Текст книги "Персиковый сад (сборник)"

Как иеромонах Иннокентий строптивую Агнию укротил

В сторожке на столе под толстым, помутневшим от времени, затертым оргстеклом можно было прочесть текст, отпечатанный на пишущей машинке прописными буквами:

«УКАЗАНИЕ СТОРОЖАМ

И ДЕЖУРНЫМ ПО ХРАМУ!

ЕСЛИ АГНИЯ НЕ БУДЕТ ПОДЧИНЯТЬСЯ

СЛОВЕСНЫМ УВЕЩЕВАНИЯМ, РАЗРЕШАЮ

ПРИМЕНЯТЬ К НЕЙ ФИЗИЧЕСКУЮ СИЛУ.

НАСТОЯТЕЛЬ ПРОТОИЕРЕЙ СЕРГИЙ»

И размашистая подпись с крестиком впереди.

Столь суровые меры предлагалось использовать по отношению к восьмидесятипятилетней старушонке, дежурившей на подсвечниках у икон святителя Николая, «Скоропослушницы», благоверных князя Петра и княгини Февронии, а также на тетраподе. Агния была маленькая, сухая, как щепка, и злая, как цепная собака.

Кто и когда обучал ее правилам поведения в храме, оставалось для всех тайной. Точно не отец Сергий, который всеми силами старался перевоспитать непокорную старуху, что ему, к сожалению, мало удавалось. Но именно тот неизвестный наставник, по всей видимости, своей злою волей внушил Агнии ненависть к прихожанам. А может, само собой так получилось, безо всяких наставников. Мало ли недобрых старух встречают людей на пороге в церковь, а если уж говорить без обиняков, так на дороге к Богу! Теперь, к счастью, их стало меньше, а в девяностые годы – о-о-о! И никто им не давал власти, но они повсеместно каким-то странным образом узурпировали ее.

Представительницей этой уходящей в небытие когорты была Агния. Стоило войти в храм молодой женщине, как старуха тут же ополчалась на только что преодолевшую психологический барьер беднягу. Все в вошедшей было, по мнению Агнии, не так – и одежда, и лицо, и мысли. Юбка слишком короткая, губы чрезмерно накрашены, а уж если еще и голова не покрыта – ну, это просто конец света! Жителям Содома и Гоморры легче было простить грехи, чем бедной прихожанке. Горе тебе, зашедшей в брюках в храм Божий поставить свечку! Горе тебе, приложившейся к иконе, не стерев с губ помады! Горе тебе, не надевшей летом чулок или колготок и блузки с длинными рукавами! Синим пламенем гореть грешнице в аду в жизни будущей, а в этой – пылать от стыда перед теми, кто уже прошел Агниево чистилище.

Что стояло за этой патологической нелюбовью? Зависть к молодости? Тоска по комсомольскому прошлому, когда она, комсорг кузнечного цеха, имела маленькую, но власть над людьми, которой лишилась, выйдя замуж за пьяницу формовщика из соседней литейки, учившего ее уму-разуму, таская за косы? Чужая душа – потемки…

Никакие вразумления клириков и самого настоятеля не имели успеха. Отец Сергий много раз намеревался отстранить старуху от подсвечников, но не делал этого по причине особенной аккуратности Агнии – лучше ее никто не чистил подсвечники и мраморный пол, залитый после службы воском. Да и не было никакой гарантии, что отстраненная от обязанностей дежурной зловредная старуха не станет нападать на прихожан по-прежнему. Из храма же ее не выгонишь!

– Молчи! – сурово хмуря брови, говорил настоятель. – Слышишь, Агния? Не умеешь с любовью к людям подходить, так хоть молчи уж!

Не тут-то было. Старуха, безо всякого выражения уставясь в скандинавскую бороду отца Сергия, согласно кивала. Но стоило в притворе появиться более-менее современно одетой женщине, зомбированная Агния, забыв все на свете, устремлялась в атаку.

