Текст книги "Талер чернокнижника"

Глава 14

Я переночевал у родителей. Мать не отпустила меня на ночь глядя. Да я и сам не хотел. Хорошо, когда есть кому голову положить на плечо… Я любил своих стариков, хотя сыном был, мне кажется, никудышным.

Родные пенаты действовали на меня как патентованное снотворное. Я уснул, едва голова коснулась подушки. И проспал до девяти утра. Отец давно уехал на работу – за ним приезжала шикарная черная «ауди» – а мать гремела посудой на кухне. Она, как обычно, стряпала что-то вкусненькое.

Только приняв душ, я вспомнил, что вчера вечером хотел позвонить матери Лизаветы. Ругая себя последними словами за душевную черствость, я набрал уже хорошо запомнившийся номер.

– Слушаю! – раздался на другом конце провода почти крик.

Я сокрушенно вздохнул – это была не Бет.

– Здравствуйте. Никита…

– Я узнала…

Голос матери моей подружки мгновенно стал невыразительным и безжизненным. Все понятно. Можно и не спрашивать. Елизавета еще не объявилась. Но я все-таки продолжил разговор:

– Вам… никто не звонил?

– Нет. Извините…

И телефонная трубка забибикала «отбой».

Неужели отец не ошибся в своем предсказании, думал я, холодея, и Лизавету убили? Но ведь она не живет в нашем подъезде… Значит, ее всего лишь похитили. Как ее спасти? И возможно ли это в принципе? Ведь она сейчас неизвестно где и с кем.

Мне захотелось закричать, и я стиснул зубы до скрежета. Какая сволочь ее умыкнула?! А что это так, у меня уже не было ни малейших сомнений.

Надо что-то делать, надо делать, что-то надо…

– Ника!

– Да, мама.

– Иди завтракать.

– Уже иду…

Позавтракав, я ушел. Предостережение отца не выходило из головы. Мне казалось, что за мной по-прежнему следят, но как я ни проверялся, а топтуна все равно не заметил. Может, его и не было. Однако нервы мои уже были не то, что раньше. Они едва не звенели от напряга, как металлические струны.

Я начал бояться. Чего? А фиг его знает. Наверное, своей тени.

Ничто вокруг меня не предвещало каких-либо мрачных коллизий. Ярко светило солнышко, клумбы радовали цветочными коврами, а скверы – молодой зеленью, юные мамаши катали своих детишек в колясках, толстый мужик в шляпе, похожий на бульдога, выгуливал крохотную болонку с розовым бантом на ошейнике (надо было видеть эту идиллическую картину), чирикали воробьи, хлопотливо подбирая с тротуара хлебные крошки…

В общем, все было как обычно. Нормальная городская жизнь. Если зло где-то и таилось, то о нем обыватель обычно узнавал в последнюю минуту, о наступлении которой он не имел ни малейшего представления.

Но я-то знал… Я не мог не поверить отцу. Что-то должно случиться… Должно случиться! В нашем доме… Когда? Неизвестно. Скоро… Скоро – это понятие растяжимое.

Нет ничего хуже ожидания!

Возле дома меня уже встречали. Я только вздохнул – опять этот опер, Ляхов. И он был не один, а с сотрудником, судя по юному лицу, рангом пониже. Неподалеку стояла милицейская машина, откуда на меня настороженно смотрели водитель и мужик в роговых очках. Интересно, кто он? На мента вроде не похож…

– Мы вас заждались, – довольно неприветливо сказал майор. – Пойдемте…

– Куда?

– К вам домой.

– Зачем?

– У вас будет обыск.

– Вы… вы что?! Зачем… С какой стати?! А у вас есть ордер?

– Конечно, – ответил Ляхов. – Вот…

Он ткнул мне под нос официальную бумагу с печатью, но я все равно не смог разобрать, что там написано – буквы расплывались. Словно у меня начали слезиться глаза.

– Что ж, коли так, никуда не денешься, – сказал я покорно, все еще пребывая в ступоре, и поплелся впереди неприятной компашки во главе с Ляховым.

Я пришел в себя и начал кое-что соображать только тогда, когда мы вошли в квартиру и обыск начался. Катализатором моего душевного возрождения послужил Лукич, которого менты пригласили в качестве одного из понятых.

