Текст книги "Персиковый сад (сборник)"

Как иеромонах Иннокентий сектантов одолел

Не успел отец Иннокентий расположиться с книжкой, как раздался звонок, и он, ворча, пошел открывать. Вот так всегда – только выдастся свободный часок, дабы почитать что-нибудь душеполезное, как тебя обязательно выдернут из кресла. Будучи уверенным, что это кто-то из храма явился за ним, отец Иннокентий, не спрашивая, распахнул входную дверь.

На пороге стояли трое неизвестных. Мужчина и две женщины.

– Здравствуйте, – бесцветным голосом поздоровалась одна из них, в яркой красной шапке.

Отец Иннокентий насторожился.

– Доброго здоровья! – ответил он. – Вы к кому?

– К вам, – с готовностью ответил мужчина, брюнет с белорусскими висячими усами.

– Вы верите в Бога? – тут же подхватила «красная шапочка».

– Вы пришли, чтобы спросить меня об этом? – искренне удивился иеромонах.

– Мы пришли к тебе, брат, чтобы поговорить о Боге, – таким же пресным, но тона на два ниже, чем у подруги, голосом проговорила до сих пор молчавшая женщина в черном траурном платье, напоминавшая даму из далекого прошлого. – И помочь тебе обрести истинный путь. – На последних словах она сделала ударение.

Отец Иннокентий вздохнул. У него и сомнений не возникало, что истинный путь он уже обрел. Тоска зеленая эти сектанты! Другой бы на его месте дверь закрыл у незваных гостей перед носом, но не таков был наш иеромонах.

– Так вы христиане? – спросил он, чувствуя, как наполняется миссионерским восторгом. Прозвучало, правда, как у Боланда на Патриарших: «Вы – атеисты?» Весь фокус заключался в том, что и тот и другой прекрасно знали, с кем имеют дело, однако вопрос собеседнику задавали. Синий взгляд инока был безмятежен. – Так вы христиане?

«Красная шапочка» нимало не смутилась и, подобно булгаковскому персонажу, ответила, выпятив грудь:

– Да, мы христиане!

– Ага! – как бы обрадовался отец Иннокентий. – Тогда перекреститесь! – И осенил себя для пущей убедительности крестным знамением.

– Нам не положено! – по-чиновничьи заявил усатый и отступил почему-то за спины женщин.

А отец Иннокентий, напротив, сделал шаг вперед.

– Как это не положено? – с вызовом произнес он. – С каких это пор христианам креститься не положено?

– А вот с таких! – парировала дама в черном платье. В руках у нее откуда-то появились цветные брошюрки. – В нашей церкви не положено. Вы приходите к нам на собрание и все поймете. А пока почитайте это. – И она протянула отцу Иннокентию тощее издание, на обложке которого он успел прочитать слово «башня».

«Вон кто пожаловал: “свидетели”[8]8
  Имеется в виду секта «Свидетели Иеговы», одна из старейших тоталитарных псевдохристианских сект. (Прим. ред.)


[Закрыть]!» – догадался отец Иннокентий. Спрятав руки за спину, он произнес с вызовом:

– Врете вы все, никакие вы не христиане! Да еще и закон нарушаете…

– То есть как это? – вынырнул из-за спины «красной шапочки» усатый.

– А так, – ответил иеромонах и замолчал.

Молчали и гости. Держать паузу – нелегкое дело, тут кто кого. Не выдержал усатый:

– Что значит «закон нарушаете»?

Отец Иннокентий не спешил с ответом.

– Разве вы не знаете, – сказал он наконец, – что навязывание религиозных убеждений является нарушением закона?

– Когда это мы вам навязывали убеждения? – поджала губы «красная шапочка». Но отец Иннокентий заметил, что все трое смутились.

– Только что! – Голос иеромонаха повысился на полтона. – Вы пришли ко мне домой, настаиваете, что являетесь религиозной организацией, приглашаете меня на какие-то собрания – чего больше? Я сейчас позвоню в милицию и попрошу защитников правопорядка разобраться…

– Ну его, атеиста! – махнул рукой усатый. – Пойдем отсюда!

На «атеиста» отец Иннокентий совершенно справедливо обиделся и хотел уж было высказать все, что думает о деструктивных культах, начиная с мормонов и заканчивая движением «Нью-эйдж» во всем его многообразии, но сдержался. В конце концов, «блаженны, когда поносят вас…». Тот самый случай.

