Текст книги "Воспоминания о будущем"

Сайрам быстро прошел в свою комнату и запер дверь на самодельный засов. Ложное чувство безопасности. Мать несколько раз в приступе гнева или мести за какую-то оплошность грубо ломала его, когда Сайрама не было дома, и за эту же пустяковую оплошность могла выкинуть его любимые вещи. И каждый раз приходилось делать новый. Но на крайний случай дверь можно было забаррикадировать кроватью. Неоднократно мать долбилась к нему в комнату ночью. Поэтому да, засов – неплохая мера безопасности. Он ВСЕГДА запирал дверь своей комнаты. С самого детства его не покидала мысль, что люди, с которыми ты живешь, спишь под одной крышей, могут оказаться опаснее незнакомцев. Возможно, однажды она бы убила его…

Сайрам сел на кровать. Потом понял, что ему неудобно, и лег полностью. Он буравил взглядом потолок и думал. Думал, почему же отец не устоял и бросил их, а может, все было намного сложнее. Этого он не знал. Думал, что же сейчас творится за стенкой, и думал, почему все-таки после всего, что с ним произошло, он еще любит свою горе-мать. Над последним он размышлял сильнее остального. И эта ситуация, а впоследствии его думы становились насущной, пусть и комичной, проблемой. Любит эту женщину… Да это невозможно! Сказал бы кто-нибудь, но так оно и было. А любить того, кто невыносимо жесток к тебе, очень больно.

Почему так? Откуда это чувство – «любовь»? Он пытался разобраться в этом, вернувшись к самому началу. К детству. Все проблемы начинаются с детства, люди ведь так говорят? Мысли окутали его, и Сайрам больше не видел этот ужасный серый потолок. Его думы стали «блуждающей мыслью». Перед глазами мерцали картинки.

С детства он совсем не помнил отца молодым. В его голове уже устаканился образ статного мужчины с проседью и щетиной. Ну и плевать. Этот мужчина теперь мало что значит в его жизни. С тех пор как он ушел, синяки от «семейных обстоятельств» стали нормой. Мать совсем его не щадила и по утрам, и по вечерам.

Он стал ходить в школу с семи лет, как и все обычные дети. Но семья-то у него была не совсем обычная. Он это понимал. Дома мало еды, одежды, да еще и мать ненормальная. Приходилось скрывать побои от детей, а в особенности от учителей. Вот это жизнь… Сайрам не был общительным первые годы, только тихим и надменным. Потому что считал себя другим. Выше всех них. Замкнуться в себе было наилучшим легким решением, тем более что все остальные для него были лишь червями, не понимающими и не знающими трудностей жизни.

Кому захочется всю жизнь терпеть побои дома? Ему не хотелось так существовать. Он чувствовал, что нужно что-то менять. Сайраму хотелось стать сильнее, чтобы противостоять и противодействовать матери. Он долго думал, что можно сделать, часто отвлекался на уроках, совсем не слушая, что говорят учителя. В голове была только одна мысль: «Что мне делать?». Но выход удивительным образом нашелся сам собой. Подслушав разговор мальчишек в коридоре о спортивных секциях, в десять лет он пошел на плаванье. После школы он направился не домой, а в спорткомплекс. Спортивная школа выдала ему все необходимые принадлежности: шапочку, очки. Тренер предложил ему пройти пробную тренировку. Видели бы вы глаза Сайрама, когда он узрел большую парящую водную каплю. Это была первая вещь, что по-настоящему его заинтересовала (первая вещь, а первым человеком была Леоне). Здесь было слегка шумно и неловко. Но Сайрам знал, как нужно притворяться. Он выбрал образ клоуна-шутника, а потом этот образ постепенно перешел и в школу. Странные синяки на руках мальчика привлекли внимание тренера (плавать-то нужно было почти голышом, как Сайрам мог так просчитаться). Но мальчик с невинным лицом сказал, что упал с лестницы. Он прошел пробную тренировку, его взяли в секцию в среднюю группу. Принадлежности для плаванья выдавались бесплатно, поэтому мальчик мог спокойно забрать их с собой.