Он, как обычно, слонялся без дела по двору, не выпуская изо рта длинную сигарету, распространяющую окрест ароматы свободолюбивой Кубы. На моей памяти Лукич был понятым семь или восемь раз. По-моему, со временем это стало его хобби.

Впрочем, старика можно было понять – он жил один-одинёшенек, что вредно сказывалось на его энергичной жизнелюбивой натуре. Поэтому Лукич успевал за день потрепать языком как минимум с двадцатью человеками, куда обязательно входил дворник, уборщица нашего подъезда, тоже большая любительница дискуссий, экипаж мусоровоза, почтальон и бездомный пес Жук, которого прикармливали всем двором.

Это была ласковая и очень симпатичная псина неизвестной породы, черная, как смоль, и лохматая. Жук знал всех жильцов дома, а для детей, игравших в песочнице, был охранником.

Никто из чужаков не мог к ним даже приблизиться, потому что на его пути тут же появлялся злобный оскал Жука. За это пса любили все молодые мамаши, так как они могли болтать, сколько душе угодно, зная, что дети под присмотром такого бдительного и ответственного сторожа.

– Что они ищут? – шепотом спросил Лукич, приблизившись ко мне на расстояние шага.

– Не знаю.

– Как это не знаешь?! Ну ты даешь. Спроси. Обязаны ответить. Ну!

Я понимал Лукича. Ему очень хотелось знать все подробности происходящего. Он не мог себе простить, что не поучаствовал в обыске на квартире убитого Хамовича. Это для него стало трагедией.

Когда приехала милиция, Лукич был на рынке. Он ходил туда с утра пораньше, чтобы опередить спекулянтов, скупавших у крестьян все подряд, а потом повышавших цены раза в два. Лукич перехватывал деревенские машины, стоявшие в очереди на въезде в рынок, и, как ни странно, ему не отказывали, продавали все, что он просил.

Короче говоря, когда он возвратился с покупками, поезд уже ушел. Команду понятых набрали из других подъездов.

И впрямь, подумал я, в чем меня обвиняют? Лукич прав, нужно узнать. Я подошел к майору, который в это время давал какие-то указания мужику в роговых очках (как оказалось, это был эксперт), и спросил каким-то деревянным голосом:

– В чем я провинился?

– Вы обвиняетесь в убийстве гражданина Чарнецкого, – сухо ответил Ляхов.

– Кого?!

– Чарнецкого Вацлава Казимировича, – повторил майор, добавив имя-отчество.

Я был сражен наповал. Меня обвиняют в убийстве! Да что же это такое творится?! С ума сойти. Чарнецкий… Кто это? Я не знаю такого. Постой, постой… Вацлав Казимирович… Нет, не может быть!!! Не верю!!!

Это был Князь. По фамилии мы вообще его звали чрезвычайно редко (я узнал ее, только просмотрев – по случаю – списки членов городского общества нумизматов), а что касается имени-отчества, то они звучали лишь на наших торжествах, которые случались раз или два в год.

Дед убит… Я тупо посмотрел на опера и, не удержавшись на ногах, буквально рухнул в кресло. Ляхов посмотрел на меня с каким-то странным выражением и отошел в сторону. Его место тут же занял Лукич.

– Ну чего? – спросил он нетерпеливо.

– Лукич, меня сватают на роль киллера… – произнес я непослушным языком.

Меня поразило то, что Лукич даже не удивился. Он лишь сказал с мстительными нотками в голосе:

– Менты есть менты, что там говорить… Для них найти крайнего – первое дело. Кому хочешь дело сошьют. Уж я-то знаю… Козлы! А ты молчи, не дай себя расколоть. Только так можно отмазаться.

– Лукич! – возопил я трагическим шепотом. – Ты что мелешь?! Разве я похож на убийцу?!

– Конечно нет, – поспешил меня «успокоить» Лукич. – Ты хороший мальчик. Воспитанный. Но, знаешь, бывает всякое…

– Спасибо за доверие, – буркнул я обиженно.

И начал усиленно ворочать мозгами. В голове немного прояснилось, и я начал соображать более-менее здраво.

