Текст книги "Дневник Джессики"

– М? – он качнул бутылку в мою сторону. Я взял. Бутылка наполнилась плотным светло-зелёным дымом, а затем и вся лестничная клетка, в которой мы были. Это была чистая афганка. До этого момента чистую марихуану я не пробовал. Был опыт с какими-то другими веществами, того же происхождения. Мы их смешивали с табаком из сигарет. Но это был чистый каннабис. И эффект от него был соответствующим.

Меня так никогда не накрывало. Мы вышли с Майком из подъезда, и я понял, что хочу курить так сильно, как никогда не хотел. За несколько минут я выкурил полпачки сигарет, и он столько же. А затем пришёл сушняк. Я залил в себя добрый литр воды. И тут настало озарение… Всё, что я видел, всё, куда я смотрел, вдруг резко стало очень ярким, очень контрастным. Будто кто-то взял и наложил фильтр насыщения цветами всего, куда бы я ни посмотрел. Я слышал пение птиц, я слышал шаги людей в ста метрах от себя, я был средоточием концентрации внимания. Мой барыга просто стоял и улыбался. Мы переглянулись и засмеялись. Вот это они называют умиротворением? Где ты был раньше, Майкл?

Когда я шел в школу, Майки угостил меня «этим». На здоровье, так сказать. По пути я встретил Энджи Деббот.

– Да чтоб меня семеро оттрахали, Питер! – провизжало что-то впереди и справа.

– Ахах-ах, Энджи, мечты могут сбываться, осторожнее с желаниями. Привет. – сказал я запрыгнувшей на меня подруге.

– Где тебя, сукин сын, носило? – она хлопнула меня по плечу.

– Да так, разбирался в себе.

– Ой, ну что за мужики пошли? Разбирался в себе. Кому ты чешешь, Майерс? Я тебя с 11 лет знаю.

– На самом деле, так всё и было. Работал, читал, абстрагировался.

– Слушай, ты за три месяца хоть раз поспал нормально?

– Заметно?

– На… – она протянула мне из сумки маленькое дамское зеркальце. Да, ну и видок. И зрачки размером с кулак. Майкл, блять.

– А ты что такой весёлый? – сказала она и заглянула мне в глаза, – Понятно, папочка вернулся.

– Типа того. Как тут?

– Честно? Максимально гнило. А это, – она показала на глаза, – с Майки виделся?

– А ты как узнала?

– Да он тут всем толкает. Кстати, Джесс тебя искала.

– Почему кстати?

– Да я же говорю, всем толкает.

– Где она?

– Уехала минут пять назад.

– Уехала?

– Ну да, на такой… красной тачке.

– Откуда у нее тачка?

– Да не у неё, дебил накуренный. У её парня.

– У КОГО?

– Давай ты сам с ней поговоришь. Мне бежать надо. И тебе тоже, кстати.

– У тебя есть её номер, новый?

– Да, конечно. Я скину тебе после физры. Пойдём, чего встал? Никуда она не денется, не маленькая. И еще…

– Что? – Слушай, это не дело, поговори с Мией.

– О чем же?

– Она совсем поехала, – сказала мне Энджи в самое ухо, – послушай, когда вы были вместе, а не практиковались в том, что ты ебешь руку, а она всех остальных, она была поспокойнее. Она часто срывается, уходит, плачет в туалете, ходит как пришибленная.

– Пришибленная?

– Ну иногда, она часто нормальная, какой и была, – Энджи продолжала говорить мне в ухо, – но иногда она смотрит в одну точку минут по десять, двадцать. К ней никто не подходит, никто не общается. Ну я, когда видимся, но мы-то знакомы. А почти две тысячи других школоло? Они стебутся, Пит. «Пришибленная, как та девка из того класса. Даже имя не нужно знать, чтобы понять, о чем речь.

– Слушай, но причем здесь я?

– Придурок? Это не просто залипание в стенку. Она на чем-то сидит и сидит плотно, очень плотно. Если это говно дает ей песчинку счастья, то стоит ли оно всего того, когда она без «этого»? Я думала она так расставание переживает. Но ее каждый день подвозят разные мужики, байкеры какие-то мутные. И ее синяки под глазами, боже, если бы не тоналка, ты бы ее не узнал. Пит…

– М?

