Текст книги "Тараканы! С восклицательным знаком на конце. 30 лет в панк-роке вопреки всему"

– Несмотря на тюремную уверенность в том, что наркотики для меня в прошлом, я раскурился уже на следующий день и потом употреблял еще с полгода, – продолжает Дмитрий. – Но вместе с этим я начал испытывать психологические проблемы. Я видел, что ни для кого из тусы, да и для меня самого, мой опыт не стал поучительным. Пока я был в тюрьме, мои приятели по группе вели тот же образ жизни, музыкой не занимались, и группы фактически не существовало. Но нельзя сказать, что я с той же интенсивностью окунулся в наркоманский мир, как это было раньше. Я перестал барыжить, юзать кислоту, покупать большие объемы травы и носить при себе. Но курил каждый день, и такой образ жизни стал меня тяготить. Я понимал, что потерял свое место, перестал идти за своей мечтой. Этот диссонанс постоянно нарастал и сделал меня практически параноиком. Я был человеком, который курит наркотики и ненавидит себя за это.

Заметки на полях #4

Когда я читал книгу «Тупой панк-рок для интеллектуалов», то про себя отметил, что автор как-то очень вскользь упомянул о таком интереснейшем факте своей биографии, как заключение в следственный изолятор «Кресты». Будто бы он не в тюрячке томился, а в деревню к бабуле уезжал. Естественно, приступая к работе над этой книгой, я очень хотел узнать эти арестантские подробности. В процессе длинных интервью я пришел к выводу, что в СИЗО Дима Спирин попал очень вовремя. Неизвестно, куда бы его завела кривая дорожка драгдилерства и наркотических экспериментов. Ему будто всыпали ремня и маленько отрезвили в самом начале жизненного пути. Иногда кажется, что если бы некоторые рок-музыканты вовремя принимали концентрированный жизненный опыт в виде знакомства с российской пенитенциарной системой (главное, чтобы доза была гомеопатической), то это могло бы благоприятно повлиять на их карьеры, а кому-то, может, и спасти жизнь.

Глава 5

– Смотри, что мы привезли, – говорит Андрей (Абадон) Шморгун, снимая происходящее на телефон. – Два арбуза, две торпеды, руккола прямо с грядки, морковка, все, что надо.

Андрей Шморгун приехал с женой Леной и маленькой дочкой Мирославой, которая бегает по дому в футболке Metallica. В доме стало заметно шумнее. Малыши умеют оживлять любое пространство. Увидев ребенка, даже мухи, которые казались полноправными хозяевами этого дома, становятся несколько тактичнее, сокращая частоту полетов и количество маневров в воздухе.

– Андрюха, не хочешь бас-гитару прописать? – Саша Пронин уже открыл пиво и решил скинуть на гостя почетную повинность записывать партию для новой песни.

– Можно попробовать поковырять, – весело отвечает Абадон.

– Александр Пронин, как продюсер вчерашнего дня, быстро познал славу, начал спиваться и падать на моральное дно, – говорит Дмитрий Кежватов.

– Ну что поделать, не всем же быть королями панк-рока, – смеется Пронин. – Кому-то надо и нести тяжелую ношу позора.

Вчера состоялся дебют Саши Пронина как сочинителя песен в группе «Тараканы!». Он уже пять лет в коллективе, но за это время не сочинил ни одного трека. А тут, видимо, творческая атмосфера дома на него подействовала, и он придумал мелодию, которая стала песней Stacy Hairy. Вообще, с этим треком связана удивительная история. За два дня до того, как «Тараканы!» заселились в этот дом, была пресс-конференция, где Дима Спирин рассказывал о проекте «Много шума из ничего». Я там тоже был и, как и Сид, обратил внимание на яркую девушку с фотоаппаратом. Она выделялась на фоне других журналистов большим количеством татуировок, в том числе и на лице. Позже случайно выяснилось, что ее зовут Настя и в свободное от фотографирования время она сама снимается в качестве вебкам-модели на ресурсе для взрослых. Раздевается на камеру, а зрители засылают ей донаты, подбадривая девушку на различные шалости. Причем оказалось, что Настя является поклонницей группы и часто дает свои домашние стрип-представления под песни коллектива. Когда «Тараканы!» узнали об этом, то срочно связались с ней и предложили провести стрим из дома, ставшего большой творческой лабораторией. Тут найдется место любым проявлениям искусства. Настя вдохновила Дмитрия Спирина на текст для песни Stacy Hairy, и через пару дней ее ждут здесь в гости.