Князь убит… Кем? За что? Это вопросы к следствию. В убийстве я точно не виноват. Если только на некоторое время я не сошел с ума. В таком случае и впрямь ни за что ручаться нельзя. Но этот вариант лежит в мистико-фантастической области.

А вот время, когда свершилось преступление, это уже зацепка. У меня есть шанс соскочить с крючка. Но в этом случае я должен предъявить оперу серьезное алиби.

– Майор! – позвал я Ляхова.

– Слушаю вас, – сказал опер, который в этот момент с интересом рассматривал мою коллекцию монет.

Естественно, ключи от сейфа, где я хранил коллекцию, мне пришлось отдать его помощнику.

– Скажите мне, когда я убил Кня… извините, Чарнецкого?

– А вы уже не помните? Странно. Такой умный молодой человек, а страдаете провалами памяти…

– Вам никто не говорил, что вы обладаете юмором висельника?

– Ну-ну! Не забывайтесь.

– Я всего лишь хочу услышать ответ на свой вопрос. Это для меня очень важно.

– Вообще-то задавать вопросы – это моя прерогатива.

– Знаю, – ответил я, с вызовом глядя прямо в глаза Ляхову. – Мы академий ваших не проходили, но кое-что читали. Однако на этот вопрос ответить вам все равно придется. Рано или поздно. Иначе я откажусь с вами разговаривать вообще.

– Ничего страшного. Посидите месячишко в нашем СИЗО, пока у вас голос не прорежется. Я человек терпеливый. Подожду. Там у нас атмосфера, я бы сказал, раскрепощающая.

– Майор, не забывайте, что я не бомж из подворотни. В беде меня не оставят. И не нужно мне хамить.

Ляхов готов был сожрать меня. Глазами. Но нужно отдать ему должное, мой весьма прозрачный намек он понял сразу. Конечно, по своему статусу я не принадлежал к сильным мира сего, но у отца были очень серьезные связи. И не только в нашем городе.

Естественно, опер этого не знал, но предполагал нечто подобное. Наверное, ему уже не раз приходилось сталкиваться с «телефонным» правом. Поэтому майор хорошо понимал, что в таком случае недолго и погоны потерять.

Он принял мудрое решение – перестал собачиться и изображать из себя крутого мента, непреклонно стоящего на страже закона.

– Извините, – буркнул он, отводя глаза в сторону. – Чарнецкий был убит вчера, примерно в семнадцать часов.

– Плюс-минус?..

– Плюс-минус час.

У меня сразу отлегло от сердца – в это время я беседовал с Паташоном. Вот оно, алиби! Лучше не придумаешь.

Но я сдержал свой радостный порыв и уже почти спокойно спросил опера:

– А как вы определили, что убийца Чарнецкого – это я?

Ляхов иронично ухмыльнулся и ответил:

– Пальчики…

– То есть?..

– Вы здорово наследили в квартире Чарнецкого.

– А конкретней можно?

– Пожалуйста. Мы нашли следы ваших пальцев на дверной ручке, на рюмке… и еще где-то. Про то нужно спросить эксперта. Он может уточнить. Но для меня этого вполне достаточно – отпечатки пальцев на рюмке самые свежие. Похоже, вы со своей жертвой ликеры распивали.

– Настраивался на злодеяние, – сказал я с вызовом. – Какая чушь!

– Это не чушь, гражданин Бояринов. Совсем не чушь.

– Да, я гостил у Чарнецкого. В какой-то мере он мой наставник, учитель. Я был с ним в очень хороших отношениях. Но разве можно предположить нечто подобное?!

– То, что вы были в его квартире, подтверждают не только следы ваших шаловливых пальчиков. Есть и свидетели. А насчет того, что человек не способен убить своего учителя, вы здорово ошибаетесь. Тем более когда на кону сотни тысяч долларов.

– Вы о чем?

– Об очень ценной коллекции золотых и серебряных монет Чарнецкого.

– Она… украдена?!

– Не переигрывайте, – поморщился Ляхов. – Все вы знаете. Не повезло вам. Вы так и не смогли выбить из Чарнецкого шифр замка сейфа. Какая жалость…

– Выбить… шифр… – Я смотрел на опера, как баран на новые ворота.