Так и появилась вышеозначенная записка. Сторожа не преминули воспользоваться разрешением настоятеля и, случалось, выводили под белы руки разбушевавшуюся Агнию на паперть, где придерживали некоторое время, пока боевой пыл воинствующей старухи не остывал.

Немало нареканий по поводу строптивой дежурной выслушивал от прихожан настоятель. Но терпел. Однако были у Агнии еще два пунктика. Первый: она никому не разрешала самостоятельно зажигать свечи – буквально выхватывала их из рук прихожан и мгновенно куда-то прятала.

Люди жаловались. Отец Сергий ругался.

– Зачем ты это делаешь, объясни?! – безнадежно спрашивал он у старухи.

Агния молчала, тупо глядя ему в бороду.

Сторожа и на сей счет получили особые указания. Да разве углядишь? И опять жалобы.

– Батюшка, ваша глухонемая бьет людей по рукам!

Действительно, свечи Агния отнимала без слов, причем не делая различий по полу. Грозно сопел отец Сергий и ругал от бессилия сторожей. Но все оставалось без изменений, пока не появился в храме иеромонах Иннокентий. Какое-то время он присматривался к Агнии и даже о чем-то с ней беседовал наедине. Все стали замечать, что строптивая старуха благоволит иеромонаху: и принос ему от своих щедрот пополняет, и благословение у него чаще, чем у других, берет да и смотрит на него с тихим умилением.

Самого же отца Иннокентия особенно возмущал второй пунктик Агнии, заключающийся в следующем. Тогда еще не было указа архиерея, запрещающего собирать пожертвования во время службы. Кто-либо из причта, чаще староста, брал благословение и обходил храм с блюдом, куда и складывались посильные пожертвования прихожан. Чаще это была мелочь. На всенощном бдении едва ли не постоянно с блюдом ходила Агния. Бывало, кто-нибудь не положит монетку, так она станет напротив него и стоит молча, пока нерадивый не раскошелится. За что настоятель называл ее мытарем.

Ладно бы только это. Бессовестная старуха ссыпала собранное в жертвенники, как нарочно, в самые ответственные моменты богослужения, так что звон стоял по всему храму.

И вот как-то раз на полиелее, когда вспыхнуло всеми лампами двенадцатиярусное паникадило и священство вышло из алтаря под торжественное пение «Хвалите имя Господне», Агния принялась за свое, и грохот ссыпаемых в жертвенники монет заглушил чудные слова Псалтири.

Иеромонах Иннокентий поморщился-поморщился, а потом обратился к настоятелю:

– Отец Сергий, благослови отлучиться на минутку.

– Сейчас?

– Именно сейчас.

– Ну, отлучись, коли надо, – разрешил удрученный звоном мелочи настоятель и пожал плечами, дескать, другого времени, что ли, не нашел?

А вот, значит, не нашел. Все видели, как иеромонах подошел к Агнии и что-то прошептал ей на ухо. Старуха замерла, огляделась по сторонам и неожиданно быстро растворилась среди народа, а отец Иннокентий так же тихо вернулся на свое место слева от настоятеля, так как был третьим по хиротонии.

– Что ты ей сказал? – спросил отец Сергий, когда вернулся после помазания прихожан в алтарь.

– Да так… – неопределенно ответил иеромонах.

– Что значит – «так»? Скажи все же.

– Ну, я сказал ей, что Бог за звоном денег молитву не услышит.

– И все?

– Все. Что тут еще добавишь?

Настоятель с подозрением посмотрел на отца Иннокентия и недоверчиво покачал головой.

Эти ли слова нашептал иеромонах старухе или другие – сие неведомо. Все, конечно, видели загадочную улыбку на губах отца Иннокентия, ну, так она была нередким явлением. Но что удивительно, Агния больше никогда не собирала пожертвования во время службы, даже близко к позолоченному блюду не подходила. Правда, свечи продолжала отнимать и на женщин налетала по-прежнему. Тут уж иеромонах ничего поделать не смог.