Мать, конечно, не одобрила такой инициативности. Поэтому разными способами старалась не пускать сына на секцию. Она запирала его дома, а сама уходила по магазинам. Или же избивала мальчика до такого состояния, что ходить было тяжело, не то что плавать. И от бессилья он просто лежал на кровати. Или чаще всего на полу.

«Черт, какой я жалкий», – думал он, валяясь на полу и наблюдая, как мать спокойно расхаживает по дому.

Нужно было стараться, стараться сильнее и противостоять ей. За пропущенные занятия тренер его хорошенько отчитал, но не мог же он рассказать взрослому, что на самом деле творится у него дома.

Так почему же он выбрал плаванье? Он где-то слышал, возможно, от парнишек, что рядом болтали, возможно, по телевизору, звуки которого так редко до него долетали, слышал, что спортивное плаванье укрепляет мышцы рук и повышает человеческую выносливость. То, что нужно, подумал он.

У Сайрама хорошо получалось плавать. Тренер очень хвалил его. Он познакомился со многими мальчиками, которые до сих пор ходят с ним в одну секцию. Жизнь словно начала тихонько налаживаться. В школе было терпимо. Скучая на уроках, он нашел свое хобби – рисование и видел в нем хоть какой-то смысл жизни. Рисуя в электронной тетрадке людские фигуры, а потом быстро переключаясь на файл с математикой, он ловил кайф. Сильно не напрягался, все работы писал на отвяжись, но выходило неплохо. Да и еще: общение с Леоне и Рэкки давало возможность расслабиться и подзарядиться энергией. А на плаванье много парней. Крутых и разных. Сайрам потихоньку оттаивал и перестал считать всех-всех низшими существами. У него появились компании, в которые его с радостью могли принять. И в них он стал своего рода озорником. За маской шута он скрывал все то, что происходило дома по вечерам. Ему нравилось, когда люди обращали на него свое внимание, когда знали, что от него можно ожидать чего-то новенького, веселого.

Только приходить домой по-прежнему было невыносимо. Неизвестность… От матери можно было ожидать все что угодно. Она могла накинуться на него прямо с порога и угрожать всыпать или отобрать какую-то ценную вещь за «оплошность» недельной давности. А «оплошностью» она могла считать любую мелочь. Например, то, что он жарил яйца не двенадцать минут, а десять. Или недостаточно сильно отжал тряпку после того, как помыл полы. Ей-то легко судить. Сама почти никакую работу по дому не выполняет. Но также она могла мирно сидеть на диване, когда он войдет. А когда мальчик пройдет мимо нее, словно тень, спросить: «Как прошел день в школе, сынок?».

Но чаще всего было первое. И вот, кода тренер начал хвалить его все чаще, а мать стала совсем невыносимой, он решился сделать это. В одиннадцать лет Сайрам попытался дать отпор своей родной матери. Как самоуверенно. Ему надоело терпеть каждый раз, надоело ничего не делать и смотреть, как его избивают. Раздражает… как же его все это раздражает! Он был уверен, уверен как никогда, что достаточно силен, что победит. Что остановит все ее удары и, может, даже сам даст ей легкую пощечину, чтобы успокоить. А потом мать забьется в угол от страха и больше никогда его не тронет.

Но не вышло. Фантазии и реальность оказались совсем разными. Она побила его еще сильнее за то, что решился дать ей отпор, и, схватив за руку, грубо вытолкнула на их маленький незастекленный балкон в самом разгаре октября. В одних шортах и рубахе. А он тоже не промах. Не станет молить ее и упрашивать пустить обратно. Не опустился он еще, чтобы так унижаться. Хрен уж! Сайрам посмотрел сквозь окно. Мать спокойно пошла на кухню заварить себе чай. А все-таки здесь довольно холодно. Может, на нее опять снизойдет милосердие, и она его выпустит? Было бы хорошо. Теперь он посмотрел на окно как на зеркало. Все же можно было увидеть свое хоть и мутное, но объективное отражение.

