Текст книги "Дневник Джессики"

Я подошёл ближе и закрыл ей глаза. По лбу и где-то ещё по телу уже ползали мухи. Я отмахнул их и накрыл её тело изорванной простыней. Она всё видела, от век видны борозды слёз, которые немного смывали её собственную кровь. Я не знал, что мне делать. Я просто сел на пол и стал ждать. Не знаю, сколько прошло, вечность или час. Что-то очень сильно и больно надорвалось внутри.

Таково было моё начало. Оно есть у всего, самого великого и омерзительного. Моё было таким. В дыре, которой почти на карте не видно.

Копы приехали с мигалками, опечатали дом, кто-то проблевался. Джесс привела их. Это были копы из центра. Потом окажется, что моя сестра иногда приезжала к этому дому в ожидании чего-то.

Она видела, как приехал Бронсон, видела, как туда же приехал его коллега Барри Олсон, как они привезли Еву. В окнах второго этажа зажжется свет – на улице смеркалось. Бронсон уедет через полчаса, а Олсон останется с Евой. Крики Евы Джесс запомнит надолго. Это она расскажет старшему копу и больше никому, даже мне.

Я рассказал все. Думаю, это был знак или предупреждение, которым я по незнанию не воспользовался. Ни птицы, ни волки, ни кровь, ни сны, ничего не остановило меня от потери друга. Может, не единственного, но первого. Всю дальнейшую жизнь я испытывал эту тяжесть в груди.

Отец Евы, Патрик Бронсон, школьный психотерапевт, исчез. Так мне потом сказали. Теперь никто ничего не узнает. Это ушло куда-то глубоко, оставив на Земле одного живого свидетеля.

Меня несколько раз опрашивали. Один был с усами, другой посерьёзнее и очень… Будто он всё понимал, но понимание на факты и бумагу не изложить. Его звали Томас. После допроса он потрепал меня по волосам и сказал, что всё будет хорошо.

– Смерть не для того, кто умирает, а для тех, кто остается жить с этим. Все люди с этим сталкиваются. Тебе повезло чуть меньше, потому что ты столкнулся с этим раньше. Надо жить дальше, парень.

– А еще она для копов, которые это расследуют. – Заткнись, Эйпкорт.

Я не понимал, почему я так часто терял друзей в дальнейшем, но почти всегда я убеждался в том, что виной всему неистовая человеческая жестокость, животная ненависть. Необъяснимая, даже далеко не инстинктивная.

Когда закончился учебный год, мы уехали из Уоквента. Я сидел в машине и не знал, куда она меня привезёт. Я просто смотрел в окно, проезжая мимо сотен тополей, и думал о том, что смерть людей приходит с рождением одного нового – меня. Я знал их, говорил с ними, это не сказки на ночь, это живые люди. Были живыми.

Всё, чего я хотел, это просто не думать о том, сколько проблем принесёт мне новая школа, новый город, новая жизнь. В новую жизнь мы везли очень много старого барахла. Символично.

Тополя сменились полями. Скрип тормозов, машина медленно подкатилась по гравию к обочине. Посреди дороги стоял олень и смотрел на машину. Через лобовое стекло. Прямо на меня. Не на родителей, не на Джесс, которая спала, а на меня. Фыркнул и медленно прошёл дальше, поперёк дороги.

«Все только начиналось, Питер», – подумал я про себя и последовал примеру сестры – уснул.

ГЛАВА III

БОЖИЙ СЫН

 
«Громом грянут раскатистым
павшие в пропасть времени обманы…»
 

(с) Дж. Майерс

Мэнсорт… Отвратительное место. Это был средний город для «среднего» человека. Мы переехали сюда, неподалеку от Уоквента, вскоре после недавних событий. Тут были дома повыше, школ побольше, маньяков-серийных-убийц-педофилов поменьше – мне уже нравилось. Но место отвратное своей бесперспективностью.

Лето прошло незаметно за переездами и ссорами родителей насчёт всякой мелочи. Мне пришлось забыть всё, что было в Уоквенте, потому что этого не было.

Это всё моя выдумка, на фоне стресса из-за ссор родителей. Так мне говорили. Так меня заставили думать. Но и чёрт с ним.