Микроавтобус с группой «Порнофильмы» подъезжает только ближе к десяти вечера, хотя ждали их с трех дня. Оказалось, что они едут из Каменца-Подольского, что в Западной Украине, с фестиваля «Республика» и находятся в пути уже почти сутки. Дорожная тряска и очереди на границе заметно измотали парней, а в «Доме 666», наоборот, к вечеру страсти только разгораются. Спонсорские «Жигули» нещадно заливаются в горловины, а обитатели дома, сами того не замечая, начинают громче разговаривать. Да что там, галдеть наперебой. Удивительно, как угар одних может происходить в том же доме, где другие сосредоточенно работают. Я, конечно, активно примыкаю к первым, но стараюсь не забывать о деле и периодически наведываюсь в большую комнату-студию.

– Мы российского панка позор, и как же все-таки я горд, что мы российского панка позор, а не наоборот! – с характерным истерическим надрывом поет Володя Котляров в золотой микрофон, закрепленный на стойке в центре комнаты.

* * *

Через полгода после выхода из тюрьмы Дима психологически так себя загнал, что уже не мог существовать в парадигме наркомана, ненавидящего себя за слабость. Ему было настолько плохо, что он даже решился поговорить об этом с мамой.

– Я никогда не был в особенно большом контакте с родителями, – рассказывает Дмитрий Спирин. – Делиться чем-то с мамой, рассказывать о своих переживаниях – это все не про меня. Но тогда у нас состоялся серьезный разговор, и это был один из очень редких случаев за всю мою взрослую жизнь, когда мы с ней говорили по душам на темы, которые меня тревожили. Я тогда раскрыл перед ней те стороны своей жизни, которые не хотел раскрывать. Хотя чего юлить, я только что вернулся из тюрьмы, где находился по этому же вопросу, и тайн, прямо скажем, оставалось не очень много. Я чувствовал себя крайне плохо. Долгое время мне казалось, что я пребывал в тяжелом, сумрачном состоянии. Будто надо мной постоянно висит серое небо, затянутое тяжелыми тучами, типа как в Питере. Я очень хотел, чтобы эти тучи расступились и над моей головой наконец заблестело солнце.

Мама очень быстро нашла мне нарколога, который вел частную практику прямо в стенах нашей районной поликлиники. На двери его кабинета висела табличка «Нарколог/психотерапевт». Увидев эту надпись, Дима понял, что попал куда надо. Специалист и про то, и про это. Доктора звали Ашот Людвигович Коштоньянц. Он был похож на постаревшего Карлсона: мужчина небольшого росточка с пузиком и короткими пухлыми пальчиками. Ашот Людвигович внимательно выслушал парня и заверил его, что он попал в нужные руки и с ним все будет в порядке. Расставаясь после первого приема, доктор попросил Диму только об одном: до завтрашнего повторного посещения его кабинета не встречаться с друзьями и не употреблять наркотики. Только один день. Это же не сложно.

– Я сделал, как он попросил, – продолжает Дмитрий Спирин, – и стал к нему ходить каждый день. Это была смесь медикаментозного лечения (в основном большие дозы витаминов В и С внутривенно и внутримышечно), психотерапии и невнятного бормотания каких-то заклинаний надо мной, когда я лежал на кушетке. Как-то в его бормотании я различил число сто три и спросил, что это значит. А он со своим кавказским акцентом сказал: «Э-э-э-э! Это столько лет ти жить будещь!» За время этих приемов он сотворил со мной что-то такое, что привело меня в конечном счете туда, где я нахожусь сейчас. В том смысле, что среди прочего «колдовства» он также вкладывал в меня идею, что моя трезвость нужна только мне и я не получу на этом пути никакой поддержки от своих друзей-наркоманов.

