Текст книги "Дневник Джессики"

Я проснулся от того, что машина остановилась, и мой телефон настойчиво напоминал о том, что ему не хватает заряда батареи. Глаза еще не открылись полностью, как я услышал три хлопка дверьми машины. Я вышел и долго не мог понять, что происходит. Какой-то лес, какой-то ящик, суета. Это типа… пикник. Почему-то семья, с которой я уже лет 10 не общался, была тут, точнее я был с ними. Они так весело раскладывали еду, одеяла, о чем-то спорили.

Я ничего не мог понять. Я позвонил Джесс, попытался. Не нашел ее номера. Послал этих… людей и поехал домой к Мие, ее тоже там не оказалось. Точнее она там вовсе не жила, хотя я был уверен, что она именно там и жила. После чего я поехал к родителям Элли (которых я никогда не знал), которые с улыбкой на лице меня встретили и сразу же повергли в шок. Такой холодный, стекающий по спине, даже страх. Я снова его почувствовал, потому что думал, что все, что было, это просто сон.

Оказалось, я не знал, где сон. Все, что я видел, напоминало какой-то сюрреализм. Солнышко светило ярко, люди улыбались широко, а о нас и знать никто не знал, будто нас смыло той волной, как и не было на свете. Что тут говорить, если и родители Элли не знали в принципе о ее существовании. Тогда как они встретили меня? Я сделал вывод, что все-таки эта действительность и есть сон. В моей реальности люди не улыбаются солнышку и травке. Они ходят на работу, получают копейки и идут с работы, чему тут улыбаться. И это меня огорчило. Я надеялся, что то, что было – сон, все живы, здоровы. А оказалось, что я иду в собственном сне, и мой воспаленный мозг, дабы не перекипеть совсем, выдумал эту псевдореальность.

Видимо, надолго его не хватило, потому что, идя по оживленной улице я понял, что ничего не слышу. Тишина. Вот проехал грузовой автомобиль, тишина. Девочка разбила кружку в кафе – тишина. Тишина. Кап. Кап. Кап.

Я слышал их снова, эти капельки. Было сухо и солнечно, как вдруг солнце куда-то исчезло, а небо буквально начало рваться на части, как мешок или пакет, или что-то еще. Но оно рвалось на куски, а из этих надрывов мегатоннами на этот солнечный выдуманный городок падала вода, такая же, как там, зеленоватая, а в глубине иссиня-черная. Падала она вечность, хотя на самом деле пара секунд. Может, семь. Я успел лишь снова оцепенеть и прочувствовать на себе весь этот апокалиптический вид. Это было красиво. И снова темно. Нет ничего. Просто черный цвет. Тишина. Кап. Кап. Кап.

Мы долго шли по лесу. Я тащил тяжелеющее с каждым шагом оружие, хоть и «детское». Он научил меня заряжать его так, чтобы это не приносило трудностей. Физика, закон рычага и всё, что узнают обычно где-то в седьмом классе.

Он закурил. Я видел, как дым поднимается медленно к свету и теряется где-то посреди древесной листвы и разномастного гомона птиц. Он показал мне на воробья, сидевшего на ветке.

– Медленно целишься, выдыхаешь и стреляешь. Давай.

– Я не хочу. Это птичка, она мне ничего не сделала.

– Я тебе тоже ничего не сделал, но в меня ты выстрелил, не задумываясь.

– Нет, ты сделал мне больно. А птичка мне ничего не сделала.

Он подошёл сзади, приподнял ружье в моих руках и навел ствол на воробья. Я зажмурился. Его палец прижал мой, и я невольно нажал на курок, скорее от боли в пальце, чем от желания. Выстрел.

Хлопок эхом разлетелся по листве леса, и я услышал где-то на границе восприятия звук шлепка маленького пернатого тела о мягкую траву. Птицы затихли, а с ними и все вокруг.

– Вот так это делается. Пойдем, – он докурил и затушил ногой брошенную сигарету.