– Вот-вот, идите, а лучше катитесь ко всем… э-э… к своим заморским хозяевам! – только и сказал он и засмущался, потому что вышло все равно грубо.

Грубо-то грубо, но, как оказалось, действенно. Троица молча ретировалась к лифту. А отец Иннокентий, по-мальчишески показав им вслед кукиш, отправился читать книжку профессора Александра Дворкина «Десять вопросов навязчивому незнакомцу». Весьма полезное чтение – не только с духовной, но и с практической стороны.

Как иеромонах Иннокентий в милицию попал

В кабинете начальника РОВД, куда привели отца Иннокентия, было так накурено, что он закашлялся. «Из кадила тоже дыму много бывает, но какая разница!» – пришло на ум иеромонаху. Но не до философии было в данный момент. За большим письменным столом под чернобелым портретом Феликса Дзержинского сидел краснолицый подполковник и, постукивая по столу карандашом, подозрительно глядел на вошедшего.

– Так говорите, что вы священник? – спросил хозяин кабинета.

– Да, – устало вздохнул отец Иннокентий. Сегодня люди в погонах этот вопрос ему задавали уже не в первый раз.

– Так-так. А удостоверение у вас имеется?

– Какое удостоверение? – удивился задержанный иеромонах. – Вот мое удостоверение. – Он приподнял с груди наперсный иерейский крест и для убедительности постучал костяшкой указательного пальца по клобуку.

Подполковник криво усмехнулся.

– Это, знаете ли, теперь всякий нарядиться так может.

Отец Иннокентий посмотрел на милиционера и хотел уже было сказать, что и в его форму тоже всякий может нарядиться, но сдержался. И правильно сделал – зачем в пререкания попусту вступать? «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби»[9]9
  Цитата из Евангелия: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10: 16).


[Закрыть].

А в отделении милиции он оказался следующим образом. Настоятель, с благословения владыки, командировал его на машине с водителем в Софрино за товаром – лампадками, подсвечниками, иконами и всякой другой церковной утварью. Деньги на счет были уже перечислены, и отцу Иннокентию оставалось только получить на складе все необходимое да привезти в храм. Путь не близкий – тысяча километров, но дорогу иеромонах любил и потому с радостью согласился на поездку.

Все бы ничего, да отец Сергий надумал послать подарок своему семинарскому товарищу – икону Казанской Божьей Матери, которую написал по его просьбе местный иконописец. Служил этот самый товарищ на приходе где-то возле Хотькова.

– По пути, отец, по пути, не хмурься, – напутствовал иеромонаха настоятель. – Все равно ведь в лавру поедешь, так?

Отец Иннокентий хмурился только для виду. На самом же деле был рад-радехонек. Чтобы побывать у Преподобного, он готов был заехать не только к однокашнику отца Сергия, но и туда, куда Макар телят не гонял.

– Заеду и передам в лучшем виде, – заверил он настоятеля, принимая из его рук аккуратно обернутую в чистое полотенце икону.

С этой иконой и вышло недоразумение. Приятеля отца Сергия на месте не оказалось, и пришлось посланцу везти подарок обратно. Возле Нижнего Новгорода на окружной дороге стражи порядка осмотрели машину особенно тщательно. На весь товар имелись накладные, а на икону – нет. Как ни доказывал бедный отец Иннокентий, что образ недавно написан и предназначался в подарок, бдительные сотрудники правоохранительных органов ему не поверили. И вот он сидит в прокуренном кабинете начальника отдела милиции и стучит согнутым пальцем по своему черному клобуку.

– Я бы вам, конечно, поверил, – продолжал подполковник, – можете не сомневаться. Но вот какая штука: на днях в одном из районов нашей области ограбили церковь, много икон унесли, злодеи…

Отец Иннокентий не удержался:

– Что же, вы думаете, я грабитель, что ли?!

– Доверяй, да проверяй, – многозначительно заметил милиционер и почему-то подмигнул левым глазом. – А у вас удостоверения личности нету. Не так давно, кстати, в соседнем городе, был арестован… э-э… батюшка, как оказалось, лже-священник, и знаете за что? За распространение наркотиков!