Что я должен сам начать бороться за себя, за свою мечту и за свою судьбу.

Что я должен полюбить себя и осознать, что я все делаю для себя, а остальным, по сути, насрать на то, счастлив я или мучаюсь. Где-то дня через четыре я понял, что во мне случилась эта перемена. Почти на физическом уровне я почувствовал, что надо мной расступились те самые тучи и к наркотикам я, пожалуй, больше не вернусь. Терапия длилась где-то неделю, но потом еще с полмесяца я все же не рисковал тусоваться с ребятами и погружаться снова в ту же среду. А потом я пришел к Рубану и объявил, что больше не употребляю. Многие этому удивились, потому что меня все знали как увлеченного драг-юзера.

– Он мне сказал такое, от чего я охренел, – говорит Денис Рубанов, барабанщик группы «Четыре таракана». – Сказал, что отказывается вообще от всех наркотиков. Что с ним произошло там в тюрьме? Он не рассказывал об этом никому! Его там научили быть аферистом или что? Оттуда вышел совершенно другой человек! Обозленный на жизнь и со своими устоями. Сделать все что угодно, но приблизиться к цели по захватыванию денег. Я думаю, это потому, что он вырос в хрущевке и на него давил этот комплекс. Да он бросил курить, чтобы себе помочь! Чтобы не быть растаманом, не быть хиппи. Ему надо было идти к цели! А еще он сказал, что ни мы, ни мама, ни эти письма, которые мы собирали, не помогли ему выйти из тюрьмы. Ему помог Иисус Христос, и только он.

В тот период Дмитрий Спирин действительно едва не попал в секту. С распадом Советского Союза, а может даже и раньше, когда разрешили открыто поклоняться любому богу, в стране массово расплодились самые разные религиозные организации. Одни секты завозились из-за границы, другие генерировались на местности. Никто не удивлялся, когда какой-нибудь американский священник в деловом костюме зачитывал часовую проповедь по эфирному телеканалу. На телеке тоже хотели жить, а эти ребята щедро платили. За души наших сограждан активно боролись кришнаиты, мормоны, сайентологи, «белые братья» и еще бесчисленное количество других организаций. А россияне и сами были рады чем-нибудь заполнить пустоту, образовавшуюся после отмены заветов Ильича и веры в светлое завтра. И чем более отчаянным становилось положение в стране, тем охотнее они доверялись тем, кто предлагал душевное спокойствие и понятную схему жизни.

Тогда у молодежи была очень популярна секта «Московская церковь Христа». Агенты церкви как-то подловили Диму на улице и подсели ему на уши. Их слова и посылы легли на благодатную почву. Парень только что завязал с наркотиками и находился в раздрае. В таком состоянии человек, особенно молодой, очень подвержен влиянию. Ему не с кем общаться, его мечты и устремления под вопросом, потому что для их воплощения надо возвращаться в среду, которая для него токсична. А уверенности и сил для того, чтобы существовать в ней на своих условиях, у него еще нет.

– Я посетил несколько их встреч, и меня поразило, как они там круто поют и как они раскованы, – рассказывает Дмитрий Спирин. – Они выстраивали такие хоровые расклады, что это просто п… дец. Но ходил я туда недолго. Меня напрягали уговоры встречаться вне этих служб и читать Новый Завет, и из-за этого я чувствовал себя не в своей тарелке. К слову, Библию я уже раза три прочитал, пока сидел в тюрьме. Я понимал, что Ашот Людвигович уже заложил в меня что-то такое, что позволит мне идти к своей цели и без этих ребят. Он будто включил за моей спиной мощнейший софит, который осветил все, что будет впереди. Я очень точно понял, что неважно как, неважно с кем, но я возьму все, что мне полагается, и добьюсь всего, о чем мечтаю. По сути, весь тот ресурс, который я тратил на мутки, употребление и безостановочное самоедство, высвободился, и я оказался один на один с небывалым запасом сил и энергии. Внутри меня как будто начал работу атомный реактор, и нужно было срочно найти мирный способ выпускать эту энергию наружу.

