Текст книги "Дневник Джессики"

Мы лежали друг с другом около минут семи, вдыхая жадно воздух, как измотанные кони.

Всё, аут. Соревнования окончены. Кто-то из знакомых ребят помог мне встать, я вышел на улицу уже со своими вещами. Сел и закурил. Было часов 7—8 утра. Я дождался автобуса и поехал домой. Кое-как добрел до подъезда и упал на диван уже в квартире. Спина болела адски, вместе с коленом.

– Алло. – ссохшиеся губы мои едва смогли сказать это.

Во рту где-то полыхала раскалёнными дюнами Руб-эль-Хали. Язык вяло поворачивался. Всё, что я мог осознать – знакомый потолок. Я лежал на диване у себя дома. Если у всех рок-звёзд такие отходняки по утрам, я готов был выбросить гитару к чертям. И бокс.

– Привет. Ты когда приедешь? – раздалось по ту сторону.

– Кто это? – я мало что понимал, но то, что я понимал, не давало никакого понимания.

– Я-я-я-сно. Позвони, как приедешь. Это Мия. – после сразу последовали гудки.

Я пролежал еще с минуту у молчащего телефона под ухом и закрыл глаза. Солнце светило. Отвернулся.

– Нет, уснуть я больше не смогу. Зачем себя истязать? – сказал я в потолок.

– Что ты там бормочешь? – раздалось откуда-то слева. Джесс вышла из ванной в халате, растирая волосы полотенцем.

– Я говорю, какой замечательный день сегодня.

– Ты серьезно? Ты похож на отбивную. – сестра посмотрела на меня, как на полного идиота.

– И что?

– Бля-я-я-я-я, только не говори, что ты втюрился в девку, которую знаешь два часа и то по пьяным стонам и отсосу? – Джесс искривилась и закатила глаза, изображая ахегао.

– Я этого не говорил. И не два часа. Мне очень плохо, принеси чего-нибудь попить.

– Вот именно, Пит, тебе всегда дико плохо на утро, потому что ты пьёшь всегда как в последний раз, а тут резко и день замечательный, и всех любишь, и просишь что-то принести, а не приказываешь. Вау! Знала бы, как на тебя влияет вагина, свою бы отдала. – Она вставила руки в бока и стояла в позе «мама отчитывает».

– Ты чего разоралась? – я приподнялся и сел, склонив голову к коленям. Болело все.

– Даже. Не. Думай. Шлюх в этом доме не будет. Я здесь убираюсь и живу, как минимум поэтому.

– Каких шлюх?

– Достал! – она развернулась и ушла, но вернулась через секунду со стаканом воды, чтобы вылить его мне в лицо. И она сделала это!

– Какого хуя, Джессика! Ох… – я резко встал, но быстро пожалел о содеянном.

– Вот такого, – она изобразила член, поставив ладони параллельно друг другу, – и вот такого, – сделала расстояние между руками больше, – и вот такого, – меньше, – и вот такого, такого, такого, а ещё – вот такого. Я даже слышала про в-о-о-о-о-т т-а-к-о-о-о-о-о-й, – развела руки в стороны.

– …

– Пит, она обычная шлюха. Я её каждый день вижу с разными парнями, причём даже не из школы, кто-то её давно закончил. Даже. Не. Думай. – она нахмурила брови.

– Я не понимаю, что ты хочешь мне сказать, говоря «не думай».

– Ты и так прекрасно всё понимаешь. Не прикидывайся.

Нет, ни о каких «официальных» отношениях и вообще о них я не думал. Но Джесс начала раздражать. Суть не в том, чего ты хочешь или не хочешь, а в том, что тебе с чего-то вдруг начинают запрещать.

– Тебе какое дело? – я прошёлся до кофеварки.

– Ты мой брат.

– А ты моя сестра. Не мать. Сестра, Джесс. И это ты живешь со мной, а не я с тобой. Это, конечно же, наша квартира, но «всё мыть» тебя никто не заставляет.

– Ты её за день сделаешь свинарником.

– Неправда, я тоже убираюсь.

– Когда?

– По необходимости, сестрёнка, по настроению.

– Если ты, кусок говна, приведёшь её сюда, если ты задумаешь с ней заводить отношения, клянусь, меня тут не будет.

– А почему?

– Потому что мне она не нравится.

– Может и ты кому-то не нравишься, а может и я. Почему я должен вообще тебя слушать?

