Текст книги "За Родину! За Сталина!"

Вот другой жуковский эпизод: «Я позвонил И. В. Сталину. Он был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал:

– Товарищ Сталин только что лег спать.

– Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может.

Очень скоро И. В. Сталин подошел к телефону…» В конце разговора Сталин сказал Жукову: «Если не будет ничего чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть». Так сказать Ортенбергу Сталин, судя по рассказу того, не посмел бы. Словом, отношения редактора «Красной звезды» с Верховным главнокомандующим очень похожи на те, что известны нам по давней славной песенке:

 
Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:
Шофер автобуса – мой лучший друг…
 

Неудивительно, что, услышав, как Верховный главнокомандующий бросался к трубке на звонки редактора газеты, изумленный, может быть, даже ошарашенный журналист спросил знаменитого собеседника: «А кто кому чаще звонил – вы Сталину или он вам?» Какой важный для истории, какой интересный для потомков вопрос! И каков же ответ? А вот: «Бывало и то и другое». То есть, допустим, во время битвы за Москву чаще звонил шофер автобуса редактору, а в дни Сталинградской битвы – редактор шоферу. Ах, как жаль, что не велась тетрадь записи телефонных разговоров Сталина!..

В свете таких отношений с вождем особенно неприглядно выглядит поведение Л. И. Брежнева, которому Ортенберг, будучи уже пенсионером, попытался как-то дозвониться. Увы, не удалось. А ведь Леонид Ильич, представьте себе, корит покойника рассказчик, учился с моей женой в Днепродзержинском металлургическом институте. Ай-ай-ай…

Словом, редактор пользовался благом самых прямых, ничем не затрудненных, едва ли не близких отношений со Сталиным. Однажды, говорит, я у него карандаш из рук выхватил. Это сопоставимо разве что с поступком Пушкина, который при разговоре в Чудовом монастыре с Николаем Первым так увлекся, что возьми да и сядь на стол всем своим молодым афедроном. Царь оторопел. Тут же все было иначе. Молотов улыбнулся, Берия «опрокинул (?) на меня злющий взгляд», а Сталин рассмеялся. По замечанию Жукова, он смеялся редко. При столь завидных отношениях несколько озадачивает ответ на вопрос собеседника, читал ли Сталин «Красную звезду»: «Мне передавали не раз то похвальные его отзывы о каких-то наших материалах, то критику». Да почему же, спрашивается, лишь передавал кто-то? Что мешало Верховному снять трубку и самому сказать: «Ну, Давид Иосифович, вы молоток!» или: «Что за вздор вы сегодня напечатали? В штрафную захотелось?» Мог же он это хотя бы в ту пору, когда звонил Ортенбергу чаще, чем тот ему.

О своих разговорах с Верховным по телефону редактор «Красной звезды» сказал также, что тот «вопросов, почему да зачем, не принимал. Как бы и не слышал их». Есть основание полагать, что это характеризует не столько Сталина, сколько оные вопросы и того, кто их задавал, ибо есть многочисленные свидетельства людей, работавших и встречавшихся со Сталиным, подобные тем авторитетным свидетельствам, что оставил, например, Жуков: «Стиль работы Ставки был, как правило, деловой, без нервозности, свое мнение могли высказать все. И. В. Сталин ко всем обращался одинаково строго и довольно официально. Он умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела». Дальше в воспоминаниях маршала следовали строки, которые издательство «Новости», заявив в предисловии, что «ставит своей целью прежде всего сохранить в неприкосновенности текст предыдущих изданий», взяло и выбросило из перестроечных изданий 1990-го и 1992 годов. Вот они: «Кстати сказать, как я убедился за долгие годы войны, И. В. Сталин вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было спорить и даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильны». Написано как будто специально для человека-легенды… Почему же издательство вырвало эти строки? Ни в безграмотном предисловии, ни в таких же комментариях объяснения нет. А кто это сделал? Скорей всего, две решительные дамы – редакторы А. Д. Миркина и В. Н. Витютина. Впрочем, для правильного понимания сказанного Ортенбергом хватит и того, что они оставили в воспоминаниях Жукова. Например, этого: «Очень часто на заседаниях ГКО вспыхивали острые споры, при этом мнения высказывались определенно и резко» и т. д.