В первую очередь он направил усилия на группу, которая уже почти год лежала в руинах. По сути, концертная активность банды закончилась еще до того, как его поместили в казенный дом, но и после возвращения из Питера ничего принципиально не поменялось. Вокалиста так и не было, а гитарист Дмитрий Петров оказался самым демотивированным участником коллектива. Тогда же выяснилось, что на самом деле его фамилия была не Петров, а Самхарадзе. Почему он решил представляться Петровым, никто не знает. Получилось так, что вскоре Самхарадзе слился, но самое страшное было в том, что умерла их подвальная репетиционная база. «Рок-лаборатория» прекратила свое существование, ее руководители эмигрировали в США. Аппаратура, которую завозили в подвал чуваки из «НАИВа», была имуществом «Рок-лаборатории», и после закрытия головной организации оно было изъято. Кроме того, местные жители, окончательно одуревшие от вакханалии, происходящей на цокольном этаже их дома, добились физического закрытия доступа в подвал-бомбоубежище. Уж лучше вражеская бомбежка, чем соседство с панками и драгдилерами.

Парни оказались в условиях, когда им надо было не только искать вокалиста и гитариста, но и репетировать на платных базах. Чтобы облегчить решение кадрового вопроса, одну из вакантных позиций решили закрыть собственными силами, переведя Дмитрия Спирина из бас-гитарного отдела в вокальный. Способностей к этому делу он имел не больше, чем Рубанов, но, в отличие от Дениса, все же обладал некоторым опытом выступлений в роли вокалиста. Когда группа была активна, бывало так, что Петухов подолгу летом тусовался на даче, а «Четырем тараканам» внезапно предлагали вписаться в какой-нибудь концерт. Никаких телефонов в дачных поселках, естественно, не было, и быстро связаться с вокалистом было нельзя. Поэтому они пару раз выступали как трио, где Спирин играл на басу и горланил по мере сил в микрофон.

– Проблемы в том, чтобы начать петь, я не видел, – говорит Дмитрий Спирин. – Я вообще часто не вижу проблем там, где их видят другие. Я обычно думаю так: «Херня, щас шапками закидаем». Я постоянно подпевал как бэк-вокалист, и у меня даже был собственный вокальный номер, который, к сожалению, нигде не записан. В документальном фильме The Great Rock’n’Roll Swindle группа Sex Pistols играла трек Friggin In The Riggin, который, как выяснилось, был кавером на похабную моряцкую песню. И она мне очень напомнила старую советскую песенку, которую мы с мамой разучивали, когда мне было года три. Она называется «Флажок» и имеет практически идентичную мелодию и размер, что и Friggin In The Riggin. Это был как бы двойной кавер. Вроде мы играли Sex Pistols, но пел я про флажок.

 
На свой флажок, на маленький, любуюсь я, гляжу.
Я с ним в большие праздники по улицам хожу.
Хожу, хожу, флажок в руках держу.
С флажком хожу, флажок в руках держу.
 
 
На нашем красном знамени написано: «За мир».
На нашем красном знамени написано: «За мир».
За мир, за мир, и мой флажок за мир.
За мир, за мир, и мой флажок за мир.
 

На самом деле для Дмитрия Спирина это был не первый вокальный опыт. В классе третьем-четвертом его записали на хор в Дом пионеров. Тот самый, где потом репетировала группа «Кутузовский проспект». И в составе этого детского бэк-хора он подпевал певице Валентине Толкуновой на каком-то праздничном концерте в ДК Горбунова. То есть он выступал на святой для русского рока сцене еще до того, как это стало мейнстримом.

