Текст книги "Дневник Джессики"

ГЛАВА IV

Пыльное зеркало. О чем говорит пыльное зеркало? В доме нет домработницы? Или дома есть женщина, которой абсолютно все равно на зеркало? Может, она не так хороша собой или, наоборот, так хороша, что не нуждается в этих посредственных подтверждениях? Зачем НеСмотреть на себя?

Кто ты? Зачем смотреть туда, где ничего и никого не видишь? И правда, не за чем. Пыльное зеркало. Оно как символ потерянности. Утраты личности. Хуже только разбитое зеркало.

Пыль. Пыль. Пыль. Западный Окленд. Если есть место отвратительнее в Саннерсе, чем, скажем, Портсайд, то это точно Западный Окленд.

Если в Портсайде был хоть намек на цивилизацию, хоть и бразильскую, то Окленд – это фавелы без вида на высотки. Это просто скопище бедности. Есть впечатление, что всех бедняков Саннерса свезли сюда когда-то, и они отстроили свой мир из валявшегося неподалеку собачьего дерьма и хлама.

Если в Портсайде могли убить за что-то, то в Окленде убивали просто так. Просто. Просто потому, что здесь никто и никогда не думал о последствиях. Место смерти самой надежды.

В километре от Окленда стоял старый кирпичный завод. Пыль здесь оседала так часто и в таких количествах, что окна можно было вообще не открывать. Помимо этого, власти Саннерса решили год назад проложить скоростной тоннель между Оклендом и южной станцией соседнего Мэнсорта, городка поменьше. Где-то посередине тоннель должен был уходить влево и соединять проспект Фоба-стрит в Хайкейпе (городок побольше Мэнсорта, но поменьше Саннерса) и надежды людей на нормальное междугороднее сообщение.

Как это обычно бывает, деньги выделили, про идеи забыли, осталась нескончаемая стройка. Финансирование резко урезалось. Людям осталось делать то, что они делали – копать. Копать, вывозить, ввозить, шуметь, одним словом – и дальше поднимать пыль.

Она поднималась с земли, летела к Саннерсу и встречала его жителей в первой же городской черте – Окленде. Она оседала на стекла очков прохожих, одежду, руки, обувь, лобовые стекла машин, окна домов.

Она поднималась в квартиры, она залетала в фильтры сплит-систем, она проникала через вентиляции. Она, попав в квартиру, оседала везде, на любой поверхности, вертикальной или горизонтальной. Небо казалось желтым от нее.

Если вы, упаси господь, ушли и оставили открытыми окна, к вечеру вас ждала ядерная зима посреди вашей квартиры. Коммунисты победили. Каково?

А еще пыль очень часто и сильно оседала на зеркала квартир. Сейчас мы видим, как одна особенно упорная пылинка срывается с плеча пальто мужчины, проходившего по краю 24-й улицы и, поднимаемая вихрями ветра, взметается ввысь.

На секунду глаз теряет бдительность на фоне бледно-желтого неба Окленда и опускается ниже. Но мы снова замечаем уж слишком особенную пылинку, опускавшуюся секундой позже.

Она пролетает над перекрестком, почти врезается в лобовое стекло грузовика, но ее вовремя подхватывает за собой ветер. Сейчас она пролетает в районе 9-го этажа дома, облицованного красным кирпичом, на 26-й улице. Все окна закрыты, кроме одного. Оно приоткрыто на пару сантиметров, но для пылинки – это разверзнувшаяся голодная пасть, в которую та угодила в одно мгновение и мановение сквозняка.

Пылинка пролетает над столом, на котором лежит дневник, обитый коричневой кожей. Стул придвинут вплотную к столу. Взгляд скользит по поверхности пола с высоты потолка, с высоты пылинки.

Волны ламината кусают утёс пушистого серого ковра, походившего на персидский. Явно подделка. Персидский ковер в Окленде? Едва ли.

На ковре равнодушно расположились чулки, носки, упаковка из фастфуда «Майлз и Ко», пачка сигарет с одной случайно выпавшей. Встречный ветер заставил нашу пылинку опуститься до самих сигарет и плыть дальше к кухне.

Под диваном покоились две пачки начатых жвачек, упаковка тампонов. Явно квартира не скучного заводского холостяка, подумала бы пылинка, если бы могла.