– Если ты с ней не просто трахался, то поговори с ней. Я не прошу там свадьбу играть завтра, но… Можно же нормально общаться и после расставаний?

– Я…

– Ты-ты-ты, она-она-она, затрахали. Вы кроме как о себе думаете еще о чем-то или ком-то? – шепот Деббот стал агрессивнее, и она прижала меня к себе, взяв за шею, – если бы вы оба думали друг о друге, а не о своих траблах, умерили свою «боль» и свой эгоизм, цинизм и прочее, прочее говно, коего у вас двоих навалом, вы бы были замечательной парочкой, но нет, вы думаете только о себе, каждый. Я и Я. А мы? Пробовали?

– Энджи.

– Просто поговори. Больше ни у кого не получится. Если бы я могла сделать это без тебя, поверь, я бы сделала, но, увы, она меня не слушает.

– Что ты ей говорила?

– А смысл? Она смотрит и уходит куда-то на несколько часов, а потом нахожу ее ревущей в туалете. А когда еще раз спрашиваю, что случилось, она вытирает слезы и сопли, говорит «ничего» и уходит домой. Все.

– Интересно.

– Что, уже не та деваха, что тебя охомутала?

– Люди меняются.

– Кому ты трешь?

– Я серьезно. Я же изменился?

– Ну да, но здесь, – она ткнула пальцем мне в грудь, – ты все тот же пацан, который в шестом классе ходил в синяках и ссадинах, потому что, УВЫ! Увы, у нас уебанская система образования, к которой допускают маргиналов и долбоебов.

– Я сам тот еще маргинал.

– А я Папа Римский. Все, иди давай. Я видела Мию, когда она шла на второй этаж, посмотри, может тебе нужно в кабинет информатики сегодня?

– Спасибо.

– Иди уже, приключение на задницу.

Меня слегка отпустило. Учителя на меня смотрели равнодушно, школьники провожали взглядами. Я зашёл в раздевалку. Карла я не видел нигде, как и остальных «знакомых» мне людей.

Я переоделся в форму. Пара кругов вокруг стадиона. После чего учитель нас отправил в самостоятельное плавание – какое-то срочное дело у него, по которому нужно отлучиться. Мы решили сыграть в футбол с параллельным классом. Класс на класс.

Судя по тому, что мне успели рассказать в раздевалке, эти говнари делали постоянные подлянки. То поменяют результаты контрольных работ, то зажмут кого-то в углу. А всё потому, что лучший класс по итогам года сможет отправиться в бесплатную экскурсию в Хайкейп, а лучший ученик получит право на льготы при поступлении в Университет.

В этом же классе учился и новый школьный El’Presedente. Рыба гниёт с головы, как говорится.

– Ну что, готовы отсосать, лузеры? – крикнул нам, кто бы мог подумать, прилизанный школьный лидер.

– Боже, вы серьёзно? Он толщиной с мою руку. Ребят, вы чего? Вы серьёзно? – спросил я у своих.

– Да их-то не исключат. А мы типа плохие ученики. Да и родители у них всех сам знаешь какие.

– Это повод им отсосать, да? Когда я сюда перевёлся из Мэнсорта, я каждый день дрался с какими-то чурбанами. И их всегда было человек на 5—6 больше. Что с вами всеми стало, алло?

– Пит, тебя долго не было. Теперь вот так. Тут осталось-то всего ничего – полгода.

– Джей, ты готов 6 месяцев сосать? Я нет.

– Давай просто доиграем до конца урока без происшествий.

– Не обещаю.

Я вышел на поле в числе нападающих. Мяч, развод, пас, пас, атака, проход по флангу, г-о-о-о-о-о-о-о-л от Майерса. Я показал слащавому президенту фак от локтя до неба. Жри, ублюдок.

– Это легче, чем казалось, да? – бросил я через плечо одноклассникам, обводя неумелого защитника команды противника.

– Эй! Майерс! Лучше бы тебе не возвращаться сюда. – крикнул мне слащавый и сделал подножку.

– Сука! – я прокатился добрых пару метров и сбил колено. Играли мы на асфальте. Сильно жгло.

– Хочешь сыграть со мной, пидор?