Басовые партии во многих песнях были уже более сложными и не всегда шли ритмически параллельно с вокальной линией, поэтому петь и играть на басу одновременно Спирин в большинстве случаев не мог. Либо ему пришлось бы очень плотно развиваться как инструменталисту. Это при том, что к вокальному мастерству Дмитрия тоже были вопросы.

Александр (Пэп) Потапов, бывший басист группы «Кутузовский проспект»

Поскольку вокалиста никак не удавалось найти, Рубан предложил Сиду петь самому. Как-то мы стояли на остановке и обсуждали эту тему. Сид говорил, что одновременно играть и петь он не сможет и типа: «А кто на басу-то будет тогда?» Рубан заявил, что басиста найти куда легче, вот пусть Пэп будет. Сид почесал голову и спросил меня: «Ты как?» После моего утвердительного ответа была назначена первая репетиция в обновленном виде.

К этому времени Пэп уже успел собрать и разобрать собственную группу «Большой обман». Название команды – это отсылка к документальному фильму The Great Rock’n’Roll Swindle («Великое рок-н-ролльное надувательство»), о котором как раз говорилось выше. На место гитариста пригласили Владимира Родионова. Сейчас он известен как лидер группы «Ульи», участник таких групп, как «Амударья», «Шашки», «Восьмая Марта», Uratsakidogi, и вообще важный персонаж в московском рок-комьюнити. А тогда это был просто парень из Давыдково, который тусовался на районе.

– Выглядел он просто ништяк, – рассказывает Дмитрий Спирин. – Визуально Родя очень напоминал Курта Кобейна, даже волосы были канонической длины и цвета. Мы знали, что он музыкант и что у него есть электрогитара. Спросили, не хотел бы он к нам примкнуть, и Вова сразу согласился.

Всем было понятно, что вокалист из Спирина слабый. В концертном угаре такой уровень мог и прокатить, а для записи надо было прокачиваться. Дмитрий снова отправился в ДК «Красный химик», где он когда-то учился играть на бас-гитаре, и записался на занятия с преподавателем по вокалу Екатериной Белобровой. Она и на тот момент была уже именитым специалистом, а сейчас и вовсе ее можно назвать вокальной матерью доброй половины московской рок-тусы. У нее учились Михаил Житняков из «Арии», Дария Ставрович из группы «Слот», Максим Самосват (экс-«Эпидемия») и многие другие.

– Параллельно с тем, как мы налаживали дела в группе, в моей личной жизни происходили драматические события, – вспоминает Дмитрий Спирин. – По возвращении из тюрьмы я вновь стал встречаться с Катей, которая была со мной, когда нас приняли менты в Питере. Но если я вскоре перестал быть наркоманом, то она, наоборот, сделалась наркоманкой еще сильнее. Я, естественно, был дико против и вообще наивно полагал, что все, кто употребляет наркотики, сами хотят перестать употреблять, но не могут, и надо им помочь. Ее зависимость меня очень напрягала, и я старался всячески этому препятствовать. А Катя, поняв это, стала активно шифроваться не только от своих родителей, у которых мы с ней жили, но и от меня.

Катя не хотела расставаться с Димой, но и завязывать с наркотиками тоже не собиралась. Она выбрала путь, на который встают почти все наркоманы. Постоянное вранье. Она делала честные глаза, говорила, что искренне хочет завязать, и даже согласилась пойти лечиться к доктору Коштоньянцу, но после двух-трех приемов ходить туда перестала. Говорила, что идет к наркологу, а сама отправлялась на Лубянку за очередной дозой.