Ближе к кухне мы видим разбросанную обувь: сапоги под колено и туфли на длинных шпильках красного цвета. Далее был дверной косяк и кухня, горы немытой посуды, пепельница, ощетинившаяся иглами сигаретных окурков, кружка, ставшая новой пепельницей, тарелка, разделившая ее участь. Любая грязная посуда в перспективе могла стать пепельницей.

Еще одна кружка была из-под кофе с молоком. Или сначала из-под молока, а потом из-под кофе, что вероятнее. На плите стояла сковорода, на удивление чистая. Но горы пакетов из Макдональдса объясняли ее чистоту. Возле холодильника покоились с миром павшие в войне с сонливостью четыре жестяные банки энергетика.

Окно на кухне благоприятно относилось ко входящим ветровым потокам, поэтому мы летим обратно за пылинкой, неведомо почему развернувшейся над кухней обратно в гостиную.

С этой высоты стало видно, что на большом разложенном диване лежала девушка. На вид лет двадцати. Она была полностью голая, лежала на животе рядом со своим белокурым парнем.

Пылинка мягко пролетела мимо ее ног, затем поднялась выше, туда, где в этом возрасте для пыли нет места, но благополучно ее от этого спасала наброшенная небрежно простынь алого цвета.

Из-под простыни пленительно выглядывала сочная, налитая молодостью и решимостью задница.

Мы максимально близко и только из-за стремящейся куда-то пылинки, подлетаем к едва заметному пушку на бархатистой коже юного тела, ныряем в изгиб поясницы и уже скользим к плечам, прикрытым копной светло-желтых волос. Лицо покоится где-то в подушках, поэтому мы опускаемся ниже, по руке, изящно изогнутой в декадансе притяжения.

Мягкий изворот кисти сменяется матово-черным маникюром, пальцы скрепляют между собой едва касающиеся пола кружевные стринги белого цвета. Видимо, мысль снять с себя все приходит к девушкам уже тогда, когда они в постели.

Пылинка стремительно разворачивается на 90 градусов влево и абсолютно неожиданно для нас на полном ходу врезается в зеркальную гладь.

Зеркало стоит от потолка до пола. Пылинка смотрит на всю комнату целиком и на сотни таких же погибших сегодня утром собратьев-наблюдателей.

Пыльное зеркало. О чем оно говорит? Оно немое. Оно лишь негласно может нам показать.

Показать, как зеркальная поверхность чуть едва ритмично подрагивает. Видимо, будильник где-то разрывается.

Зеркало отражает падение белых, как январский снег, стринг из разжавшихся пальцев. Как эти пальцы тянутся к лежащему теперь под нижним бельем будильнику и что-то ищут в нем. Видимо, кнопку «заткнись».

Мы видим, как рука упирается в мягкий диван и пытается отжаться. Отжать от дивана собственное тело. Алая простынь соскальзывает, торс поднимается, отделяя себя от дивана. Медленно, едва дыша, зеркало показывает, как в профиль прорисовывается утонченная женская фигура из этой кучи утренней усталости.

Колени сжимаются и пятки встречаются с копчиком, руки выпрямляются, спина поднимается, грудная клетка предстает перед нами в полной красе, уверенная, но мягкая и молодая грудь, где-то между вторым и третьим размером, переливается набок, встречаясь одна с другой.

Тело решило перевернуться, потянуться. Солнечные лучи озаряют копну светлых, сверкающих и завитых волос. Из них, как из вод океана или бассейна, появляется сначала аккуратный носик, затем пышные черные ресницы, щеки, скулы, пылкие и даже пухлые губки, мягкий подбородок. Лицо уже не ребенка, лицо вот-вот женщины, девушки.

Ее руки тянутся к волосам и ныряют в них, расправляя. Затем пальцы, обнимая шею, гладят ключицы, спускаются чуть ниже и уже проскальзывают меж груди, разворачиваются и тратят пару секунд, чтобы обласкать озябшие от прохладного утра соски. Мы замечаем татуировку на запястье: «Memento mori, bitch».

Далее они скользят все ниже, по нежному животу, к ровному и гладкому лобку, щекотят бедра и ныряют в треугольник любви, едва касаясь клитора и губ, резко исчезают, будто обожглись или испугались. Все это происходит секунд за пять. Поэзия пробуждения.