Еще не время, подумал он, глядя на свои пока хилые руки и маленький рост. Черт! А вот это реально плохо. Она разбила ему лицо. Вот же ж… Такое точно будет трудно скрыть от учителей и одноклассников. Твою ж мать! Раньше она практически не била его по лицу, только тело. Видимо, в этот раз она жутко разозлилась. Если в школе увидят, то еще одна волна слухов точно обеспечена. А если прогуляет пару дней, тут же сообщат матери. Что там, что тут одни минусы. Ладно, будь что будет. Эх, как же холодно!

И все же разве не было никого, кто смог бы заступиться за него? Защитить? Например, заботливые соседи, которые слышат крики и вопли из их квартиры. Или дальние родственники? Но проблема в том, что мамаша никогда не рассказывала ему ни о ком из родных. Разве что упоминала свою маму (бабушку Сайрама), которая умерла давно. Хм, или, может, она отказалась от своей нерадивой дочери, когда та вышла замуж за неугодного ей мужчину? Сайрам привык думать так после череды звонков в их дом от неизвестной женщины.

Была еще бабушка по отцовской линии. Такая добрая, милая женщина. Приходила к ним где-то раз в три месяца, даже несмотря на то, что ее сын давно не связан с этой семейкой. Она все равно считала Сайрама своим внуком. А мальчик не понимал такого отношения со стороны взрослой. Он считал, что кровные узы ни к чему не обязывают. Поэтому бабушка не обязана быть именно «такой бабушкой». Однако она приносила сладости, подарочки, спрашивала: «Как дела?». Типичная добрая бабушка. Только… она совсем ничего не знала и видела лишь ту сторону их семейной жизни, которую хотела ей показать его мать. Ах, как неудобно было перед ней притворяться. Но что не сделаешь, лишь бы мать не била. Она вела двойную игру. При бабушке была совершенно иной. Перед ее приходом заставляла Сайрама убираться в доме, прятать следы бардака и бутылки из-под пива. Сама бежала в большую комнату и красиво красилась, вместе с тем пряча бледность лица и круги под глазами. После доставала чистую красивую одежду, бросала Сайраму его шмотки и сама надевала чистое одеяние (чаще всего красное платье).

– Привет, мой милый, – говорила бабушка, с порога суя ему сладости, которые мать точно отберет, если не съесть их прямо сейчас или при бабушке.

В какой-то момент он начал думать об этом как об игре. «Сейчас я сыграю свою роль послушного мальчика, притворюсь, что все хорошо, и бабушка наградит меня, даст мне сладостей, а мама не побьет. Ну или побьет, но не так сильно».

Но все это закончилось чуть больше года назад. Она умерла, и больше не было того притворства, больше не нужно было строить из себя не пойми что. Сайрам не знал даже, было это хорошо или плохо. Он до конца не понимал свои чувства к этой старушке. Любил ли он ее по-настоящему? Ну, привыкнуть к ней однозначно успел. Но стоя там, перед гробом, в черном измятом костюме, он не понимал, кто она была для него. Настолько долго притворялся, что теперь совсем не понимает, что к ней чувствовать.

В четырнадцать он сделал еще одну попытку противостоять матери и выиграл. Тогда он чувствовал такой восторг, ощущение, похожее на превосходство. Оно опьяняло, оно требовало еще. Но он вовремя смог остановиться. Не захотел уподобляться мамаше. Видел страх в ее глазах.

Мать больше не трогала его, не била, но стала еще сильней унижать морально. Это тоже со временем стало невыносимо терпеть. Больше он ни разу не услышал от нее похвалы или ласкового слова. Отвечать ей было глупостью, порождая еще больший конфликт. Все-таки приходилось себя сдерживать, да еще и эта поганая болезнь…

Пусть она и вела себя так все эти годы, в детстве она нередко покупала ему вкусности. Различные конфетки, леденцы и мармелад в упаковочке. Бывало, они заходили в магазин ни с того ни с сего по пути из садика, а на выходе Сайрам получал небольшой леденец. Вот просто так. Тогда, по дороге до дома, держа леденец в одной руке, он думал, чем бы занять вторую. Мальчик смотрел на ладонь матери, такую большую и теплую. И потихоньку старался ухватиться за нее. Мама сначала морщилась от прикосновения, но потом, закатив глаза, соглашалась сама взять его за руку. Вот такая у меня хорошая мама, думал он. Мы – настоящая семья.