Запахло чем-то вкусным. Наверное, мама что-то уже готовила

– Питер, вставай. Пит, подъём, проспишь школу. – кричали мне из кухни.

– Отличная идея. Мне нравится, – сказал тихо я и повернулся лицом к стенке.

– Что? Говори громче, тебя не слышно!

Я не ответил.

Как бы там ни было, вставать пришлось. Я медленно поднялся. Медленно, потому что это было весьма и весьма тяжело. Сунул ноги в тапочки, пополз в ванную умываться. Мне было восемь лет, а значит, я уже супервзрослый. А что делают супервзрослые восьмилетние? Каждое утро встают и идут в школу. Рутина, скука, тлен, тоска.

Я бы с радостью начал день со стакана молока, но от него у меня болел живот. Смирившись с данностью жизни, просто сделал чай. Мама приготовила омлет и тосты, вполне аппетитно.

– Как дела в школе? – спросила Джесс, усаживаясь с трудом на высокий стул, лохматая, в пижаме, только проснулась. Мама начала мыть посуду. У

Джесс недавно отвалился зуб, поэтому она очень забавно задирала, даже оттопыривала верхнюю губу, когда говорила.

– Я там ещё не был. Как схожу, расскажу. – Джесс нахмурилась и начала жевать тост, осыпая всё-всё вокруг хлебными крошками и чавкать. Я посмотрел на неё с жалостью и встал из-за стола.

– Что ты там бубнишь? – Мама всё ещё мыла посуду.

– Да так… – почему-то справедливость – это не про эту семью. Я учился, а Джесс нет. Какое ей-то дело до моей учебы? Но стоило мне что-то сказать ей, как все начинали на меня смотреть как-то странно. Будто удивлены тем фактом, что я могу и не отвечать по строгой форме. Я порывался сам помыть тарелку.

– Всё, иди в школу. Я сама домою. И постарайся ни с кем не подраться хотя бы сегодня. Джесс! – Она чмокнула меня в лоб и повернулась обратно к раковине. А затем Джесс потащила что-то опасное в рот. Они пошли в ванную.

Я схватил рюкзак и вышел. «Постарайся не подраться». Я всегда старался не вступать в драку, но если уровень IQ у моих одноклассников такой противоборствующий с моим, то это был не выбор – драться, а необходимость, неизбежность, от которой никуда не уйти.

Мэнсорт вызывал у меня лёгкое отвращение. Наверное, из-за школы. Нас ничему сверхинтересному не учили, а школьные коридоры стали для меня рингом без канатов по периметру. Рокки, мать его, Бальбоа.

Вся проблема была в этом ублюдке, Грэге. Он меня до невозможности раздражал. А я, по всей видимости, его. Он был тупой, как собачий кал, ростом даже чуть ниже меня, но он всегда ходил в компании кого-то.

Перебросить кошку через забор – это Грэг. Покидаться камнями – он же. Отстричь однокласснице волосы, пока она сидит спереди – вершина юмора. Дебил. Но чем-то я не нравился их компании. Я был слегка высокомерен, потому что знал больше, чем это животное, наверное, обо всем.

До школы идти было около получаса по прямой дороге, затем взгляду открывалось большое футбольное поле, по краям которого, в том месте, где были «ворота», стояли баскетбольные щитки без сетки, колец и прочего. Школа была очень старая, бедная и убогая. Школа для бедных детей бедных родителей.

Учителям было все равно на детей, детям и их родителям – на учителей. Поэтому и воспитанием никто особо не занимался. «Ну он ведь не убил никого» – всем аргументам аргумент.

Я уже поворачивал к этому полю, поросшему сорняком, как услышал сзади свое имя.

– Майерс! Эй, Майерс! – это Грэг горланил на километр вокруг. Его голос я хорошо знал, он говорил с каким-то придурковатым акцентом, будто проглотил резиновый шланг и был этим доволен. Поэтому я даже не обернулся.

Это их всех и бесило, они требовали к себе внимания. Девочки на них не смотрели, потому что они были уродливы и тупы, приходилось несчастным требовать внимания других мальчиков и уже через силу. Бесполезное примитивное общество.

Они нагнали меня где-то через минуту.