– Ах, вот как? – Джесс ушла в свою комнату. Я слышал, как со шкафа на пол падает пустая дорожная сумка.

Я закурил. Кофе был готов. В дверь позвонили. Я не хотел, чтобы этот звонок раздался тогда, когда Джесс будет дома.

Джесс вышла из спальни и пошла открывать дверь.

– Здравствуйте, Вы к кому?

– Здравствуйте. Заказное письмо. Мне нужен… П. Майерс. Он здесь проживает?

– Да, а от кого письмо?

– Лаборатория «Регрет+».

– Э… да. Спасибо… – Джесс взяла письмо у курьера и закрыла дверь. Всё это время я сидел и пил кофе, курил, невольно слушая их разговор. Мешать ему было бы уже бессмысленно.

– Ничего мне не хочешь сказать?

– Кофе будешь?

– Да.

Я сделал кофе для Джесс. Сел и открыл письмо. Там были какие-то документы с графиками и таблицами, синусоиды, диаграммы. Внизу стояла одна лаконичная фраза:

«ДНК-тест отрицательный. Вероятность родства – 0%».

Я протянул письмо Джесс. Она так же, как и я, пробежалась глазами по графикам, пока не увидела фразу в конце. Глаза её округлились. Она достала из моей пачки на столе сигарету, тоже закурила.

– Что это значит?

– Помнишь, когда мы уехали от отца, что он там наговорил? —

Ну? – она пристально смотрела мне в глаза.

– Я никак не мог отпустить одну фразу, которую услышал. На днях сходил в этот центр и проверил её. Перед этим я был в архиве, поднял кое-какие документ из базы.

– И?

– Нет никаких записей о рождении второго ребёнка в семье Хелен и Бифа Майерс.

– То есть? – она стряхнула пепел мимо пепельницы.

– То есть, мы с тобой не родные брат и сестра. Также нет никаких документов об усыновлении. Удочерении. Ничего. Вообще. Так что насчет своей вагины поаккуратнее.

– Хочешь сказать, что меня просто… просто подкинули под нашу… – она осеклась, – …вашу дверь, как надоевшую собаку?

– Всё, что я хочу сказать – это было давно. Так давно, что тебе, вероятно, и месяца от роду не было.

– Теперь понятно.

– Что понятно?

– Всё понятно. Я уезжаю.

– Джесс, не глупи. Это ничего не меняет.

– Если бы это ничего не меняло, ты бы так не задрочился с этим поиском истины, Питер. Майерс. Кто ты вообще? Интересно, какая у меня фамилия?

– Джесс, успокойся. Это ничего не меняет. Искал, потому что мне было интересно и не более.

– Ну да, теперь-то ты свободен, вот здесь, – она ткнула указательным пальцем себе в лоб, – я тебе больше не указ. Моё мнение тебя не ебёт больше, зато ты можешь делать всё, что хочешь, пить, сколько хочешь, ебать, кого хочешь. Пожалуйста! – она резко встала из-за стола и, схватив пепельницу, швырнула в стену напротив, после чего пошла в комнату.

Осколки разлетелись по всему столу. Вернулась она через несколько минут в джинсах и рубашке в клетку, с сумкой наперевес. Вещи были собраны.

– И куда ты собралась?

– Понятия не имею. Мне здесь больше делать нечего.

– Джесс, сядь, пожалуйста. Успокойся. – я встал и придержал её за плечо.

– Нет уж, Пит. Это ты сядь. И слушай сюда, – она показала пальцем на свои губы – пошёл нахуй! – она толкнула меня, и я упал на диван.

Шуршание, хлопок входной двери.

– Даже ключи не взяла. Дура.

Я обнял голову руками. Итак, у тебя нет матери, отца, остался без сестры. И выглядишь так, будто переехал самосвал. Много достижений, однако. Джесс сейчас на взводе. Пускай остынет, а мне надо решить свои проблемы. Я вспомнил, что мне звонили…

– Вау. Какого хуя вам всем надо… – сказал я и начал методично тыкать по всем соцсетям, группам, беседам в поиске чего-то ужасного. И не зря. Глаза наткнулись на пару сотен сообщений в чате класса, несколько видеофайлов. То же было и в беседе с моими активистами. То же и на форуме школы. Хакеры хуевы.

– Вот же бля-я-я-ять… – сказал я и отбросил телефон.