Мы проходили мимо места убийства воробья. Чувствовал я себя паршиво. Отец прошёл первым, я шёл за ним. Я внимательно изучал свою обувь, утопавшую в листве и траве, как вдруг я услышал трепыхание. Жертва, которую он убил моими руками, ещё была жива. Я остановился и присел, чтобы посмотреть на несчастную птицу. Пуля прошла насквозь. Вероятно, пробила маленькое легкое и сломала крыло, потому что воробей ползал вокруг своей оси на земле и ничего не мог сделать.

В какой-то момент его бегающий, даже сумасшедший взгляд остановился на дереве, с которого он упал, а затем он перевел его на меня. У меня по спине пробежали мурашки. Я взглянул вверх и увидел там гнездо с птенцами. Птица смотрела на меня одним, стекленеющим, мертвеющим с каждой секундой глазом. Мне было все паршивее внутри. Агония птицы, казалось, растянулась в пространстве на целую вечность.

– Чего ты там уселся? Пойдём, кому говорю. Живо!

Я не понимал всей его тупой животной злобы, и почему в центре этого дерьма был я. Он подошел, стянул с меня ружьё, которое сам же и подарил, перевернул его «прикладом» вниз, замахнулся и впечатал «приклад» вместе с несчастной агонизирующей птицей в землю на добрых пару сантиметров. Хруст, который я услышал в тот момент, разлетелся по всему лесу. Где-то с опушки леса молча сорвалась стая птиц.

Помню ли я что-то ещё? Да, много чего. Много хорошего и плохого. В тот день я видел смерть живого существа своими глазами. Его убили моими же руками. Мерзкое чувство, когда ты не можешь… повлиять или изменить реальность. Сразу ощущаешь свою слабость. Я долго и мучительно истязал себя вопросами о том, как бы я поступил, вернувшись туда, но ответа не было. Я даже не знал, изменилось бы что-то в итоге или нет.

Я проснулся в холодном поту. Ева? Мия? Элли? Джесс? Сколько можно…

14 июня Международный университет Саннерса был подвержен террористическом акту. По данным статистов, погибло около 674-х студентов, еще четыре сотни были тяжело ранены или пропали без вести.

14 июня в кабинет изучения иностранных языков вломилось трое людей в масках, по виду – не военные. Значит, недовольные. Злые и вооруженные до зубов.

Университет был захвачен, блокада продолжалась около пяти дней.

Студентов никто не кормил, не давал выходить на связь с близкими. Они держались в забаррикадированных аудиториях, где еще неделю назад изучали высокие науки.

Я сидел, прикованный к батарее, вместе с Элли. Теперь у нас было много времени обсудить все на свете. В такие моменты начинаешь осознавать, что для тебя действительно важно. Элли говорила, что ее отец этого так не оставит. И это было действительно так. Мы слышали голос офицера Дж. Мининга, как он представлялся через мегафон, в который он пытался договориться с террористами по-хорошему.

20 июня, на рассвете, они начали штурм, а террористы начали массовую казнь. Они понимали, что их уничтожат, и правых в этой истории не окажется.

Мою группу вывели из аудитории и приставили к стенке. Казнил один, его называли «товарищи» долговязым.

«Вот и все, конец твоей истории, Питер Майерс…» – подумал я.

Сэм откинул голову назад, а его мозги украсили стенку, возле которой он на первом курсе с кем-то целовался. «Это конец, вот и всё» – пронеслось у всех в головах. Девушки завизжали, думая, что это их спасет. Элли вцепилась в мою ладонь как только могла крепко.

Сердце Кори, моей старосты, было пробито пулей 5.56 насквозь, она пошатнулась и медленно сползла по стене, улегшись вместе с Сэмом и Оби, который упал рядом.

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

«Еще 7 и все, нужно что-то сделать…» – шепнул я Элли.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

Однокурсники падали, как тряпичные куклы.

Следующая пуля должна была прилететь точно между моих глаз, но в этот момент двери коридора взорвались щепками в разные стороны и спецназ вошел. Спасение (?).

Я пригнулся, пуля просвистела над моей головой, осыпав меня бетонной крошкой стены, у которой я стоял.

25-й кадр. Знаете, что это?

Щелк. Я присел.

Щелк. Крошка.

Щелк. Долговязого прошибают 13 армейских пуль от живота до горла. Фонтаном струя крови из глотки.

Щелк. Он падает, выпуская обойму по стенам и потолку.

Щелк. Элли срывается и выходит на линию огня.