– Когда я об этом узнал, то она стала гнать, что Ашот Людвигович ее харассил, – продолжает Спирин. – Домогался до ее женских прелестей, чего представить было просто невозможно. Несколько раз доходило до крайности, когда она возвращалась домой поздно ночью грязная, избитая и пахнущая «стоматологией» (это явный признак употребления, который нельзя скрыть). Что с ней происходило и кто ее бил, было совершенно непонятно. Таких адских моментов было очень много. Бывало, что я находил ее в подъезде в отключке с иглой, торчащей из руки. Меня это сводило с ума. В какой-то момент, дойдя до отчаяния, я сказал, что если она не завяжет, то я все расскажу ее родителям. Это был запрещенный прием, но у меня уже не оставалось вариантов.

Диме все-таки пришлось сдать Катю родителям. После того как девушка пропала на несколько дней, ее родители уже и сами переполошились. Дима сказал, что догадывается, где она может быть. Скорее всего, Катя отправилась к своему бывшему парню, активному наркоману, и искать ее нужно там. Он объяснил, что их дочь зависима, и ее надо спасать. Как уже говорилось, Катин папа занимал очень высокий пост в министерстве атомной энергетики, и ее семья жила очень обеспеченно. Большая квартира, несколько машин и неограниченные карманные деньги для дочери. Возможно, такое изобилие ее и сгубило.

– Мы приехали на эту хату, я выманил ее за дверь поговорить, и мы с батей силой потащили Катю в лифт, – вспоминает Дмитрий. – Выбежал этот кореш, его сумасшедшая бабушка, все орут. Стоит крик, мат и какой-то невообразимый трэш. Катя лягается, плюется, кусается и проклинает меня последними словами. Это и понятно, я же ее «предал», привел родаков в логово кайфа и, возможно, разврата.

В течение следующих недель родители пытались применять разные методы для лечения дочери. От вызова нарколога по объявлениям в газете «Из рук в руки», до народных методов снятия аддикции. В итоге ее пристроили в кремлевскую «Центральную клиническую больницу», которая была и остается крайне мажорным заведением. Наркологички там нет, но, видимо, Катю поместили в какое-то другое отделение, в частном порядке договорившись лечить ее от наркозависимости.

– При этом ее родители мне сказали, что Катя больше не хочет меня видеть, – продолжает Дмитрий Спирин. – Я не должен появляться в ее жизни, звонить, интересоваться ее делами и все в этом духе. И я сразу почувствовал, как они ко мне охладели. Из классного парня Димы-Димочки я превратился для них в мудака, от которого надо поскорее избавиться. Для меня это была серьезная травма. Это же я открыл им глаза на проблему и вернул дочь в семью! Я боролся за нее, а тут мне такое говорят! Сейчас я уже понимаю, что, скорее всего, это был результат некоего торга между ними. Катя действительно была на меня обижена и могла согласиться лечь в больницу только при условии, что родаки сделают все от них зависящее, чтобы я ее больше никогда не увидел. А родители были вынуждены принять сделку, но мне раскрывать условия не могли. В ответ я закатил им дикую истерику, с матом, криками, слезами и соплями. Объяснил им, что они твари и фашисты, раз так поступают со мной. Следующие несколько месяцев я дико страдал. Я был влюблен, моя девушка где-то существовала, но я не знал, что с ней. Мне ничего не говорили про больницу. Для меня она просто пропала.

Несмотря на личные драмы в жизни нового вокалиста, группа «Четыре таракана» начала подниматься из небытия, в котором вынужденно пребывала последний год с лишним. Сложился состав музыкантов, и, что важно, пошла творческая работа. Спирин с Родионовым регулярно собирались дома у гитариста и придумывали новые песни, а потом репетировали уже полным составом. Тексты для нового материала делались полностью на английском языке.

Они считали, что такой тип рок-музыки, которую они играют, на русском вообще не звучит, и тут даже бессмысленно что-то придумывать, как не имеет смысла мешать кислое и зеленое.