Сталин не только не отвечал на мои вопросы, уверяет рассказчик, но и сам не задавал их там, где уж непременно должен был задать, и притом весьма гневно. Почему? Да, видимо, побаивался Давида Иосифовича. «Недаром же, – говорит он, – Сталин молча проглотил (!) мое своеволие, когда я взял корреспондентами «Красной звезды» таких находившихся в этот момент у него в опале авторов, как Платонов, Гроссман, Панферов, Александр Авдеенко». Хотя не совсем ясно, в какой такой «опале» томился, допустим, плодовитейший Федор Иванович Панферов, будущий неоднократный лауреат, тридцать лет с 1931 года просидевший главным редактором в «Октябре», но все равно надо признать, что сильно сказано – «Сталин молча проглотил». Да, в этом вопросе Давид Иосифович утер нос Иосифу Виссарионовичу.

Однако справедливости ради заметим, что тут Ортенберг был среди редакторов не одинок. Рассказчик уверяет, что Сталин заклеймил Андрея Платонова словами «кулак» и «сволочь». Между тем в годы войны «кулак» активно печатался не только в «Красной звезде», но и в газете «Труд», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Красноармеец», «Краснофлотец», «30 дней» и даже «Дружные ребята». Вот только в «Пионерскую правду» почему-то не смог пробиться. В эту же пору вышли у него книги «Под небом родины» (1942), «Рассказы о родине» (1943), «Броня» (1943), «В сторону заката солнца» (1945)… Так что редакторы многих других изданий тоже были причастны к утиранию носа тирану, который молча глотал обильные плоды их бесстрашного своеволия.

В отношениях Иосифа Виссарионовича и Давида Иосифовича были и другие, несколько легендарные моменты. Так, однажды Верховный звонит и дает распоряжение поместить в завтрашнем номере газеты портрет Г. К. Жукова. Что ж, так, возможно, и было. Но тут же, если верить рассказу, Сталин сказал нечто совершенно загадочное: «Передайте «Правде», чтобы они тоже напечатали». Как? Через редактора одной газеты передавать распоряжение редактору другой, коим был, кстати, член ЦК П. Н. Поспелов? Да это же оскорбительно для обоих редакторов. И что стоило передать это распоряжение в обе газеты через своего помощника?

И тут мы вступаем в самую увлекательную часть воспоминаний старейшины – в ту, где он повествует об отношениях Сталина и Жукова. В самом начале войны, говорит, я обратился к Георгию Константиновичу с просьбой написать статью для газеты. Прямо скажем, просьба более чем странная. Где это видано, чтобы один из самых главных военачальников армии садился за стол и писал статью для газеты в дни, когда его армия терпит жесточайшие поражения? Можно ли вообразить, чтобы, допустим, в июле 1709 года, после разгрома под Полтавой, Карл XII, поспешая в Турцию, стал бы на биваке диктовать своему секретарю: «Итак, царь Петр раздолбал мое доблестное войско…» Неужели редактору «Сына Отечества» или «Московских ведомостей» могла прийти в голову мысль попросить статью у Барклая де Толли или у Багратиона в середине августа 1812 года, после оставления русской армией Смоленска? Мыслимое ли, наконец, дело, чтобы редактор парижской газеты «Фигаро», если она уже тогда существовала, в ноябре 1812 года, после сражения на Березине, в котором отступающие французы потеряли больше половины своих сил, обратился бы с просьбой о статье к маршалу Мюрату? Да турнул бы его маршал, куда Макар телят не гонял. А наше положение в 1941 году, особенно в самом-то начале войны, было еще отчаянней: разламывались фронты, гибли в окружении армии, танковые клинья рвались к Москве и Ленинграду… Но вот, оказывается, Жуков «сразу согласился», обещал, что «через пару дней напишет». Непременно, мол, готовьте иллюстрации. Ну никак не мог он отказать редактору, с которым его связывала «настоящая дружба». Однако, говорит тот, «через пару дней позвонил и дал отбой: статьи не будет – нет времени». Разумеется, времени для написания статей у начальника Генштаба, у члена Ставки не было.