– У меня есть паспорт, – вспомнил отец Иннокентий. – И у водителя все документы имеются.

– Да-да… – Подполковник полистал какие-то бумаги. – Где вы служите-то?

– В Казанской епархии.

Страж порядка поднял голову от бумаг. Красное лицо озарилось торжествующей улыбкой.

– В Казани? – переспросил он и подмигнул на этот раз правым глазом.

– В Казанской епархии, – уточнил отец Иннокентий.

– Так вот, уважаемый, в Казани, если не ошибаюсь, татары живут.

– Ну да…

– А татары – мусульмане, так?

– Так.

– А раз так, ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: чего там православному священнику делать?!

От неожиданности отец Иннокентий онемел. Милицейская логика выглядела железной. «Прикидывается, что ли?» – подумал он, но как-то не похоже было.

– Знаете, в вашем городе тоже не одни русские живут.

– Это вы к чему?

– К тому, что у вас и мусульманская мечеть есть.

– Этого я не знаю.

– А я сам видел.

Так они еще какое-то время мирно беседовали на межконфессиональные темы, а потом начальник РОВД, все же не решившись взять на себя ответственность, отправил отца Иннокентия в вышестоящую инстанцию. Дескать, пусть начальство решает, что это за птица залетела на православную нижегородскую землю из мусульманского Татарстана.

В большом современном здании управления внутренних дел было сумрачно и пустынно. Тут, конечно, сразу спорную икону осмотрел эксперт и без обиняков отпустил уставшего иеромонаха с миром, даже проводил до выхода.

– У нас сотрудники в иконописи, к сожалению, мало понимают, – сказал он виноватым тоном на прощание, – а тут недавнее ограбление храма, и вы с красивой иконой как нельзя кстати. Так что извините уж, но береженого Бог бережет!

Пришлось отцу Иннокентию еще раз в прокуренном кабинете побывать – какие-то бумаги нужно было подписать. Подполковник молча поставил автограф. Больше не подмигивал.

Вежливо откланявшись, иеромонах взялся уже было за дверную ручку, как вдруг оглянулся и, кивнув на портрет железного Феликса, проговорил с ударением:

– А Дзержинский, оказывается, наркоманом был!

– Что за чушь?! – с возмущением воскликнул подполковник, и красное лицо его побагровело.

«Как бы его удар не хватил от неожиданности!» – подумал обличитель первого чекиста страны.

– Читал. Он употреблял кокаин, – сказал отец Иннокентий и вышел из кабинета на свежий воздух.

3. Дорога к персиковому саду

Memento mori[10]10
  Помни о смерти (лат.). (Прим. ред.)


[Закрыть]

Про таких, как Изольда Петровна Кузнечикова, поэт Некрасов когда-то сказал, что «коня на скаку остановит» да еще «в горящую избу войдет». Правда, горящих изб на жизненном пути Изольды Петровны, к счастью, не встретилось, коней она тоже не останавливала, а вот мужчин – сколько угодно. Но это в прошлом, когда ей было… ну, скажем, лет тридцать или даже сорок. Теперь же годы взяли свое, и мужчины как-то незаметно исчезли из поля зрения Изольды Петровны. Всю оставшуюся энергию она направила на двух дочерей и сына. Держала их, что называется, в ежовых рукавицах. С внуками, справедливости ради надо сказать, старалась быть ласковой и кроткой.

Выглядело это неправдоподобно. И когда многопудовая бабушка, поглаживая заметные черные усики над верхней губой, ворковала над малышом протодьяконским басом: «Ах ты, мой зайчик!» – никто из взрослых в искренность слов не верил, а дети пугались и начинали реветь.

Короче говоря, Изольда Петровна была женщина властная и жизнелюбивая – настолько жизнелюбивая, что смерти не боялась вовсе. Неминуемый конец приводил ее подруг в трепет, а Изольда Петровна, участвуя в разговорах на эсхатологическую тему, что ежевечерне велись на лавочке у подъезда, только оглушительно хохотала и, хлопая тяжелой ладонью по костлявому колену соседки, говорила:

– Брось, Марковна, три к носу! Конечно, когда-нибудь будет, что и нас не будет. Ну так что? Это сегодня умереть страшно, а когда-нибудь – ничего. Верно? То-то же. Умели жить, так и помереть сумеем! Поэтому тяни лямку, пока не выкопали ямку! Хо-хо-хо!