Как иеромонах Иннокентий читал акафист Иисусу Сладчайшему

Пономарь Мишаня Звонцов был малый не промах. С детства себе на уме. Частенько настоятель, качая рыжей скандинавской бородой, говорил: «Ну и рыба ты, Мишка, ой, ну и рыба!» Что отец Сергий разумел под словом «рыба», оставалось только догадываться. Все и догадывались, потому что для своих тринадцати лет мальчишка был шибко шустрый и на редкость хитрый. Правда, хитрость его вся была на виду. Но она явственно год от году развивалась и крепла – сию эволюцию наблюдали храмовые работники, знавшие Мишаню с младых, так сказать, ногтей, которые со временем превращались в весьма острые коготки.

Не знал его только один лишь иеромонах Иннокентий, появившийся в приходе около года назад. Ну и конечно же, юный ловкач воспользовался этим незнанием, как и простодушием иеромонаха, при первом же удобном случае. А произошло следующее.

На Крестопоклонной неделе после службы, когда отец Иннокентий остался дежурить в храме, Мишаня подкатился к нему колобком.

– Батюшка, – говорит, а сам и взор в землю. – А вот вы не заметили, что иконка Спасителя на Царских вратах у нас уж больно старенькая?

Отец Иннокентий поморгал васильковыми глазами.

– Э-э, – сказал он. – Э-э…

Мишаня инока за рукав рясы ухватил.

– Я тут за ящиком присмотрел новую. По размеру такая же. Ее бы на врата… А эту, не выбрасывать же, я бы домой взял, а?

Сраженный благочестием отрока, отец Иннокентий покашлял в кулак. Под рясой слева растекалось тепло. Он бы тут же снял с Царских врат икону и вручил ее молодому молитвеннику, но привычка к послушанию взяла верх над чувствами.

– Ладно, Миша, – с умилением сказал он. – Добро. Я вечером скажу отцу настоятелю, и мы сделаем, как ты предлагаешь.

Тут отец Иннокентий заметил, что пономарь вроде как скис.

– А зачем отцу настоятелю? – по-прежнему не поднимая глаз, произнес Мишаня и вздохнул. – Мы бы и так поменяли, а батюшка порадовался бы, когда новую иконуувидел.

– Нет, дружок, – возразил, почувствовав неладное, иеромонах. – Ты же знаешь, в церкви все делается с благословения начальствующих. Так ведь?

– Ну, так… – промямлил Мишаня невесело.

– Вот и хорошо. Пойдем-ка, поглядим на икону-то. – Отец Иннокентий положил мальчику на плечо руку и подтолкнул его к солее.

Поднявшись на амвон, отец Иннокентий поправил очки и уставился на небольшой, в ладонь, образ Иисуса Христа, к которому обычно прикладывается священник, входя в Царские врата. На Божественном лике отчетливо были видны крошечные капельки, от которых исходил едва уловимый аромат.

– Та-ак, – вымолвил отец Иннокентий и оглянулся на пономаря. – А иконка-то, выходит, мироточит?

Мишаня смущенно моргал.

– Не знаю… Я просто хотел новую…

– Ясно. Ты вот что, Миша, запомни, да покрепче: того не берут, чего в руки не дают. Я понятно сказал?

– Понятно.

– А теперь ступай-ка, приятель, в библиотеку да принеси акафистник.

Спустя некоторое время Звонцов вернулся с толстой книгой в руках.

– Делай как я, – по-армейски строго скомандовал отец Иннокентий и опустился на колени.

Розовые щеки Мишани стали пунцовыми. Он оглянулся. В храме никого не было. Стал на колени рядом с иеромонахом. Тот открыл книгу и начал читать акафист Иисусу Сладчайшему.

На вечерней службе отец Иннокентий поведал о случившемся отцу настоятелю. Тот от души посмеялся.

– Так. Так его учить надо! – повторял он. – Нужно будет владыке при случае рассказать… Ох, рыба, ну уж и рыба наш Мишка – далеко пойдет!

