение адское. Соль на рану, так сказать. Так я проучился полгода. Наступила весна.

Особняк, который я не смог посетить, не давал мне покоя. Все меня тянуло туда. Перед выходными я решил взять себя в руки. Что может быть хуже порки и соли два раза в месяц? К тому же я давно планировал побег из дома и считал этот особняк неплохим вариантом временного места жительства. А еду можно было бы брать у бабушки, она бы меня не выдала. Короче говоря, я все максимально детально распланировал в своём воображении, но его необходимо было как-то осмотреть. Поэтому я позвал с собой единственного человека, с которым мало-мальски общался и у которого был свой велосипед – Еву Бронсон.

Ева знала много чего из моей жизни, но практически никогда не рассказывала о своей. Был вечер четверга, когда мы договорились на прогулке по пыльным улицам Уоквента съездить за озеро к «особняку». Нужно было всего лишь отсидеть два урока истории с мистером Исигуро.

Джеймс Исигуро – интересный персонаж в моей жизни, встречал я его всего-то несколько раз. Последний был на кладбище, но об этом позже.

У него были узкие глаза и пронзительный взгляд. Что бы он ни говорил, это был потрясающий театр одного актёра. Он просто обожал историю и мог говорить о ней часами, но в какой-то момент «перегревался процессор»: он зависал на минуту-две, поправлял очки, а потом что-то спрашивал.

Больше, чем историю, Исигуро любил только историю Уоквента. Именно с ним я и узнал об этом доме за озером. Исигуро всегда интересно рассказывал. Но бывали такие случаи, когда он говорил непонятно. А когда мы подходили с Евой к нему после уроков, он опять смотрел своими пронзительными узкими глазками, и в них я видел, что он понимает.

Что бы ты ни затеял, он понимает это и знает, чем все может закончиться. Но рот его говорил стандартные клише, поэтому театр одного актера расширялся и принимал новых артистов. Один говорит глазами, другой отвечает так же, глазами, а рты их задают вопросы по типу: «какая замечательная погода, не так ли?».

Напоминало игру в шпионов, в которую мы играли с Евой. Я всегда проигрывал. Возможно, потому что из женщин получается гораздо более интересные артисты или шпионы? Но это я уже потом узнал.

«В день, когда миру придёт конец, Вспомни, как он зарождался»

Пятница. День был солнечным. С утра я помог Еве с её тяжёлым рюкзаком, в виде набитого книгами пушистого белого кролика, а потом мы вместе двинулись в сторону школы.

На велосипеде Евы, на руле, вместо сигнального звонка, как у меня, был какой-то невообразимый пучок разноцветных перьев и тряпок-платочков. Я уже давно понял, что стиль – это про нее, но, как и для чего эта штука нужна, я, увы, не понял. Как говорила сама Ева, они очень забавно развевались на ветру, при скорой езде. Вот и всё.

– Не то, чтобы я не люблю мистера Исигуро, но иногда его уроки весьма скучны, – резюмировала моя подруга, когда мы, запыхавшись, ввалились в класс, опоздав минут на пять, но учитель опоздал сам, поэтому никто нам ничего не сказал.

– А по мне, это очень интересно.

– Ну это по тебе.

В класс вошёл светило мировой истории.

– Итак, голубчики, сегодня с нами будет культура Древнего Египта. Все сделали домашнее задание? – Исигуро бросил портфель на стол и уселся поудобнее в своё скрипучее кресло.

В классе повисло гробовое молчание. Никто, конечно же, не делал домашнее задание. Все знали, что Исигуро – единственный учитель, который ничего не делает за это. Безнаказанность порождает хаос. Или доверие, ведь Хаос – мать порядка.

Исигуро окинул стены класса своим пристальным взглядом и о чём-то задумался.

– Мистер Исигуро, а расскажите о доме за озером, – я решил провести время с пользой и разбавить неловкое молчание.

– Да-да, расскажите… – посыпалось за моей спиной. Я и Ева сидели на первой парте.

– Чем он так вас всех привлекает? – учитель надел очки.

– Он не такой, как все остальные дома. Он очень… старый и стоит далеко от всех. И…

– Да. Вы правы. Этому дому больше трех сотен лет. И последний, кто жил там официально – пастор Уоквента. Но не стоит туда ходить. Только со взрослыми.

– Почему, мистер Исигуро?

– Во-первых, это опасно. Старые дома могут обрушиться в любой момент. Во-вторых, есть в Уоквенте одна старая-старая легенда. Были у пастора две дочери, Бетти и Абигейл.