Щелк. Элли машет руками спецназовцу.

Щелк. Одна пуля с хлопком вылетает из дула автоматической винтовки сержанта, шедшего во главе наступления.

Щелк. Через мгновение ее, еще живую, разворачивает на 180 градусов и отшвыривает на метр назад, левее меня.

Щелк. Я подбегаю к ней в два шага и ловлю руками.

Щелк. Элли лежит в растекающейся луже собственной крови, грязное лицо ее от копоти, выстрелов, штукатурки и дыма освещается лучами солнца.

Щелк. Глаза ее, стеклянные от слез, падающих градом, дрожат и светятся от ужаса, захлестнувшего сознание.

Щелк. Я кричу на нее, на них, на все вокруг.

Щелк. Тишина. Вакуум. Она кладет мою руку на свое сердце.

Щелк. Она дарит мне свою последнюю улыбку.

Щелк. Копы выводят меня, отрывая от нее, в которую я вцепился, потому что здание наполнено террористами.

Щелк. «Она еще жива!»

Щелк. Я вырываюсь из рук солдата.

Щелк. «Спасибо».

Последнее слово Элли я зачитаю в суде над сержантом через год после ее смерти. Его приговорят к пяти годам заключения в тюрьме строгого режима. Пять лет за отнятую вечность.

ГЛАВА VI

КАРЦЕР

«Жизнь вообще не очень-то справедлива, скажет мне Питер Майерс, мой брат, когда будет протыкать иглой вену через три года. Я упрекала его в том, что он гробит свою жизнь, но… это было до того, как он мне все это рассказал. Меня выписали, а вот братцу следовало бы лечь туда, где я провела почти 2 года.

Элли Мининг была моей старшей сестрой, она же – Эллисон Бронсон – та самая девочка, которую родители отправили к бабушке в Хайкейп. Бабушка умерла через год после событий в Уоквенте, и ее усыновила семья старшего офицера Джонатана Мининга, который ее разыскал. Сам же Мининг тогда вернулся в школу, но не нашел Патрика Броносна, но дело замяли. Пустили слух о его самоубийстве.

Ева Бронсон – моя младшая сестра, а я – тот самый подкидыш. Джессика Бронсон.

Дж. Мининг застрелился у себя в машине через месяц после смерти Эллисон.

Я все это узнала от брата после того, как Элли похоронили. Это был тяжелый разговор. После него мы не виделись с Питером где-то полгода, чаще созванивались.

Да, я работала в «Подвале» танцовщицей, но я там не была проституткой, как мог подумать Питер. Просто Ли Яси, мой шеф, очень хорошо ко мне относился, он тоже рано потерял родителей, он просто предоставлял мне там жилье.

Ли Яси был внуком Дж. Исигуро, школьного учителя истории, в Уоквенте. Он, Исигуро, жил с мыслью, что всю его семью убили якудза, и не знал, кем стал его выживший внук. Внуку его было 8 лет, когда он пришел в сауну к людям, которые убили его отца, успешного бизнесмена, и перерезал ему глотку.

Это была комната с черными стенами и красными лампами, Этот человек лежал на кровати, на нем сидела проститутка и делала ему массаж, Ли Яси убил и ее, и его. Как вышел, сменил фамилию Исигуро на Яси, потому что сидел как беспризорник, так и решил жить – как сирота.

В этой истории много пробелов, но я постаралась вспомнить абсолютно все.

Мне жаль Мию.

Мне жаль Еву.

Мне жаль Эллисон.

Но больше всего мне было жаль Питера»

Из найденного дневника Джессики Майерс

– Алло.

– Это Питер.

– А, привет, братишка. Как дела?

– Как и всегда, отвратительно. Знаешь, я хотел сказать тебе…

– Я слушаю.

– Напиши это.

– Что именно?

– Нет лучше истории, чем твоя жизнь, дорогая. Нет такой истории. Надеюсь, мы еще встретимся.

– Почему?

– Потому что всю мою жизнь все мои пути и дороги вели только в Ад. Там все мои друзья, они уже заждались… там и моя любовь, мое сердце. Они все ушли и забрали его с собой.

– Питер, я сейчас приеду.