Все эти сообщения, комментарии, вырванные фразы говорили об одном – мне пиздец. Они были везде, повсюду. Даже моя электронная почта, которая раньше была завалена всяким мусором, теперь стала предметом редчайшей популярности.

Однако, я всё же схватился снова за телефон. Мне нужно было увидеть то, что они знают, чтобы хоть как-то парировать. Блять, а знали они всё.

«Вот на этом видео Стил накуривает пятиклассника».

«А, а на этом понятно, чей лифчик висел на диско-шаре».

«А на этом кто-то ушлый пролез в кабинет математики».

«А я со спины ничего так, не такой уж и худощавый. Черт. О чем я думаю сейчас?».

«А на этом я бью Стила головой об асфальт».

«А здесь я кидаю микрофон в толпу».

«Тут Карлас залез с головой кому-то под блузку. Боже, ей же 16-ти нет…».

«А здесь мы с Мией в углу. О… Черт, я как выпью, такое животное».

«А ей, видимо, нравится. Фу, блять. Сука!»

Я сидел с поникшей головой. Нужно было что-то делать, но я не знал, что именно. Я вышел на балкон и закурил опять. Даже пепельницы теперь нет.

Почему-то вспомнил, как я когда-то давно, еще при живой матери, шёл домой, решив по пути заскочить к знакомому за боксёрскими перчатками. Я говорил по телефону с мамой, и он разрядился. Домой вернулся поздно, шёл без денег и пешком. Отец впечатал мне с правой неизвестно за что. То ли потому, что поздно пришёл, то ли из-за того, что был вторник. Я надолго запомнил тот день. Мне ведь просто так разбили нос.

Тогда я понял, что как бы ты не ощущал себя этим «сегодня» прекрасно, какая бы хорошая погода ни была, чего бы замечательного ни случилось, жизнь вмажет тебе в очередной раз в самый неподходящий момент. Да и в любой подходящий даст просраться. И так всегда, что бы ты ни делал, как бы себя ни вёл.

Жизнь – это одна сплошная проблема с кучей мелких проблем внутри. И как сказал мудрец, разница лишь в том, какие проблемы тебе нравится решать, а какие нет, вот и весь философский смысл тысячелетий человеческой истории – что-то нас ебёт больше, а что-то меньше.

Как бы там ни было, нужно было собираться. Я сходил в душ, надел рубашку, брюки, схватил сумку на одно плечо и вернулся через минуту за очками. Всегда их забываю. А с моими гематомами они мне очень нужны сегодня.

Я никогда не приезжал в школу, чтобы сразу идти в неё. Я шёл к курилке – школьному сердцу. Я медленно вышел из-за угла, достал сигарету – мне предстоял весьма тяжёлый день. Слева от меня из-за угла раздались настоящие рукоплескания, овации и свист, ещё бы – такой рок-лидер вернулся.

Я посмотрел поверх очков налево – толпа из школьников помладше сидела на бордюре, как голуби на проводах, и перемывала мне кости. Они даже не стеснялись говорить тише, они хотели, чтобы я слышал их презрение и отвращение. Снова ощутил это мерзкое чувство – кто-то хочет, чтобы я слышал. Ну сейчас-то я и что-то сломать могу, куда вы, ребята, лезете?

Конечно, вести себя аморально – это не вести себя аморально при всех. Они только говорят всем вокруг, какие они крутые, но ничего не делают.

Каждый из них уверен, что ему любая даст, а если не даст, то он всё равно скажет, что дала. Но на деле – смех один: понты, понты, понты. Они считают что-то крутым, но если это случается не с ними – это надо обосрать. Я уверен, что в их возрасте можно только мечтать о том, чтобы на своем же концерте трахнуть какую-то девку, но это были не они, к их сожалению. Поэтому я стал олицетворением аморальности, а они – лицемерия.

Нет, я не считал, что сделал что-то хорошее. Но трахаются все. Или почти все. Я не считал, что сделал что-то замечательное, достойное трёхтомного романа, но и не полагал, что меня нужно было высмеивать. Это как осуждать человека, который ест на улице, а не на кухне. Но едят все. Или почти все.

Я подошел к народному собранию и протянул ладонь кому-то из числа ближайших. Он сначала посмотрел на меня секунды три, затем только пожал руку, а после они всей толпой удалились.

М-д-а-а-а. Весело будет. Я пошёл по списку пропущенных звонков. И начал с Боба, моего ударника.