Князя пытали! Господи…

– Именно так. Поэтому у меня есть все, что нужно: мотив преступления, свидетель, который видел убийцу, и, наконец, отпечатки пальцев. Все, круг замкнулся. Пора признаваться. Признание смягчит вашу участь.

Я огрызнулся:

– Спасибо за совет!

– Рад стараться.

– А где вы взяли для сравнения отпечатки моих пальцев?

Ляхов посмотрел на меня, как на малыша-несмышленыша, сморозившего глупость.

– Я вам как-то говорил, – ответил он, – что мы не зря государственные харчи едим. Эксперты сняли ваши пальчики с бутылки минеральной воды, которую я любезно предложил вам после посещения квартиры Хамовича.

«Вот сволочь ментовская! – подумал я негодующе. – Доброхот хренов… Ну да ладно, что теперь скажешь. Все равно мне деваться некуда. Был я у Князя? Конечно, был. Зачем мне темнить? Но что он сейчас скажет, когда я сообщу ему о своем алиби?»

– Лихо, – сказал я и широко улыбнулся.

Заметив улыбку, майор нахмурился. Я знал, что Ляхов сейчас думает, словно опер был монитором, на котором высветился текст: «Сукин сын! Почему он лыбится?! Неужели в своих рассуждениях я где-то допустил ошибку?»

Допустил, и еще какую…

– Должен вас огорчить, – сказал я спокойно и немного с ленцой. – Я никак не гожусь на роль убийцы Чарнецкого. При всех ваших так называемых «фактах».

– Объясните, – сурово нахмурил брови опер.

– Дело в том, что в тот момент, когда убийца вошел в квартиру Чарнецкого, я был на другом конце города. Всего лишь.

– Ложь!

– Это легко проверить. Почему вы не спрашиваете про алиби? Вы ведь такой крутой профессионал…

– Насчет моего профессионализма поговорим позже, – сдержанно ответил майор, хотя внутри у него все кипело, это было видно, что называется, невооруженным глазом. – А что касается алиби… Это мы проверим.

– В этом у меня нет никаких сомнений. То, что я невиновен в убийстве Чарнецкого, вам может подтвердить водитель такси, который вез меня в Подлипки, а также… – Тут я назвал фамилию Паташона. – Что касается таксиста, то найти его будет несложно.

– Ловко… – сказал Ляхов, криво ухмыльнувшись.

– Вы о чем?

– Ловко вы пытаетесь уйти от ответственности…

– Почему вы мне не верите?! Я ведь не какой-то там прож женный негодяй, рецидивист, на котором клеймо негде ставить.

– В том-то и все мои трудности. Вы человек с головой. Поэтому я уверен, что преступление было совершено продуманно, а не под влиянием сиюминутного порыва. А касательно алиби… Как же без него? Вы человек грамотный, начитанный…

– То, чем вы сейчас занимаетесь, называется «шить дело»! Только я хочу сразу вас предупредить – ко мне эта грязь не пристанет. Я такой же убийца, как вы проповедник буддизма.

– Ну, в риторике мне с вами трудно тягаться…

– При чем тут риторика? Если я совершил убийство не спонтанно, то как тогда можно объяснить мои следы в квартире Чарнецкого, которых, по вашему утверждению, не было только на потолке? Получается, что вы сильно ошибаетесь во мне. Выходит, я полный идиот, коль не допер, что нужно тщательно пройтись везде тряпочкой, чтобы стереть отпечатки. Потом этот ваш свидетель… Ну разве умный человек будет светиться всем подряд, когда идет на такое дело?

– Лихо…

– Что значит – лихо?

– Аргументация у вас железная. Наверное, вы считаете себя крепким орешком.

– А вы попробуйте ее опровергнуть.

– Это мой хлеб. – На этот раз улыбка Ляхова была просто зловещей. – Но сейчас мне недосуг. Поговорим в управлении.

– Значит, все-таки вы решили посадить меня в СИЗО…

– Непременно.

– Могу я сделать один телефонный звонок?

– Зачем?

– Странный вопрос… Поставьте мысленно себя на мое место, и вы сразу поймете, откуда у меня появилось такое желание.

– Ваша начитанность вас погубит. Мы не в Америке, гражданин Бояринов. Так что я не могу вам это позволить.