Но за поэзией стоит проза, если тебе нужно встать, зевнуть, пройтись к зеркалу и почесать правую ягодицу, что мы и можем наблюдать.

Девушка внимательно смотрит себе в глаза, затем критично оценивает свое пробужденное тело, сжимает в руках грудь, разворачивается на 180 градусов, приподнимает руками попу, выгибается, как кошка и шествует далее, в душ на носочках, где все, что мы видели сейчас, через пять минут будет блистать и сочиться, покрываемое тысячами капель воды.

Через 17 часов это тело будет унижено и растоптано мужской доминантой до неузнаваемости, но об этом позже.

Девушка не сразу нашла вход в бар «Сияние». Раньше он назывался попроще – «Сент-Хуинсент», потому что первого владельца и по совместительству бармена звали Винсент. «Сент» – потому что он сторчался на месте, снюхав дорожку в виде огромного католического креста. Вторая часть названия говорила лаконичнее о том, что при жизни он был редкостным мудаком.

Оказавшись среди разрисованных стен и валяющихся смердящих повсеместно тел, она сходу прошла к бармену и, окликнув его по имени, попросила чего-нибудь «интересного». Девочки такие девочки.

– Тяжелый день? – голос был откуда-то слева.

– А не пойти ли тебе к черту, мудила? – к этому моменту девушка допивала уже второй бокал «чего-то интересного».

На часах было 22:13.

– Какая дерзкая, а? – мужчина подмигнул бармену. – Да ладно тебе, здесь все такие. Давай я тебя угощу чем-нибудь, а ты мне расскажешь, что у тебя случилось. А потом я расскажу тебе, что случилось у меня.

– Нахуя?

– Легче станет, может, – голос его звучал как-то знакомо и слишком уж мягко. Она не могла вспомнить, где же его слышала.

К черту. Бесит. Бывает, когда просто бесит. Может, хоть оторваться получится.

– Валяй. Как хоть зовут-то?

– Трой Диккенс. Так что у тебя случилось? – он незаметно снова подмигнул бармену и тот сначала отдал коктейль ему.

– Какое же дебильное имя, господи, я думала, мне не очень повезло в жизни, – она закатила глаза к потолку и накинулась на трубочку в коктейле.

– Ну, какое есть, не жалуюсь, – здесь Трой положил на барную стойку портмоне, из которого торчали битком набитые купюры, они просто не влезали туда.

– А стоило бы… – сказала она и усмехнулась.

Хоть что-то ее сегодня рассмешило. Какой-то идиот и его идиотское имя.

«Да, Джесс, это твой уровень?» – вертелось в ее голове.

Трой достал пакетик из кармана и незаметно высыпал содержимое в

коктейль, после чего пододвинул его к ней.

– А вот это другой разговор, красавчик. У меня как раз случайно «выпились» все деньги…

За два дня до этой встречи Джессика Майерс, так ее звали, разругалась со своим отцом. В то время, как ее брат покорял высокие науки в университете, она покоряла все коктейли в каком-то блевотном баре. А что? Ни семьи, ни принципов, ни ориентиров, ни правды. Теперь-то можно.

Ей приходилось жить в квартире отца и его жены, поскольку она еще не поступила в университет, не получила комнату в общежитии и много чего еще. Очередная попойка отца сильно разговорила его. Джесс съехала в Окленд, ее парень Оливер помог.

Через час с небольшим полный мужчина в кожаной куртке нёс что-то невнятно бормочущее тело 18-ти летней девушки через всю парковку бара.

– И ты понимаешь, Т-трой -ик, он же меня совершенно не слушает, я

говорю ему, мол, почему мне мама ничего не рассказала, почему все молчали семнадцать лет, а он на своей в-лоне. В-лоне. Сука. В-вол-не, говорит, что он ничего не должен объяснять какой-то нахлебнице, и я свалила н-н-нахрен в Окленд, к Оливеру… – Джесс сама ничего не могла разобрать, просто говорила с ним по инерции.

Огни фонарей на парковке били в глаза разноцветным сиянием. Все было очень смазанным, в глазах начинало темнеть.

– Конечно, понимаю. У всех так было. Вот мы и дошли, ну-ка, помоги мне… – Трой открыл двери своей машины и положил тело девушки на заднее сидение. Перевернул ее на спину, похлопал по щекам, она была без сознания. Сработал порошок.