Вот какая это была бесстрашная и мудрая женщина, Изольда Петровна Кузнечикова!

И вот однажды в начале весны, а точнее восьмого марта, когда сын и дочери с мужьями явились к ней с поздравлениями, Изольда Петровна, расставив по вазам цветы, объявила командным голосом:

– Слушайте сюда! Такое, значит, дело. По месту моей прежней работы, а там, – Кузнечикова ткнула указательным пальцем вверх, как бы показывая, где находилась в незабвенное время высшая партшкола, – там меня, как вы знаете, заслуженно уважали и ценили, мне дали денежное вознаграждение за добросовестный труд. – Изольда Петровна сделала ударение на последних словах и многозначительно посмотрела на старшего зятя – тот почему-то заерзал на стуле и смущенно пожал плечами. – Так вот, я решила потратить эти деньги разумно.

– Кто бы сомневался, – тихо произнес более смелый младший зять, и его жена, внешне чрезвычайно похожая на свою мать, ткнула его локтем в бок.

– И как же это? – спросил с надеждой в голосе сын.

– А вот так, – сказала Изольда Петровна угрожающим тоном. – Я решила поставить памятник на могиле мамы.

Наступила гробовая тишина.

– Хорошо, – неуверенно произнесла старшая дочь, которая нравом уродилась в отца. – Лучше не придумаешь.

Остальные молчали в ожидании, зная, что этим дело не кончится, иначе старуха не устроила бы такой «совет в Филях».

– Конечно, хорошо, – пробасила Изольда Петровна. – Еще бы! Я давно думала об этом. Но не хватало средств… А вам, разумеется, не до того, своих забот хватает.

Старший зять вскочил, уронив стул.

– Вы же знаете, что дела фирмы…

– Знаю, – оборвала его Изольда Петровна. – Знаю. Сядь. Чего стулья-то ломать? Вчера я съездила в мастерскую, где памятники изготавливают, и все узнала. «Каменный гость»…

– Что «каменный гость»? – заморгал сын.

– «Каменный гость» – так мастерская называется, – пояснила Кузнечикова. – Там делают памятники.

– Понятно.

– Ну, раз вам понятно, так извольте по три тысячи с каждой семьи.

Повисла пауза.

– А зачем по три тысячи? – Голос старшей дочери предательски дрогнул.

– Да, действительно, – поддержал ее зять, – зачем?

– Затем! – отрезала Изольда Петровна и замолчала на некоторое время. – Затем, что моей премии на черный гранит не хватает.

– A-а, – протянул сын с кислой улыбкой.

– Может, тогда из мраморной крошки? – робко вставил старший зять.

Изольда Петровна громко отхлебнула из чашки с фиолетовыми цветами остывшего чая.

– Из крошки мы тебе поставим, – сказала она, не глядя на зятя, и продолжила:

– Надеюсь, вы меня поддержите.

Семейные пары молча переглянулись.

Последняя фраза матери прозвучала двусмысленно. Было непонятно, в чем требовалась поддержка: то ли в сборе средств на памятник из черного гранита, то ли в грядущей установке памятника из мраморной крошки пока еще здравствующему мужу старшей дочери?

– И вот что, – добавила Кузнечикова. – На памятнике будут две фотографии.

– Кто же еще? – осторожно поинтересовался сын. – Папа?

Изольда Петровна посмотрела на своего отпрыска с чувством глубокой жалости, как на тяжелобольного.

– Нет, – вздохнула она. – Где находится могила вашего отца, я не знаю и знать не хочу! Этот человек погубил мою молодость…

Собравшиеся с обреченным видом уставились на скатерть, ожидая, что старуха, по обыкновению, начнет повествовать о тяготах прежней жизни со сбежавшим и почившим вдали от семейства Кузнечиковым. Но на сей раз она удержалась от воспоминаний.

– На памятнике буду я! – в полной тишине заявила Изольда Петровна.

Старшая дочь поперхнулась и закашлялась. Муж добросовестно и, кажется, не без удовольствия замолотил ее по спине. Первым пришел в себя младший зять:

– Но, мама… э-э… Изольда Петровна, вы же это… живы… к счастью!