– Чего не отзываешься, Майерс? Всю домашку сделал? Снова будешь «отлично» получать? – он это сказал и заржал, как конь. Мерзость на двух ногах. В отличие от моей малолетней сестры, Грэг оттопыривал губу всегда, когда разговаривал. Убогое создание.

– Да, всю. Тебе тоже советую. Папа по головке не погладит за очередное «ужасно»? – Я шёл, не сбавляя шаг.

Пожухлая трава, серое небо. Ветер был в это время года очень пробирающим. Я не успел обернуться, как это существо сорвало с меня шапку и забросило на самый верх баскетбольного щитка.

– Мамочка не похвалит тебя за опоздание, урод, – была у него манера такая, плевать себе под ноги после каждой фразы, что он и сделал и с видом победителя прошествовал в школу в сопровождении своей верной поддакивающей и подхватывающей все его манеры свиты.

Я вздохнул и полез на щиток. Да, я опоздал на полчаса, но всё-таки достал сраную шапку.

– Здравствуйте, извините за опоздание, можно войти? – уже отчеканенной фразой вошёл я в кабинет. Миссис Иен уже вовсю вела урок.

– Привет, Питер. Конечно, проходи и садись. Доставай тетрадь и записывай тему урока, она на доске. Почему опоздал?

– В баскетбол играли с Грэгом, – сказал я и сел, начав копаться в рюкзаке.

– Но он пришел вовремя, почему тогда ты опоздал? – миссис Иен поправила очки. Она всегда так делала, когда что-то уточняла.

– Видите ли, миссис Иен, у нас не было баскетбольного мяча, поэтому я любезно предложил Грэгу сыграть моей шапкой. Конечно же, я победил, но и шапку пришлось мне снимать. А он, грустный, пошёл на занятия. Извините. – я наконец достал тетрадь и начал записывать тему урока. Весь класс рассмеялся.

– Ясно, Грэг, завтра придёшь в школу с родителями. Есть несколько вопросов насчёт твоих спортивных увлечений. Продолжаем… – миссис Иен развернулась к доске и продолжила что-то писать мелом.

Грэг был такой тупой, что даже не понял, что произошло. Он понял только то, что его почему-то вызывают с родителями. Виноват я, конечно. Поэтому на мою парту упал скомканный тетрадный листок, на котором корявым почерком (писал он тоже каждый раз как в первый) было написано «посмотри налево». Я посмотрел – Грэг сидел слева от меня через ряд. Он провёл рукой по собственной шее, мол, до следующего урока не доживёшь.

Школьный звонок. Урок окончен. Я вышел в коридор, потому что просто так. Надоело сидеть. Да и с этим олухом не хотел разбираться в кабинете. Он прошёл мимо меня, задев плечом – ясно. Я пошёл вслед за ним. Мы дошли до школьного гаража, я зашёл за его угол, где меня ждали трое. Грэг, кто-то постарше и ещё один, я его не знал. Он просто был высоким.

– Чего тебе? – сказал я и сложил руки в карманы.

– Из-за тебя моего отца снова будут вызывать в школу. – Он подошёл ближе и плюнул себе под ноги.

– Нет, Грэг, это всё только из-за тебя и твоей тупости. Я уверен, он, твой отец, говорит тебе каждый день точно такую же фразу. – Я сделал шаг вперёд.

– Стукач. Знаешь, что у нас делают со стукачами? – Он подошёл на шаг ближе, его свита сдвинулась на один вперёд.

– Не припомню, чтобы тебя кто-то сдавал. Я что ли? Тебе показалось, Грэг, в который раз. Вопросы есть? – Я был уверен, что после того, как его отца уже вызвали в школу, Грэг ничего мне не сделает. Но я не учёл одного простого факта – его отца уже вызвали. Ему терять особо-то и нечего было. Я же просто развернулся к ним всем спиной, не услышав ни одного вопроса, считая себя освобождённым от этой дискуссии.

В следующую секунду я услышал, как на мою белую рубашку плюнули. Конечно, кто бы ещё мог так сделать, кроме Грэга. Я не успел обернуться, как меня ударили под левое колено, что неизбежно привело к падению на эти самые колени.