Только это не могло продолжаться вечно. Пусть не сегодня, не завтра, однако она все же била его. Тогда маленький мальчик от обиды и горечи сворачивался в комок, обнимая свои колени, и прятался в укромное темное место. Думал о том, почему все опять так обернулось и как скрыть эти чертовы синяки… Он где-то провинился? Почему мама так с ним поступает? Его мама должна любить своего сына.

Поздно-поздно вечером дверь маленького шкафа медленно отворилась. Внутри было темно, и что-то маленькое сидело не шевелившись.

– Сайрам.

Он не отозвался на шепот.

– Сайрам, ты здесь прячешься?

Опять никакого ответа.

– Ты что, обиделся на меня? У мамочки просто был тяжелый день.

Что-то в шкафу всхлипнуло. Плакать он больше не мог, все слезы давно уже вышли наружу. Женщина присела на пол рядом со шкафом. Казалось, она была чем-то ужасно расстроена и неуклюже смущена.

– Разве все было настолько ужасно? – спросила она. – Да брось. Я знаю, что ты можешь многое вытерпеть. А синяки… Синяки скоро пройдут, не переживай.

Ее голос был таким нежным и успокаивающим. Совсем не таким, как во время криков и ругательств.

– Ну же, сынок. Ты меня прощаешь?

Так вот чего она хотела. Он очень медленно обернулся, смотря на нее из-под насупленных бровей. Она протянула к нему свои объятья, широко приветствуя его. Сайрам не мог больше терпеть. Это та мама, его добрая мама вернулась. Он бросился к ней в объятья и заревел от счастья.

– Ты здесь, я так рад, что ты вернулась.

– Я никуда и не уходила, – шептала ему на ушко женщина, поглаживая по головке.

Сайрам словно очнулся от сновидений, хотя совсем не спал. Он быстро проморгал глазами несколько раз и снова сел на кровать. Какое-то нелепое осознание пришло само собой. Он понял, он все понял…

Если у вас есть хоть одно хорошее воспоминание о человеке – вы не сможете его всю жизнь ненавидеть. Что за простая истина, как же долго он к ней шел. Он любил свою мать, любил даже после всего, что она натворила и сделала. Если собрать всю его жизнь, то в горе плохих моментов будет частичка света. Конечно, слышать каждый день угрозы и ужасную брань от любимого человека было невыносимо. Но он уже не мог ее исправить. Ах, любовь, любовь. Что за необъяснимое, странное чувство. А было бы Сайраму легче, если бы он ненавидел свою мать? Кто знает… Жизнь уже так сложилась, ее не изменить.

Он вспомнил про нож, украденный у того парня. Сайрам достал его из кармана. И правда красивый. С красной рукояткой и легким черным узором на ней. Сделав маленький надрез на пальце, он слизнул кровь. Острый. Нож тут же полетел в стену и остался торчать в ней.

Сайрам посмотрел на часы. Уже одиннадцать вечера. Как-то поздно об этом думать, но что задали на завтра? Он потянулся за телефоном. Так… это можно устно, это в школе доделаю. Устный опрос по истории? Ну, отвечу как-нибудь. Прочту перед уроком тему, а потом отвечу. Несколько раз уже так делал, и прокатывало. Сам удивлялся своей башковитости. На фиг эти уроки, лучше потренируюсь.

Сайрам бросил телефон на стол и опустился на пол.

– Раз, два, три, четыре…

Ему нравилось тихо считать свои отжимания вслух. Но также ему нравилось тренироваться. Словно чувствуя свое превосходство.

Секрет большой воды

«Солнце взойдет, я ему взор открою».

Когда мне холодно, я напеваю себе под нос недлинную песню, которую хорошо знаю и которая первая в голову придет. Мама с детства говорила, что я прекрасно пою, интересно, не врала ли она, чтобы поощрить мои детские начинания?

Картина маслом: самый конец декабря, небо цвета черного моря, непроглядное и большое, я стою у подъезда своего дома, слегка съежившись и напевая странную песню, текст которой полностью даже не знаю.