– Вот именно, жива. – Глаза бесстрашной старухи молодо сверкнули за стеклами очков. – Жива, и неизвестно еще, кто… – Она не договорила и выразительно посмотрела на старшего зятя. – Имею основания предполагать, что после моей смерти вы не поместите на памятник мою фотографию.

За столом произошло оживление.

– Да что вы!.. Как можно, мама!.. Почему?.. Да мы…

– Тихо! – От голоса Изольды Петровны в серванте вздрогнул хрусталь. – Могу я иметь свое мнение? Вам же некогда. – Старуха опять посмотрела на старшего зятя. – Дела фирмы и т. п. Это раз. Кроме того, я сама хочу выбрать портрет, а то у вас хватит ума дать мое фото в старости. Это два. И наконец, надо же мне увидеть, как я буду выглядеть на граните, и убедиться, что памятник установят правильно, чтобы он хорошо смотрелся с дороги? Это три. Возражений нет?

Возражений не было.

Через несколько месяцев готовый памятник привезли на кладбище. Два мужика с пропитыми лицами, рабочие мастерской «Каменный гость», по очереди крича «вира» и «майна», установили гранитную глыбу, не уступающую по тяжести истукану с острова Пасхи, рядом с могильным холмиком, на месте скромного соснового креста с табличкой, извещавшей, что здесь покоится прах мамы Изольды Петровны.

Все семейство при этом присутствовало. Сама Кузнечикова сидела на скамейке у могилы напротив и, пощипывая усы, наблюдала за действиями рабочих. Наконец все было готово, и один из них снял с лицевой стороны памятника защитную пленку.

Все так и ахнули!

Гранитная плита размером 60 х 140 в вялых лучах осеннего солнца тускло отливала антрацитом. Сверху была помещена фотография почившей в Бозе мамы и бабушки, востроносенькой старушки в платке, завязанном под подбородком; сбоку, как положено, указаны фамилия, имя, отчество, даты жизни и смерти. Ниже – портрет цветущей дамы лет тридцати в легкомысленной шляпке с огромным бантом. Надпись же гласила, что это Кузнечикова Изольда Петровна, 1930-20… Тут было оставлено место для двух цифр скорбного года, которому суждено было завершить земной путь чудо-женщины.

Молчание затянулось. Бедные родственники стояли, потупив взор в землю. По земле бегали муравьи. Один из рабочих вдруг узнал в сидящей на скамейке старухе молодую даму с портрета на памятнике, потряс головой, потом вытянул к фотографии грязный палец и замычал что-то нечленораздельное. Другой покрутил пальцем у виска, пробормотал: «Ну, дают!» – и потащил товарища к машине.

Изольда Петровна, прищурившись, глядела на памятник.

– Что ж, – наконец вынесла она довольным голосом короткое резюме. – Неплохо. – Затем указала на свою фотографию и добавила: – Эту заклеить. Пока.

Орел или решка

В дверь позвонили. Сначала один раз, потом, как-то неуверенно, другой. Лешка Карман, матерясь, поднялся с дивана и пошел открывать. На кухне уже возилась соседка. Через разрисованное немыслимыми красками, треснутое посередине дверное стекло врывались яркие солнечные лучи, вычерчивая на полу веселые узоры.

«Кого еще там принесло?» – недоумевал Лешка, в глубине души надеясь, что это не милиция.

За дверью стоял Михалыч, нищий из вокзальной подземки. Он был одет в красную спортивную куртку с разорванным рукавом и ярко-синие спортивные же брюки из плащовки с белыми, по-генеральски широкими лампасами. На затылке чудом держалась зеленая вязаная шапочка. Устойчивый аромат «Окского» заполнял все пространство лестничной клетки.

– Здорово, Алексей Петрович, – моргая красными глазами, сказал Михалыч бодрым голосом и протянул Лешке руку. – Мир дому сему, а мое вам с кисточкой!

– Обойдешься, – огрызнулся тот и, не протягивая руки, пропустил нищего в прихожую. – Чего приперся? Выпивки у меня нет.

– Потолковать надо, Леша.

Михалыч стянул с головы шапочку и смял ее в руке.

– Ну, проходи, коли потолковать. Только о чем мне с тобой толковать-то, вроде не пересекаемся?