В упомянутой выше книге «Сталин, Щербаков, Мехлис и другие» об этом же говорится: «Позже я узнал истинную причину отказа Жукова от своего обещания. О нашей просьбе Георгий Константинович как-то сказал Сталину». Почему «как-то»? Если Жуков позвонил «спустя два дня», то выходит, что не «как-то», а сразу. И что же Сталин? Верховный тут же заметил, что писание статей – не самое главное для начальника Генштаба. Затем добавил нечто более резкое: дескать, ему, Жукову, надо бы заниматься фронтами (А он что, увиливал? – В. Б.), а не сочинительством». Интересно, откуда Ортенбергу ведомо об этом разговоре, ведь Жуков рассказать о выговоре Верховного не мог, ибо уже дал ему иное и совершенно естественное объяснение: нет времени. Выходит, сам Сталин позвонил и поделился: тут, мол, недавно взгрел я этого Жукова, решившего удариться в писательство, стать вашим корреспондентом, не мог без меня сообразить, что надо заниматься фронтами, а не сочинительством. Словом, уж извините, Давид Иосифович, но не верю я в возможность всех этих звонков и разговоров вообще, а особенно – в те дни, «в самом начале войны»: и вашего с Жуковым, и Жукова со Сталиным, и Сталина с вами. Тем более что в самом-то начале, как уже было сказано, Жуков отбыл из Москвы на Юго-Западный фронт. Неужто вы звонили ему в Тернополь?

За всю войну Жукову ни разу не удалось одолеть сталинский «запрет» и прорваться на страницы газеты, которую редактировал его закадычный друг. Очевидно, по той же причине, из-за «запрета», говорит бывший редактор, не печатались и А. М. Василевский, и К. К. Рокоссовский, и Н. Ф. Ватутин… Но тут вдруг дается совсем иное объяснение «запрета», дело, мол, вовсе не в занятости высоких военачальников. А в чем же? Оказывается, Сталин «опасался, что командующие фронтами могут «проговориться» и немцы узнают то, что им не положено знать. Иначе говоря, Верховный держал командующих фронтами и своих маршалов за недоумков и болтунов, не смыслящих, что есть военная тайна, что можно писать в военное время в открытой газете, чего нельзя. А они, маршалы, «это не совсем понятное да и нерезонное указание Сталина выполняли». Уж так им хотелось покрасоваться на страницах «Красной звезды», но – покорствовали тирану.

Ну хорошо, мы, допустим, готовы принять эту вторую версию: тиран – он и есть тиран, для него и маршалы только «винтики», что с него взять! Да, мы готовы! Но что такое? В беседе Ортенберг выдвигает еще одну, уже третью и, надо думать, окончательную версию «сталинского запрета». Вот она, долгожданная: «Сталин прореагировал крайне резко… Уверен, была в той реакции острая ревность Верховного к выдающемуся подчиненному. Ревность, которая затем росла и росла вместе с жуковской славой». Нет, это уже не версия, а открытие, вклад в историю Великой Отечественной войны: «Уверен…» И подумайте только: в августе 1939 года за Халхин-Гол комкору Жукову присвоено звание Героя Советского Союза, в январе 1941 года его назначают начальником Генштаба и заместителем наркома обороны, в июне 1941-го он становится генералом армии, в августе 1942-го – заместителем (единственным!) Верховного главнокомандующего, в 1943-м после Сталинграда получает звание маршала, в июле 1944-го – вторую, а в июне 1945-го – третью «Золотую Звезду», а также два ордена «Победа», два ордена Суворова первой степени, множество других высоких орденов. Действительно, слава Жукова росла. Заметим еще, что звание маршала и ордена «Победа», Суворова и «Золотую Звезду» Героя Советского Союза Верховный получил лишь вслед за Жуковым. И все это он, тиран, скрежеща зубами, терпел, а вот выступления на страницах газеты, которую редактировал Ортенберг, то есть и газетной славы Жукова он допустить не мог. Просто не в силах был пережить и запретил! До чего ж прозорлив Давид Иосифович в раскрытии тайных пружин иных решений и поступков Иосифа Виссарионовича! Сравниться с ним в этом в силах лишь Волкогонов. Он тоже доподлинно знает не только дела Сталина, но и его мысли.