– Напиши это. Пожалуйста. Напиши о них всех.

– Питер!

– …

Выстрел.

Я выбежала из квартиры, захватив только рюкзак с дневником и ключами от квартиры Питера, побежала прямо через дорогу. Последнее, что я помню – это визг тормозов где-то слева от меня и нестерпимо яркий белый свет. Два света. Две фары.

Сначала был громкий звук, похожий на хлопок или взрыв. Да, пожалуй, это был взрыв. Я чувствовала жгучую боль, очень долго и по всему телу, пока не забыла, что такое тело и что такое сама боль. А затем всё вокруг заполнил белый свет. Настолько яркий, что я чувствовала, как он проходит сквозь меня.

Бывает, смотришь на фонарь, а свет его становится всё ярче. Немногим позже, он становится нестерпимо белым, как будто бы твоё зрение уже не может воспринимать такой уровень света и просто держится на пределе, пока ты не сдаёшься и не отводишь взгляд. Я разорвала эти границы тем самым взрывом, и в эту секунду свет был везде. Вокруг меня и во мне самой. Я не видела своих рук и ног, был только свет.

Он был таким ослепительным, что в какой-то момент я его даже услышала. Да, я слышала свет. Его звук был похож на медленно нарастающий гул. Гул переходил в писк, перешагивал через что-то невидимое и становился ультразвуком. А затем была тишина. Тишина и мрак. Полная, всепоглощающая темнота воцарилась вокруг меня. Такая густая и вязкая, что я не могла понять, вечность это или секунда.

Так прошло много лет, а может быть и всего лишь пара секунд, но я начала падать. Было ощущение даже не полёта, а именно падения. Оно не покидало моё сознание или то, что от него осталось.

Интересная вещь – сознание. Иногда оно играет с нами плохие шутки, иногда помогает там, где это нужно. Сейчас я не понимала, в сознании я или нет. Тьма вокруг будто обдавала меня ветром, и в самом деле, как при падении. Я долго летела через неё. Затем я увидела белую точку. Она стремительно приближалась ко мне. Или я к ней, скорее так.

За несколько секунд она стала в разы больше, и я поняла, что еще немного, и я попросту разобьюсь. То, что должно было быть телом, начало инстинктивно съёживаться, как-то переворачиваться в этом чёрном пространстве, но всё оно будто было сковано невидимыми нитями. Я понимала, что не могу пошевелиться и что-то изменить только потому, что это был мой выбор.

Я стремительно влетела в пространство абсолютного света. Пытаясь понять, когда же все это началось, и где была точка невозврата, я видела перед собой тысячи картин из чьей-то жизни, возможно, моей. Они пролетали мимо меня, как распущенный неумелым киномехаником моток киноленты. Вот здесь мальчика и девочку разбудили родители и подарили игрушечную машинку к Рождеству и розовую куклу.

Вот тут, наверное, все же мне, исполнилось пять лет, и я была самым счастливым ребенком на свете – мне подарили новый велосипед. А вот тут я пошла в новую школу. А вот девочка и мальчик обнимают какую-то женщину в больничной койке. Вот они стоят, оба в черном, в дождь, перед могилой.

Вот девушку бьют на парковке посреди ночи. И так – куча картин, как маленькие детали пазла. Их тысячи, они проносились мимо меня калейдоскопом сплошных цветов, от приятных до боли жгучих. Но помимо этого, они заканчивались не одной определённой картинкой и даже не десятью.

Сотни концовок этой истории были передо мной. Всё могло закончиться иначе, но какое из миллионов принятых мною решений привело меня именно к этому? Вся окружающая нас Вселенная – это и есть наша история. Наши имена – ее название, ведь каждый человек и есть отдельная Вселенная.

Для Вас не существует моего мира, есть только Ваш, где я только гостья, равно как и наоборот. Человеку свойственно ставить себя изначально, априорно, безапелляционно, бесспорно и никак не обоснованно в центр мира, потому что всё вокруг себя он мерит на основе только своего миропонимания, но это не значит, не отрицает и не оспаривает права на существование иных людей, иных Вселенных. Вся великая тайна древних историй и имен в том, чтобы знать историю этого имени, чтобы Ваше имя назвали, и Вы узнали историю человека. Узнав это, Вы проникаете в совершенно другую Вселенную, в его Вселенную.