Настроение у Кармана было хуже некуда. Вчера день не задался: не «нащипал» почти ничего, а вечером продулся «в храп» и потому как лег спать злым, так злым и проснулся.

Они прошли в комнату. Стола у Лешки не было. Вся обстановка состояла из старого, видавшего виды дивана, двух стульев и рахитичного кактуса на подоконнике. Его хозяин поливал пивом, проводя, как он говорил, научный эксперимент: способен ли цветок заболеть алкоголизмом? Эксперимент, по всей видимости, давал положительные результаты. К стене над диваном была косо приколота булавкой бумажная иконка Божьей Матери. На полу стояла пепельница в виде русалки, полная окурков. Михалыч примостился на краешке стула, а Карман развалился на диване. Закурили.

– Так зачем пришел? – повторил свой вопрос хозяин.

– Григорий-безногий помер, – кашляя, сказал Михалыч и заглянул Лешке в лицо.

– Иди ты!

– Вот те крест! – Нищий попытался перекреститься, но у него ничего не получилось, и он стал шумно дышать на толстые, поросшие черными волосами пальцы.

– Когда?

– Ночью, значит. Мы вчера, это, хорошо заработали у собора, праздник был. Выпили, конечно, изрядно, ну и…

– Погоди. Помолчи пока.

Лешка встал, подошел к окну. На улице светило солнце, над голыми деревьями кружили грачи. В груди у Лешки заныло. Григорий был его другом. Ногу он потерял в Афганистане, на войне, а жену здесь, после войны, – ушла она от инвалида в поисках лучшей доли. И плюнувший на все Григорий собирал милостыню у кафедрального собора, которую в тот же день и пропивал, уверяя приятелей, что скоро начнет откладывать из подаяния на лучшую жизнь. Лучшая жизнь тем временем проносилась мимо; Лешка и Григорий видели ее, летящую в «мерсах» и «вольвах» по широким проспектам к шикарным ресторанам. У лучшей жизни были откормленная розовая ряшка и золотая, в палец, цепь на складчатой шее, бумажник величиной с портфель и веселые длинноногие подружки, густо раскрашенные, и не для того, чтобы спрятать фингал.

Григорий, напившись к вечеру всякой дряни, плакал, вспоминая войну, ругал власть и «новых русских», призывал собутыльников к революции и хватался за костыль, если кто-нибудь был против. На лацкане мятого пиджака он носил пластмассовую октябрятскую звездочку, никому не позволял касаться ее руками и гордо называл своим «орденом Красной Звезды». Короче говоря, мужик он был хороший – кореш, одним словом, хотя воровским делом, в отличие от Кармана, никогда не промышлял. Среди нищих и всей привокзальной блатоты пользовался уважением.

– Так от чего, говоришь, умер-то? – спросил Лешка, давясь сигаретным дымом.

– Ага, – оживился Михалыч, – вот слушай: мы вчера взяли еще домой пару бутылок, а с нами Наташка-рыжая…

– Опился, что ли? – перебил Карман.

– По всей видимости, Леша, опился. Я так думаю. Сердце остановилось. Когда мы свалили, он прикемарил малость. А ночью, сам знаешь, ему бы дозу принять, да кто принесет? Один жил, бедолага… Какое ж сердце выдержит такие нагрузки? Блаженны чистые сердцем, как говорится… Так что преставился…

– «Сердце остановилось», – передразнил Лешка. – Тоже мне, врач «скорой помощи» нашелся!

– Так у собора наши говорят. Дескать…

Лешка взял со стула куртку:

– Пойдем.

От дома, где жил Карман, до Григория пять минут ходу – мимо собора, а там в переулок, второй дом направо, под тополем, – вот и пришли. Михалыч брел сзади, что-то бормоча себе под нос. Лешка его не слушал. Обходя огромные апрельские лужи, он думал о своем друге. Мысли были тяжелые, как бревна на лесоповале в Заветлужье, где он сидел последний раз. Они лезли в голову, глухо ворочались там, давили на мозги. Вот был человек, воевал, по госпиталям валялся, терпел все, что Бог посылал… Ну, может, не всегда терпел-то, а кто стерпит, скажите на милость? Выпивал, конечно. Иногда лишнего. А покажите, кто не выпивает? Власти ругал? Так кто их не ругает нынче? Он, пожалуй, имел на это право и все основания. Да-а… Мечтал скопить деньжонок, уехать в другой город, начать новую жизнь, а тут на тебе – бац, и в ящик! Такие дела: думаешь завязать, а к тебе с понятыми.