– Я? Да ты сам споткнулся, да, ребят? – обернулся он на своих, те закивали головами.

Мои переглянулись. Они знали, что сейчас будет. Я маякнул Джейсону, мол, я открыт, давай пас. Пас. Мяч у меня. Я вёл его через всё поле, но моя цель была вовсе не девятка.

Я прицелился и влепил со всей силы по мячу. Он со свистом пролетел и врезался как метеорит в белобрысую голову ублюдка с прилизанными волосами. Его команда начала гундеть.

– Простите ребят, не сделал поправку на ветер! – прокричал я и вернулся к своим, дать пять. Я почти успел развернуться. Счет был уже «3:2» в нашу пользу.

– Лучше бы ты сделал поправки на пиздёнке своей сестрички, мудила! А то даёт всем, кому не лень, скоро всю нашу команду будет «обслуживать», – я остановился и обернулся через плечо.

Смазливый делал незамысловатые движения за щекой. Я почти развернулся, чтобы испепелить его, как тут меня остановил Джей – капитан.

– Пит, Пит, Питер! Воу-воу, тише-тише. Остановись.

– С чего бы это? – сказал я, но перестал переть как танк на ублюдка.

– Он своё получит, успокойся. Не на поле. Здесь вся школа.

– И он решил, что я отдал ему всё, что в этой школе было моим, а теперь он может при всех меня унижать? Просто дай мне пас, когда я добегу до фланга, окей?

– Пит, блять. Зачем?

– Тебе напомнить, кто тут хотел сосать полгода? Дай. Мне. Пас!

– Делай, что хочешь…

– Всегда так и было, Иверс. Давай, пошли.

Я добежал до фланга и махнул рукой Джейсону Иверсу. Чёрт, каким же он правильным был. Он посмотрел на меня и решил пройти в одиночку. Ну да, давай, их же там трое, конечно. Идиот. С чего он такой добряк-то?

Как я и ожидал, Иверса вырубили локтем в челюсть и забили нам гол. Счет: «3:3». Дальше игра пошла без правил.

– Что скажешь? Поправка на ветер или они просто толпа штопанных гондонов? – сказал я Иверсу, протягивая руку, чтобы он смог встать.

– Думаю, что сейчас я тебе дам пас на левый фланг, – Иверс встал, вытирая кровь рукавом.

Видимо, он внезапно понял, что добро должно быть с кулаками. А гондоны – быть наказанными. Надо было мне его стукнуть, уже бы закончили с моральными принципами.

Пас. Мяч у меня. Я бегу к воротам. Обвожу одного, второго, третьего. Передо мной только языкастый полузащитник с белобрысой башкой и вратарь. Длинный пас на Иверса, мяч у него.

Я в считанные секунды добегаю до президента и прыгаю на него, ногой в ребро. Нехер смотреть на летящий мимо мяч, раскрыв рот, урод. Пелена застелила мои глаза. Я помню, как избивал его до полумёртвого состояния, как крошил его зубы, как вбивал головой в землю, как пинал ногами по рёбрам, я бил и бил, бил и бил, пока не стёр кожу на кулаках, локтях, коленях.

Иверс забил гол, и мы выиграли. Всё это время вся команда, нет, все команды и вся школа смотрела, как один ублюдок получает за свой длинный язык. Вся школа смотрела, как не надо делать. Не было никого, кто счёл бы нужным вмешаться. Я бил его, пока он не потерял сознание. А потом ещё несколько минут. Встал и плюнул прямо на него.

Если естественный отбор не в силах, то я помог ему заткнуться. Когда школьная медсестра с визгом выбежала на поле (кто-то, видимо, побежал жаловаться), я уже попросил Иверса хорошенько мне въебать.

Я не был тупым и готов был к разговору с полицией или директором.

– То есть, все вы хотите сказать, что «Льюис Дрентон ударил Питера Майерса, но по неосторожности споткнулся в самом разгаре игры, и по нему пробежалась вся команда»? Я правильно понимаю?

– Да, – ответили хором директору человек 10. 11-й, вратарь, ретировался еще до этого разговора.

– Майерс, ничего не хочешь мне сказать?