Если я скажу Вам: «Иисус Христос», то Вы будете шагать к Голгофе вместе с когортой римлян или кричать его имя из толпы последователей? Вы будете уже там, даже не осознавая этого, в эту самую секунду. Но сейчас я Вам скажу лишь одно – безумие…

По пустому коридору идет мужчина в длинном белом халате. Звук его шагов разносится по всему коридору, ничем не примечательному темно-зеленому коридору с коричневыми половицами и множеством дверей.

Он проходит через десятки таких дверей, пока не находит крайнюю справа. Мужчина в халате останавливается и входит без стука. Тяжелая кованная дверь с натяжным скрипом медленно открывается.

– Ну здравствуй, дорогая. Как спалось? – говорит он это и присаживается на стул напротив одноместной койки.

В комнате нет ничего, кроме стола, стула и этой койки. На ней и сидит в позе лотоса девушка с копной светлых волос. Она медленно открывает глаза и внимательно смотрит на вошедшего.

– Спалось отлично, есть не хочется, голова не болит, чувствую себя прекрасно. Когда я смогу выйти?

– Что тебе снилось сегодня?

– Ничего особенного. Вода. Много воды. Когда я смогу отсюда выйти?

– Что-то кроме воды? – он начал что-то писать в блокноте.

– Когда я смогу отсюда выйти? – спросила девушка, сжав кулаки.

Мужчина поправил свои очки и внимательно посмотрел на девушку.

– Давай сделаем так. Мы перестанем давать тебе препараты, но ты начнешь записывать все, что помнишь о том, что было до того, как ты сюда попала.

– Я не помню, как я сюда попала. Я хочу увидеть брата. Когда я смогу отсюда выйти?

– Это пока невозможно.

– Почему? – она по-детски наивно задала свой вопрос и посмотрела на мужчину широко открытыми глазами цвета ясного синего неба.

– С сегодняшнего дня пиши все, что тебе снится. Я уеду в командировку на пару месяцев, постарайся записать все, что вспомнишь или хотя бы то, что тебе снится. Как только я вернусь, я постараюсь поднять вопрос о том, чтобы тебя выпустили. Разумеется, все зависит от твоего морально-психологического состояния и…

– Со мной все нормально! Я нормальная! – она вскочила с кровати и швырнула подушку в голову мужчины, но безрезультатно.

Он медленно встал со стула, подошел к столу, вытащил из-за пазухи большую тетрадь или даже блокнот, аккуратно положил его на стол, затем вернулся к стулу напротив девушки и положил на него подушку.

– Постарайся относиться к этому чуть проще, чем сейчас. Если о твоих таких выходках узнает кто-то еще, ты никогда отсюда не выйдешь. При всех вводных данных, у тебя закрыты посещения, поэтому, если не будешь следовать моим рекомендациям, брата не увидишь никогда. Если он и правда существует на самом деле.

– Что значит «на самом деле»?

– Как тебя зовут?

– Ева Бронсон.

– Интересно. До встречи, Ева Бронсон.

«Сейчас я вам скажу лишь одно – безумие…»

– Ну здравствуй, дорогая. Как спалось? – говорит он это и присаживается на стул напротив одноместной койки.

В комнате нет ничего, кроме стола, стула и этой койки. На ней и сидит в позе лотоса девушка с копной светлых волос. Она медленно открывает глаза и внимательно смотрит на вошедшего.

– Спалось отлично, есть не хочется, голова не болит, чувствую себя прекрасно. Когда я смогу выйти?

– Что тебе снилось сегодня?

– Ничего особенного. Вода. Много воды. Когда я смогу отсюда выйти?

– Что-то кроме воды? – он начал что-то писать в блокноте.

– Когда я смогу отсюда выйти? – спросила девушка, сжав кулаки.

Мужчина поправил свои очки и внимательно посмотрел на девушку.

– Давай сделаем так. Мы перестанем давать тебе препараты, но ты начнешь записывать все, что помнишь о том, что было до того, как ты сюда попала.

– Я не помню, как я сюда попала. Я хочу увидеть брата. Когда я смогу отсюда выйти?

– Это пока невозможно.