Обе девочки захворали в раннем детстве, да так сильно, что никакие молитвы отца не смогли их вылечить. Девочки от болезни этой очень страдали, поэтому пастор решил избавить их от нечеловеческих мук. Река Волчья и правда раньше была заселена стаями волков. Ходят слухи, что пастор отправил девочек в подвал дома, а сам вырыл из него тоннель прямиком к реке. Он приковал девочек к стенам этой ручной пещеры, и голодные волки в полнолуние разодрали их.

Никто не знает, почему именно так он избавил их от мучений, может кто-то ему подсказал, может, он просто был хвор на голову. Вскоре и сам он бросился в реку. С тех пор в Уоквенте начали пропадать дети в разные годы в разных количествах. Никто не знает, почему, никто не знает, для чего. Они просто исчезают.

Дом этот пропитан болью… Уоквент тогда был небольшой деревушкой, поэтому в годы войны почти все немногочисленные дома разнесло бомбами и временем, но особняк, как его окрестили, выстоял. Врачи в те годы пытались сделать там госпиталь, но в его стенах все раненые видели чудные миражи, от чего болели ещё сильнее, вешались, стрелялись. Госпиталь закрыли. Ничего хорошего в этом доме нет, поверьте. Поверьте, вы не первые, кто им интересуется. Там часто бывали военные, полиция, но никто ничего не нашёл. И вам не следует. Урок окончен. – Учитель снял очки и вышел.

– Мистер Исигуро, стойте! – Я догнал учителя в коридоре вместе с Евой.

– Слушаю, мистер Майерс, – он поправил очки и развернулся.

– Скажите, а после того пастора в доме разве совсем никто не жил? – произнес я, запыхавшись и поправляя лямки рюкзака.

– После пастора в доме никого не было лет двадцать. Но когда я искал старые документы, наткнулся на несколько интересных записей. Это долгий разговор, Пит, давай попозже, – он уже собрался уходить, как я взмолился.

– Ну профессор, пожалуйста. Давайте вкратце, мне очень интересно. Вы же знаете, как я люблю историю и все эти старинные штуки! – не знаю, насколько я был убедительным, но что-то сработало.

– Короче говоря, в Уоквент переехала молодая семья. Мона Кейл, её муж, дочь и сын. Переехали они именно в этот дом. Сам по себе он ничего не представляет, груда камней. Но ведь всё в руках человека, да? Сын одного местного жителя поругался с сыном Моны, и этот житель, отец, то есть, начал портить жизнь её семье. Не знаю, чем они промышляли, то ли врачевали, то ли колдовали, но слухи о том, что Мона – ведьма, быстро разлетелись по городку. Пастор был одним из тех, кто стал инициатором движения инквизиции в Уоквенте, если ты читал об этом…

– Да, конечно.

– Так вот, этот житель где-то на охоте потерял сына. Вроде, его медведь задрал. Он спихнул всю вину на семью Моны, потому что та отказала и ему, и его сыну в помощи. Она ведь и жила только тем, что лечила всё и всех вокруг. После этого весь городок только и говорил, что муж её ночами оборачивается в волка, а Мона – в медведицу, что раздирает детей в клочья ради забавы…

– И что было дальше? – Ева стояла рядом со мной и была вовлечена в эту историю не меньше меня.

– Дальше, глухой февральской ночью к дому Моны пришли люди с вилами и факелами, как в старых фильмах ужасов. Мужа убили на глазах у семьи, вместе с сыном, а Мону привязали к столбу на озере, лёд стоял, и сожгли заживо. По слухам, она успела спрятать дочь в том тоннеле, который еще пастор выкопал. Он выходил на реку, но до озера там рукой подать, поэтому, вероятно, её дочь видела, как мать сжигают. И слышала, но это уж точно слухи, что её мать проклинает всех, кто к ней пришёл в тот день. Хотя, если бы меня сжигали, я бы и не такое сказал. В общем, лед провалился вместе с Моной и нападавшими селянами.

– А что случилось с дочерью Моны?

– Насколько я знаю, ей тогда было около пяти лет отроду, она смогла выжить, сбежать и вернуться в Уоквент уже женщиной. Тогда с медициной было неважно, в какой-то весенний период случилось обострение, и детишки Уоквента стали погибать.

Винить стали дочь Моны. Были старожилы, которые знали, чья она дочь. Когда она возвращалась домой, её детей похитили. Одного она нашла утопленным в озере, другую, дочь, так и не нашла. Она где-то в доме нацарапала проклятие для всего Уоквента. Ну, её можно понять. И все это, представьте себе, из-за слухов, распущенных одним недовольным соседом. Представляете?