Но это не предел прозорливости рассказчика. Еще глубже проникает старейшина, раскрывая оные пружины в упомянутой истории с указанием Сталина дать в «Красной звезде» портрет Жукова. Такое указание, говорит, «было для меня совершенно непонятно». И вот его резоны: «Дело в том, что до этого публиковались только фотографии командиров подразделений, частей, дивизий, реже – корпусов. И всегда в связи с какой-то боевой удачей. А чтобы командующих фронтами подымать на щит… Не было у нас побед такого масштаба. В чем же дело?» Характерно, что напечатать фотографию в газете для Ортенберга не что иное, как «подымать на щит», напечатать статью, как мы только что видели, – не менее того. Таким взглядом он наделил и своего Сталина. Из этих слов можно догадаться, как много было «совершенно непонятного» для Ортенберга в годы войны. Ведь именно тогда одно за другим появлялось, входило в жизнь такое, чего «до этого» не было, что и помыслить было невероятно: погоны, ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского, встреча Сталина с высшими церковными иерархами, колокольный звон, торжественные салюты в честь побед… Как все это пережил Давид Иосифович?

Что же касается заявления, что у нас к тому времени, к 20 октября 1941 года, еще не было успехов «такого масштаба», чтобы отметить их творцов портретом в газете, то это явная ошибка. Стоит вспомнить хотя бы оборону Брестской крепости, Одессы, бомбежки Берлина, Ельнинскую операцию. За эту операцию, в которой родилась наша гвардия, Жукова уж вполне можно было бы поощрить портретом, например, в «Красной звезде». Но, увы, тогда этого не сделали. А 10 октября Жуков был назначен командующим самым важным тогда Западным фронтом. И вполне возможно, пользуясь случаем, Сталин хотел восполнить былое упущение. Но у Ортенберга есть вот какое соображение: «А может, – продолжает он гадать об указании Сталина, – выставил напоказ, чтобы все видели: вот с кого первого будет срублена голова в случае военной неудачи…» Право, уж лучше бы эту догадку Давид Иосифович оставил для домашнего употребления, тем более что тут он противоречит самому себе. Что в данной ситуации означала «военная неудача»? Захват немцами Москвы. Но ведь Ортенберг считает, что это означало бы и полное поражение в войне. Если же поражение, то уж тут Сталину пришлось бы думать о собственной голове, а не рубить головы другим.

Рассказчик уверяет: «Сталин не жалел ни русских, ни евреев…» И то сказать, готов был срубить голову русскому Жукову, а когда в 1943 году приказом начальника ГлавПУРа А. Щербакова был снят с работы в «Красной звезде» Давид Иосифович, то Иосиф Виссарионович не пожалел и его, не вступился…

Ортенберг говорит, что когда-то был очень удачливым рыболовом, и его «за обильные уловы дедом Щукарем прозвали…». Это еще одна странность в жизни человека-легенды. Уверен ли рассказчик, что дело обстояло именно так? Ведь вся штука-то в том, что шолоховский Щукарь прославился вовсе не обильными уловами, он тут, наоборот, шибко оконфузился: однажды вместо рыбы оказались в его котле с кашей лягушки, и он едва не накормил ими станичников. Нет, дед Щукарь прославился совсем другим – неуемной любовью к байкам…

«Наш современник», 1995 г. № 5.