И ведь как в воду глядел. Через десяток лет бывший пономарь, а ныне отец Михаил Звонцов занимал в епархии видную должность. Отец Сергий по-прежнему настоятельствовал на приходе, а иеромонах Иннокентий подвизался в монастыре все в том же звании, всячески избегая продвижения по служебной лестнице. «У всякой звезды своя слава», – любит он цитировать Первое послание апостола Павла к Коринфянам.

Как иеромонах Иннокентий колокол заполучил

Занедужил отец Иннокентий. Со всяким бывает, конечно, но тут такая неприятная оказия случилась: хирург определил у иеромонаха грыжу.

– Резать! – прозвучал суровый приговор.

– А может… – хотел что-то предложить отец Иннокентий.

Но тот даже и слушать не стал, только покосился на монашеский параман, выпятил челюсть и махнул правой рукой, рассекая воздух, будто саблей:

– Резать надо! Ждать нечего!

«В каком смысле?» – хотел было спросить отец Иннокентий, испугавшись, но не спросил. К традиционной медицине иеромонах относился с уважением, поэтому только вздохнул тяжело и стал одеваться.

– Вот, – сказал он, вернувшись с консультации, настоятелю. – Под нож кладут.

– Ничего, – бодро ответил отец Сергий и потер руки, точно сам собирался оперировать бедного иеромонаха. – Всех резали, и ничего!

Последнее замечание настоятеля прозвучало весьма неопределенно. Кто, кого и когда резал и вообще зачем, отец Иннокентий не понял, но уточнять не стал, потому что и без того был расстроен ближайшей перспективой. Но образ огнебородого свирепого Эрика все же на мгновение возник перед его мысленным взором.

В хирургическом отделении, которое располагалось на третьем этаже больницы, переодетого в спортивный костюм и оттого сразу потерявшего монашеский облик, несмотря на солидную бороду, отца Иннокентия определили в четырехместную палату. Он занял койку у окна и поставил на тумбочку складень с изображением Спасителя, Пресвятой Богородицы и Иоанна Предтечи. Сопалатники замерли.

– Та-ак, – упавшим голосом произнес толстяк в майке, – теперь, братцы, анекдоты будем рассказывать в коридоре.

– Нда, – откликнулся его сосед, высокий, с буденновскими усами.

Третий, подключенный к капельнице, молчал.

Отец Иннокентий виновато покашлял в кулак, но складень не убрал.

Вскоре они подружились. Василий, так звали толстяка, все же рассказывал анекдоты, но тихим голосом. Правда, иеромонах делал вид, будто не разбирает слов, и прилагал героические усилия, чтобы не засмеяться вместе с другими. Это ему не всегда удавалось.

Особенно сошлись они с Сергей Сергеичем, усатым подполковником пожарной службы. Он оказался любознательным человеком, а любознательных, как известно, хлебом не корми – дай поговорить о религии. Сергей Сергеич задавал отцу Иннокентию самые что ни на есть каверзные вопросы, ответить на которые было бы нелегко и кандидату богословия, не то что рядовому иеромонаху с семинарским образованием, имеющему к тому же, стыдно признаться, тройку по догматике. Например, очень интересовал пожарного вопрос о Лицах Единосущной и Живоначальной Троицы. «Как это, – вопрошал он, – Сын рождается от Отца? Как это: Иисус Христос – Бог, а родился от земной женщины? Кто же тогда от Отца родился?» Ну и тому подобное. Мозги отца Иннокентия работали так напряженно, что он порой слышал в голове некое поскрипывание и даже стал опасаться за состояние левого полушария.

Спасла операция. Прошла она успешно, и через пару дней иеромонах уже прогуливался по коридору под ручку с подполковником, у которого за это время накопились новые вопросы.