Я глянула вверх на небо. Пара звездочек ярко мерцала в высоте. Еще парочку можно было увидеть только краем глаза, настолько блеклые они были, в упор не разглядишь. Наверное, звезды четвертой, а то и пятой степени яркости.

«Еще пара минут, и будет самое время», – подумала я, стоя в одиночестве.

На улице было так тихо и безлюдно, словно начался апокалипсис. Эта тишина пугала. Все люди сидели по домам, готовясь к торжеству. В тридцати метрах от меня появился единственный на всем районе высокий силуэт мужчины. Он приближался ко мне, идя строго под фонарями. Его ботинки шуршали от мягкого белого снега на дороге. Хоть что-то разрушило вдребезги эту гнетущую тишину. Я перестала напевать. Не хочу, чтобы кто-то услышал мое пение. Это был всем вам знакомый парень.

– Привет, Леоне, – поздоровался он издалека.

– Привет, Сайрам. Почему ты идешь по улице и громко слушаешь музыку через телефон?

– Чтобы напугать маньяков в темноте моим ужасным музыкальным вкусом.

Я посмотрела на него и хихикнула.

– Ты чего?

– В этом пуховике ты похож на толстого снеговика.

– Могу заметить, ты тоже в пуховике и тоже не выглядишь в нем худышкой.

– Ахах, вот поэтому я и ненавижу пуховики.

– Солидарен, – пробубнил он.

Время уже подошло к назначенному часу. Но еще одна девушка-непоседа так и не появилась.

– Почему ты стоишь на улице? – спросил он.

– Договорились же возле подъезда. Времени и так оставалось мало. Какая разница, где вас ждать.

– Ладно-ладно, я понял.

– И вообще, почему опять мой дом? Чуть что, так сразу мой дом. Засесть в гости, так сразу ко мне, собраться где-нибудь всем вместе, так возле моего дома.

– Понимаешь… твой дом находится не так далеко от школы и удобен по нескольким причинам…

Пока он объяснял мне всю технологию удобства моего дома для нас троих как самого удобно расположенного, я заслышала скрежет колес. Кто-то подъезжает ко двору. Я прервал Сайрама и указала в ту сторону, где мелькали фары и слышались звуки движения машины. Мы оба глянули туда. Из-за угла во двор въехал большой черный лимузин. Он аккуратно развернулся на узкой дорожке, явно не предназначенной для таких машин, а больше подходящей для легковушек и небольших грузовиков, вписался в поворот. Его цвет был ярко-ярко-черным, как цвет вороньего крыла, почти как волосы Сайрама, только тот блестящий, покрытый глянцевым слоем. Он отражал все фонари округи, словно диско-шар.

– Мамма миа, – выплеснул Сайрам.

– Сколько же у них машин, твою мать? – вопрошала я.

Лимузин остановился дверьми в нашу сторону, прямо перед нами. С такой обворожительной точностью, что мы вдвоем могли тут же войти и сесть внутрь.

Передняя дверь открылась, оттуда вылез водитель и отворил для нас главную дверь лимузина. Внутри сидела Рэкки без верхней одежды, в джинсах и кофточке. Она яростно играла в игровую консоль, уперевшись ногами в сиденье напротив, не обращая на нас внимания. Совсем не бережет свою спину, которая сползла вниз и превратилась в кривой рогалик. В дальней стороне салона сидела ее мама, тоже легко одетая, в голубой футболке и штанах. Мы еще не отошли от шока, а уже пришлось думать, какой бы стороной и как бы поудобнее зайти внутрь.

– Привет, ребята! – воскликнула Ютта. – Рэкки, отвлекись от своих игр и обрати внимание на друзей. Пожалуйста.

Рэкки неохотно выключила гаджет. Мы с Сайрамом все еще стояли снаружи, одетые в пуховики и удивленные. Внутри лимузина было просторно и светло, разноцветные огни сиреневого и ядовито-зеленого танцевали вальс по всему салону. Негромкая музыка вырывалась на улицу вместе с пышущим изнутри теплом.

– Вы будете садиться или как? – поинтересовалась Рэкки. – Вещи можете отдать водителю, он их положит в багажник.