– А как насчет адвоката?

– Нет возражений. Но несколько позже. После первого допроса. Мне хочется, чтобы нам никто не мешал.

«Вот сука! – подумал я с чувством, близким к ненависти. – Чтоб ты обгадился! Прямо сейчас… законник хренов».

В следующую минуту случилось то, чего просто нельзя было даже предположить. Лицо Ляхова вдруг покраснело, словно ему стало сильно жарко, затем он сделал чисто инстинктивное движение, знакомое всем тем, у кого хоть раз в жизни был понос, – схватился за живот, а потом майор круто развернулся и, едва не сбив по дороге молодого опера, ринулся в направлении туалета.

Пробыл он там довольно долго. Гораздо дольше, чем я приходил в себя от изумления. Это что же получается – я обладаю даром внушения?! Все выходило на то. А иначе с каких таких радостей Ляхов исполнил мое самое заветное желание на тот момент?

Удивительно, но майор, как мне показалось, что-то понял. Возвратившись после длительной отсидки на толчке, он больше ко мне не подходил и начал посматривать на меня с опаской. Неужто ему что-то привиделось в поносном ажиотаже?

Я поискал глазами Лукича и нашел его выходящим из кухни. Этот старый сукин сын, воспользовавшись отсутствием главного начальника ментов, нырнул в мой бар и причастился там по полной программе.

Я этого, по идее, не мог знать, но мои чувства были настолько обострены, что действия Лукича проплыли перед моим внутренним взором как замедленная киносъемка.

Заметив мой осуждающий взгляд, Лукич понял, что мне известно его маленькое кухонное приключение. Нимало не смутившись и помогая себе руками, он изобразил на заплетающихся ногах некое подобие танцевального па, таким образом передав сообщение, которое, если перевести его с языка жестов в человеческую речь, гласило: «Никита, век свободы не видать, прости меня, фраера, за мной не заржавеет».

Интересно, сколько он выпил? Судя по тому, что Лукич мгновенно окосел, мой дорогой армянский коньяк приветливо помахал мне крылышками.

В этом деле Лукич прослыл большим мастером. У него был козырный номер для спора – он выпивал бутылку водки из горлышка, не сделав ни единого глотка. Просто лил спиртное в горло – и все.

Естественно, спор велся только на бутылку…

Я позвал Лукича кивком головы, и он, стараясь не шататься, поспешил на мой зов. В своих предположениях я не ошибся – от него разило коньяком как из винной бочки. Но меня сейчас это мало волновало.

– Лукич, меня забирают в СИЗО. Позвонить не дают. Срочно звякни моим старикам. Номер знаешь?

– Спрашиваешь… ик! – Лукич икнул, с некоторым опозданием стыдливо прикрыв рот. – У меня все записано. Ик!..

– Трубку, скорее всего, поднимет маманя. Ты ничего ей не объясняй. Скажи, пусть срочно даст тебе рабочий номер отца. Если будет спрашивать, зачем тебе он нужен, что-нибудь соври. Понял?

– Ну.

– Смотри. Главное – маманя! У нее сердце слабое. Не испугай ее. Отцу расскажешь все. Майора, который ведет следствие, зовут Ляхов. Запомнил?

– Чего этих ментов запоминать? Все они… ик!..

– Понятой! Отойдите от него! – Это подал голос молодой опер. – Не положено.

– Все-все, командир, я уже линяю… – Лукич порулил к противоположной стене, где ему заманчиво предлагал свои услуги мягкий диван.

Обыск, как и следовало предполагать, не дал никаких результатов. Интересно, что Ляхов хотел найти в моей квартире? Наверное, длинный мясницкий нож по рукоятку в крови невинных жертв. Или зловещую черную маску, которую я надевал, выходя на свою страшную охоту.

Идиот… Тупая скотина… Жандарм!

С такими нехорошими мыслями меня посадили в милицейского «козла», и я отбыл под конвоем в то место, от которого, как и от сумы, никогда нельзя зарекаться.

Глава 15

Мы как-то не задумываемся, что все в нашей жизни происходит впервые. Я имею в виду в ЭТОЙ жизни. Потому что некоторые религии предполагают (нет, даже утверждают!), что человек приходит на Землю много раз, при этом его воплощения бывают самые разные – от собаки или крокодила до разумного мыслящего существа.