– Давно не виделись, – тут он стукнул по столу так, что на нём подскочило всё, клянусь, я слышал, как затылок секретарши ударился о столешницу снизу. Видимо, тяжёлая у неё «работа».

– Всё, что я хочу сказать – тщательнее выбирайте себе президента, директор. Кстати, скоро выборы, – я подмигнул ему и вышел.

Вслед за мной вышли все. Это было триумфальное возвращение. Радость маленькой победы сменилась осадком от слов Дрентона. Я повторял их как заведённый, про себя. Пока не врезался в пустом коридоре в Мию.

– Ох… Аккуратнее, блин! А, Пит, это ты… Здравствуй, – сказала она и начала собирать выпавшие из сумки тетрадки и листы, – сто лет тебя не видела. Ты как?

– Привет, – я помог ей собрать школьное убранство, – относительно дерьмово. Ты как?

– Да… пойдёт. Тебя так долго не было. Я звонила, писала.

– Зачем же? – я пристально посмотрел ей в глаза. Самое прекрасное, что было в ней – она никогда не отводила взгляд. Я любил честных людей, не смущавшихся от чего-то до боли простого – взгляда, например. А взгляд бывает разный. Сколько бы людей я не встречал на своем пути, взгляд Мии – это что-то внеземное. Ты смотришь – ты тонешь.

– Чтобы поговорить, конечно же. Зачем еще?

– Отлично, сейчас самое время. Пойдём, поговорим.

– У меня урок…

– Фиентес, ты же меня «сто лет» не видела. Задержаться сможешь на 10 минут?

– Ладно, пошли. Мы спустились под лестницу. Там был старый диван из актового зала. Это было место для мозгового штурма нашей рок-группы, обсуждения важных вопросов. Так было когда-то, не знаю, как теперь.

– Я тебя слушаю. – сказала моя бывшая любовница, девушка, ещё кто-то. Не знаю, кем она мне была.

– Где сейчас Карлас и Бобби? Что ты слышала о Джессике?

– Ох… С чего бы начать. Ну, мы с Карласом переспали пару раз, – тут я посмотрел на неё с укором, она почесала затылок, – ну ладно, пару десятков раз, не смотри так. Сразу скажу, он всё делает хуже, чем ты, так что…

– В этом я не сомневался. Не надо было его тогда с дерева снимать. Ладно. Проехали.

– Бобби сейчас в «Подвале». Это клуб в Новом Содоме. Это район, такой… ну там,

– Да, знаю, я переехал туда вчера.

– Ой, круто. На новоселье позовёшь?

– Я подумаю, – сказал я, и Мия села поудобнее на диване, закинув мне на колени свои ноги. Я не сопротивлялся.

– Вот. Он хотел, чтобы ты объявился, потому что они начали зашибать неплохие бабки.

– Что за «Подвал»? – Там, в Содоме, где заканчиваются высотки, начинаются обычные панельные дома. И как раз в одном из них есть ночной клуб «Подвал», как ты понял, в подвале. Дом полностью выкупил один наркоторговец, и там творятся вещи достаточно… специфичные. Ночью клуб – обычный клуб. Секс, рок, наркота, стриптизёрши. Но днём, ближе к рассвету, гости примечают себе некоторых хорошеньких и уже по другим тарифам попадают в квартиры этого дома. «Подвал» – его сердце. Там же сейчас и играют ребята. Ну, как ты понял, Карлас сейчас там за фронтмена. Но ребята правда звонили тебе раз тысячу, звали с собой. Сначала они обижались, но я потом рассказала, почему ты закрыл группу. Да и Карлас поддержал меня. А потом мы отметили их новую работу в «Подвале» и как-то так всё завертелось. Короче, я утром проснулась в квартире Карласа. Вот.

– Лихо… Окей, это меня сейчас мало волнует. Что с Джесс?

– Пит, погоди. Я к этому и веду…

– Та-а-ак?

– Да. Как ты понял, мы решили не начинать какие-то отношения с Карласом, хоть он и… настаивал. Но мы иногда были вместе. Я тусовалась с Карласом, Бобом, Рэном, Диди и остальными. Мы репетировали в этом клубе. Но я как-то раз пришла чуть раньше и увидела, как сверху спускается твоя сестра, Джесс. Сверху, то есть из номера-квартиры в доме. Ты понимаешь, о чём я говорю, Пит? Пит, ты здесь?