Сам Сергей Сергеич находился в хирургическом отделении в ожидании анализов по поводу опухоли. Несмотря на военную косточку, он откровенно боялся, что опухоль окажется злокачественной. Не исключено, что еще и это опасение подогревало его интерес к богословским разговорам.

– Эх, отец Иннокентий, – сказал как-то пожарный, удовлетворенный ответом иеромонаха о бессемейном зачатии, – чувствую я, что Там, – при этом он указал пальцем на потолок, – безусловно, Кто-то есть!

Отец Иннокентий снисходительно наклонил голову.

– Да! – с жаром продолжил подполковник. – И если бы Он не оставил меня…

– Он никого не оставляет, – заметил прооперированный миссионер.

– Будем надеяться, что это так.

– Это так.

Они присели в кресла под фикусом в конце коридора.

– Знаете, святой отец… – начал Сергей Сергеич.

– Так католики говорят, – поправил его иеромонах.

– Ладно. Пусть. Я вот что хочу сказать: если анализ покажет, что опухоль доброкачественная, я подарю вам колокол!

Отец Иннокентий поглядел на собеседника поверх очков.

– Какой колокол?

– Большой. Сто пудов, может быть.

– Откуда у вас такой колокол? – недоверчиво осведомился отец Иннокентий.

Пожарный покрутил ус.

– С каланчи, – ответил он, но вдаваться в детали не стал.

– Хорошо, – сказал отец Иннокентий, – договорились. – И он протянул подполковнику руку.

Потом разговор этот забылся. Вскоре отца Иннокентия выписали, а Сергей Сергеич остался – что-то затягивалось с его анализами. Но вот как-то через месяц к храму подъехала грузовая машина, и водитель спросил отца Иннокентия. Того нашли в издательском отделе, и он, недоумевая, кто бы это мог быть, вышел к воротам. Возле машины его поджидал Сергей Сергеич при полном параде – в шинели и папахе.

– Ну, святой отец, принимай! – бодрым голосом крикнул он, показывая на кузов. – Привез я обещанный колокол.

Пока колокол выгружали да закатывали на церковную территорию, отец Иннокентий расспрашивал подполковника о здоровье.

– Порядок! – по-военному коротко ответил Сергей Сергеич.

– Значит, Он не оставил? – спросил, улыбаясь, иеромонах и ткнул пальцем в небо.

Сергей Сергеич посмотрел на отца Иннокентия долгим взглядом и сказал тихо:

– Он никого не оставляет.

На том они и простились, и только спустя время отец Иннокентий узнал от зашедшего в храм Василия, что анализы у Сергея Сергеича оказались неутешительными и он умер, прожив после выписки еще четыре месяца.

Отец Иннокентий записал подполковника в свой помянник.

Как иеромонах Иннокентий с Богом по лесу ходил

Все священники в Никольский монастырь служить ездили, дошел черед и до отца Иннокентия. Он вздохнул, поглядел с сожалением на дверь издательского отдела и отправился в путь.

Женский Никольский монастырь только начинал возрождаться, и своего священника там не было – инокиня Херувима да с ней две сестры и пять трудниц – только и всего. А литургию служить надо, как же без причащения? Да и народ, несмотря на то что до обители от села нужно было идти лесом минут двадцать, на службу все же собирался, потому что других храмов поблизости не было. Приезжающие священники останавливались обычно в селе у старичка Сан Саныча, который, за неимением других мужчин, исполнял в монастыре обязанности и завхоза, и пономаря. Вообще делал все, что мать настоятельница скажет, никакой работой не гнушался, ибо человек был бессемейный, тихий и богобоязненный.

Иеромонах Иннокентий считал себя по жизни невезучим. Известно, бывают такие, которым все в масть, а у других, как ни стараются, все-то нескладно выходит: откроют, к примеру, коробку, так обязательно не с той стороны, или упадет что-нибудь из рук, так закатится в такой угол, что и не найдешь никогда. Короче говоря, бутерброд у оных людей непременно маслом вниз упадет, да еще и в самую грязь. Вот и тут, приехал отец Иннокентий в село Бабакино, а Сан Саныч с температурой лежит под тремя одеялами, стучит зубами, в доме холодно, а печку истопить некому, да что печку – чаю бы кто согрел!