– И что, больше ничего не известно?

– Я знаю лишь то, что ты, – Исигуро показал пальцем на Еву, – носишь фамилию потомков Моны. Последнее, что известно мне – кто-то из последних потомков этого рода из женщин вышла замуж за военного из другой страны – Джереми Бронсона. Это было лет 120 назад, возможно даже, простое совпадение. Но как исторический факт – весьма и весьма занимательный.

– Очень интересно… – Ева опустила взгляд и задумалась.

– Это всё? Теперь это просто… дом?

– Да, Питер. Теперь это просто дом. Понимаешь, весь этот мистицизм – это человеческое. Нет людей – нет ни легенд, ни фольклора, ни историй, ни тайн, ничего нет. Это просто дом. Сейчас его выкупила какая-то иностранная компания для реставрации. В следующем году там будет музей истории Уоквента и на этом, – профессор развел руки, – история закончится. Я и вы – последние, кому это было интересно.

На самом деле, это очень тёмная и пугающая история. Вы еще слишком маленькие, чтобы я рассказал вам… некоторые детали. Но суть вы оба уяснили. И да, не ходите туда. Это вам двоим ни к чему. Гуляйте.

Профессор оправился дальше по коридору. Прозвенел звонок. Мы переглянулись с Евой.

Мы очень долго мчались по пыльной дороге, хорошо, что взяли с собой воды. Причудливые перья на руле Евы и правда забавно развевались на ветру.

Проезжая западное озеро, мы решили сделать перерыв. Все-таки было очень жарко, торопиться было особо некуда. Мы бросили велосипеды на обочине и помчались вниз по склону к кромке озера, пробираясь через столбы из камышей.

– Ну вот и что в этом доме такого, кроме страшилок учителя? Ну дом и дом. Мало что ли в остальных домах кто-то умирал? – Вдруг спросила Ева, когда мы уселись на мягкую траву.

– Да в общем-то ничего такого. Просто интересно, что там внутри. Я уже во всех побывал. Ну в таких, где никто не живет. Ничего интересного, старая ободранная мебель, собачьи будки, выбитые окна. Идеальное место для того, чтобы там перекантоваться.

– А там такого нет? Ну, окон, мебели, в других домах… – Ева сидела на траве и выбирала подходящий камешек для броска в воду.

– Снаружи не видно. Я близко не подъезжал. Но там все как-то иначе. Как будто этот дом не из Уоквента. Или даже наоборот – Уоквент не подходит для этого дома.

– Мне папа не разрешает так далеко гулять от дома. Он меня… накажет.

Ева потупила взгляд в сторону воды и задумалась о чём-то своём. Она часто так делает, так часто, что я уже привык.

– Да брось ты, ты же не расскажешь ему. Ты чего?

– Нет, Питер, ты не понимаешь.

– Ну так объясни тогда…

– Мы… Когда мама умерла, – Ева сглотнула и замолчала на секунду, – а сестру забрала бабушка, по маминой линии, в Хайкейп, мы остались с папой одни. Он очень грустил после её смерти, я тоже. И чтобы мы не были разочарованными всегда, папа придумал… игру.

Я иногда себя плохо вела из-за того, что мама нас бросила, в каком-то смысле. Но папа меня очень любит, он не хочет меня наказывать. Поэтому каждый раз, когда я себя плохо вела, мы… играли. Но потом, мы стали… играть чаще.

Когда ему просто грустно, мы тоже играем. Мне не нравятся эти игры, даже если я себя хорошо веду, мы все равно будем это делать. А я не хочу. Если я не буду его слушаться, не знаю, чем это закончится. – Ева всхлипнула. Тогда я плохо понимал, что она пыталась мне сказать.

– Ева, но… Если он всё равно с тобой… э-э… играет, как ты говоришь, то разве есть что терять?

– Ты не понимаешь. Никто не понимает. Ты не понимаешь, а все остальные просто не верят. Питер, я лучше поеду домой, – она начала вставать, отведя взгляд, но я взял её за руку.

– Погоди, а как он узнает?

– Поверь, он узнает. Не знаю, как, но он всегда знает, когда я делаю то, что ему не нравится.

– Я не дам тебя в обиду. Поехали.

– Ладно, ты же не отстанешь? Поехали, посмотрим. Но я могу испугаться и поехать домой, учти, – сказала Ева, бросив камень в озерную гладь.

– Я тоже, – ответил я, немного помолчав.