«Не обманул. Нужно в следующий раз отблагодарить его».

Он начал обильно потеть, его лоб покраснел, было видно, что он волновался. На парковке не было ни души. Загоралась ночь.

Он медленно задрал ее футболку и провел рукой от пупка до линии ключиц, не забыв обогнуть грудь девушки, которая только-только расцветала той женской красотой, тем шармом, который с возрастом некоторые где-то теряют.

Он достал из кармана складной нож и разрезал ее бюстгальтер. Обнажилась грудь. Уверенная двоечка. Почти троечка. У девочки большое будущее.

Его жирные пальцы обвили ее правую грудь здесь и там. Он стал ее мять, очень неуклюже. Если бы Джесс была в сознании, она бы испытала только боль. А так до нее лишь доходили некоторые из ощущений.

Мерзавец продолжал. Он взял в руки вторую грудь и полностью избавился от бюстгальтера. Ее соски были проколоты пирсингом в виде штанги. Он взял их пальцами и, зажав, начал медленно и садистки выкручивать. Затем он дал ей сильную пощечину. То же самое сделал с грудью. И снова пощечину. Он бил ее по лицу, пока ее глаза не начали приоткрываться.

– Давай, я хочу, чтобы ты это видела, – сказал он, кряхтя и задыхаясь.

– Ты-ы… Трой? Где мы, что со мной? – голос Джесс был испуган и более чем удивлен.

Она была в сознании, но ничего не могла сделать. Она все видела, но не могла пошевелить даже пальцем. Ее щеки горели, а грудь болела. Кажется, она еще и все чувствовала. И кажется, это был голос только в ее голове. На деле же она просто что-то промычала.

– Тебе понравится. Ты же за этим приехала, да? – прошептал он перегаром и жирными губами в ее ухо, попутно стягивая с нее джинсы и трусики.

– Нет, Трой, пожалуйста, что ты творишь? НЕ НАДО, ПОЖАЛУЙСТА! ЧТО ТЫ МНЕ ПОДСЫПАЛ, МРАЗЬ?! – ее мозг просто вскипел и испарился в секунду.

Она не могла сделать ничего. Просто наблюдать и неуклюже мычать, раскрыв рот, искривив его так, будто в течение последних двух часов ее одолела тоска и все стадии ДЦП.

Диккенс молча перевернул безвольное тело спиной кверху. Джесс услышала, как он расстегивает ширинку. Она даже не могла кричать. А если бы и могла, кто бы ей помог?

Судя по тьме вокруг, была глубокая ночь, парковка пустовала. Парочка бомжей даже не пошевелились бы от ее криков, наверняка они их тут часто слышат. Ей оставалось только смириться с наступавшим ужасом. В ее глазах начало снова темнеть, она их закатила, но тут же получила пощечину справа, очень жесткую.

Кажется, щека врезалась в ряд зубов и надорвалась изнутри. Рот заполнился кровью, сплюнуть ее было некуда и не представлялось возможным, поэтому ей пришлось ее смиренно глотнуть и с ужасом в глазах смотреть на кожаную обивку салона его машины.

Пахло кожей. Так пахнет новый салон. Пахло кожей и какими-то химическими штуками для машин. В ней, видимо, ездили-то всего два раза. Скорее всего, машина предназначалась не для обычной езды, а для других целей, таких, как сегодня.

Она пыталась думать о брате. О чем угодно, лишь бы не о том, что происходило сейчас, иначе можно было сойти с ума. Пускай делает то, зачем ее сюда притащил, лишь бы это скорее кончилось. Но Трой только начинал.

Пошевелиться она не могла. Покричать она не могла. Она могла это только осознать. Она пыталась понять, зачем ее бросила настоящая мать. Может она была нелюбимой дочерью? Может, ее мать понимала, что не прокормит двоих? Троих? Пятерых?

Может, она просто напоминала ей мужа, и та не хотела жить с чудовищем, похожим на ее другое чудовище, не хотела вспоминать свою ужасную жизнь? И если это цена за умиротворенное неведение, то пускай так и будет. Джесс прикрыла глаза, как тут же внезапно их открыла, она все же поняла, что отвлечься от такого просто невозможно.