Тот, который повыше, обошёл меня спереди и с силой ударил ногой в грудь – так я оказался полностью на земле. Я попытался встать, но шесть ног мне постоянно мешали это сделать. Один из них попал по лицу, разбив нижнюю губу и нос. Я прикрыл лицо руками и, будучи не в силах что-то сделать, ждал, пока это закончится, получая удары ногами то по спине, то по голове, то в живот. Вся процессия заняла не больше трех минут. Грэг метелил ногами сильнее всех, считая все свои беды в жизни связанными со мной. Поэтому он и выдохся, с шумом выдохнул.

– Побежали! – Шесть ног рванули в сторону школы.

– С-сука… – я не без труда приподнялся, опёрся спиной о стену гаража и вытер кровь с губы. Жгло.

Нужно было вставать, идти на урок. Я посидел еще минут десять, собрался с мыслями. Причесался рукой.

– Извините, миссис Иен, мне что-то нездоровится, поэтому я пойду домой. – я прошёл по классу под непонимающие взгляды одноклассников.

– Пит, что случилось?

– Упал. До свидания.

Вышел я под дружный гогот Грэга и компании. Не хотел я идти домой. Там ничего нового и интересного не было. Но идти пришлось, потому что больше некуда. Теперь даже к бабушке не заглянуть.

Я шёл очень долго и медленно по краю обочины, пока сзади не раздался гудок машины. Я знал этот гудок.

– Что у тебя с лицом? Садись давай.

– Упал, пап. По лестнице шёл и споткнулся. – Отец вовсю дымил папиросами в машине, ехал под какую-то громкую музыку, обгоняя медленно плетущиеся колымаги своей колымагой.

Мы жили на самой окраине Мэнсорта. Практически в деревне. Отец лихо завернул во двор и достал какие-то инструменты из машины. В принципе, так и проходила моя жизнь здесь. Скудное и бесперспективное образование, местные «орки», постоянно готовящая что-то мать, работающий где-то отец. Скука.

Мэнсорт подавлял меня отсутствием перспективы во всём. Те, кто оканчивал школу, становились автомеханиками в засаленных рубашках, с недовольными детьми, которых они называли отвратительным словом «отпрыски». Атмосфера была даже более угнетающей, чем в истории об убийстве пересмешника Харпер Ли.

– Пойдём. – Отец окликнул меня, будучи в летней кухне. Я пришёл.

– На, вот, полюбуйся, – это он уже говорил матери. Она отвернулась от плиты и охнула.

– Снимай рубашку, её надо зашить и постирать. Завтра в школу в чём пойдёшь? Давай, давай, снимай. – Я снял.

Мать охнула второй раз. Спину мою покрывали увесистые гематомы, кровоподтеки и прочие прелести моей школьной жизни. Отец вышел, снова закурил и ушёл куда-то.

Жили мы так себе. Логично, если это была окраина пролетарского городка. Но я не помню, чтобы громкое «Дело Патрика Бронсона и Барри Олсона» стало причиной нашего переезда. Им было всё равно на это, родителям. Переехали мы из-за каких-то отцовских проблем с работой. Как я узнал позже, он же в них и был сам виноват. Он, а значит и мы, просто сбежали в другой город.

Вечер. Все поужинали. Меня, откровенно говоря, тошнило от этих макарон и какого-то склизкого варёного сельдерея. Не знаю, что это. Какой-то длинный лук-порей. Мерзость. Но есть надо было, потому что есть хотелось.

Когда тебе есть хочется и выбирать не из чего, ты молча берёшь и ешь, неважно, насколько тебя тошнит.

Если ты не поешь, ты просто больше не поешь. Завтра ничего не случится нового и ничего не изменится. Будут те же макароны и тот же «сельдерей». Пареный. Вареный. Жареный. Он одинаково отвратителен. Но он будет. А выбора у тебя не будет. Такая вот удручающая безысходность.

Я не верил в Санту, Бога, чудо. Разве можно в это верить, когда ты живёшь так? Не думаю. Рано учишься работать руками и ногами, добиваться чего-то сам. Не на кого было положиться и ждать чуда. Я даже дни рождения не рад был отмечать. Какой тут может быть праздник? Но как-то мы жили. Я бы сказал, выживали. Как-то раз мы с Джесс пили один йогурт на двоих, чтобы растянуть удовольствие от чего-то, кроме сраных макарон и сельдерея.