Сталинизмус унд мерцализмус

Как мы уже знаем, удивительную книгу сочинили два доктора исторических наук, два профессора – А. Н. Мерцалов и Л. Н. Мерцалова, – «Иной Жуков». Диво дивное, чудо чудное! Издана не так давно в Москве, а в каком издательстве – военная тайна. В аннотации сказано: «Миф о Жукове в камне, бронзе или на бумаге препятствует подлинно демократическому развитию РФ (так они именуют нашу родину. – В. Б.) и других республик, составлявших СССР. Авторы книги предлагают иное решение ряда важнейших военно-теоретических и военно-исторических проблем». Это святая правда: книга кишмя кишит «иными решениями» самых разных проблем. Как сказал поэт, «что ни страница, то слон, то львица». Слон великих проблем, львица научного бесстрашия.

У руля военной истории

Действительно, начать хотя бы с такого храброго заявления докторов-профессоров, сделанного в интересах, разумеется, подлинно демократического развития: «В подавляющем большинстве советские генералы не имели хорошего военного образования» (с. 28). Мы-то, простофили, не можем назвать хотя бы пяток наших крупных военачальников времен Великой Отечественной войны, у кого за плечами не было бы военной академии им. Фрунзе или Генерального штаба, а то и обеих. Ну, Жуков. Ну, Рокоссовский. Кто еще? Ей-ей, не знаем. А новаторы хотя вовсе не приводят имен, объявив наши сведения устаревшими, с убежденностью еще и добавляют: «У руля войны стояли бездарные люди» (с. 32). У руля войны!

Развивая тему военных кадров, но почему-то не претендуя здесь на «иное решение», сочинители уверяют, что, когда началась война, «лейтенанты повели батальоны, капитаны – полки!» (с. 32). Мы слышали это от учителей наших авторов много-много раз, но до сих пор никто не назвал ни одного полка, которым командовал легендарный капитан. Да, нового тут ничего нет. Однако будем справедливы: надо иметь большую смелость, чтобы долдонить об этом доныне.

Читаем: «Представители Ставки просто мешали способным командующим» (с. 35). В доказательство дают примерчик: «Напомним лишь о конфликте Рокоссовского с Жуковым под Москвой» (с. 35). Очень свежо и убедительно! Только в свою очередь не можем не напомнить профессорам, что в боях под Москвой генерал армии Жуков был не представителем Ставки, а командующим Западным фронтом, в который входила 16-я армия генерал-лейтенанта Рокоссовского. Неужели и сей факт безнадежно устарел?

Дальше – больше. «29 июля 1941 года Жуков по непонятным (!) причинам предложил Сталину усилить Центральный фронт и назначить командиром (!) фронта Ватутина, освободив Ефремова» (с. 70). В этом прозорливая чета, как никто раньше, видит крайне несправедливое отношение Жукова к Ефремову. Что ж, может быть. Как говорится, люди не ангелы, особенно на войне. Только хорошо бы учесть нашим историкам, что в ту пору «командиром» Центрального фронта был не генерал-лейтенант Ефремов, а генерал-полковник Кузнецов. Ну, конечно, факт этот не первой свежести.

А что касается «непонятных причин» усиления фронта, то они остались таковыми почему-то лишь для наших прогрессивных аналитиков. Вероятно, для сохранения в девственной нетронутости своего самобытного взгляда на историю Отечественной войны, они просто не читали «Воспоминания» Жукова, где он довольно ясно писал о тех днях: «Наиболее слабым и опасным участком наших фронтов является Центральный фронт. Армии, прикрывающие направления на Унечу, Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войск Юго-Западного фронта». Поэтому на вопрос Сталина, что он предлагает, Жуков ответил, что Центральному фронту надо передать не менее трех армий и «поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего» – Ватутина. Но Ватутин, кстати, назначен не был, а позже Кузнецова сменил именно Ефремов. Так что все было наоборот. Но это-то и дает право нашим буйным сочинителям считать себя учеными, предлагающими «иные решения» известных проблем. И таким «решениям» в книге нет конца, притом одно увлекательней другого.