– Почему? – она по-детски наивно задала свой вопрос и посмотрела на мужчину широко открытыми глазами цвета ясного синего неба.

– С сегодняшнего дня пиши все, что тебе снится. Я уеду в командировку на пару месяцев, постарайся записать все, что вспомнишь или хотя бы то, что тебе снится. Как только я вернусь, я постараюсь поднять вопрос о том, чтобы тебя выпустили. Разумеется, все зависит от твоего морально-психологического состояния и…

– Со мной все нормально! Я нормальная! – она вскочила с кровати и швырнула подушку в голову мужчины, но безрезультатно.

Он медленно встал со стула, подошел к столу, вытащил из-за пазухи большую тетрадь или даже блокнот, аккуратно положил его на стол, затем вернулся к стулу напротив девушки и положил на него подушку.

– Постарайся относиться к этому чуть проще, чем сейчас. Если о твоих таких выходках узнает кто-то еще, ты никогда отсюда не выйдешь. При всех вводных данных, у тебя закрыты посещения, поэтому если не будешь следовать моим рекомендациям, брата не увидишь никогда. Если он и правда существует на самом деле.

– Что значит «на самом деле»?

– Как тебя зовут?

– Мия Фиентес.

– Интересно. До встречи, Мия.

«Сейчас я вам скажу лишь одно – безумие…»

– Ну здравствуй, дорогая. Как спалось? – говорит он это и присаживается на стул напротив одноместной койки.

В комнате нет ничего, кроме стола, стула и этой койки. На ней и сидит в позе лотоса девушка с копной светлых волос. Она медленно открывает глаза и внимательно смотрит на вошедшего.

– Спалось отлично, есть не хочется, голова не болит, чувствую себя прекрасно. Когда я смогу выйти?

– Что тебе снилось сегодня?

– Ничего особенного. Вода. Много воды. Когда я смогу отсюда выйти?

– Что-то кроме воды? – он начал что-то писать в блокноте.

– Когда я смогу отсюда выйти? – спросила девушка, сжав кулаки.

Мужчина поправил свои очки и внимательно посмотрел на девушку.

– Давай сделаем так. Мы перестанем давать тебе препараты, но ты начнешь записывать все, что помнишь о том, что было до того, как ты сюда попала.

– Я не помню, как я сюда попала. Я хочу увидеть брата. Когда я смогу отсюда выйти?

– Это пока невозможно.

– Почему? – она по-детски наивно задала свой вопрос и посмотрела на мужчину широко открытыми глазами цвета ясного синего неба.

– С сегодняшнего дня пиши все, что тебе снится. Я уеду в командировку на пару месяцев, постарайся записать все, что вспомнишь или хотя бы то, что тебе снится. Как только я вернусь, я постараюсь поднять вопрос о том, чтобы тебя выпустили. Разумеется, все зависит от твоего морально-психологического состояния и…

– Со мной все нормально! Я нормальная! – она вскочила с кровати и швырнула подушку в голову мужчины, но безрезультатно.

Он медленно встал со стула, подошел к столу, вытащил из-за пазухи большую тетрадь или даже блокнот, аккуратно положил его на стол, затем вернулся к стулу напротив девушки и положил на него подушку.

– Постарайся относиться к этому чуть проще, чем сейчас. Если о твоих таких выходках узнает кто-то еще, ты никогда отсюда не выйдешь. При всех вводных данных, у тебя закрыты посещения, поэтому если не будешь следовать моим рекомендациям, брата не увидишь никогда. Если он и правда существует на самом деле.

– Что значит «на самом деле»?

– Как тебя зовут?

– Эллисон.

– Интересно. До встречи, Эллисон.

«Сейчас я вам скажу лишь одно – безумие…»

– Ну здравствуй, дорогая. Как спалось? – говорит он это и присаживается на стул напротив одноместной койки.

В комнате нет ничего, кроме стола, стула и этой койки. На ней и сидит в позе лотоса девушка с копной светлых волос. Она медленно открывает глаза и внимательно смотрит на вошедшего.

– Спалось отлично, есть не хочется, голова не болит, чувствую себя прекрасно. Когда я смогу выйти?

– Что тебе снилось сегодня?