После ужина отец позвал меня с собой. Я закатил глаза и пошёл вслед за ним. Благо до гостиной не пришлось долго идти. Он наклонился ко мне.

– Сожми кулак.

– Зачем?

– Сожми. Свой. Кулак.

Я сжал левый кулак, потому что так и остался левшой. Писал только правой, как отец и хотел, выучился, приспособился. А всё остальное делал левой. С возрастом, конечно, я наловчился всё делать обеими руками одинаково хорошо. Но писал правой. А бил левой.

– Молодец. А теперь ударь меня.

– Зачем?

– Тебя пиздят в школе как последнего чмошника! А меня в школе все боялись. Не позорь меня. Давай, бей.

– Не хочу.

– Тогда я ударю тебя.

– Думаешь, это справедливо?

Он наотмашь ударил меня тыльной стороной ладони и разбил губу. Я встал и ушёл под звук его сплёвывания на пол. Где-то я сегодня это слышал, папаша. Справедливость, как я говорил, не про эту семью.

Эта замечательная традиция вошла в привычку и стала ритуалом. Как только я приходил домой с какой-то ссадиной из-за постоянных стычек с Грэгом и его компанией, дома я получал ещё больше. Меня хватило недели на две, не больше. Потому что отец бил все сильнее с каждым разом.

Но однажды наступил самый обычный вторник.

– Эй, Майерс!

Я шёл через заросшее футбольное поле к школе. На крики из-за спины не обращал никакого внимания. Это его бесило.

– Майерс, оглох?

– Иди на хер, Грэг! И этих двух олухов прихвати.

– Ты чё, с-сука? Пацаны, держите его!

С меня сорвали рюкзак, «пацаны» схватили каждый по руке и чем-то я был даже похож на Иисуса во время распятия.

Грэг сначала поработал кулаками по моему торсу, затем ногами выбил из меня дух, а когда я вынуждено упал, сел на меня и начал бить кулаками по лицу.

Он бил и бил, но перестал, как только понял, что я не защищаюсь. – Тебе вообще всё равно, что я с тобой сделаю, больной?

– Ты просто не знаешь моего отца, уёбок.

Я скинул его с себя и со всего маха врезал не особо умелым апперкотом. Одному его дружку влепил по яйцам ногой так, что тот и согнулся, где стоял. А второй убежал.

– По яйцам не честно, урод! – сказал он, свалившись в обнимку с коленями.

– Не честно втроём на одного, – и пнул его ботинком по лицу. Протектор остался хороший.

Поправился и пошёл в школу. Я не хотел никого трогать. Меня довели. В дальнейшем я вспоминал иногда этот день. Нет, кто-то подумает, что я должен быть благодарен отцу. Нет, нет, нет, я его ненавидел. Просто у меня не было другого выбора.

В среду отца вызвали в школу. Он вернулся и пожал мне руку. А когда я протянул её, он долго не отпускал мою ладонь, а затем, пристально посмотрев на меня, влепил под дых.

– За что на этот раз? – сказал я, согнувшись пополам.

– Молодец, конечно. Первый этап пройден, не боишься бить первым. Но меня не должны вызывать в школу. Никогда. Это понятно?

– А я и не боялся. Я просто не хотел.

– Это понятно?

– Понятно, понятно… – сказал я, скривившись от боли в желудке.

Так я прожил ещё полгода. Наступила весна. Мама разводила всякую домашнюю живность.

У меня был любимчик – маленький белый кролик. Единственное живое существо, к которому я смог привязаться.

Он был беззащитен. В нём не было этой ненависти, алчности, лицемерия, которые я видел вокруг себя с самого рождения. Остальных кроликов я и Джесс видели, как правило, на ужине. Но этого, белого, чистого, как первый снег, я оберегал и никого к нему не подпускал. Все знали, что это мой белый кролик, отец в том числе.

Я играл с ним, имя правда никак не давал. Может быть, потому что как только ты даёшь чему-то имя, ты ставишь какие-то рамки. А я не любил рамки. Он просто был. Я кормил его, собирал для него свежую траву, поил, убирал. Я уже встречал в жизни белого кролика однажды.