– Да, просто… задумался. И?

– Ну ты как-то говорил Энджи, что она ушла. Я честно не знаю, как она попала в «Подвал», ладно бы просто там танцевала в купальнике, но… Но я думаю, что она там не просто танцует.

– Мия, я знаю тебя хренову тонну времени, говори уже. Я понимаю, кем она там работает, не знаю, на пропитание ли собирает или на что-то ещё, но лучше скажи сейчас. И лучше это будешь ты, чем очередной Дрентон.

– Ох, Боже, это ты его так отделал? Он жив вообще? Я видела, как его увозила скорая.

– Да, я. Так что лучше мне что-то расскажешь ты.

– Я теперь не знаю, стоит ли.

– Мия!

– В общем, когда я пыталась с ней поговорить, меня остановил Карлас. Не знаю, почему. Он просто сказал: «Не вмешивайся, это не твоё дело».

– Вот ублюдок. Кто держит клуб?

– Не знаю, китаец какой-то.

– Ты видела его?

– Я слышала только о нём.

– Что слышала?

– Что его посадили в тюрьму в восемь лет. Он ещё более жестокий, чем ты.

– Я не жестокий, Мия.

– Скажи это Дрентону.

– А за что он сидел?

– Ну очевидно же – за убийство. Что ты так тупишь?

– Да я-то здесь, оказывается, не такой уж и психованный. Окей… Спасибо тебе большое.

– Что делать будешь?

– Моя бывшая девушка спит с моим бывшим другом, с единственным, который при этом знает, что моя сестра устроилась работать проституткой в клубе китайского зэка, а все мои друзья по группе играют там каждый день. Полшколы это всё знает, и некоторые Дрентоны считают, что об этом нужно орать на каждом углу, потому что за деньги могут выебсти всё, что я люблю? Хмм-м-м… Очевидно, же, нужно устроить новоселье в новом Содоме!

– Ты серьёзно?

– Да. Пора тут порядок навести.

– Пит, ты ведь не за аттестатом вернулся.

– Но и не за почестями.

– Зачем тогда? – она посмотрела на меня впервые за долгое время разговора честно, без разных масок общества, которые мы надеваем каждое утро. Вот, маска интереса, злости, агрессии, понимания, а кто мы без них? Мы просто лица. Вот просто лицом она и посмотрела на меня. С самым простым взглядом. Такое сейчас редкость.

– Там, откуда я вернулся, очень темно, Мия… Это сплошная пустота из крови и мрака, которая засасывает тебя, как болотная трясина каждую ночь. Из неё практически невозможно выбраться. А я прыгнул в неё с разгона. И то, что я там увидел… Это странно и страшно. Это… даёт тебе понять, что в твоей жизни осталось важного и действительного дорогого.

– Расскажешь?

– А урок?

– Я думаю, химия не так важна, как то, о чём ты сейчас говоришь.

– Хорошо.

Я рассказал Мие все, что было на душе, все, что меня тяготило, в надежде встретить такую же искренность с ее стороны.

– Это очень смело с твоей стороны, Питер.

– Мия…

– Что?

– Что с тобой происходит последнее время?

– В плане?

– Выглядишь неважно.

– Что значит «последнее время»? Ты первый раз, за сколько, за четыре месяца меня видишь.

– Я слышал, что говорят люди вокруг.

– Да пошли к черту люди вокруг. И ты туда же? Будешь судить меня по слухам?

– Нет, конечно. Просто я… беспокоюсь.

– Ох. Слушай… а поедем выпьем?

– А давай. Я поймаю такси, а ты пока выходи.

– Хорошо.

Я ждал Мию у школьных ворот минут пять, как и таксист.

Шли уроки, ни единой души. Наконец она вышла. Да, она изменилась. А я нет, разве? Мы меняемся, это такая же истина, как и «чтобы жить, нужно дышать».

Мы зашли в первый попавшийся бар возле моего дома и провели там около трех часов. Мы говорили и говорили, и говорили, и говорили. А пили еще больше. Наконец я узнал ее, настоящую. То была не Мия Фиентес, нет, вот сейчас сидела она. Настоящая. Не такой яркий макияж, немного уставший взгляд, не от работы или недосыпа, а от жизни в целом.