О тех же лицах читаем и дальше нечто новое: «После гибели Ватутина командующим 1-го Украинского фронта стал Жуков» (с. 68), который «пробыл на этой должности около месяца» (с. 34). А мы-то думали, что Жуков стал командующим не «после гибели» Ватутина, умершего от ран 15 апреля 1944 года, а сразу после его ранения 29 февраля, то есть на полтора месяца раньше, и пробыл в должности не «около месяца», а весь март, апрель и половину мая, т. е. раза в три дольше. Нам говорят: «Пора забыть эти вымыслы сталинской пропаганды!»

Кому полезно набить морду?

Впрочем, нет, все-таки едва ли мы были правы в предположении, что Мерцаловы не читали книгу Жукова. Действительно, пишут же: «Если судить по воспоминаниям маршала, он пробыл в Ленинграде с 6 сентября по 10 октября 1941 года» (с. 46). Правда, там черным по белому написано: «9 сентября вместе с генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и генерал-майором И. И. Федюнинским мы вылетели в блокированный Ленинград». И дальше: «10 сентября я вступил в командование Ленинградским фронтом». Наконец: «В Москву из Ленинграда прилетел 7 октября». Как видим, у Жукова все даты не те, что у профессоров. И тем не менее, мы думаем, что книгу они читали. Просто при этом они следовали своему новаторскому научному принципу: «Смотрю в книгу, а вижу фигу». Только и всего!

Тут же новаторы замечают: «Наши оппоненты лишены чувства юмора». И очень много делают бескорыстно для развития этого замечательного чувства, когда пишут, например: «Командующие были бесправны», а в доказательство приводят такой довод: «Они были обязаны один и даже несколько раз в день докладывать Сталину об обстановке» (с. 45). Как же не рассмеяться, если ты знаешь, что не только в боевой обстановке в дни войны, но и в мирное время нижестоящий начальник регулярно докладывает вышестоящему об обстановке, и до сих пор еще никто не считал это ущемлением прав военачальника. Никто! Даже С. А. Ковалев, демократ, знаменитый защитник прав человека.

А кто из нормальных людей не захочет при виде твердого намерения лишить наших крупнейших военачальников права считаться настоящими полководцами: «Жуков и другие советские генералы лишь с очень (!) большими (!) оговорками (!) могут быть названы полководцами» (с. 44). Это почему же? По причине малограмотности и бездарности, что ли? Оказывается, не только. А еще и потому, говорят, что у них не было всей полноты власти в стране. «Вся полнота власти – государственной, партийной, военной – находилась в руках Сталина» (с. 44). Правильно, не было. Но, с одной стороны, у немецких генералов Бока, Клюге, Рундштедта, Роммеля и всех остальных тоже не было ни государственной, ни партийной власти. Почему же профессора не лишают их права считаться полководцами? Несправедливо! С другой стороны, ведь не имели никакой государственной власти, допустим, и Румянцев-Задунайский, Суворов, Кутузов – над ними был царь. Значит, их тоже следует исключить из полководцев? Кто же тогда там остается – вавилонский царь Навуходоносор да французский император Наполеон, и только? Неужто доктора-профессора дошли до этого великого открытия своим собственным спаренным умом? Ошеломительно!..