Второй причиной, удерживающей от сочинения на русском языке, была боязнь оказаться похожими на русский говнопанк, от которого они старались максимально дистанцироваться. Песни про блевотину, говно и помойные приколы, равно как и лирика в стиле «Гражданской обороны», их не бодрили. Хотя они на первом альбоме уже и так ходили по краю с песнями «Мне плохо с утра» и «Под потными обоями».

С лирикой им помогала Аня Сенкевич из группы «Сенкевич International», которая уже писала англоязычные тексты группе «Ногу Свело!» и согласилась выручить ребят. Кстати, сейчас Анина дочка Арина Андреева является участницей модной группы «Комсомольск». Они накидывали ей тезисами смыслы, которые хотели бы изобразить в песне, а Аня, слушая трек, уже сочиняла англоязычный текст с учетом пожелания заказчиков. Делала она это абсолютно бесплатно, из любви к искусству. После нескольких месяцев чуваки почувствовали себя в силах записать на студии второй альбом из песен, ранее сочиненных с Петуховым, и нового материала, придуманного после прихода Родионова.

Время шло, а финансовая стабильность в жизни парней все не наступала, поэтому для записи они выбрали едва ли не самый бюджетный вариант из возможных. Сейчас студийное время в столице стоит двадцать-тридцать долларов за час, тогда брали в среднем пять баксов, но чуваки смогли найти вариант за три доллара США. Это была небольшая студия в подмосковном городке Внуково, куда они ежедневно ездили на маршрутке. Помогла найти это место Лана Ельчанинова, которая за некоторое время до этого привлекла Спирина в качестве бэк-вокалиста к записи альбома культовой питерской группы «Автоматические удовлетворители». «АУ» писались как раз во Внуково.

Первый сюрприз внуковской студии заключался в том, что барабаны снимались не микрофонами, а электронными триггерами, выдавая в итоге не живой звук, а сэмплированный «тыщ». По сути, так можно было и на драм-машине партию забить.

– У меня дома сейчас организована простенькая студия, – рассказывает Владимир Родионов, гитарист группы «Четыре таракана», – но по сравнению с теми условиями – это Abbey Road. Там все было очень бедно. Бас писали чуть ли не в линию, а еще местный звукорежиссер настаивал, чтобы при записи гитарист выходил из комнаты, иначе гитара будет свистеть. Через пару лет я уже специально вставал в метре от комбика, чтобы она громче свистела, а тогда мы не знали таких приемов и думали, что он прав. В итоге получился слишком чистый звук. Но самое страшное было не в этом. Вроде бы мы долго репетировали, но на студии выяснилось, что группы вообще нет, а есть только мы с Сидом, которые придумывали эти песни на кухне. Вот что мы наиграли, то и готово. Барабанщик не может сыграть четырех тактов, не сбившись, а басист просто профнепригоден. На репетициях в шуме мы толком не могли слышать, что Пэп играет, но в студии это все вылезло.

Студийная сессия началась сразу весело. Владимир Родионов принес свою гитару, поставил ее возле стеночки, но в какой-то момент она упала на пол, и у нее отлетела голова грифа. В итоге он записывался на гитаре, одолженной у приятеля из Давыдково. Это был родной американский Fender Stratocaster. Очень хороший инструмент, но не самый подходящий для исполнения панк-рока. Партию бас-гитары тоже прописывал Родионов.

– Когда я пришел в группу, то сразу заметил, что Пэп находился на некотором приниженном положении, и с ним особенно не считались, – продолжает Владимир. – К тому же играл он действительно неважно. Сначала Сид попробовал записать партии бас-гитары, но у него получалось не намного лучше Пэпа. В итоге и гитару, и бас писал я.

– Сид вообще не мог ничего записать, – рассказывает Денис Рубанов. – Он целый день простоял у микрофона и не смог спеть ни одной песни. Потом он говорил, что не подходит для этой роли, лучше не тратить деньги и найти другого вокалиста. Но я его подбадривал: «Ты сможешь! Соберись! Ты отличный фронтмен!» И в итоге он записался.