Она рассказывала мне о том, как проходило ее детство среди маминых ухажеров, поскольку отец умер от инфаркта, когда она была совсем маленькой. Кто-то ее бил, кто-то дарил шоколадные конфеты, кто-то домогался.

– Знаешь, всякое бывало.

– Поверь, знаю.

– Ну да. Забыла. Это не Джесс там?

– Где?

– Да вот же.

И правда, в бар зашла Джесс и еще какой-то парень. Светловолосый, чуть ниже нее. Здрасьте.

– Подожди меня, я сейчас.

– Может не стоит? Я не послушал Мию.

– Привет, сестренка.

– Эй, тебе чего надо? – ответил ее… парень?

– Исчезни, – отмахнулся я от него, как от назойливой мухи.

– Пит, что тебе нужно?

– Ты могла позвонить, сказать, что жива, что с тобой все в порядке?

– А ты мне кто? Папка? Мамка? Брат?

– Зря ты так, я же рос с тобой. Что изменилось?

– Все изменилось, Пит. У меня другая жизнь.

– С этим вот? – я кивнул в сторону блондина.

– Да, с «этим». Имей уважение к моему выбору, хотя бы сегодня. Это Оливер, Оливер – это Питер. Я… рассказывала.

– А, привет, Оливер. Не знаю, что тебе рассказывали, я ее брат.

– Сводный, – сказала она.

– Родной.

– Слушай, парень, мне похрен, кто ты там, – начал Оливер, – но иди-ка ты лесом, окей?

– Че? – я сменил фокус внимания на дерзкого молодого человека, Оливера.

– Через плечо. Свали нахрен, говорю. Не слыхал?

– Окей, окей, – сказал я и вмазал Оливеру.

Тот мне, но не попал. Никакой Оливер не сравнится с Майки, конечно, но малый весьма шустрый. Не попал в первый раз, провел сразу второй, но я и тут его опередил, вырубил слева.

– Какой же ты мудак, Питер Майерс!

– Надо было ему получше рассказывать о том, как не нужно со мной разговаривать. Вот мой новый адрес, если надумаешь вернуться, – я оставил на салфетке, взятой со стола рядом, свой адрес и насильно вложил в карман куртки Джесс, пока та приводила в чувства своего Ромео.

– Поехали ко мне? – сказал я Мие, упав рядом с ней на стул.

– Поехали. Мне надоело здесь. Все нормально?

– Да, более чем.

– Мне кажется, ты кого-то ударил?

– Да, парня Джесс.

– Забавно ты идешь на примирение.

– Он сам виноват.

– Ну-ну.

Пошел дождь, такой сильный, что мы вымокли насквозь, до нитки. Я отправил Мию раздеваться и сушится, а сам пошел на кухню добыть горячей воды, а заодно включил кран в ванной, чтобы она отогрелась.

Она подошла ко мне бесшумно. Коснулась плеча, я обернулся. Затем она медленно сняла с себя всю мокрую одежду, а я с себя. Что-то происходило. Что-то, что было не таким, как раньше, не таким, как всегда. Это было что-то другое… Чувственнее, чем можно представить или написать.

Через минут десять мы, будучи напившимися в стельку, безбожно трахались на кухне. Ничем другим это и не могло закончиться. Но это было иначе. Я уснул ненадолго, проснулся от шмыганья носом.

Мия сидела за столом в столовой и пылесосила его стеклянную поверхность. Была глубокая ночь.

– Так вот в чем дело?

– И в чем же? – сказала она, откинув голову назад, – В том, что я галимая наркоманка? Ты это хотел сказать, Майерс? В этом? В этом!? Да, блять, в этом, сука, ебучее дело! – она провела резко рукой по столу и осыпала кокаином весь пол.

Мия опустила голову на руки и ее тело задрожало – она плакала. Я подошел ближе и попытался обнять ее. Она встала, оттолкнула меня, начала смеяться, размазывая слезы по щекам. Копны волос слиплись на ее вспотевшем лбу.

– Потанцуй со мной, Пит. Давай включим музыку?

– Уже поздно.