Странно, но мы повиновались ее просьбе. Сняли неудобные широкие пуховики, словно похудев в тали на двадцать сантиметров, и с трудом забрались в низко посаженную «машину». Сайрам практически ударился головой при попытке быстро забраться внутрь, чтобы не замерзнуть. Водитель закрыл за нами дверь, и лимузин тронулся. Зайдя с улицы, мы порядком наследили на полу мокрыми отпечатками ног с примесью песка. Я смущенно глядела на них сверху вниз. Рэкки это заметила и сказала:

– Не волнуйся. Мы отдадим его в «чистку» после.

До того как мы вошли, они сидела у двери по диагонали со своей мамой. Рэкки пришлось подвинуться к другой стенке, я села рядом, а Сайрам уселся с Юттой.

– Я думал, с нами будет твой отец, – сказал он.

– А ты что, не рад мне? – воскликнула Ютта.

– Н-нет, я совсем не то имел в виду… Простите!

– Расслабься, я не в обиде. Но сегодня за вами буду присматривать я. Супермама.

Все такая же игривая и добрая как при первой встрече, подумала я. Она напоминает свою дочь, или это Рэкки напоминает ее. В них течет одна кровь озорства и веселья.

– Хорошо. Так… Скажите, какой у нас план действий? – спросила я, чтобы отвести разговор в другую сторону и спасти бедного парня от вечного смущения.

– Мы устроим сплав по реке, – начала Рэкки, – после выйдем в открытое море и встретим Новый год там.

– Сплав – какое-то неподходящее слово, – поправила ее Ютта. – Правильней будет сказать… Хм… Я тоже не знаю. Но, думаю, значение вы поняли.

– Да.

Ехали двадцать минут. Водитель вел машину по пустынной, занесенной снегом дороге. Когда по бокам закончились дома, стало понятно, мы продвигаемся по лесной дороге. Она была неровной, местами машину шатало. В столь низком корпусе лимузина каждая кочка отчетливо чувствовалась одним местом.

– Мы почти на месте, – сказала Ютта.

– Подождите, я еще не допила свою газировку, – воскликнула Рэкки.

Во время поездки она сидела и медленно потягивала напиток с бурлящими газами из стакана, который она то и дело отставляла в сторону, отвлекаясь на приставку. Нам с Сайрамом тоже были предложены напитки, но от сковывающей неловкости той атмосферы мы не сразу взяли стаканы, да и в итоге выпили совсем немножко. Рэкки залпом выпила оставшийся на донышке напиток, чуть не поперхнулась, начала негромко покашливать, а ее мама украдкой улыбнулась. К тому времени как последняя капля упала ей в рот и она поставила стакан на подлокотник, лимузин остановился.

– Выходим, – скомандовала Ютта.

Рэкки переобулась в уличные сапоги прямо здесь, в машине. А нам нужно выходить прямо так, без верхней одежды? Если ее нам подадут после, доставая из багажника, то можно и простудиться. Я ненадолго задумалась, но меня толкнула в бок Рэкки, мол, давай, выходи уже. Я даже не заметила, как водитель снова отворил для нас дверь. Слегка затекшей в лимузине ногой я ступила на толстый шуршащий снег.

Все было так, как и спланировал себе мой мозг. Мы вышли, ежась от холода, мама Рэкки вместе с водителем открыли багажник и начали раздавать верхнюю одежду. Я протянула руку к своему пуховику и схватила его. Отвернувшись, я быстро надевала его поверх уже обтянутого вокруг шеи шарфа, чтобы окончательно не околеть. Стоя спиной к той «толпе» людей и вдевая руку в рукав, я заметила недалеко берег с причалом для большого морского судна. Ого, у нас и такой в городе есть, куда же это нас привезли? Как далеко мы сейчас от центра? Но то, что я увидела дальше, потрясло меня еще больше. По широкой реке мирно двигалась небольшая яхта. В темноте зимнего вечера она светилась желтыми и красными огнями фонарей. Красивая и вальяжная, она плыла сюда все ближе и ближе.

– Офигеть. Ваша? – спросил Сайрам.