Посмотрел иеромонах на эту невеселую картину, снял подрясник, сунул ноги в Сан Санычевы валенки и отправился дрова рубить. Потом натопил печку, чаем с сушеной малиной больного напоил, тот и ожил малость.

– Служить, батюшка, приехал? – спросил он, постукивая по инерции зубами по краю блюдца, из которого пил чай.

– Да, брат, служить, – ответил иеромонах. – Всю Страстную седмицу у вас служить буду, до Пасхи включительно.

– Ага, – сказал старик и поставил блюдце на стол, а сам быстро нырнул под одеяло. – Малярия у меня, что ли?

– В наших широтах малярии не бывает, – со знанием дела заметил отец Иннокентий.

– Что же меня так колотит?

– Обыкновенная простуда. Просто температура у тебя высокая. Не измерял?

– Нечем. – Сан Саныч высунул голову из-под одеяла. – Градусника у меня нет.

– А зачем он? – пожал плечами отец Иннокентий. – И так видно.

– Да уж, – согласился больной пономарь. – Я вот все думаю, как же там без меня, в алтаре-то?

– А что? Справимся.

– Кадило некому подать…

– Ничего, – бодро сказал иеромонах. – С Божьей помощью не пропадем!

Так начал иеромонах Иннокентий служить службы Страстной седмицы в Никольском монастыре. Хоть и неловко было без помощника, но приспособился. А кадило ему разжигала одна из сестер, старенькая уже бабушка Афанасия. В алтарь она не заходила, да и алтаря-то, честно говоря, еще не было – висела вместо иконостаса занавеска, за ней и священнодействовал командировочный инок. Когда нужно было, Афанасия просовывала руку с дымящимся кадилом за занавеску, где его и принимал, благословляя, отец Иннокентий.

В первые три дня седмицы на Литургии Преждеосвященных Даров причастников не было, зато на Великий четверг привалило полный храм. «Видно, все село причащается», – подумал отец Иннокентий, глядя на ожидающих своей очереди на исповедь старушек в белых платочках. Мужчин не наблюдалось.

А Сан Саныч все лежал под одеялами и стучал зубами, но реже: дело пошло на поправку. К чтению Двенадцати Евангелий он уж совсем было поднялся, но отец Иннокентий его на улицу не выпустил.

– Ты мне на Пасху здоровый нужен! – так сказал он, и старик согласился.

Вечером, после службы, пили чай. В доме было тихо, постукивали на стене часы да громко дул на кипяток выздоравливающий Сан Саныч.

– А что, батюшка, – спросил он. – Лесом-то в темноте не боишься ходить?

– Чего бы это мне бояться? – усмехнулся отец Иннокентий. – Лешего, что ли?

– Ну, мало ли… – неопределенно сказал старик и покосился на темное окно.

Отец Иннокентий разгрыз кусок сахару.

– Так ведь я не один хожу.

– Как не один? – удивился Сан Саныч. – А с кем?

– С Богом.

– A-а… Ну, это, конечно, так, однако, когда по лесу-то идешь, как-то не по себе… Страхование бывает.

– У меня не бывает. Я помолюсь сначала, потом говорю: «Ты, Господи, иди со мной по лесу!»

– Ну?

– Иди, говорю, со мной по лесу. Ты – впереди, а я – за Тобой!

Сан Саныч слушал, приоткрыв рот.

– Вот так и идем: Он передо мной, а я за Ним. Чего ж тут бояться, когда впереди Господь идет?!

– И что, ты Его видишь?

– Кого?

– Господа.

– А как же, конечно, вижу. Как тебя!

Синие глаза иеромонаха улыбались.

Сан Саныч смотрел в них и согласно кивал – и впрямь, чего же тут бояться, когда вот так-то?..