– Никогда. Не поздно. Для музыки.

Я вскинул бровь.

– Знаешь, один очень крутой чувак сказал мне когда-то: «Неважно, какое дерьмо происходит в твоей жизни, главное, чтобы под это нашлась нужная музыка».

– Очень точное замечание.

Потом мы танцевали под Rocket Man, потом я затащил две дороги вместе с ней. Уснули мы только под утро. Да, это интересно. На миг я почувствовал себя самим Господом или даже сильнее, чем он сам.

Я ощущал в своих руках безудержную власть и силу. К сожалению, кокс ничего больше не дает – неуязвимость и сила. Последнее, что я помню, это то, как Мия открывала второй целлофановый пакетик с порошком. Если есть что-то круче секса, то это секс под кокаином. Не пробуйте, просто знайте.

Я проснулся от холода. Солнце уже встало, был рассвет. Мия открыла окно, наверное. Я лежал и смотрел в потолок.

– Питер? – я посмотрел в сторону звука. Мия сидела на подоконнике.

– Ты что там забыла?

– Правда красиво, да?

– Что?

– Рассвет. Я аккуратно встал и подошел на расстояние вытянутой руки к ней.

– Да, красиво. Слезь, пожалуйста.

– Ты не думал о том, что мы ничтожны?

– В смысле?

– Вот я есть – есть рассвет. Вот, меня не станет, а рассвет все равно будет. Неким… мифическим завтра. Я ни на что не влияю в этом мире. Все уже запланировано.

– Ты влияешь только на свою жизнь. И на жизнь других. Слезь с окна.

– Я так устала.

– От чего?

– От всего. От тебя, от них, – она показала на прохожих, – от себя, от всего. Я ничего не хочу. Я не умею любить, Питер. Эту пустоту не заглушить ничем, даже тобой. Я пыталась, я много чего пробовала, – она кивнула на стол, украшенный порошком.

– Послушай, – я сделал полшага вперед.

– Нет. Не пытайся. Ты все равно ничего не успеешь, я уже наглоталась кучу всего. Вопрос в том, будет это быстро или так, в разговоре с тобой.

– Зачем?

– Ты не слушал, да? Я устала, Питер. Вокруг только грязь. Знаешь, я поняла только одно: красивую картину очень легко испортить, если бросить в нее дерьмо, но на самом дерьме сколько ни рисуй, картина не получится. Как вывод, дерьмо побеждает, точнее, уже победило.

– Мия, не торопись с выводами.

– Почему? Я не тороплюсь. Я видела все, что можно увидеть. Что ты мне скажешь? Что все не так плохо? Нет, Питер, все именно так плохо. Что, стоит еще пожить? Нет, только больше говна наглотаюсь. Что ты любишь меня и не хочешь терять? Мне все равно, Пит, прости.

– Мия…

– Видишь, ты даже не спорил. Поэтому мне и все равно. Никто не способен на искреннюю любовь. Это всё… – она обвела взглядом «всё», – это всё эмоции, чувства. Это приходящее. Наши тела состарятся, наши эмоции притупятся. И я говорю обо всех людях. Единственный способ оставить после себя только хорошее – это вовремя уйти.

– Уйти никогда не поздно, Мия.

– Как же ты наивен, Питер, наивен и юн. Но ты мне нравишься, ты славный. И сестра у тебя тоже славная. У вас обоих все должно быть хорошо. Пообещай, что у тебя все будет хорошо?

– Не гони чушь, Мия! Слезь нахрен! – я не мог никак поверить, что я уже не сплю.

– Знаешь, это, наверное, даже немного безумно – осознать, что вся твоя «нормальная» жизнь и есть безумие, а вот это, – она постучала по подоконнику, – это нет. Это реальность. Это жизнь. Осознать, что ты не в игре, что ты жив. Вот оно, искреннее чувство. Ты меня любишь?

– Я… да, конечно, слезай уже.