Выходя утром на улицу, человек вступает уже в новый, измененный мир. Земной шарик за ночь переместился в пространстве, сделал столько-то оборотов вокруг своей оси. Кто-то умер, кто-то родился, соседская кошка сбежала из дому, а под крышей в ласточкином гнезде появились птенцы, на клумбе в сквере расцвели какие-нибудь лютики, где-то прорвало магистральный водопровод, и теперь человек идет уже не по тротуару, а по берегу бурного ручья…

Все течет, все изменяется. Не говоря уже о том, что за ночь в организме человека произошло огромное количество изменений, о которых он даже не подозревает. Мы находимся в вечном движении, даже если просто валяемся на диване и изнываем от ничегонеделания.

Но если ты едешь в милицейском «воронке» в качестве преступника, то мир за окнами машины меняется просто до неузнаваемости. Мало того, что солнце вдруг тускнеет, так ты еще и улицы перестаешь узнавать. И люди какие-то не такие, и ходят они не так, и машины не машины, а шустрые монстрики в панцирях.

Кажется, что тебя везут по чужой планете зеленые человечки, чтобы доставить в лабораторию, где над тобой будут производиться разные опыты.

Меня определили в довольно приличную камеру. Там было всего четыре койки и три человека. Полный комплект. Так что мне немного повезло. Я был наслышан, что камеры СИЗО переполнены и на спальное место нередко претендуют по два-три человека.

Наверное, мне такая «удача» выпала как кровожадному маньяку.

– За что взяли? – поинтересовался давно небритый мужик бандитской наружности.

Наверное, когда-то он был бригадиром рэкетиров, затем остепенился, завел фирму, но старые привычки менять трудно, и он опять загремел под фанфары.

– «Мокруху» шьют, – ответил я на босяцком жаргоне бодрым голосом, хотя внутри дрожал, как заяц.

– Круто… – Мужик окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног. – Бытовуха?

– А ты что, папа римский?

– Не врубаюсь… При чем здесь папа?

– Ему ни в коем случае нельзя врать на исповеди.

– Почему?

Мужик смотрел на меня с тупым любопытством.

– Потому, что папа – самый близкий к Богу человек. Можно сказать, проводник с наименьшим сопротивлением. Так что ложь, высказанная ему, сразу же попадет боженьке в ухо. В связи с этим большому грешнику даже Страшного суда ждать не надо, наказание придет гораздо раньше.

– Грамотный, – сказал мужик то ли с осуждением, то ли с пиететом.

– В школе учился, – ответил я ему в тон.

На том мое знакомство с обитателями камеры и закончилось. Двое других обитателей «чистилища» не высказали ко мне почти никакого интереса.

Один из них явно был рафинированным интеллигентом. В пиджачке от какого-нибудь зарубежного Дольче Габбана и козырных шузах, которые стоили как минимум «штуку», он напоминал мне зайца, попавшего на пир к волкам.

Это когда волки пьяны и сыты, сидят за столом, ковыряясь в зубах, и с ленивым интересом наблюдают за скачками и ужимками потенциального кандидата на жаркое к ужину.

Практически не приседая, он метался по камере туда-сюда, бессознательно бормоча себе под нос что-то типа: «Не виноватая я! Он сам ко мне пришел!» Похоже, клиент влип конкретно.

По всему было видно, что он происходил из касты чиновников и арест оказался для него, во-первых, большой неожиданностью, а во-вторых, настоящей трагедией.

Это всегда так бывает. Тот, кто лезет вверх, наступая соперникам на головы, должен всегда помнить, что чем выше ты забрался, тем больнее падать.

Третий арестант явно был помешан на религии. Он сидел на койке, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь из стороны в сторону, очень тихо мычал, почти ныл. Возможно, это была молитва каким-то неизвестным богам.

Сейчас много развелось разных сект, нередко находящихся на содержании зарубежных «праведников», в свою очередь, получающих финансирование от ЦРУ. Одно время меня долго преследовали молодцы из «самой правильной церкви», как они говорили. Эти козлы так достали своими липкими речами, что я не выдержал и напустил на них Лукича.