Мы пошли обратно к велосипедам. Солнце садилось. Вверх к дороге идти оказалось труднее, чем спускаться. Кеды Евы оставляли на земле небольшие следы в виде сердечек. На прошлой неделе она долго мне хвасталась своими новыми кедами с сердечками на подошве. Мы подняли велосипеды, выпили воды и поехали к дому на окраине.

От озера отходила река Волчья и огибала по широкой дуге Уоквент с другой стороны. Дом стоял на холме с видом на изгиб реки. Она, как мне говорили, впадала в ещё более огромную реку, но туда я пока не собирался.

Мы мчались на велосипедах по проселочной дороге, и ветер трепал наши волосы. Все было хорошо. Солнце заливало все вокруг.

Ближе этот дом выглядел ещё более мрачным, чем мог рассказать наш учитель истории. Груда камней во дворе – остатки фонтана, наверное. Проваленная в некоторых местах крыша – на нее упал величественный ясень, видимо, в ненастную погоду. Обшарпанные стены, сгнившее крыльцо, выбитые ставни. Засохшее дерево неподалеку. В общем, ничего привлекательного и интересного. В Уоквенте в таких домах еще и жили.

Мы бросили велосипеды неподалеку от груды камней, бывшей некогда большим фонтаном. Тень от полусгнившего крыльца накрыла нас окончательно – Солнце полностью скрылось за горизонтом.

Дверь была заперта, на ней висел старый ржавый амбарный замок. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь, и не придумали ничего лучше, чем залезть туда через окно.

Я подсадил Еву. Ставни в том месте болтались кое-как, но за ними была оконная рама и оконные петли. Сгнившие петли дали слабину – окно провалилось внутрь вместе с Евой верхом на себе. Очень громко и очень пыльно. На всю округу разнёсся звук битого стекла. Я приложился головой о пол, и все потемнело в глазах.

Дверь была заперта. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь и не придумали ничего лучше, чем навалиться изо всех сил на дверь. Сгнившие петли дали слабину – дверь провалилась внутрь вместе с нами верхом на себе. Очень громко и очень пыльно.

– Эй, ты как? Все нормально? – Сказал я, тут же приземлившийся рядом.

– Да, все хорошо. Ну, тут достаточно… стильно. – Ева поднялась, брезгливо осмотрелась по сторонам и вытерла со щеки грязь.

На самом деле, Ева была в чем-то права. Этот дом внутри был совершенно не похож на все остальные, в которых я бывал. Во-первых, на стенах были картины. В остальных домах Уоквента таких не было. Сразу перед нами стоял камин в центре большой гостиной, а по обе стороны от него шла огромная лестница вверх. Над камином висело огромное зеркало с трещиной в нижнем правом углу.

В проеме света, который мы сделали выломанной дверью, как в первобытном океане, летали миллионы пылинок и каких-то неизвестных мне частиц. Мы с Евой сделали пару шагов вперед. Половицы натянуто скрипнули. Ну, ничего такого.

– Пойдем, – сказал я, и мы уже чуть смелее двинулись вперед.

Мы обошли гостиную, в которой кроме картин и какой-то странной старинной мебели ничего не было. Мебель была накрыта белыми простынями. На кухне не было ничего, кроме фурнитуры. Мы облазили все шкафы и комоды – максимально пусто и неинтересно. Камин был полон золы.

«В день, когда миру придет конец, вспомни, как он зарождался»

Ева ступила на ступеньки лестницы, они предательски скрипнули. Мы прошлись по всем комнатам. Там, на втором этаже, была спальня с большой, просто огромной кроватью и какими-то странными спинками – золотыми и витиеватыми. Этот дом поражал своим несоответствием антуражу Уоквента.

Мы спустились и решили посмотреть на картины внизу. На одной была изображена карта Уоквента. Но она сильно отличалась от реальной – в два раза больше настоящего Уоквента. На другой какая-то девушка на коне верхом, парень вел коня под уздцы. Я медленно осматривал все картины, пока не услышал Еву позади себя. Она стояла ко мне спиной с перекошенным от испуга лицом.

– Пит… Питер, дверь! – Ева стояла перед лестницей и указывала пальцем на то место, откуда мы пришли – на дверь. Ничего необычного, дверь как дверь. Если бы не тот факт, что дверь стояла, как будто бы мы ее и не трогали совсем. То есть совсем. Она стояла закрытой, а не упавшей на пол.

– Это достаточно странно… Пойдем наверх, может можно выйти через чердак.

– Ты уверен?

– Ну, мало ли…

– Ты совсем дурак или прикидываешься? Мы ее вырвали с мясом!