– Нет. Нет, не любишь. Ты не знаешь, что это. Потому что я тебя не люблю, Пит. Неприятно, да? Прости, но… нет. Не люблю. Не потому, что ты какой-то не такой, нет. Просто, потому что я не такая. Я не смогу тебе дать ничего. Только этот рассвет, эту улыбку, – она улыбнулась как могла мило, – и этот поцелуй. Я подошел к ней. Я поцеловал ее. Это было так страстно. Так…

Я знаю, как целуют в последний раз. Теперь знаю. Это коктейль из эмоций. Вы будто жадно пьете друг друга, исполненные жаждой, но, вместе с тем, и смакуете каждую секунду, каждую клеточку тела, как дорогое вино. Вы будто держите губами изо всех сил улетающую в рай душу, а больше ничем удержать не можете.

У меня намокла щека. Я держал ее крепко, а она заплакала. Заплакала и обмякла на секунду, откинув назад голову. Из носа пошла кровь.

– МИЯ!

– Прости, – шепнула она и, как только я слегка ослабил хватку, оттолкнулась от моего корпуса босыми ногами и вылетела в сторону рассвета. Я потянулся за ней, как в 25-м кадре, но мне не хватило всего мгновения, всего лишь одного мгновения. Одного касания. Она и здесь меня перехитрила.

Я видел, как она летит спиной вниз и смотрит на меня, не моргая, целую вечность. Или секунду, неважно. Однако, спустя эту самую вечность, она все же моргнула, и я не смог дальше смотреть. Я отвернулся. Сел под окном. Через секунду раздастся звон битого стекла автомобиля, вопль прохожих, лай собак, шуршание света в облаках, затем будут мигалки, сирены, скорая, полиция, затем несколько звонков, затем стук в дверь – Джесс пришла мириться, затем копы – пришли опрашивать. А я все сидел под окном и пытался развидеть эту картину: Мия летит, и в этом отчаянном полете протягивает ко мне руку, не моргая, смотрит в самую душу, но, очнувшись от своего наваждения, понимает, что уже ничего не вернуть назад, она сделал свой выбор – умереть, поэтому она закрывает глаза.

Дальше мой оператор в голове упорно вырезает целый кусок из памяти и жизни. Это назовут шоком. Она сделала свой выбор – умереть, а я свой – запомнить только самое лучшее, и лучшее из всего этого – ее последний полет. В тот день я спал со смертью, пил с ней, трахался, держал за руки, целовал ее так, как в последний раз. Я был со смертью, или она меня ласкала, подкрадываясь ближе? Не знаю. Знаю только, что после этого меня не стало. «Тот» человек умер и остался там. Не знаю, получится ли у меня, но я попытаюсь еще немножко пожить, Мия. Я помню. Каждый рассвет. Над городом медленно поднималось Солнце. Лучи его накрывали темноту улиц и проспектов, крыши домов и их окна. Красное, как вино, оно разливалось повсюду. Но сегодня я видел, что рассвет не растворял тьму, не боролся с ней, не разгонял её, а всего лишь накрывал её, чтобы её не было видно в свете дня.

Стоило зайти в тень, даже посреди дня, стоило вглядеться в воздух, которым я столько лет дышал, чтобы понять, что повсюду здесь витает аромат металла – рассвет покрывал кровь во тьме, на которой стоял этот проклятый неизвестно кем и неизвестно когда город. Очередной день бесчестия и ужаса загорался где-то передо мной. Где-то, куда я только собирался попасть. Где-то, где меня уже ждали дьявольские черти, чтобы разорвать мою душу, выпотрошить грудь и сожрать сердце, а объедки его бросить на моё обездвиженное тело. Хуй им.

Я поднял ладонью подбородок Джесс, чтобы она смотрела мне в глаза. Это было через пару дней после смерти Мии.

– Что с тобой происходит?

– Все нормально, дорогой. Мне просто очень грустно.

– Почему?

– Я не знаю. Будто все это, – она обвела взглядом вокруг себя, намекая на жизнь, – не мое. Я живу чью-то жизнь, и она меня откровенно достала. Чужие желания, чужие мнения, мысли. Надоело.

– Приходи ко мне завтра.

– Приглашаешь?

– Настаиваю.

– Хорошо, я буду.

Мы попрощались, и я вышел из школы.

Я стоял в самом начале процессии – нес гроб. Ничего тяжелее, чем это, мне еще не приходилось нести. Дело, конечно же, не в весе. Дело в том, что ты несешь в этот момент внутри себя.