– Ничего особенного. Вода. Много воды. Когда я смогу отсюда выйти?

– Что-то кроме воды? – он начал что-то писать в блокноте.

– Когда я смогу отсюда выйти? – спросила девушка, сжав кулаки.

Мужчина поправил свои очки и внимательно посмотрел на девушку.

– Давай сделаем так. Мы перестанем давать тебе препараты, но ты начнешь записывать все, что помнишь о том, что было до того, как ты сюда попала.

– Я не помню, как я сюда попала. Я хочу увидеть брата. Когда я смогу отсюда выйти?

– Это пока невозможно.

– Почему? – она по-детски наивно задала свой вопрос и посмотрела на мужчину широко открытыми глазами цвета ясного синего неба.

– С сегодняшнего дня пиши все, что тебе снится. Я уеду в командировку на пару месяцев, постарайся записать все, что вспомнишь или хотя бы то, что тебе снится. Как только я вернусь, я постараюсь поднять вопрос о том, чтобы тебя выпустили. Разумеется, все зависит от твоего морально-психологического состояния и…

– Со мной все нормально! Я нормальная! – она вскочила с кровати и швырнула подушку в голову мужчины, но безрезультатно.

Он медленно встал со стула, подошел к столу, вытащил из-за пазухи большую тетрадь или даже блокнот, аккуратно положил его на стол, затем вернулся к стулу напротив девушки и положил на него подушку.

– Постарайся относиться к этому чуть проще, чем сейчас. Если о твоих таких выходках узнает кто-то еще, ты никогда отсюда не выйдешь. При всех вводных данных, у тебя закрыты посещения, поэтому если не будешь следовать моим рекомендациям, брата не увидишь никогда. Если он и правда существует на самом деле.

– Что значит «на самом деле»?

– Как тебя зовут?

– Я… Я не помню…

– Интересно. Как меня зовут, надеюсь, знаешь?

– Нет.

– Меня зовут Патрик Бронсон. Знаешь, Джессика, так тебя зовут, когда-то давно я говорил твоему брату, Питеру, что есть такое слово – последствия. Так вот, он застрелился три года назад. А тебя сбила машина, когда ты перебегала дорогу. Сильная травма, очень сильная. То, что ты жива – чудо, не иначе. Однако, обширная амнезия и явно прогрессирующая шизофрения не даст тебе нормально жить. Возможно, ты последуешь за Питером, поэтому… кхм… Пока что я не вижу ни причин, ни смысла, ни перспективы в том, чтобы тебя выпускать отсюда.

– Я вас не знаю, Патрик Бронсон.

– Подумай о том, как бы ты описала безумие. Я оставил тебе твой дневник. До свидания.

«Сейчас я вам скажу лишь одно – безумие…»

«лишь одно – безумие…»

«одно – безумие…»

«безумие…»

Тяжелая железная дверь с таким же протяжным не то скрипом, не то гулом медленно закрылась, затем прозвучали щелчки замков, и стало максимально тихо. Девушка сначала прошлась по маленькой комнате, затем взяла подушку и уткнулась в нее, свернувшись калачиком. Плечи ее начали беззвучно вздрагивать. В это время мужчина смотрел на дверь и ничего не делал. Он еще раз взглянул на табличку, прибитую к двери, поправил толстые очки в роговой оправе и так же размеренно удалился во мрак коридора под эхо собственных шагов.

«Джессика Бронсон. Особый контроль»

Он прошел шагов двадцать, затем свернул налево и по винтовой лестнице поднялся под потолок, затем открыл люк, к которому вела лестница и оказался в странном помещении. Вся мебель была накрыта белыми простынями. Здание больше походило на какой-то старинный особняк. В центре комнаты был камин, зеркало с трещиной в правом нижнем углу и много картин.

Мужчина скинул халат и вышел из дома, закрыв дверь, повесил тяжелую цепь на вход. Он прошелся мимо груды камней во дворе, бывшей некогда фонтаном и сел в машину.

Его автомобиль выехал за забор, на котором болталась табличка красно-оранжевого цвета, и уехал восвояси.

«ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА УОКВЕНТА»

«ВХОД ВОСПРЕЩЕН, АВАРИЙНОЕ ЗДАНИЕ»