– Если боишься, можешь идти, я сам тут разберусь.

Ила развернулась и решительно пошла к двери. Подергала ее, пнула. Толкнула. Безуспешно. Дверь была заперта наглухо.

– Заперто…

– Я бы сказал, «запечатано». Выбор очевиден, – сказал я и протянул руку. У самого меня пробежали мурашки по спине.

Чердак так же был заперт. Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз ее обошел и остановился у ее изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем-то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена, и… Мы подошли ближе и, Богом клянусь, этого тут не было. Ева пискнула.

Вся постель была в крови. Огромные бурые пятна пропитывали ее всю. Большие и маленькие, светлые и темно-красные. Подушки были изрезаны в клочья. Я подошел ближе и коснулся постели. Поднес ладонь к пятнам и коснулся их пальцами. Ева пискнула второй раз – кровь была свежей. Хотя это было невозможно – в доме никого не было лет двести, если верить датам Исигуро. Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Еву.

Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел черный как смола ворон. Другой рукой он обнимал красивую девушку в белом платье – те же персонажи, что и внизу. Вероятно, чета Бронсон. Я подошел к окну и вытер кровь о подоконник.

Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Дворик был с разрушенным фонтаном в центре, а не просто грудой камней, и высохшим газоном. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.

– …Пииииииит! – Ева начала с шепота и в конце перешла на визг. Я резко обернулся. Она стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой, вытянутой, указывала на картину. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. Из глаз всех, кто был изображен, вытекало что-то алое. Зуб даю, это кровь.

Я снова подошел к изголовью кровати и коснулся стекавших струек. Это была определенно кровь. Картина начала трескаться, как бетонная стена и из каждой трещинки вытекала кровь. Я стоял завороженный этим видом.

На окно сел ворон, в точь как на картине и постучал клювом в стекло. Я обернулся, и он открыл свою пасть, издав мерзкий то ли вопль, то ли крик. Такой громкий, что я присел и закрыл уши, испачкавшись кровью. Ева зажмурилась. Стекло в окне треснуло от высоты вопля птицы. Он не заканчивался. По стене пробежала трещина, как молния, разделив пополам парня и девушку в белом платье. Вопль не заканчивался. Кирпичная кладка вывалилась из стены в месте разлома вместе с алым потоком, думаю, того же происхождения, что и все красное в этом проклятом доме.

– Бежим! – Крикнул я, но Ева стояла, как памятник собственному страху. Поток крови сбил ее с ног, и она упала. Я схватил ее за руку и дернул за собой. Мы слетели вмиг по лестнице, но дверь по-прежнему была запертой.

Я вспомнил, что наверху оставалась какая-то вешалка, ею можно было сбить замок.

– Жди меня здесь.

Я рванул обратно к лестнице. Было очень тяжело прорываться против течения. На втором пролете земля ушла из-под моих ног. В первую долю секунды мне показалось, что я споткнулся. На самом деле лестница провалилась, и я ушел под землю, сопровождаемый криками Евы и потоками бурого месива.

Падать было больно. Я крепко приложился головой и отключился, хоть и упал на что-то мягкое.

Не знаю, сколько прошло времени. Проснулся я от холода. Меня трясло. Я схватился за голову, мельком увидел свою красную руку и все вспомнил. Футболка тоже была красной. Меня будто окунули с головой в цистерну с вишневым соком. Жаль только, что это был не сок. Я начал шарить вокруг себя руками, помню, что падал на что-то мягкое.

Подозрительно мягкое, слишком… теплое и мерзкое. Я встал. Свет из проема, который меня сюда отправил, немного давал ясности. Я медленно приподнялся и внимательно осмотрелся.

Я был хорошим и внимательным ребенком. Ругательства знал, слышал от взрослых, но никогда не употреблял. Но здесь даже я выругался.

Кровь постепенно перестала литься сверху и начала куда-то уходить, как я понял, пока я был без сознания. Возможно, впитывалась в землю. Возможно, где-то неподалеку было канализационное отверстие. Сквозь уходящую жидкость я начал видеть очертания – я стоял на трупах птиц. Это были воробьи. Их было сотни, если не тысячи. Все, как один, похожи на того, что прикончил мой отец в начале лета. Все они смотрели одним глазом на меня. И все как один, в одну секунду, начали вертеться вокруг своей оси, прямо как тот. Я ничего не мог сделать. Этот адский шелест перьев и звук трения полумертвых маленьких тел друг о друга просто сводил с ума. Я начал было шагать назад, но услышал тот самый предательский хруст, как там, посреди леса.