Видел бы кто, как эти юные «праведники» мелькали пятками, когда Лукич рассказал им о своем видении мира и о месте в нем всех сектантов. На удивление благовоспитанных и богобоязненных юношей, в его длинной и задевающей за живое речи не матерными были только два или три слова. После этой «проповеди» они резко забыли дорогу к нашему дому и ко мне конкретно.

В общем, компашка мне попалась вполне приличная. Никто никому не мешал переживать личную трагедию, никто не лез в душу, никто не качал права, как это бывает в среде уголовников.

Я лег на койку и начал усиленно напрягать мозги. Мне было очень жаль Князя. Какая же сволочь его убила?! Грабители? Вряд ли. Князь просто не пустил бы их в квартиру. А замки и засовы у него будь здоров.

Он кого-то ждал… Мне это сразу бросилось в глаза. А в конце нашего разговора Князь начал с нетерпением поглядывать на часы. Видимо, гость должен был явиться с минуты на минуту.

Все сходится. Как только я уехал, он вошел в квартиру Князя. И, похоже, Дед хорошо знал этого человека. Иначе убийца поцеловал бы порог – и все дела. Князь, насколько мне было известно, не пускал к себе в квартиру даже милицию.

Он был очень осторожным человеком.

Майор сказал, что коллекция цела. А откуда он это знает? Ведь шифр замка сейфа, где хранилась главная часть коллекции, Князь держал в голове. По крайней мере, я так думаю.

Скорее всего, сейф был замкнут, и менты не стали его открывать. А потому Ляхов думает, что коллекция старинных золотых и серебряных монет никуда не делась.

Что убийца хотел узнать у Князя? Шифр сейфового замка? Возможно. Но вынести пытки трудно, практически невозможно. Редко кто из людей обладает таким эпическим мужеством, нечеловеческим терпением и несгибаемой волей.

Впрочем, от Князя можно было всего ждать. У него внутри находился стальной стержень, это я точно знал. Сломался ли он?

Ну да ладно, хрен с ней, с коллекцией. Жалко, конечно, если она ушла на сторону, но тут уж ничего не поделаешь. Когда-нибудь монеты все равно всплывут на поверхность. А там и ниточка потянется к убийце.

У коллекционных вещей, как это ни странно, есть привязанность к своим владельцам. И они могут жестоко отомстить обидчику хозяина.

Конечно, мои утверждения находятся на грани мистики, но тем не менее случаев таких я знал немало. Ведь каждый истинный коллекционер обращается со своими раритетами как с живыми, одушевленными существами. Даже нередко разговаривает с ними.

Поэтому если простой обыватель послушает такого энтузиаста со стороны, то у него, скорее всего, создастся впечатление, что у клиента крыша поехала. Но это не соответствует истине. Просто свое дело нужно любить всеми фибрами и жабрами души. Только тогда ты сможешь достичь сияющих вершин.

А вот Князя жалко. Как жалко…

В этом заключается весь человек: мы осознаем, что потеряли, только тогда, когда уже поздно. Князь был для меня образцом. Я даже ходить научился, как он, – широко развернув плечи, с достоинством и без плебейской спешки.

Не исключено, что в его жилах текла дворянская кровь. Но нас не интересовало его происхождение. А он никогда на эту тему не говорил…

Ладно, все это так, мысли на отвлеченные темы. Что будет со мной? Смогу ли я выпутаться из той сети, которую набросил на меня Ляхов?

Корефан хренов… А еще прикидывался порядочным человеком. Я на него свой кофе тратил… Подумал бы своей ментовской тыквой, как следует: зачем мне убивать Князя?! Так нет же, сразу меня под микитки – и в кутузку. Сукин сын!

На шконке – так, кажется, называют тюремные кровати – долго отдыхать мне не дали. Часа через три-четыре, растянувшихся для меня до бесконечности, дверь камеры отворилась, и грубый голос надзирателя вмиг разрушил хрупкую конструкцию версии убийства Князева, которую я успел соорудить за это время:

– Бояринов! На выход.

Взгляды сокамерников подтолкнули меня в спину, и я вылетел из камеры пулей. Наверное, это моя душа так рвалась на свободу.