– Да.

Других таких на реке не виднелось. Так у них еще и собственная яхта есть. Интересно, есть ли что-то, чего у них нет. Может быть… ракета?..

– Она прекрасна. Бежим туда, – сказала я.

Не дожидаясь взрослых, мы ринулись вперед по снегу, вязкому и плохо протоптанному. До берега бежать было метров семь, но нас это мало волновало. Не обращая внимания на препятствие в виде рыхлого снега, на зовы мамы Рэкки, на холодный воздух, разрывавший горло, вся тройка живо улепетывала к красочной яхте, подходившей все ближе и ближе к берегу.

Остановившись у самого причала, мы наблюдали за судном, плывшим в незастывшей, расчищенной ото льда и комьев снега огромными кораблями воде. Теперь свет загорелся во всех окнах, и судно стало еще ярче.

– Э-э-эй, вы меня бросили, – запыхавшись, проговорила Ютта, проследовавшая за нами досюда от самого лимузина. – Я уже не так молода, ребятки.

– Прости, мам.

Рэкки виновато, но с улыбкой посмотрела на нее. Водитель остался в машине, теперь у нас был новый – это капитан этой яхты.

– Я так запыхалась, – вздыхая, сказала я.

– Да, я тоже наглотался холодного воздуха, – пробубнил Сайрам.

– Все быстро на яхту, – сказала Ютта, поправляя верхнюю одежду.

Как только она закончила эти слова, в тот момент, когда они сорвались с ее губ, Рэкки уже поднималась на борт по ступенькам, спущенным к причалу.

– Давайте сюда, – подзывала она.

Мы за ней только и поспевали. На борту нас встретили матросы и даже сам капитан. Яхта пошатывалась на волнах, ударяющихся о корму. Я ступила на борт, покрытый ровными красными досками, опасаясь укачивания. Еще какое-то время я держалась за поручни с краю, чтобы понять, укачивает меня или нет. Все прошло благополучно, меня не стошнило, и голова не закружилась. Благодаря фильмам мы все привыкли, что морская болезнь очень неприятная и досадная штука. А может, для того чтобы проявились симптомы, нужно выйти в море? С Сайрамом и Рэкки также было все отлично, последняя так вообще бегала по палубе, расставив руки.

– Позвольте мне представиться, – начал мужчина выходя вперед. – Я капитан данного судна и буду сопровождать вас на протяжении всего плаванья.

Он назвал свое имя. Стоял он прямо, гордо, руки замкнуты за спиной.

– Также представляю вам моих матросов, которые будут помогать мне обеспечивать вам достойное плаванье.

Капитан также представил каждого по имени. Всех их я, конечно, не запомнила. Моложавых парней было около четырех, все не старше тридцати лет. Они выстроились по бокам от капитана, как от точки отсчета, создавая его симметричные плечи. На них были нелепые шапочки, просто умора. Темно-синего цвета, с маленьким белым помпончиком сверху, они покрывали голову словно пилотка, только по размеру были шире и побольше. Как они не отморозили себе уши… Капитан подергал рыжими усиками и продолжил:

– Так как вы гости, то прошу соблюдать на моем судне ряд правил, которые я сейчас назову. А именно: «Высовываться за борт категорически запрещается»; «Не положено входить в мою каюту без вещественного обоснования»; «Воспрещено гулять по палубе в непогоду без присмотра старших»…

Он продолжал перечисление, казалось, до скончания времен. Мои бедные пальчики на руках успели замерзнуть и покраснеть, а затем и немного побелеть.

– Вопросы есть? – спросил капитан.

– Можно зайти внутрь? – поинтересовался Сайрам.

Он стоял в одних джинсах без подштанников или чего-то такого. Его тонкие ноги переминались с правой на левую. Носки ботинок успело слегка замести снегом. Он отряхнул их, постукав боками друг о друга. Капитан вздохнул и пригласил всех внутрь.

Все мигом влетели в салон, прячась от холода. Расположившись на коричневом кожаном диване, мы еще долго сидели в верхней одежде, не желая снимать ее. Такое часто бывает, когда после долгого пребывания на холоде в теплом месте продолжает морозить все тело и бить дрожь.