Диккенс расстегнул ширинку и достал член, который и без того был на полувзводе. Оттянул крайнюю плоть и начал ублажать себя, видя перед собой прекрасное молодое тело, которое ничего не сможет ему сделать, которое такое сочное. Оно звало его, очень давно его звало. И вот теперь он стоит с членом в руке перед этим оголенным «персиком», этими приподнятыми округлыми ягодицами, между которыми он собирался вклиниться.

Он сплюнул на член, затем сплюнул на ладонь и провел ею от копчика до промежности своей жертвы. Затем решил полностью спустить штаны, как и у нее, до колен. Навалился на нее всем телом, она прямо-таки чувствовала на своей спине его отвратительное брюхо. И вошёл.

Нет, Джесс не была девственницей, но все-таки она почувствовала разницу между школьной любовью и мужчиной средних лет. Не сказать, что сильно. Скорее, тут сыграли эмоции и страх. Когда ты загнана в угол, все вокруг кажется чуточку страшнее и больше. Но разница все же была.

Она почувствовала, как он проводит рукой по краям ее влагалища, от чего у нее прошли по всей спине мурашки. Разумеется, не от удовольствия. От неожиданности и страха. Разумеется, он понял это иначе. Она была уверена, что он решил, что ей это нравится.

Почему-то все мужчины считают, что женщины млеют при виде их члена, а если нет, то стоит в них войти, чтобы они это прочувствовали, и тогда, конечно же, все женщины мира, мечтавшие о жирном насильнике средних лет на парковке у ночного клуба, добровольно раздвинут ноги и не только ноги, и еще будут постанывать, кричать, всем видом показывая ему, что это то, о чем они мечтали всю жизнь.

Она почувствовала, как его член касается ее кожи. Затем, как он продвигается ближе. Как пес, рыщет и рыщет, а когда находит, рвет в клочья. Затем он касается половых губ и с секундным промедлением входит, раздвигая их своим присутствием, продвигаясь все глубже, создавая трещины от сухости. Да, как оказалось, она не была возбуждена ни на грамм, не из того миллиона мечтательниц.

Трой вошел уже до конца, он буквально надавливал на нее всем своим телом, одной рукой он раздвигал ее ягодицы, а другой взялся за волосы.

– Ну что, нравится тебе? Сучка. Нравится?!

Он наращивал темп, уже буквально стучался о ее тело. Он снова дал ей пощечину, но попал чуть ближе к уху, а когда понял, что она не издает нужных ему звуков, подтянул ее голову к себе за волосы так, что она практически увидела крышу салона, и со всего маха всадил ее лицом о кожаное сидение.

Потом он просто шлепал ее по заднице, хватал за грудь, выворачивал руки, бил по спине, дергал с силой штанги на сосках, снова хватал за волосы под ее методичные всхлипывания и редкое мычание, которое из-за движения тела то увеличивалось в громкости, то уменьшалось, от чего у него наконец сложилось впечатление, что тут стонет кто-то кроме него, что привело его в неистовый восторг.

Такой восторг, что он не заметил, как закончил. Медленно вышел из нее, за членом потянулась белесая жидкость.

Она не хотела ему подыгрывать. Она не хотела издавать ни звука. Он ведь за этим и привел ее в чувства, чтобы она показала ему, что она наслаждается его членом, его спасительным членом, от которого миллионы приходят в восторг, без которого она бы не прожила ни дня без томных мыслей.

Наверное, так все мужчины и думают. Их очень расстраивает безвольное тело, которое не наслаждается так же, как и они. Он дал ей пощечину, но краем ладони задел ухо и в нем очень громко зазвенело. Голова закружилась. В глазах потемнело.

Она еще не пришла в себя, как эта мразь взяла ее за волосы и с силой оттянула назад, Джесс даже увидела лампочку на потолке салона. А затем он просто с размаху всадил ее лицом в сидение. Из носа потекло сразу же, из глаз потекли слезы через секунду.

Она начала всхлипывать и мычать от головной боли. Он сразу же взбодрился за своим не очень хитрым занятием, увеличил темп, и она почувствовала, как его член набухает прямо внутри нее, наверное, скоро конец.

Хотя, она была бы рада, если бы он просто к чертям взорвался, даже в ней. Лишь бы услышать поросячий визг этого ублюдка. Он остановился, а затем вошел в нее до самого упора, так, что она даже вскрикнула от боли.