Тут самое время сообщить, что Мерцаловы сочинили много замечательных книг. Под их перо попали Жомини, Клаузевиц, Сталин, вот теперь Жуков… И где только эти книги не выходили! Даже к радости жителей Республики Коми в их столице Сыктывкаре. Но особенно охотно наших историков издают, конечно, в Германии. Так, еще в 1993 году в Эссене опубликовано грандиозное сочинение Мерцалова «Сталинизмус унд гитлеризмус». Это понятно. Ведь немало немцев, которым отрадно прочитать, например, о том, что Жуков вроде и полководцем-то не был, а сталинизмус это то же самое, что гитлеризмус. Позже в Эдинбурге нашлись любители экзотики, издавшие мерцаловский капитальный труд «Крах сталинской дипломатии и стратегии». Тот самый крах, что увенчался знаменем Победы над рейхстагом и актом капитуляции Германии. Надо полагать, что подобные сочинения неутомимых авторов будут и впредь охотно издавать на Западе ценители изящной русской словесности. Бесспорно, там найдет спрос и книга «Иной Жуков». Хотя бы потому, что в ней утверждается со всей решительностью, что сталинизмус это прежде всего невежество, авантюризм, византийская страсть к роскоши, трусость и даже сквернословие (с. 8). А еще. «Набить морду! – так требовал сам Сталин» (с. 65). Кому набить? Всем врагам Советского Союза. Может быть, и Мерцалову тоже. Словом, у сочинений этих корифеев прекрасное будущее.

Профессора за широкой спиной Кутузова

Однако пора сказать и о том, что в писаниях четы Мерцаловых многое ошарашивает и даже не поддается уразумению не только по причине их небывалого новаторства. Дело еще и в том, например, что в своих суждениях и оценках они то и дело лихо и беспощадно опровергают сами себя.

Так, с одной стороны, как мы уже знаем, клянутся, что «советские генералы в подавляющем большинстве своем в отличие от генералов Гитлера и Черчилля не имели хорошего военного образования» (с. 28). Больше того, генералы были просто малограмотны и бездарны (с. 3). Но с другой стороны, профессора пишут, что нельзя «преуменьшать их способности», ибо именно эти малограмотные генералы «сыграли большую роль в прошедшей войне» (с. 36), Мерцаловы даже готовы назвать «десятки генералов», которые способны были «осуществить функцию» (!) главнокомандующего (с. 32). И оказывается, что «по оценке многих специалистов, лучшую по замыслу и осуществлению операцию всей Второй мировой войны» провели не широкообразованные и высокоталантливые генералы Гитлера или Черчилля, а бездарные генералы Сталина. Это операция «Багратион» (с. 40).

Кстати сказать, операция «Багратион» была проведена силами четырех фронтов: 1-го Прибалтийского, 3-го Белорусского, 2-го Белорусского и 1-го Белорусского. Ими соответственно командовали генерал армии И. X. Баграмян, генерал-полковник И. Д. Черняховский, генерал-полковник Г. Ф. Захаров и генерал армии К. К. Рокоссовский. Основная роль в разработке плана операции и в ее проведении принадлежали последнему. Но он, между прочим, был самый малограмотный из четырех: коллеги Рокоссовского окончили военные академии, Баграмян и Захаров даже две, а он, как, впрочем, и Жуков, ни в какой академии не учился, а только на Курсах усовершенствования, правда, хотя и задолго до войны, но дважды – в 1925-м и 1929 годах. Вот загадка для новаторских голов!..

Конкретно о Сталине профессора изрекли: «невежественный в военном деле диктатор» (с. 28), мы победили в войне вовсе не благодаря кое в чем его руководству, а решительно вопреки ему (с. 79). Здорово! Однако в другом месте той же книги авторы признаются: «Мы не отрицаем определенной положительной роли Сталина» (с. 16). Ну какую такую положительную роль может четыре года войны играть руководитель-невежда! Тем более что руководил он не только армией, но и партией, и всей страной. Это ж не рядовой солдат, который, будучи и невеждой, может стрелять, колоть, бить морду. Но у профессоров увесистый аргумент. Дело в том, многозначительно говорят они, что личные интересы Сталина в 1939–1945 годах «кое в чем совпадали с народными». Только личные! Какая новизна взгляда! Я не знаю других философов, которые поднялись бы на такую высоту шкурной мысли. Но и этот свежайший, как редиска с грядки, взгляд профессора в дальнейшем опровергают, заявив, что если бы немцы захватили Москву, то «опасность для Сталина едва ли была бы так велика» (с. 51). Для москвичей, для народа опасность была велика, а для него – едва ли. Поэтому, дескать, он и не покидал столицу в самые критические дни. О, эта мысль достойна Солженицына, Радзинского и Резуна, взятых вместе. Но ведь она-то и опровергает утверждение о том, что личные интересы Сталина тогда совпадали с народными. А?