– Рэ-экки, иди сюда, давай греться вместе.

Ютта притянула к себе свою дочь, энергично сжимая ее в своих объятьях, чтобы быстрее согреться за счет тепла тел друг друга.

– Ма-ам, не надо! – воскликнула она.

Но было уже поздно. Мамины руки крепко сжали ее, а она теперь и не хотела сопротивляться. Слишком лень ей было от наконец ощущенного теплого воздуха и от поздней вечерней поры, что темнотой успокаивала и убаюкивала.

– Д-давай так же ляжем, – предложил Сайрам, посмеиваясь.

– Тебе разве вот так в пуховике холодно? – спросила я.

– Да.

Я позволила ему лишь сесть поближе. Он придвинулся вплотную, до минимума сократив расстояние между нами. Сидя справа от меня и сжимая мою руку, он готов был уснуть в любой момент. Он положил голову мне на плечо.

– Эй, эй, не надо так, – проговорила я.

– Ничего не могу с собой поделать, – полусонно пробубнил он.

– Раздражаешь.

К нам вышел один из матросов.

– Сейчас совершится отплытие. Если кого-то будет укачивать, не молчите и сразу же доложите нам. У нас есть таблетки, они безболезненно помогут вам справиться с тошнотой или даже головокружением. А еще они со вкусом клубники, – добавил он.

– Он так говорит, будто мы маленькие дети, – пробубнила я. – Нам вообще-то уже по шестнадцать…

Сайрам ничего не ответил.

– Хорошо, – подняв голову, произнесла Ютта. – Готовы отправиться в путь.

Он кивнул ей и ушел.

Включился мотор, заработали двигатели. Сначала я почувствовала толчок, но после яхта двинулась очень плавно, будто и не двигалась вообще. Через некоторое время мне стало жарко, и из-за этого я не могла усидеть на месте. Капельки пота образовались на моей спине, лбу и начали появляться в рукавах. Я огляделась по сторонам. Кроме нас здесь никого не было. А кроме меня все остальные полубодрствовали с прикрытыми глазами. Осторожно расстегнув молнию и вытащив руки, я смогла мигом вылезти из мокрого потяжелевшего пуховика и пройтись немного вперед. Я обернулась на диван, Сайрам все еще сжимал рукав моего пуховика. Забавно. Так тихо и беззаботно. Но мне совсем не хотелось спать, я давно согрелась и была готова исследовать внутренности яхты. Большие окна, коих было немало, опоясывали весь периметр салона, показывая все, что было снаружи. Я выглянула туда, подумала, может быть, будет видно город или воду. Но ничего не увидела кроме поручней палубы и всепоглощающей темноты. Кругом совсем не было света. Я взгрустнула и повернулась лицом к своим друзьям. Они, по всей видимости, спали. Тогда у меня есть время еще какое-то время побродить в тишине. Кроме того большого дивана, на котором мы сидели, был еще один угловой, широкий и белый. Он стоял на другом конце салона напротив двери в неизвестность. По бокам от него и сзади стояли большие горшки с цветами. Скорей всего, это были фикусы, точно не могу сказать. Но цветы эти были немаленькие, высокие, со множеством веточек, а подстрижены так, будто овальные шарики на палочках. Посередине стоял громоздкий стол на деревянной ножке, а сама поверхность стола идеально круглая и стеклянная. Наверху висели вмонтированные в белоснежный потолок две люстры колоссальных размеров. Теперь я начинаю рассматривать стены. Справа висели картины, одна цветастая, обычные пятна, по-другому и не скажешь, другая с красивым рисунком колонн у моря. Я подошла ближе, шагнула на низенькую ступеньку. Красиво, что сказать. Картина с виду обычная, довольно небольшая по размеру. Я прикоснулась кончиком указательного пальца к холсту. Чувствуется некая неровность краски.

– А что это ты делаешь? – спросил голос из-за спины.

Я вздрогнула. Голос принадлежал Рэкки. Я обернулась и растерянно посмотрела на нее. Она стояла там внизу, рядом с диваном и цветами, не поднявшись на ступеньку.