– Привет, чувак, чего звонил?

– Да круто ты вчера дал жару, надо ещё как-то устроить. Зайдёшь на репетицию? Есть дело одно. – сказал он, что-то жуя. Боб постоянно что-то жевал.

– Нет, я гитару не взял. Но я подойду чуть позже.

– Окей, брат.

Едем дальше.

– Здравствуйте, это Майерс. Насчёт результатов теста…

– Да, здравствуйте. Мы отправили Вам письмо с отчётом.

– Скажите, это точная информация?

– Точнее, чем наш разговор. Вы не родственники.

– Спасибо. А можно узнать больше данных о моей сестре? Фамилия там, предки?

– Да, но для этого нужен еще один образец ДНК, думаю, волос у вас найдется. Но работа будет наполовину бумажной, поэтому можем с вами встретиться в городском архиве, если хотите. Мы пока проанализируем уже имеющийся образец ДНК.

– Хорошо, позвоните мне.

– Алло.

– Карлас, я на курилке. Ты скоро приедешь?

– Я приболел, сегодня не приеду. Но, чувак, скажу тебе так – ты не просто в жопе, ты в самой её дырочке.

– Да я уже знаю. Сильно там?

– Да, вся школа шумит. Ты в центре внимания. Они даже наш концерт так не обсуждают. Сказать честно, плохой пиар – лучший пиар!

– Да пошёл ты…

– Ладно, крепись. Напиши потом, что да как.

– Окей.

– Алло.

– О, кто объявился. Ты в курсе, что нам пиздец?

– Да погоди, Мия, не психуй. Я только приехал, ты чего звонила?

– Угадай. Сказать, что нам пиздец!

– Тебе что-то сказали?

– Я не приеду. Хватило того, что я открыла телефон.

– Ладно.

– Стой…

– Что?

– Давай встретимся сегодня.

– Где?

– Давай в парке, под мостом. Знаешь?

– Конечно.

– Хорошо, я буду там к закату.

– Окей.

– Алло.

– Здравствуйте, профессор Олидсон. Это Майерс.

– Ах, здравствуй, здра-а-а-вствуй, рок-звезда. Живо сейчас летишь в кабинет №133, иначе я тебя расстреляю на том месте, где ты сейчас стоишь! – сказал он как-то полушёпотом. Ладно.

Шли занятия, но тем не менее, свободные несколько сотен учеников школы разбрелись по территории, поэтому я бы не сказал, что шёл незаметно. Шёл я под свист шушукающихся «обитателей террариума», указательные пальцы и смех.

133 кабинет – кабинет моего класса. Когда я зашёл, все 30 человек уже сидели по своим местам. Я зашёл, извинился за опоздание. Единственный нормальный учитель, миссис Чапкинс, молча кивнула мне, как-то с сожалением или с состраданием.

Не прошло и минуты урока, как в кабинет вошли Мистер Олидсон, суровый мужик, еще несколько завучей, несколько преподавателей. Они выступали свитой вошедшего перед ними директора. Все встали. Директор махнул рукой – все сели. Директор сел. Повисло долгое и мучительное пятиминутное молчание.

– Ну что ж… Никто не хочет мне ничего рассказать? – все молчали. Все знали, но все молчали. Никто не хотел быть сукой.

– Простите, но мне кажется, что Вам стоит это спрашивать у каждого индивидуально. Конечно, никто ничего не скажет при всех… – это встала и выпалила моя одноклассница, Энджи Деббот, хороший человек, да и друг тоже. Мы относительно неплохо общались, даже после смерти Ника, и она всё знала.

Да все тут всё знали. Но Олидсон знал другое: один класс в его школе устроил концерт (больше всего в числе моих активистов было моих одноклассников), затем устроил пьянку, разврат, дебош, одним словом, осквернил всё то святое, чему нас учили – логарифмы и творчество поэтов– суицидников, страдавших от алкоголизма, по настоянию Министерства хуеты.

– Я конкретно тебя, Деббот, ничего не спрашивал, кажется? Хорошо… Молчите? Хорошо… Поиграем в молчанку. Профессор Даггет, подготовьте, пожалуйста, документы нашего бессменного лидера и его горячо любимой подруги Фиентес для отчисления. Все свободны. – директор встал и прошёл мимо меня. Он смотрел на меня. Он знал, что весь этот спектакль он разыгрывает для меня, потому что он знает и хочет, чтобы я просто усёк, что это его школа.