– Не спеши, – буркнул надзиратель. – Руки за спину, лицом к стене!

Да понял я, понял… В кино теперь что хочешь показывают. Поэтому меня совсем не возмутил и не обидел хамский тон надзирателя – у него служба такая.

Ляхов встретил меня очень официально. На стандартные протокольные вопросы я тоже ответил сухо и безо всяких эмоций. Для меня он сейчас был совсем чужим и враждебным элементом. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…

Потом началась процедура опознания. Меня посадили в ряд еще с тремя мужиками, зашла какая-то тетка, посмотрела на нас, ткнула с победным видом в мою сторону, сказав: «Этот! Я сразу его узнала», и все удалились. В кабинете остались только мы с Ляховым.

Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Примерно так настраивается спортсмен перед прыжком в высоту. Примеряется.

Все эмоции прочь, только сверхзадача – перелететь через планку.

Что ж, лети, орелик. Все равно я безгрешен. И дело мне ты не сошьешь. Все твои потуги в этом направлении – пустышка.

– Та-ак… – наконец протянул майор. – Начнем…

– Продолжим, – поправил я своего инквизитора.

– Хорошо, продолжим.

– Мне нужен адвокат. Я буду с вами говорить только в его присутствии.

– Это ваше окончательное решение?

– Нет, промежуточное, – ответил я с вызовом.

– А какое окончательное?

– Выйти из тюряги и плюнуть в ее сторону. Сделаю это с наслаждением.

– Значит, вы утверждаете, что не виновны…

– Несомненно. И не утверждаю, а категорически настаиваю.

– Что вам сказать… Обычно поначалу все так говорят.

– Кто же будет на себя напраслину возводить?

– И так бывает, – возразил Ляхов.

– Я знаю. Это когда кто-то хочет скрыть более тяжкое преступление. Но мне скрывать нечего. Я прозрачен как хрустальное стекло. А вы хотите сделать из меня Раскольникова. Я не бедный и не жадный до денег.

– То, что вы не бедняк, мне известно. Судя по вашим сбережениям, которые обнаружились при обыске. Но факты – упрямая вещь.

– Какие факты?! То, что меня узнала эта тетка, вы считаете фактом? Так я и не скрывал, что был у Чарнецкого в гостях. Но это случилось раньше, до убийства. Вы, кстати, проверили мое алиби?

– Успокойтесь, проверили.

– Ну и?..

– Тут вы не соврали. Все сходится.

– Так что вам еще надо от меня?

– Совершенно точно определить момент, когда произошло убийство, практически невозможно. Это вам скажет любой судмедэксперт. Так что в словах «плюс-минус» заключается и страховка врача от необъективности суждения, и кончик ниточки для оперативника, который может помочь ему размотать клубок. Вы могли убить Чарнецкого и сразу же уйти из его квартиры.

– Это не факт, а всего лишь предположение. Которому могут поверить только предвзятые судьи.

Ляхов как-то странно улыбнулся, открыл папку, которая лежала перед ним, и достал оттуда несколько бумажных листков, скрепленных скобами.

– Это заключение экспертизы по делу Хамовича…

Он глядел на меня, как удав на кролика, – не мигая. Наверное, хотел подсмотреть мою реакцию на его слова.

– Ну и что? – сказал я беспечно.

– А то, что мы нашли в его квартире ваши шаловливые пальчики. Но вы ведь утверждали, насколько мне помнится, что никогда там не были…

Меня словно обухом хватило по голове, хотя внешне я остался невозмутим. Где они их нашли?! Неужто после ухода Васьки Штыка со товарищи в квартире Хам Хамыча не убирали?

Мама миа…

Я ответил не задумываясь:

– Вы еще поищите отпечатки моих пальцев на троллейбусной остановке. Там вы их тоже найдете. Откуда я знаю, как они очутились в квартире Хамовича?! Возможно, я заходил, когда там жили другие люди… не помню.

– Хорошая позиция для защиты, – язвительно сказал майор. – Ничего не помню, ничего не знаю, никому ничего не скажу.

– Я не защищаюсь. Я говорю чистую правду. Мне как-то не приходило в голову вести дневник, в котором каждый день расписан по часам – где был, что делал, какие планы строил. У вас есть такой кондуит?