И потом, вопрос: почему же все-таки нашему главнокомандующему захват немцами Москвы едва ли был опасен, а немецкому – наше взятие Берлина было так опасно, что он предпочел ампулу с ядом и пулю в лоб?

Раз уж коснулись Москвы, ее роли и значения в войне, то нельзя умолчать о совершенно новом взгляде Мерцаловых и на это. Они считают, что Ленинград сдавать было нельзя, поскольку «согласно приказу Гитлера были бы уничтожены и население и город» (с. 54). А Москву, оказывается, вполне можно было сдать. «Мы не считаем, – пишут стратеги, – что Москву нужно было «спасать» в любом случае». Это почему же? Довод у них, как всегда, убойный: «Сдал же ее в свое время Кутузов». Правильно, сдал. Но позволим себе заметить новаторам: к тому времени Москва уже сто лет не была столицей. Кроме того, опыт Второй мировой войны показал: после падения столицы страны – Варшавы, Брюсселя, Белграда, Осло, Парижа – следовала капитуляция. И, наконец, неужели неведомо аналитикам, что Москве Гитлер готовил точно такую же судьбу, что и Ленинграду. Всем известный генерал Гальдер 8 июля 1941 года в дни бешеного успеха немцев записал в дневнике: «Неколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей». По некоторым данным, был и запасной вариант: затопить водой. Видимо, Мерцаловы не понимают, что этой воды хватило бы и для них персонально вместе с новаторскими их идеями.

Поход в баню как военная операция

Но вернемся к вопросу о наших полководцах. Оказывается, их «основными чертами были некомпетентность, авантюризм» (с. 45), «первобытный способ, примитивные методы ведения войны» (с. 61). Ни о какой их значительности, тем более «ни о каком величии сталинских полководцев не может быть и речи» (с. 37). Возможно, кто-то уже изготовился поверить. Но вот что пишут наши ученые в другом месте по вопросу о том самом «величии», волнующем их: «Великий полководец добивается успеха именно вопреки неблагоприятным обстоятельствам (мощь противника, условия вступления в войну и др.)» (с. 43). Совершенно верно! Но ведь как раз так в конечном итоге и добились успеха, а потом и великой победы наши полководцы. Вопреки многочисленным и крайне неблагоприятным обстоятельствам: враг превосходил нас и уже собранной в кулак силой, и почти двухлетним опытом боевых действий, и ресурсами едва ли не со всей Европы, и на него работал мощный фактор внезапности. Да что там говорить, если ему было уже рукой подать до нашей столицы!

Но наши новаторы не унимаются: «В чем же Сталин и Жуков превзошли противника?» От такого вопроса просто обалдеваешь! Как это в чем? Да во всем! Разбили врага в пух и прах, вышвырнули с нашей земли, взяли его столицу, водрузили свое Красное знамя над рейхстагом, заставили его подписать акт о безоговорочной капитуляции. Какие еще могут быть свидетельства превосходства и победы? Но для Мерцаловых все это не имеет абсолютно никакого значения. У них куча контрдоводов: «В чем превзошли?.. Год с лишним бездарных провалов и катастрофических поражений, затем два года с лишним кровопролитных наступательных операций. Что можно записать в актив Сталина и Жукова?» Умственный уровень, который здесь демонстрируется, право, заставляет усомниться в том, что человек – венец творения.