Мы часто ругались с ним. Под ним были учителя и только. Со мной – ученики, и нас было в сотни раз больше. Я им, ученикам, нравился, не надоедал скучными уроками о пользе чего-то чаще раза в месяц, все мероприятия проводились нами очень интересно, круто, не так, как это делают учителя по указке Министерства Хуеты и Анального Просвещения (МХиАП – Министерство художественного и архитектурного просвещения города, вообще там минкультуры и минобр, в целом, в стране), я знал каждого ученика в лицо, каждый знал меня. Он понимал, что у меня есть небольшая, но власть. А значит, его власть не была абсолютной.

Он поймал меня за хвост именно на этом сраном концерте. Но это и было логичной концовкой. Он хотел, чтобы я подчинялся, был как все, лицемерил, лгал. Мне не нравилась школьная форма, и я плевал на неё, но был неприкасаем, потому что учился нормально и прочее, прочее, прочее. Я курил, но сдавал все зачёты на стадионе. Я пил в школе, но драил полы в актовом сам перед каждым концертом.

Он хотел сделать меня таким же, как все – носить форму и весь день жаловаться на её неудобства, сделать частью механизма, винтиком системы. А я просто клал болт на все ее детали. Исход.

Все встали и пошли кто куда. Я направился обратно к курилке. Вот и всё, Пит. Энджи пошла со мной.

– Вот гондон! Чё делать будешь? – процедила сквозь зубы, поджигая сигарету.

– Не знаю… Что он хочет?

– Поставить тебя на место. Послушай, Пит, он хочет, чтобы ты делал всё то, что делаешь – всю эту шляпу с подлизыванием жопы Министерству под названием «Смотрите, мы провели ещё два концерта на этой неделе», но, чтобы ты не мог выйти за рамки. Если сидишь в клетке, изволь убирать своё дерьмо сам или вали на хрен из неё. – выпалила она.

– Точнее не скажешь. Понимаешь, виноват в этом-то я. А «валят на хрен» я и Мия почему-то. – сказал я и кое-что понял.

– Фиентес? Ну я знаю её маму, думаю, она её просто убьет. Причём, не за то, что сделала, а за то, что вылетела из школы. Ей главное, не знаю, зачем, чтобы она школу закончила. Хотя, у всех нас так.

– Почти у всех. Слушай, а ты Джесс не видела сегодня?

– Нет, а что?

– Из дома ушла. Наверное, хочет свободы немного.

– Немного свободы не бывает. И мы все её хотим. Но я поспрашиваю у девок.

– Спасибо.

– Так что ты будешь делать?

– Если бы он отчислял меня одного, пошёл и обоссал бы его дверь, но…

– Я поняла.

– Есть одна идея. Давай через час тут встретимся.

– Удачи.

Через десять минут я сидел на кожаном диване в приёмной директора. Секретарь разрешила войти через пять минут, была очередь. Кто-то опять подрался, их сейчас отчитывают. Когда из кабинета вышли два ученика в разорванных рубашках, я вошёл.

– Садись, гитарист. Чего пришёл? Что-то рассказать хочешь?

– Есть предложение…

– Нет, нет, нет! Никаких сделок, ты мне сейчас говоришь фамилии всех, кто там был и может быть, я подумаю, оставлять тебя или нет. – сказал он и откинулся в кресле.

– Хорошо. Я расскажу Вам всё, что помню сам, окей?

– Ну, попробуй. – он облокотился на стол и подставил под щёку руку в предвкушении интересной истории.

– Если Вы вспомните себя в 15, может и поймёте. Я выпил пару литров водки ещё до концерта, а после залил их парой литров виски, и так несколько раз подряд, покурил какой-то синтетической дряни по типу крэка и отключился. Вот и вся история. Но я знаю, что Вам ни к чему мой рассказ. Вы ведь и так знаете, кто там был.

– Нет, всех не знаю. Подскажешь? – сказал он, взяв ручку и готовясь записывать.

– Все.

– Что? – он поднял на меня взгляд и впился прямо в грудь.