По ее стенкам растеклось что-то горячее, как несколько выстрелов. Три, четыре, пять. Пятый был слабее остальных.

Он начал медленно вытаскивать из нее, и она ощутила это мерзкое чувство, как на ногу ложится вялый, липкий, беспомощный член, который получил свое. А вместе с тем и вытекающую из влагалища сперму, горячую, липкую.

Стенки ее пульсировали от напряжения, ведь не каждый день насилуют. Причем вот так. Грязно. Практически за спиной, в крысу. Тут Джесс поняла, что ни разу за весь вечер не видела его лица. А значит, она даже не сможет отомстить за это унижение. За то, что ею воспользовались. Как мясом.

Она слышала его дыхание. Тяжелое дыхание неудачника, которого никто не любит. А может даже, у него есть жена и семья, почем нам знать, да, Джесс? Может, это его хобби. Он залез в карман и достал оттуда что-то бумажное. А затем вынул сигарету, и она услышала звук зажигалки. Он прикурил и затянулся.

Этот треск она запомнит на всю жизнь. Затем услышала звук выливающейся воды на асфальт. Наверное, мыл своего дружка. Он курил минуты три. А потом раздался телефонный звонок.

– Да, спасибо, старина. Как раз закончил. Прекрасный товар, я тебе скажу. Хе-хе.

– «Заезжай ко мне, Трой. Попьем пивка…».

– Нет, я сейчас к Ди-ди. Давай завтра у тебя в трейлере, часов в восемь вечера. Деньги можешь не возвращать, оно того стоило…

Глаза Джесс наполнились большими и крупными слезами, в горле стал ком, щеки покраснели, а на лбу вздулась вена, она хотела закричать, но лишь жадно хватала воздух, размазывая слюну и кровь по обивке сидения. Его голос. Его голос…

Его голос звал эту мразь выпить пивка в своем ебучем трейлере, черт возьми, его голос. Она думала, что где-то слышала голос Троя, может и так, но этот голос из телефона она не просто слышала, она его знала. Понимаете, бывает такой голос у некоторых людей.

Например, у старых и забытых певцов неизвестных никому групп. Алкашей, наркоманов с большим опытом и просто мудаков. Он похож на скрежет металла. Он похож на скрежет металла! Голос Бифа Майерса! Голос ее отца.

Трой схватил Джесс за джинсы, которые болтались у колен и двумя рывками вытащил ее из салона, она упала прямо на бетон, содрала кожу на коленях и бедре. Начало неприятно жечь.

Когда она подняла голову, чтобы хоть посмотреть на него, он врезал ей кулаком справа. Тогда Джесс подумала, что, возможно, когда-то в школе это чучело занималось боксом, но его выгнали за что-то.

Возможно, за то, что вместо тренировок он дрочил в туалете на взрослые журналы. Но удар все равно был натренирован. Наверное, той же рукой.

Она упала, приложилась виском об асфальт и легла в позе эмбриона, поджав оголенное тело к себе. Он обошел ее и бросил сигаретный окурок перед ее лицом. Он упал прямо перед глазами Джесс. А затем ее живот пронзила резкая боль. А затем еще раз. И еще.

Этот ублюдок бил ее ногами по животу, ребрам, груди, топтал ее бедра, наступил на кисть руки так, что та хрустнула. Затем он со всего маха врезал ей ногой по лицу, и голова ее откинулась назад, а за ней струйка крови, бросив на асфальт нерадивый узор.

Джесс на секунду выключилась. Проснулась от того, что машина завелась, и он рванул с парковки, а она так и осталась лежать, избитая, с разбитым лицом и чем-то липким на ногах.

Она пыталась подняться, но у нее не получилось, болело абсолютно всё. Тогда она попыталась хотя бы подтянуть джинсы, несмотря на разодранный верх ее одежды. Она просто перевернулась на спину и смотрела на сияние этих парковочных фонарей.

Оно отливало всеми цветами радуги. Может, потому что у нее сотрясение, а может, потому что они такими и были. Она достала из джинс здоровой рукой пачку сигарет, выцепила тонкими пальчиками одну и прикурила. Так же одной рукой. Второй она не могла пошевелить. Крепко затянулась и смотрела на расплывающееся сияние фонарей. Пока не потеряла сознание.