У подъезда топтались несколько нищих. Они знали, что Лешка был приятелем Григория, и издалека приветствовали его.

– Ты, Леша, туда не ходи, – сказал один из них, по имени Евлампий, бородатый мужик в длинном женском пальто болотного цвета. – Там щас менты и все такое. – Пойдем лучше помянем Григория-то?

– Ты, я вижу, уже помянул.

Евлампий снял спортивную шапочку и вытер ею свою блестящую лысину.

– Само собой. Как положено. А с тобой-то?

– Со мной другие помянут.

– Что-то ты нынче неласковый.

– А я не баба, чтобы тебя ласкать.

– Ладно-ладно, я ведь так это, к слову.

Он снова натянул на голову шапку и, прихрамывая, побрел к товарищам.

На звоннице у собора ударил колокол.

– Царство Небесное Григорию-безногому, – перекрестился Михалыч. На этот раз ему удалось осенить себя крестным знамением. Глядя на собор, он повторил это трижды.

Все помолчали.

Хотелось увидеть покойного, но подниматься в квартиру Лешка поостерегся. Евлампий-ханыга прав – лишний раз рисоваться перед ментами себе дороже.

– Жене сообщили? – спросил он у Михалыча.

– Сообщили, – ответил тот. – Да вон и она сама, легка на помине.

– Богатой будет, – заметил Евлампий, с прихлюпом вытирая нос рукавом.

– Уже богатая, – хмыкнул Михалыч.

К подъезду подъехала «ауди» цвета мокрого асфальта. Из нее вышли мужчина в длинном черном пальто и серой с изогнутыми полями шляпе и женщина в короткой шубке и черном кружевном платке.

Карман бросил окурок и направился к ним.

– Извините, – обратился он к женщине, – можно на пару слов?

Та посмотрела на своего спутника и ответила:

– Я вас не знаю.

Карман усмехнулся.

– Я вас тоже. Но вы – жена Григория?

– Бывшая жена. Что вам нужно? – Женщина окинула его с головы до ног подозрительным взглядом.

– Мы с Григорием были друзьями.

Она презрительно усмехнулась.

– У него было много друзей… Особенно в последнее время.

– Пошли. – Мужчина в длинном черном пальто взял ее под руку.

– Подожди, браток, успеешь. – Голос Кармана зазвенел.

– Что такое?

Лешка помолчал, выразительно глядя на мужчину, и обратился к женщине:

– Я действительно был другом Григория, и мне его смерть не безразлична. Не хочу вас обидеть, но мне хотелось бы поучаствовать в расходах на похороны…

Даже если бы Карман очень напряг память, он ни за что не вспомнил бы, когда ему доводилось разговаривать этаким светским тоном. С адвокатами и теми он не был так вежлив. Это требовало больших усилий.

– Мы не нуждаемся в вашей помощи, – уже мягче сказала женщина.

Он согласно кивнул:

– Да. В этом нуждаюсь я.

Кажется, женщина что-то поняла. Она молча смотрела на небритого и небрежно одетого Лешку. У него царапнуло сердце.

– Вот, возьмите, пожалуйста, – выдавил он и сунул руку в карман. В кармане хрустнули бумажки. Он вытащил их, три пятисотрублевых купюры, все, что осталось после вчерашней игры.

Лешка протянул деньги женщине.

– Не бери, – строго сказал мужчина.

Захотелось дать ему в морду, но Карман сдержался. Поглядел только на «лучшую долю» Григорьевой жены с прищуром. Мужчина заметно заволновался.

– Хорошо. – Женщина взяла деньги. – Я вложу их в кладбищенские расходы. Как вас зовут?

– Кар… Алексеем. – Карман повернулся и пошел к одиноко стоящему на детской площадке Михалычу. Остальные нищие уже разбрелись по своим постам – смерть смертью, а дело остается делом. Кто не работает, тот не ест. «И не пьет!» – дополнял апостола Павла начитанный в Писании привокзальный экзегет Михалыч.

Пока Лешка разговаривал с бывшей женой Григория, он сбегал в ближайший киоск и принес бутылку водки.