– Там были все, профессор. Все. От первого до последнего класса, все приходили, уходили, но были там все. Вы сможете отчислить такое количество учеников? Не думаю. Но тот, кого нет на каком-то видео, смело скажет Вам, что его там не было. Я знаю каждого ученика. Каждого из 1890 учеников. И могу сказать, что были все, кроме малявок. И то, я даже парочку видел. Если Вы меня отчислите или отчислите меня и кого-то еще, Вам придётся признать для себя самого, что Вы подлый лжец, когда ссылаетесь на справедливость и равенство перед законами школы для всех. А я сказал Вам правду, как ни иронично. И что скажут в вашем Министерстве? Разбой? Алкоголь? Наркотики? Вас снимут с этого места завтра же. – я сказал это и выдохнул, сложил руки на груди.

– Хм-м-м-м… Неплохой из тебя выходит шахматист, Майерс. Мы сделаем так. Я тебя не отчислю, нет, это было бы… слишком просто. С этого дня, раз уж ты такой борец за справедливость, каждый божий день будешь ходить в школьной форме, посещать все занятия, выполнять все, что говорят учителя, раз ты ещё сам не стал учителем. Я тебя отстраняю от управления школьным Советом при Министерстве. Ты больше не президент школы и не ее лидер. Ты теперь Никто с большой буквы. Когда там у нас выборы? – всё это время он говорил и что-то чёркал ручкой на листике. Выглядело как психоз. В голове зашумело и я слышал его голос как будто бы из глубокого колодца.

– В октябре каждого года. 12 числа.

– А сейчас?

– А сейчас конец марта.

– Ну вот, почти год прослужил. Два оставшихся месяца тебе не сильно по «карьере» ударят. В следующий… э-э, понедельник, да, в понедельник сделаем досрочные выборы нового управленца ввиду добровольного отказа от поста президента Питера Майерса. Звучит?

А-ха-ха, да ещё – я распускаю твою группу, как не соответствующую интересам школы. Какой рок? Хотите играть? Пожалуйста, дома. Или на улице. Но не в моей школе. Ещё, ты отстранен от всего, что связано с актовым залом. Ты с сегодняшнего дня там просто гость, как и любой ученик. Справедливо? А также, с дорогой тебе Мией Фиентес ты больше не ходишь за ручку, не здороваешься, не целуешься, не разговариваешь. Ты её не знаешь больше. Иначе вылетите оба. Ты же только из-за неё пришел, мальчик? Вот мои условия. Не согласен? Вот ваши документы, – он показал мне две папки: «П. Майерс», «М. Фиентес», – Ну что, как тебе моя правда?

– Идёт. – вымолвил я сухо. Горло пересохло.

– Вот и отлично. А теперь пошёл вон, щенок.

Я встал и вышел.

– Ну что? – процедила Энджи с сигаретой в зубах.

– Меня не отчисляют. И Мию не отчисляют.

– О, поздравляю! Рассказывай.

– С сегодняшнего дня я больше не президент, у меня нет права на управление Советом, у меня нет права играть в группе, группе запрещено играть в школе, у меня больше нет права видеть, говорить и контактировать с Фиентес, у меня больше нет никаких прав, кроме права на сраный учебник по алгебре. Он забрал у меня всё то немногое, что было. Зато никого не отчислят.

– Вот гондон… И как теперь?

– Не знаю. Завтра соберу всех и объявлю о закрытии группы и уходе с поста.

– Чёрт, Пит… Ну как же так?

– Живешь в клетке – либо убирай дерьмо, либо проваливай.

– М-да уж…

После этого я сел, упёршись спиной в стену дома, у которого стоял. Позвонил Карласу и Мие, всё рассказал. Оба процитировали Энджи. Джесс не брала трубку.

Мы встретились с Мией на закате у моста в городском парке. И так мы ещё очень долго повторяли эти встречи везде, потому что только так могли их осуществлять – везде, кроме школы. Иронично, что всё своё время по большей части мы проводили именно в школе.

Не знаю, в какой момент я понял, что тону: когда она в очередной раз раздевалась у меня на диване или когда я заливал в себя «энную» бутылку чего-то? Не знаю.

Я тонул, буквально. Я погружался в грязное илистое дно озера грез и несбывшихся мечтаний. Что я искал на дне, я тоже не знаю. Но в какой-то момент со дна на меня взглянула Ева Бронсон, схватив горе-ныряльщика за руку и потащила за собой.

Да, этот год много чего изменил, но ничто меня так не меняло, как смерть близких и, пожалуй, наркота. Особенно если эти две вещи шли рука об руку.