– Я не припомню каких-то катастрофических проблем с записью вокала, – продолжает Владимир Родионов. – Но вот с барабанами мы действительно намаялись. Мы со звукачом потом несколько смен склеивали партию ударных. Буквально по кусочкам. Для меня это была первая запись в студии, и я получил хороший опыт, но это был настоящий ад. И когда Рубанов говорит, что он записал барабаны на этом альбоме, я всегда посмеиваюсь. Потому что он настолько неровно играл, что там в итоге все склеено из фрагментов. От игры Рубана практически ничего не осталось.

– Рубан не хотел играть с метрономом, он не принимал его как концепцию, – говорит Дмитрий Спирин. – Действительно, спустя много лет я узнал, что если барабанщик очень высокого уровня и у него спаянный профессиональный коллектив музыкантов, то метроном может сковывать внутреннее движение. Без метра можно качать чуть вперед, чуть назад, и это будет слушаться очень круто. Но это работает только в случае с серьезными сыгравшимися профессионалами. В нашем случае метроном был необходим, потому что Денис разгонялся и замедлялся в рандомном режиме, а не потому что так было задумано в аранжировке. В наших простых двухминутных песнях этого не предполагалось. На студии все эти проблемы вскрылись в полном объеме.

Возрождение группы «Четыре таракана» по методу птицы Феникс осложнялось еще и тем, что за то время, пока агрегатным состоянием команды был пепел, в Москве сменилась музыкальная мода. Панки в клубах уже не котировались, и на место чуваков в косухах с клепками и булавками пришли ребята на ширштанах, бейсбольных кепках и с козлиными бородками. Новая музыка называлась альтернативой. Появилась целая тусовка групп, ориентирующихся на новую волну альтернативного метала. Они равнялись на Deftones, Faith No More, Rage Against the Machine и другие группы, смешивающие тяжелый метал с ломаными ритмами и речетативом. Из панк-рока на плаву остались разве что «НАИВ», но их третья пластинка Dehumanized States of America была скорее альтернативой, чем панк-роком. Парадигма сменилась настолько стремительно, что про «Четыре таракана» с их заслугами никто уже и не помнил. Разговоры с концертными площадками выглядели примерно так: «Кто такие? "Четыре таракана?" А на вас кто-нибудь ходит?» Из крепкого середняка они перешли в статус «какой-то старой банды», которой надо снова отвоевывать место под тусклым андеграундным солнцем.

– Мне было девятнадцать лет, я был полон надежд и устремлений, – рассказывает Дмитрий Спирин. – Понимал, что команде надо идти вперед и у нас есть для этого все. Но также мне очень быстро стало понятно, что среди своих партнеров по группе я не найду людей, которые будут это делать с той же энергией, что и я. И первый, в ком я не найду поддержки, – это Рубан. Он оставался наркоманом, он бухал. Мое лидерство Денис принял, так как он во многом был зачинщиком этой идеи выдвинуть меня в вокалисты, но если я говорил, что надо что-то делать, то он воспринимал это как указание, и ему это не нравилось.

– Понятно, что лицом «Четырех тараканов» был Сид как вокалист, а Рубан был символом группы, одним из основателей и единственным бессменным участником, – говорит Александр (Пэп) Потапов, бас-гитарист группы «Четыре таракана». – Однако их подход к деятельности группы был, а точнее стал, различным. Рубан не то чтобы считал несерьезным репетиции и концерты. Не то чтобы не хотел развиваться в музыкальном плане. Нет, он и старался, и учился. Но для него это все было как бы вторичным, а первичным был дух треша и угара. Ему важнее была атмосфера, а что там где-то лишний удар получился по барабанам, то это «на скорость не влияет». До СИЗО и у Сида было похожее отношение. Но после выхода все изменилось. Он посерьезнел и стал очень требовательным. Позволял себе выговаривать остальным за огрехи. На этой почве начали возникать первые, пока еще слабые конфликты между Сидом и Рубаном и попытки перетянуть одеяло на себя.