– Будешь? – спросил старый богохульник, разливая водку в два прозрачных пластиковых стаканчика.

– Буду, – сухо ответил Карман и посмотрел на бутылку: – Ты что за дрянь взял?

– Так, Леша, на какую денежек хватило. Ты бы вот дал мне на хорошую-то… Рука дающего, это… не оскудеет.

– Ладно, – оборвал Михалыча Карман, – сойдет и такая.

– Ну, – моргая, с пафосом произнес Михалыч, – земля пухом нашему Григорию и Царство Небесное Божьему рабу!

Тонкий стаканчик дрогнул в Лешкиной руке.

– Да будет ему Царство Небесное, – с хрипом выдохнул он. – Будет обязательно! Григорий героем был, кровь проливал на войне. Он не предавал никого… Будет ему Небесное Царство, нам с тобой не будет, а ему – будет!

Михалыч примолк. К подъезду подъехала машина «скорой помощи». Из нее вышел врач и два санитара с носилками.

– Вон, – кивнул нищий, – за Григорием приехали, повезут на вскрытие.

– Пей, что ли, придурок! – со злостью сказал Карман и, запрокинув голову, вылил в горло холодную водку. – Больше не буду, – сказал он. – Помянете с корешами.

Михалыч не возражал. Затолкав бутылку в нагрудный карман своей красной куртки, он заспешил, петляя между лужами, к собору. Лешка посмотрел ему вслед, усмехнулся.

– Эй, Михалыч! – позвал он.

Нищий оглянулся.

– Ты нынче как светофор.

– Чего? – удивился Михалыч.

– Красивый, говорю, ты сегодня, – сказал Карман и махнул рукой, – весь разноцветный.

– А-а, – заулыбался Михалыч, но, похоже, так и не понял, о чем шла речь.

Постояв еще немного на площадке и выкурив сигарету, Лешка отправился домой. Дома он походил из угла в угол по комнате, побрился старым одноразовым «Жилеттом» в ванной и, надев новую куртку постучал в дверь соседки.

– Теть Валь, это я, Алексей, – сказал он, наклоняясь к дверному прихлопу.

После довольно долгого молчания за дверью послышались шаркающие шаги. Лешка повернулся и, нашарив рукой выключатель, включил в прихожей свет.

– Чего тебе, Лешенька? – раздался из-за двери старческий голос.

Тете Вале исполнилось недавно семьдесят четыре, но она держалась бодро, на болезни, как другие в ее возрасте, не жаловалась, с Лешкой уживалась легко и никогда не лезла в его дела.

– Я еще хоть под венец, – говорила она. – Вот только ноги бы получше ходили!

Одним словом, повезло Карману с соседкой. Впрочем, он знал ее еще до вселения в эту комнату. Тетя Валя была подругой его бабушки, все жили в бараке на берегу Оки, а потом, когда бараки сломали, получили жилье в одном доме. Лешка в это время сидел и в переселении не участвовал. Вернулся сюда после отсидки, только бабушку уже не застал в живых…

– Мне бы, теть Валь, до вечера… или нет, до утра сотни две?

– Ох, Леша-Леша, – сказала старушка с укоризной. – Горе ты горькое!

Какое-то время стояла тишина, потом соседка открыла дверь и, близоруко щурясь, протянула Карману деньги.

– Все будет хорошо, ридна маты моя! – с напускной веселостью ответил он и поспешил выйти на улицу.

Ветер разогнал без того редкие облака, и апрельское небо заголубело, отражаясь в лужах на проезжей части дорог. По краям тротуаров снежное месиво резво таяло, и потоки мутной воды с шумом текли в ливневку.

Алексей бродил по городу, стоял у витрин, заходил в магазины, выпил в подвальчике «Кубанские вина» стакан «Изабеллы» и ни разу не «щипнул». Только в «Макдоналдсе», куда зашел перекусить, едва машинально не вытащил из кармана какого-то толстяка торчащий оттуда углом потертый малиновый «лопатник». Пальцы сами потянулись к бумажнику, но Лешка сунул правую руку в карман, а левой тронул стоящего впереди толстяка за плечо. Тот оглянулся.

– У вас кошелек может выпасть, – с усмешкой сказал Лешка.

– А, да, спасибо, – ответил толстяк и переложил бумажник в нагрудный карман.