Джесс была странной девочкой. Она должна была родиться мальчиком, наверное. Как-то я услышал их разговор с отцом.

– Джесс, пойдем со мной.

– Куда, пап?

– Мама попросила кролика принести.

– О-о-о, пойдём бить кролика?

– Да. Ты идёшь? – отец посмотрел на меня.

– Нет. Спасибо. Мне и здесь хорошо.

Джесс с визгом удовольствия побежала за отцом. Я чуял неладное. Мама молча что-то готовила на кухне. Пришлось пойти за ними. Я слышал, как отец что-то рассказывает сестре.

– Сначала нужно взять его за уши, и потом оглушить палкой. А потом отрубить голову. Всё просто.

– Оглушить палкой? Типа ударить? – Джесс встала в позу непонимания, оттопырив опять верхнюю губу.

– Вот, смотри.

Я стоял за забором из металлической сетки и молча смотрел на всё это. Пристально смотрел. Я знал, что он сейчас будет делать, потому что он знал, что я смотрю. Он хотел, чтобы я смотрел. Ублюдок.

Отец достал из клетки самого белого кролика из всех. Вытащил из его отдельной клетки за уши и понёс ко пню, на котором рубил дрова иногда.

– Папа, это же кролик Питера, – Джесс прикрыла рот рукой.

– Ты кушать хочешь?

– Да, но…

– А Питер не хочет, чтобы ты кушала. Питер, наверное, думает, что кролик важнее сестры. Да, Питер? – он махнул мне рукой. Я смолчал и продолжал смотреть. Он ведь этого хотел.

Он положил кролика на пень, одной рукой держа его за шею. Кролик дергался как мог сильно.

– Джессика, подай мне во-о-н ту трубку, – он показал на кусок железной трубы, сантиметров 5 в диаметре.

– Пап, может не надо?

– Ты кушать больше не хочешь?

– Пап, ну там полно других кроликов. Это же кролик Питера.

– А когда они закончатся, Питер тебя будет кормить? – Джесс молча подала ему трубку. Наверное, она сама не думала, что этим всё закончится, когда так радостно шла на задний двор.

Отец далеко занёс руку с трубой над головой и очень быстро её опустил. Звук удара о дерево, лёгкий звон железа. Тишина.

Мой кролик перестал дёргаться, вырываться, бороться за то, чего уже нет – за жизнь. Он не оглушил его, а так сильно ударил, что тот умер. Это было видно по тому, как с трубы стекала кровь и капала на белоснежный мех. Потом он взял топор, занёс его над бездыханным белоснежным телом и отрубил голову.

Джесс расплакалась. Она тоже с ним играла когда-то. Правда, она это быстро забудет через час, когда ужин будет готов.

Отец закурил, посмотрел на меня с улыбкой и кивнул головой, мол, чего смотришь. Я развернулся и ушёл.

Когда вся семья собралась отужинать, я пришёл с головой кролика в руках. Она была окровавленной, шея в грязи и запёкшейся крови, с закатившимися глазами. Голова пролетела через весь стол к тарелке отца. Джесс разревелась. Один глаз смотрел прямо на неё. Я смотрел в упор на отца.

Конечно же, так, как тогда, я никогда не получал. Он оттащил меня в ванную при летней кухне и сёк меня час, если не два. На следующее утро я просто не смог встать. Да и не хотел.

Были и относительно хорошие моменты в жизни. Мне как-то подарили конструктор, кучу машинок и энциклопедию на день рождения. Но все они не перекрывали того, что я испытывал, находясь с ними в одном доме. С ним.

«Очень странно. Я помнила другое – Питер сам выбил мне зуб, случайно, разумеется. Я же не могу так сильно путаться в снах и воспоминаниях? Меня не покидает это предательское чувство – мои воспоминания кем-то сделаны, изменены даже. Будто кто-то их немного отредактировал так, чтобы это было удобно. Бывает, я просыпаюсь посреди ночи (наверное, ночи, здесь нет окон) от дикой боли в голове. Это будто вырывается наружу, то самое настоящее…»

(с) Джессика Майерс